Текст книги "Поцелуй дочери канонира"

– И вы сказали его отцу? Или кому-нибудь еще?

– Я думала, что если никому не скажу, все это скорее рассосется. Кен у меня ревнивый, да это лишь естественно, я считаю. Понимаете, один раз он поскандалил в автобусе с парнем, который просто смотрел на меня… Ну а на другой день этот Энди пришел опять. Кто-то постучал, а я как раз ждала мастера – у меня сломался отжим в стиральной машинке – и открыла, не спросив. Тут он и ввалился. Я сказала: “Ну все, Энди Гриффин, на этот раз ты зашел слишком далеко. Я иду к твоему отцу и к мистеру Коупленду!” Он меня не тронул, а просто рассмеялся. Сказал, что я должна дать ему пять фунтов, иначе он скажет Кену, что это я уговаривала его… ну, заняться этим со мной. Скажет своим маме с папой и моему Кену. И все ему поверят, сказал он, потому что я его старше. “Намного старше”, – вот что он сказал, если уж вам нужно это знать.

– И вы дали ему денег?

– Еще чего! Я что, идиотка? Я не вчера родилась. – Ирония последней реплики начисто ускользнула от Бренды Харрисон, и она спокойно продолжала: – Я сказала: “Обнародуй и будь проклят!”[16]16
  “Опубликуй и будь проклят” – известная формула западной журналистики. Выражает принцип полной свободы издателя, который должен информировать общество даже в том случае, если сам рискует получить судебный иск или подвергнуться уголовному наказанию.


[Закрыть] Я такое читала в одной книге и отчего-то запомнила. “Обнародуй и будь проклят! Иди, напакости на славу!” Он хотел взять пять фунтов сразу и потом получать по пять фунтов каждую неделю – вплоть до особого распоряжения. Так прямо и сказал: “До особого распоряжения”… Как только Кен пришел домой, я все ему сразу рассказала. Он говорит: “Идем, моя девочка, и выясним все с этими Гриффинами”. Еще он сказал, что их работе у Давины конец. “Я знаю, это тебе неприятно, – сказал Кен. – Но с этим скоро будет покончено, а ты поймешь, что поступила правильно, и тебе станет лучше”. В общем, мы пошли к соседям, и я все там рассказала. Спокойно, не горячась. Просто рассказала, что он сделал, и про то, как он подглядывал, тоже. Разумеется, миссис Гриффин устроила истерику, кричала, что ее драгоценный Энди не мог такого сделать, он ведь такой невинный и открытый, он и не знает, на что нужны девушки, ну и все такое. Кен сказал: “Я иду к мистеру и миссис Коупленд”, – мы никогда не звали их по именам при этих Гриффинах, это было бы недостойно. Кен сказал: “Иду к миссис Коупленд”. И пошел. Я с ним… В итоге Давина сказала, что Энди должен уехать. Старшие Гриффины могли остаться, но ему приказали покинуть поместье. Альтернатива – так сказала Давина: “альтернатива” – была сообщить в полицию, но она не хотела бы этого делать, пока остается другой выход. Миссис Гриффин никогда не приняла бы такого, она ни за что не расстанется со своим Энди. Так что они решили уехать вместе. Мистер Гриффин досрочно вышел на пенсию – хотя что они хотели сказать этим “досрочно”, я не понимаю – выглядит он, по-моему, на все семьдесят… Конечно, нам пришлось еще недели и месяцы терпеть соседство этих Гриффинов. Но не забудьте, Энди работал – один приятель Харви, американец, по доброте душевной взял его выполнять разную черную работу, – так что этого-то мы особо не видели. Я сказала Кену: будь что будет, а с ними я не скажу ни слова. Если мы где-то встретимся, я буду смотреть мимо. Так я и делала, а в конце концов они уехали, как им велели, и приехал Джонни Габбитас.

Вексфорд молча смотрел на дождь. Лиловые пятна крокусов мерцали в зеленой траве, распустившиеся форзиции желтыми солнышками сверкали на фоне серого мокрого дня.

– А когда вы в последний раз видели миссис Гарленд? – спросил он Бренду.

Резкая смена темы удивила ее. Вексфорд опасался, что теперь, когда все дело открылось, Бренда совсем не прочь будет пораспространяться о том, какой у нее ревнивый муж, и о собственной неотразимой привлекательности. Она отвечала довольно кисло:

– Сто лет назад! Я знаю, что она сюда ездила по вторникам, но никогда ее не видела. Когда она приезжает, я уже ухожу домой.

– Миссис Джонс говорила вам, что миссис Гарленд приезжала?

– Не помню, чтобы она хоть раз об этом говорила, – сказала Бренда безучастно. – Да и зачем ей?

– Но тогда?..

– Откуда я знаю? Понимаю, понимаю… Она брала такси у Кенова брата, верно?

Заметив изумление Вексфорда, она поспешила объяснить.

– Между нами говоря, миссис Джоан Гарленд любит пропустить стаканчик. А когда и два-три. Это можно понять, верно? После целого дня в этом магазине. Уму непостижимо, как они там умудряются хоть что-то продавать! Как такие места вообще существуют? Ну, в общем, если она перебирает, то есть видит, что уже превысила норму, она не станет вести машину, а позвонит брату Кена и попросит одно из его такси. Сначала – чтобы ее доставили сюда, потом – чтобы отсюда, куда уж ей там заблагорассудится. Конечно, она купается в деньгах, потому и вызывает такси не задумываясь.

– У вашего деверя таксопарк?

Миссис Харрисон изобразила утонченно-постный вид:

– Я бы это так не назвала. Он не дает рекламу, у него свой круг личных постоянных клиентов. – Тут она встревожилась. – Не глядите так – это не серый бизнес! Я скажу вам его имя, нам нечего скрывать. Расскажу все, что захотите. Конечно, всегда пожалуйста.

Раньше, когда его издательство публиковало книгу, которая могла бы, по его мнению, заинтересовать Вексфорда, Эмиас Айрленд всегда отправлял другу один экземпляр в подарок. Для Вексфорда было большим удовольствием, придя вечером домой, обнаружить адресованную ему бандероль – пухлый пакет с названием и эмблемой издательства на ярлыке. Но с тех пор как издательство “Карлайон-Брент” перестало существовать, Эмиас не присылал ничего, так что получить от него посылку, да еще крупнее обычной, было для Вексфорда особенно приятным сюрпризом. В этот раз на пакете стоял логотип издательства “Сент-Джайлз Пресс” – лев, несущий рябчика в пасти, – а внутри, между книгами, обнаружилось письмо на листке со знакомым грифом: пояснения от Эмиаса.

Эмиас решил, что в сложившихся обстоятельствах Вексфорду могут быть интересны три книги Давины Флори, которые они сейчас переиздают в новом формате: “Святой город”, “По ту сторону стены” и “Полчища мидян”. Если Рег захочет экземпляр первого – и теперь, увы, единственного – тома ее автобиографии, ему стоит только об этом сказать.

Далее Эмиас выражал сожаления, что долго не давал о себе знать: Рег, конечно, в курсе того, что произошло объединение нескольких издательств, но, скорее всего, не представляет, какими потрясениями это сопровождалось и как Эмиасу пришлось тревожиться за собственную судьбу. У них было беспокойное время, но теперь все, кажется, в полном порядке. У “Карлайон Квик”, как они теперь называются, блестящий список новинок на эту осень. Особенно они довольны тем, что им удалось приобрести права на издание нового романа Огастина Кейси “Плеть”.

Этого Вексфорду хватило, чтобы испортить удовольствие от книг. Пока он рассеянно проглядывал первую, раздался телефонный звонок. Шейла. Вечер четверга – обычное время ее звонка. Инспектор прислушался к голосу Доры, готовясь предаться любимой забаве – угадывать, о чем говорит Шейла, по тону жены: удивленному, счастливому, заинтересованному. Но сегодня ответы Доры не попадали ни в одну из привычных категорий. Он слышал в ее голосе горечь разочарования:

– О, дорогая!

И все более уныло:

– Но правильно ли это?

Вексфорд почувствовал на сердце какую-то тяжесть, будто в груди стало тесно. Он встал было из-за стола, потом снова сел и прислушался. Жестким холодным тоном, которого Вексфорд терпеть не мог, если так обращались к нему, Дора сказала:

– Думаю, тебе нужно поговорить с отцом.

Вексфорд взял трубку. И еще прежде, чем Шейла заговорила, он поймал себя на мысли, что голос Шейлы – самый чудесный из всех голосов, что ему приходилось слышать из женских уст. Чудный голос произнес:

– Мама на меня сердится. Думаю, ты тоже рассердишься. Я отказалась от той роли.

Какое облегчение, чудесное избавление! И вот в этом все дело?

– “Фрёкен Жюли”? Полагаю, ты знаешь, что делаешь…

– Бог весть, папа, знаю я или не знаю… Дело в том, что я еду с Гасом в Неваду. Я отказалась от роли, чтобы поехать с ним в Америку.

XIV

Светящаяся на табло Кингсмаркэмского вокзала надпись сообщала, что в кассах действует экспериментальная схема обслуживания. Иными словами, вместо того чтобы удобно расположиться по два-три человека у каждого окошка, пассажиры теперь стояли в затылок между двумя натянутыми веревками, ничуть не лучше чем в Юстоне, где на перроне, от которого отходит манчестерский поезд, установили знак “Место для очереди”. Ни информации о поезде, ни “Счастливого пути!”, ни времени отправления – зато уверенное обещание очереди. Хуже, чем в войну. Вексфорд еще помнил войну – пусть смутно. Очереди были тогда в порядке вещей, но никто не заверял их официальной печатью.

Пожалуй, стоило поехать с Дональдсоном. Вексфорд не сделал этого, потому что движение по забитому машинами шоссе было бы сплошной нервотрепкой. А поезда в наше время едут быстро, в пробки не попадают, перед поездом не разроют дорогу, как то делают каждый уикенд на шоссе. Если не случится ураган или снежная буря, поезд прибудет по назначению.

В Кингсмаркэме инспектор купил газету и читал ее по дороге до Лондона. На вокзале Виктория он мог бы купить новую, чтобы отвлечь себя от мыслей о Шейле и обо всем, что случилось вечером. Но, с другой стороны, – если “Таймс” не помогла, поможет ли “Индепендент”?

Очередь не без изящества вилась по просторному залу. Пассажиры безропотно вставали в хвост. Очередь почти уже образовала замкнутый круг, и казалось, люди вот-вот возьмутся за руки и затянут “Доброе старое время”. Но вот открыли проход, и путешественники не то чтобы ринулись, но заторопились, в нетерпении подталкивая друг друга, на перрон. Поезд был современный, новенький и блестящий. Вексфорд купил себе билет с местом. Он сел, развернул газету, и тут опять набежали мысли о Шейле, и в ушах зазвучал ее голос. Нежный звук этого голоса отозвался в душе Вексфорда болью.

– Ты возненавидел его еще до того, как увидеть!

Оказывается, она умеет браниться! Как шекспировская Катарина – странно, что эта роль ей так и не удалась.

– Не будь смешной, Шейла. Я никогда не настраиваюсь против человека прежде, чем встречусь с ним.

– Ну что ж, все когда-нибудь бывает впервые. Да я знаю, в чем дело. Ты ревнуешь! B этот раз у тебя для этого серьезная причина. Ты знал, что из прежних ни один для меня ничего не значил, даже Эндрю. Впервые в жизни я полюбила, и вот тут ты пришел в ярость. Ты почуял опасность, ты заранее ненавидел того, кого я полюблю. А почему? Да потому, что боялся, что я буду любить его больше, чем тебя!

Они и раньше часто ссорились. Оба легко заводились, выходили из себя, бурно выясняли отношения и через несколько минут уже не помнили, с чего начался спор. Но в этот раз все было иначе.

– Мы говорим не о любви, – сказал Вексфорд. – Мы говорим о здравом смысле и разумном поведении. Ты загубила лучшую роль из всех, что тебе до сих пор предлагали, ради того, чтобы тащиться к черту на рога с этим…

– Не смей! Не оскорбляй его!

– При всем желании не мог бы его оскорбить. Чем оскорбишь такого подонка? Этого пьяного матерящегося клоуна? Да самое грязное ругательство, какое я могу придумать, ему только польстит!

– О господи! Что бы я там ни унаследовала от тебя, я счастлива, что не твой язык! Послушай, отец…

Вексфорд разразился смехом.

– “Отец”? С каких это пор ты зовешь меня “отец”?

– Прекрасно, я никак не буду тебя звать! Послушай меня, ладно? Я люблю его всем сердцем! И никогда не покину его!

– Ты не на сцене в “Оливье”, – сказал Вексфорд как можно более гадким тоном и, услышав, как Шейла задохнулась от гнева, продолжил: – И если ты не переменишь своего поведения, я сомневаюсь, что ты когда-нибудь очутишься там снова…

– Интересно, – сказала Шейла сухо (как много все-таки она взяла от него!), – ты вообще задумывался о том, как это необычно, когда взрослая дочь так близка с родителями, как были мы с вами, когда я вам звонила по два раза на неделе, постоянно заезжала… Ты никогда не задавался вопросом, почему так?

– Никогда. Я знал, почему это так. Потому что мы всегда любили тебя, были к тебе добры, ласкали тебя и избаловали до крайности, позволили тебе вытирать об нас ноги, и вот теперь, когда я собрался с духом, чтобы сказать тебе горькую правду – о тебе и этом мерзком маленьком недо…

Ему не удалось закончить фразу. Что бы он там ни намеревался объявить, для чего бы ни собирался с духом, он не добрался до этого, а теперь уже и забыл, что хотел сказать. Не успел он договорить слово, Шейла швырнула трубку.

Вексфорд понимал, что не стоило так разговаривать. Давным-давно от своей матери он слышал такую формулу раскаяния (очевидно, она была в ходу в годы ее молодости): “Беру назад все, что сказала!” Если бы только можно было отозвать назад все, что ты сказал! Произнес мамину волшебную фразу и стер оскорбления, зачеркнул насмешки, и будто не было тех пяти минут. Только не бывать этому, и никто лучше него не знает, что ни одно сказанное слово не пропадает, покуда не придет тот день, в который забывается все: и слова, и дела, и все, что было в человеческой жизни.

Телефон лежал у него в кармане. В поезде многие говорили по мобильным телефонам – по большей части, мужчины вели деловые разговоры. Еще недавно это было в новинку, теперь же – в порядке вещей. Он мог бы позвонить Шейле. Сейчас она, скорее всего, дома. Но услышав его голос, она сразу бросит трубку. Вексфорд, которого обычно не заботило, что подумают о нем другие, совсем не хотел, чтобы соседи по вагону увидели, какое лицо у него будет в этот момент.

Приехала тележка с кофе и вездесущими бутербродами – тут были и те, которые Вексфорд любил, в треугольных пластиковых коробочках. Все люди в мире – вернее, все, которые едят – делятся на две категории: на тех, кто, страдая, ест, чтобы успокоиться, и тех, кто от переживаний теряет аппетит. Вексфорд принадлежал к первой группе. Хотя инспектор завтракал и собирался вскоре съесть ланч, он все равно купил сэндвич с яйцом и беконом и благодарно съел, с надеждой думая о том, что в “Ройял Оук” его ждет такое, что немного отвлечет его от мыслей о Шейле.

В Крю инспектор сел в такси. Водитель знал о местной тюрьме все от и до. Где она находится, каковы особенности режима… Кого ему тут в основном приходится возить? – подумал Вексфорд. Не иначе посетителей – жен и подружек заключенных. Год или два назад здесь выдвигали предложение разрешить “супружеские свидания наедине”, но на него благоразумно наложили вето. Секс закономерно находится в самом верху списка удовольствий, запрещенных в тюрьме.

Тюрьма оказалась довольно далеко за городом, она стояла, как рассказал таксист, в долине реки Уилок. Название “Ройял Оук”, сообщил шофер тоном экскурсовода, происходит от старого дуба, давным-давно исчезнувшего, в ветвях которого однажды спрятался от врагов король Карл. Какой именно Карл, таксист не сказал, и Вексфорд позабавился тому, сколько таких деревьев росло и растет по всей Англии – наверное, их никак не меньше, чем кроватей, в которых спала Елизавета Первая. Одно точно такое дерево было в Черитонском лесу – поляна под ним служила популярным местом для пикников. Бедняга Карл, должно быть, потратил многие годы своей жизни, взбираясь на все эти дубы.

Огромная, бесконечная и тоскливая стена – определенно, самая длинная ограда в Средней Англии. Вокруг ни деревца. Местность, в которой расположилась эта кучка бурых краснокирпичных строений, была столь голой и пустынной, что название ее звучало как анекдот. “Королевская тюрьма “Ройял Оук”…

Инспектор прибыл на место. Вернется ли за ним такси? Водитель вручил Вексфорду визитку фирмы – стоит только позвонить – и довольно поспешно скрылся, будто боялся, что если задержится хоть на минуту, рискует вовсе не уехать отсюда.

Комендант по имени Дэвид Кэрнз угостил инспектора чашкой кофе в довольно уютной комнате с ковром на полу и плакатами в рамочках на стенах. В остальном комната выглядела как любое помещение такого сорта, только пахло здесь немного получше. Кэрнз высказал предположение, что инспектор, должно быть, все знает о тюрьме “Ройял Оук”, и Вексфорд ответил, что, пожалуй, да. Это не помешало Кэрнзу добавить к кофе рассказ о своей тюрьме и о том, как она выживает вопреки неодобрению властей и недовольству министерства внутренних дел. Этот идеалист с горящими глазами явно гордился своим делом.

Парадокс, но в “Ройял Оук” посылали самых опасных и закоренелых уголовников. Конечно, если они сами того хотели. И столькие хотели сюда попасть, что список ожидающих состоял в этом году более чем из ста имен. Стража и заключенные называли друг друга по именам. В распорядке дня значились групповая терапия и коллективные консультации. Заключенных не делили по статьям, в этой уникальной тюрьме не существовало уголовной иерархии с убийцами и грабителями наверху и насильниками и растлителями внизу. В “Ройял Оук” попадали только по направлению, обычно – по рекомендации главного врача тюрьмы. Это напомнило Вексфорду о том, что здешний главный врач Сэм Розенберг ждет его у себя прежде, чем инспектор отправится к Джему Хокингу. Направляясь к врачу, он уже знал, что здесь принято называть друг друга по именам, и никакие “сэр” или “доктор” не в ходу.

Служитель проводил Вексфорда в больницу, которая находилась в соседнем крыле. По пути им встретились несколько свободно (насколько это возможно в таком месте) передвигающихся обитателей тюрьмы, одетых в спортивные костюмы или в брюки и свитера. Инспектор не смог удержаться и заглянул через внутреннее окно в комнату, где проходил сеанс групповой терапии. Заключенные сидели кружком. Как сказал инспектору тюремный служитель, они открывали друг другу сердца и обнажали свои души, учились вытаскивать на поверхность свои глубинные расстройства. Вексфорд подумал, что выглядят они точно такими же пришибленными и жалкими, как и большинство попавших в тюрьму людей.

В тюремном лазарете стоял тот же запах, что и в стовертонской больнице: смесь лизола, лаймового сока и пота. Все больницы пахнут одинаково, кроме частных, которые пахнут деньгами. Доктор Розенберг размещался в комнате, похожей на каморку дежурной сестры в Стовертоне. Не хватало лишь табачного тумана. За окном открывался вид на ровную зеленую лужайку и ряд столбов электропередачи.

Только что принесли ланч. Вполне достаточно для двоих. Неаппетитные комья коричневой слизи на подушечках из вареного риса – наверное, цыпленок карри, – затем фруктовые пирожки и пакетик искусственных сливок. Вексфорд все равно ел не для удовольствия, а для успокоения, так что сразу же принял приглашение Сэма Розенберга присоединиться. За едой они говорили о Джеме Хокинге.

Тюремный врач был невысокий коренастый мужчина лет сорока с круглым детским лицом и густой щеткой до срока поседевших волос. Одет он был так же, как заключенные, – в спортивный костюм и кроссовки.

– Ну, что вы думаете? – спросил он, махнув рукой в сторону двери и потолка. – Об этом месте, я имею в виду. Не очень похоже на весь “сервис”, а?

Вексфорд понял, что “сервис” означает исправительную систему, и согласился, что и вправду не похоже.

– Конечно, с виду не скажешь, что это действует, если “действие” должно заключаться в том, чтобы они больше ничего не натворили. Но ведь, с другой стороны, здесь трудно судить, потому что большинство из этих парней вряд ли получит возможность где-нибудь что-нибудь натворить. Это пожизненники. – Сэм Розенберг горбушкой хлеба подтер с тарелки остатки соуса. Еда явно пришлась ему по вкусу. – Джем Хокинг сам попросился к нам. Его осудили в сентябре, и сначала он попал не то в Скрабз, не то в Вондсворт. Там он буянил и чуть не разнес тюрьму на куски. Сюда его направили перед самым Рождеством, и в то, чем мы тут занимаемся – а это, если грубо, постоянное проговаривание своих бед, – он сразу бросился с головой.

– А что он совершил?

– За что его посадили? Он забрался в дом, хозяйка которого взяла на уикенд выручку из своей лавки, избил старушку до полусмерти трехкилограммовым молотком и забрал пятьсот фунтов, которые нашел в ее сумочке. Старушке было семьдесят два года.

– Огнестрельное не применял?

– Насколько мне известно, нет. Съешьте пирожок, а? Они с малиной и красной смородиной, совсем не плохи. Сливки у нас обезжиренные, потому что я, знаете, помешан на холестерине. То есть – боюсь его. Стараюсь с ним бороться. Джем сейчас болен. Он думает, что уже умирает, но это не так. Пока не так.

Вексфорд поднял бровь:

– Уверен, не от холестерина.

– Да нет. Вообще-то я его холестерин не проверял… – Розенберг замялся. – Многие копы – простите, не хотел вас обидеть, – многие полицейские до сих пор неприязненно относятся к геям. Полисмены все время отпускают шуточки про педиков, кривляются. Может, и вы такой? Нет, я вижу, что нет. Но вы, наверное, все равно думаете, что все гомосексуалисты – парикмахеры и танцоры балета. Не нормальные мужчины. Читали Жене?

– Немного. И очень давно.

Вексфорд попытался вспомнить названия и вспомнил только одно – “Богоматерь цветов”.

– А я имел в виду скорее “Керель”. Жене лучше, чем кто-либо, показывает, что гомосексуалисты могут быть такими же лихими и жестокими, как мужчины нормальной ориентации. Даже более жестокими, более злыми. Среди них есть воры и убийцы, кровожадные злодеи, а не только модельеры.

– Значит, Джем Хокинг из таких?

– Джем не знает всех этих нынешних теорий, он не “прятался в чулане” и не “выходил из чулана”. Но одна из причин, по которой он хотел к нам попасть, – желание открыто говорить о своей гомосексуальности с другими мужчинами. Говорить об этом день за днем, беспрепятственно, рассказывать в группе. В его мире предрассудки властвуют сильнее, чем где бы то ни было. Ну а потом он заболел.

– Хотите сказать, у него СПИД?

Сэм Розенберг пристально посмотрел на Вексфорда.

– Ну вот, и вы связываете СПИД с гомосексуалистами. Поймите, через год-другой он будет столь же обычен и среди натуралов. Это не болезнь геев. Вовсе нет.

– Но болезнь Джема Хокинга, так ведь?

– Джем Хокинг ВИЧ-инфицирован. Сейчас у него тяжелая форма гриппа. У нас в “Ройял Оук” эпидемия, и он заболел тяжелее, чем другие, попал в больницу, пролежит неделю. Но к концу недели, если не будет неожиданностей, вернется в коллектив… Сам он настаивает, что у него пневмония на фоне ВИЧ-инфекции, и думает, что я не решаюсь открыть ему правду. Испугавшись, что умирает, он захотел вас увидеть.

– А зачем?

– Этого не знаю. Не спрашивал. Да он бы и не сказал. Он хочет говорить с вами. Так что, кофе?

Он был тех же лет, что и врач, но темноволосый и смуглый, с недельной щетиной на щеках и подбородке. Наслышанный о новых веяниях в больницах, инспектор ожидал застать больного на ногах, в халате, сидящим на стуле, но Джем Хокинг лежал в постели. У него был больной вид – Дейзи никогда не выглядела такой изможденной. Руки, сложенные на красном одеяле, были синими от наколок.

– Как дела? – спросил Вексфорд.

Хокинг не торопился отвечать. Приложил украшенный синими узорами палец к губам и потер. Потом проговорил:

– Плохо.

– Так что, когда вы были в Кимнгсмаркэме? Ведь вы мне это хотели рассказать?

– В прошлом мае. Зазвенели колокольчики, а? Только уже поздно, кажется.

– Как знать.

– Я умираю. Ты этого не знал?

– А вот врач так не считает.

Злая ухмылка исказила лицо Джема Хокинга.

– Так они и скажут правду! – Он презрительно фыркнул. – Даже здесь! Никогда не говорят правду – ни здесь, ни где бы то ни было. Это невозможно, правду говорить нельзя! Приходится слишком много объяснять, приходится копаться в своей душе. Каждым словом кого-нибудь оскорбляешь и только выказываешь, какой ты выродок. Задумывался когда-нибудь об этом?

– Задумывался, – ответил Вексфорд.

Хокинг ожидал чего угодно, только не простого утвердительного ответа. После небольшой паузы он продолжил:

– Все время только и повторяешь: “Ненавижу! Чтобы вы сдохли!” Вот и вся правда. И еще: “Хочу умереть, но до смерти боюсь смерти!” – Он перевел дыхание. – Я скоро сдохну, точно. Может, переживу еще один приступ, но будет следующий – и меня понесут ногами вперед. А может, и не придется ждать следующего. Мать твою, с Дэйном все вышло намного быстрее!

– Кто такой Дэйн?

– Я надеялся, что успею рассказать вам, прежде чем умру. Теперь успею, конечно. Что я теряю? Я уже все потерял, кроме жизни, да и та уже висит на волоске.

Лицо Джема Хокинга как будто сжалось, глаза словно сблизились, и человек, которого Вексфорд неожиданно увидел перед собой, оказался одним из самых гнусных типов, с какими инспектору приходилось сталкиваться.

– Хочешь узнать кое-что? Последнее удовольствие, которое мне осталось, – разговаривать о моем конце. Людям становится неловко, и мне приятно видеть, как они теряются и не знают, что сказать.

– Я не теряюсь.

– Ну а чего ты тогда ждешь, гребаный коп?

Вошел санитар – мужчина в джинсах и коротком белом халате. В годы молодости Вексфорда его назвали бы “мужчина-сиделка”. Тогда говорили и “женщина-врач”. В этих наименованиях не было никакого непочтения, но они хорошо показывали, чего общество ожидало от мужчин и женщин.

Санитар услышал последнюю реплику больного:

– Грубить ни к чему, Джем, тебя к этому никто не вынуждает. Что проку бросаться грязью? – и напомнил, что пришло время пить антибиотики.

– Какой в них, к чертям, прок, – сказал Хокинг. – Пневмония – это вирус, придурки вы чертовы.

Вексфорд терпеливо ждал, пока Хокинг, вяло протестуя, примет свои таблетки. Он действительно выглядел тяжелобольным. Вексфорд видел: этот парень – не жилец. Ожидая, пока уйдет санитар, больной, склонив голову набок, разглядывал синие узоры на своих руках.

– Спрашиваешь, кто такой Дэйн? Я скажу. Дэйн был моим другом. Дэйн Бишоп. Дэйн Гэвин Дэвид Бишоп, если хочешь целиком. Ему было всего двадцать четыре…

“И я его любил”, – повисло в воздухе невысказанным. Вексфорд читал это в лице Хокинга: “Я его любил”. Но инспектор не был склонен миндальничать – особенно с убийцей, особенно с таким, который с молотком напал на старуху. Любил, так что с того? Разве любовь к другому искупает твои собственные грехи? Разве она делает тебя добрым?

– Мы вместе с ним работали в Кингсмаркэме. Но это ты и так знаешь. Ты знал это прежде, чем приехал сюда, а иначе ты бы вообще не приехал.

– Более или менее, – сказал Вексфорд.

– Дэйну нужны были деньги на лекарство. Американское лекарство, но его можно купить и здесь. Называется сокращенно… да неважно.

– АЗТ.

– Нет, умный коп, если на то пошло, это был ДДИ, дидеоксиинозин. Нечего и говорить, в наших драных государственных больницах его не бывает.

“Хватит оправдываться, – подумал Вексфорд. – Не прикидывайся ягненком”. Он подумал о сержанте Мартине. Горячая голова, безрассудный, но сильный и яркий человек. Искренний, доброжелательный, честный – соль земли.

– Так Дэйн Бишоп умер?

Джем Хокинг молча посмотрел на него – глазами, полными боли и ненависти, – и Вексфорд подумал, что Джем ненавидит его за то, что не сумел смутить. Не исключено, что единственной целью этого действа, этого “признания” было вызвать замешательство у инспектора и упиваться его смущением.

– От СПИДа, полагаю, – сказал инспектор, – и довольно скоро после ограбления.

– Умер. Прежде чем мы достали лекарство. Быстро сгорел… Мы видели то описание, что вы составили, пятна на лице и вся эта шняга. Это были ни черта не прыщи, мать твою. У него была саркома Капоши.

Вексфорд сказал:

– У него был пистолет. Откуда он его взял?

Хокинг безразлично пожал плечами:

– Спрашиваешь меня? Ты же не хуже моего знаешь: если нужно, ствол достать легко. Он у него был, вот и все. “Магнум”. А откуда, Дэйн не говорил. – Хокинг искоса хитро посмотрел на инспектора. – Он бросил его, уронил, когда убегал из банка.

– А, – произнес Вексфорд едва слышно, почти про себя.

– Боялся, что его схватят с оружием. Ведь он уже болел, а болезнь делает слабым. Больной – как старик. Дэйну было всего двадцать четыре, но он уже был немощным. Потому он и застрелил того придурка – не хватило сил, не выдержал напряжения. Когда он выстрелил, меня там уже не было, я заводил машину.

– Вы были с ним заодно. И знали, что у него пистолет.

– А разве я отказываюсь?

– Это вы купили машину на имя Джорджа Брауна?

Хокинг кивнул.

– Да, мы купили тачку. И еще массу всяких вещей. Машину думали перепродать – хранить у себя те банкноты мы не решались. Я завернул деньги в газету и зарыл в мусорной куче. Тачку продали – неплохо распорядились, а?

– Это называлось бы отмыванием денег, – сказал Вексфорд. – Если бы масштаб был побольше.

– Но он умер, не успев достать лекарство.

– Это вы уже сказали.

Джем Хокинг привстал на постели.

– Ты отмороженный ублюдок! В любой другой тюрьме, где мне приходилось сидеть, тебя не оставили бы со мной наедине.

Вексфорд поднялся.

– Что ты мне сделаешь, Джем? Я в три раза крупнее тебя. Ты меня не смутил. И не впечатлил.

– Но и ты мне ни черта не сделаешь! Весь мир бессилен против умирающего.

– Ну, я бы не сказал. Закон нигде не говорит о том, что умирающему нельзя предъявить обвинение в грабеже и убийстве.

– Ты не станешь!

– Непременно стану, – ответил Вексфорд, выходя.

Под проливным дождем Вексфорд сошел с поезда в Юстоне. Дождь не переставал всю дорогу от вокзала Виктория до Кингсмаркэма. Оказавшись дома, он сразу же попробовал позвонить Шейле. Раздавшийся в трубке голос Шейлы с интонациями леди Макбет – “Дай мне кинжалы!” – предложил оставить сообщение после сигнала.