Текст книги "Белый, как снег"

Салла Симукка
Белый, как снег

Salla Simukka

Valkea kuin lumi

Copyright © Salla Simukka, 2013.

Original edition published by Tammi Publishers. Russian edition published by agreement with Tammi Publishers and Elina Ahlback Literary Agency, Helsinki, Finland

© Нилова Ю. Г., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

Белый, как снег

16 июня
Четверг

Пара молодых женщин захихикала. Они что, раньше не видели голых ног? Эй, привет, я из страны Муми-троллей. Муми-тролли тоже ходят босиком.

I’m only happy when it rains[1]1
  Я счастлива, только когда идет дождь (англ.).


[Закрыть].

Голос солистки группы «Garbage» Ширли Мэнсон тек из наушников, утверждая: она слушает лишь грустные песни, ее утешение – черная ночь, она любит плохие новости. Солнце светило с абсолютно безоблачного неба. 28-градусная жара гнала пот по спине Белоснежки. Руки и ноги были влажными. Если лизнуть тыльную сторону ладони, почувствуется соленый привкус. Казалось, что каждый ремешок сандалий причиняет дискомфорт. Ступни и пальцы жаждут свободы.

Белоснежка сняла обувь, поставила ногу на каменную плиту, на которой сидела, и пошевелила пальцами. Группа японских туристов уставилась на нее. Пара молодых женщин захихикала. Они что, раньше не видели голых ног? Эй, привет, я из страны Муми-троллей. Муми-тролли тоже ходят босиком.

Дождя не было. Не было уже пятый день.

Я счастлива, только когда идет дождь. Белоснежка не могла пропеть эту строчку вслед за Ширли, ведь она стала бы ложью. Солнце светило, и она была счастлива. Она не желала, чтобы все было сложно. Она не чувствовала удовольствия, когда все идет не так. Ширли может омрачить настроение. Белоснежка выключила музыку и дала туристическому гулу овладеть ее слухом.

Итальянский, испанский, английский, немецкий, французский, японский, русский… В этой смеси языков трудно выделить отдельные слова, не говоря уже о предложениях. Это даже хорошо, потому что не надо сосредотачиваться на пустяках, на разговорах, повторяющих одну и ту же банальщину. Даже сейчас Белоснежка очень хорошо знала, о чем твердит бо́льшая часть этих людей.

Какой вид!

И это было правдой. И не поспоришь. Шикарный вид на Прагу. Красные черепичные крыши, кроны деревьев, шпили церквей, мосты, сверкающая на солнце река Влтава. Город, при взгляде на который у Белоснежки захватывало дух. За пять дней она еще не привыкла к этому виду. Каждый день забиралась на какое-нибудь высокое место, чтобы понаблюдать за городом и почувствовать необъяснимое счастье.

Возможно, это счастье свободы, оторванности от всего и одиночества. Белоснежка была здесь полностью сама по себе. Никому ничего не должна. Никто не кричит ей вслед, не выспрашивает ее планы. У нее нет обязанностей. О дальнейшей учебе и летней работе она подумает, когда вернется в Финляндию. Сейчас же есть только она, изнуряющая жара и город, насквозь пропитанный историей.

16 июня. От тура в Прагу осталась еще неделя; после Белоснежке надо будет вернуться в Финляндию, чтобы традиционно провести Иванов день[2]2
  Иванов день – народный праздник летнего солнцестояния (21 июня), широко отмечающийся в Финляндии.


[Закрыть] с родней отца на архипелаге Турку. Она не могла отказаться, потому что отец абсолютно точно решил: конечно же, она не против. А разве у нее может происходить что-то еще? Дача, снятая с приятелями? Особенные планы с особенным человеком?

Нет, ничего. С наибольшей радостью Белоснежка провела бы Иванов день в своей квартирке, одна, слушая тишину. Ей совсем не хотелось веселых застольных песен и молодой картошки с селедкой. Она не сможет примерить на себя роль добросовестной ученицы, улыбаться, вести разговоры из вежливости, отвечать на вопросы о неопределенном будущем или молодом человеке и крепко обниматься с дядюшками, которые ей даже не биологическая родня.

Но она все же понимала, что отец очень хочет, чтобы она поехала. Как и мать. Прошло где-то три с половиной месяца с тех пор, как она лежала в больнице. Ей выстрелили в бедро, но, к счастью, пуля лишь оцарапала кожу. Намного хуже было обморожение, которое Белоснежка получила, лежа в снегу. Она впуталась в дела, связанные с наркотиками, чтобы прояснить, чем занимался отец ее однокурсницы Элизы и что за окровавленные деньги лежали у него во дворе в пакете. Продажный полицейский, в конце концов, привел ее на элитную вечеринку к Белому Медведю. Так она узнала, что Белый Медведь на самом деле – две женщины, абсолютные близнецы. Белоснежка была вынуждена бежать, потому что Борис Соколов, наймит Белого Медведя, узнал ее и бросился в погоню.

На основании показаний Белоснежки и Борис Соколов, и отец Элизы оказались за решеткой, но Белого Медведя никто не смог поймать. Так что после событий начала марта Белоснежка решила, что с этого момента она ни при каких обстоятельствах ни во что не впутается. Ее преследовали, она чуть не замерзла, в нее стреляли… Спасибо, этого достаточно. Больше никакой крови. Никакого экстрима и бега по снегу и льду в скользких армейских ботинках.

Отец и мать хотели, чтобы Белоснежка какое-то время пожила дома в Риихимяки. Они даже хотели расторгнуть договор об аренде ее квартирки в Тампере, но на это она не согласилась. Белоснежка всю весну разносила газеты, чтобы оплатить часть арендной платы, и на этом основании попросила родителей оставить квартиру снятой и пустой «на всякий случай». Первые недели ей было трудно представить, что она может бывать в своей квартиренке лишь набегами. Но Белоснежка довольствовалась и этим, и ездила в лицей в Тампере на поезде. Потихоньку она снова начала ночевать в своей однушке в районе Таммела, незаметно перевозить туда вещи и, наконец, в мае объявила: с этих пор дом в Риихимяки для нее – лишь место, куда она будет приезжать в гости. И точка. Родители ничего не смогли на это сказать. Как они могут удержать ее, совершеннолетнюю девушку? Белоснежка могла платить за квартиру с отложенных денег и с небольшой стипендии.

Весной, после окончания учебы, она захотела в отпуск. Забронировала билет до Праги, нашла в Интернете дешевый хостел, собрала в рюкзак самое необходимое – и отправилась в путь.

Как только самолет поднялся в воздух, Белоснежка почувствовала облегчение. Мгновение – и она больше не в Финляндии. Прочь от душной родительской опеки. Прочь от улиц, где она все еще боялась увидеть мужчин, одетых в темную одежду. Белоснежка всю жизнь боролась со страхом. Она ненавидела страх. Выйдя из самолета, сразу почувствовала, как тяжелые оковы невзгод ослабили свой хват. Спина ее сразу же выпрямилась, шаги стали увереннее.

Поэтому Белоснежка была счастлива. Поэтому она подставила лицо солнцу, закрыла глаза и улыбнулась про себя. Впитала в себя аромат Центральной Европы. Достала из рюкзака открытку, на которой был изображен Карлов мост, освещенный ночью. Она решила написать несколько строчек Элизе, которую сейчас звали Йенна: после зимних событий Элиза и ее мать сменили имена. Игры с наркотиками настолько жестки, а риск так велик, что так было безопаснее всего. Но все-таки Белоснежка вспоминала об Элизе как об Элизе.

Сейчас она и ее мать жили в Оулу, и Элиза училась на стилиста. Она периодически писала Белоснежке и делилась новостями. Писала, как последний раз ходила навещать отца в тюрьме. Это оказалось не так тяжело, как она думала. Важнее было увидеть отца и поговорить с ним. За последнее время Элиза, казалось, успокоилась и повзрослела. События зимы заставили ее вырасти и стать более ответственной. Она больше не могла быть королевой вечеринок и папочкиной дочкой. Казалось, что новая роль подходит ей намного больше, чем старая. Белоснежка была довольна: Элиза все хорошо поняла и отлично вжилась в новые обстоятельства.

На самом деле это Элиза сделала путешествие Белоснежки возможным. Она отправила ей тысячу евро из тех тридцати тысяч, которые были подброшены во двор. Дома Белоснежка сказала, что она сама накопила на путешествие. У нее были сбережения, но, благодаря Элизе, она их не трогала. Неплохо было найти окровавленным деньгам достойное применение. Они жгли ее мысли лишь тем, что лежали в тайном отделении комода…

Вдруг на лицо Белоснежки упала тень. В общем запахе города прорезался незнакомый аромат с ноткой конопляного мыла. Белоснежка открыла глаза. Рядом с ней стояла девушка лет двадцати, одетая в светлые льняные брюки и сшитую из такой же ткани свободную рубашку с коротким рукавом. Ее каштановые волосы были заплетены в две косички, уложенные в корону вокруг головы. В серых глазах застыла неуверенность. Девушка теребила ремень старенькой кожаной сумочки коньячного цвета.

Белоснежка почувствовала нарастающее раздражение.

Конечно, она уже видела эту девушку пару дней назад. Незнакомка изучала ее, думая, что Белоснежка этого не заметила. Они оказывались рядом на одних и тех же туристических объектах, откуда уходили в одно и то же время. Кажется, девушка на пару лет старше и передвигается в одиночку. Скорее всего, какая-то хиппушка, которой захотелось заиметь попутчика, чтобы посидеть вместе в парке, выпить теплого дешевого красного вина и поговорить о глубоких связях во вселенной.

Пусть так, но Белоснежка приехала в Прагу, чтобы побыть одной. Ей не нужны новые знакомства.

Девушка открыла рот; Белоснежка уже была готова отвергнуть это сближение – коротко, вежливо и достаточно холодно. Холодность всегда действует. Но когда незнакомка завершила свое предложение, холод, несмотря на жару, прокрался вдоль позвоночника Белоснежки до самого затылка и заставил ее волосы встать дыбом.

– Jag tror att jag är din syster[3]3
  Думаю, что я твоя сестра (шв.).


[Закрыть].

Я твоя кровь. Я твоя плоть. Ты моя кровь. Ты моя плоть.

Мы одна семья. Мы матери и отцы, родители и дети, сестры и братья, тети и дяди, кумовья и кузены. В нас течет одна кровь, у нас одна вера, которая старше гор и глубже рек. Господь создал нас, чтобы мы были одной семьей, членами одной общины.

Давайте возьмем друг друга за руки. Братья и сестры, скоро придет наше время. Иисус позовет нас, и мы, не колеблясь, ответим на Его призыв. Мы не боимся. Мы глубоко веруем.

Наша вера бела, как снег. Она кристально чиста. В ней нет места сомнению. Наша вера как свет, который своею силой ослепляет грешников. Наша вера сожжет их своим пламенем.

Мы семья, которая держится всегда вместе. Мы Святая Белая Семья, и нам скоро воздастся за наши ожидания.

Она всегда знала, чувствовала, ощущала, что в ее семье что-то скрывалось. Что-то значительное, о чем не говорили, но что так густо обволакивало дом, что становилось трудно дышать.

Взгляд девушки блуждал по столикам, зонтикам кафе, лицам других туристов. Ее тонкие светлые пальцы быстрыми движениями бегали по стенкам стакана воды со льдом, рисуя полоски на его запотевшей поверхности. Она сделала лишь один глоток. Белоснежка успела тем временем выпить два больших стакана воды и вдобавок маленькую чашечку черного кофе.

Они остановились в дорогом туристическом кафе внутреннего двора замка, потому что поблизости не было другого подходящего места. Мысли Белоснежки нащупывали пустоту. Она не знала, как сформулировать все те многочисленные вопросы, что теснились у нее в голове.

– Jag måste kanske försöka förklara…[4]4
  Наверное, я должна попытаться объяснить (шв.).


[Закрыть] – тихо и нерешительно произнесла девушка.

Было бы неплохо.

Белоснежка промолчала и дала возможность незнакомке говорить.

Не вводи в заблуждение своими вопросами.

– Jag har… kan jag prata engelska? Min svenska är lite dålig[5]5
  У меня… можно, я буду говорить по-английски? Мой шведский не очень… (шв.)


[Закрыть].

Белоснежка дала согласие кивком. Она заметила, что девушка говорит с сильным чешским акцентом. Шведский не ее родной язык. Но все же была причина, почему она обратилась к Белоснежке именно на этом языке.

– My name is Zelenka. I’m twenty years old[6]6
  Меня зовут Зеленка. Мне двадцать лет (англ.).


[Закрыть], – произнесла девушка.

Белоснежка следила за ее пальцами, которые нервно продолжали двигаться вдоль поверхности стакана. На безымянном пальце правой руки была еле-еле заметная вмятина, огибающая палец. Как будто девушка долго носила там кольцо, но затем сняла.

Зеленка рассказала, что всю свою жизнь прожила в Праге. Детство и юность она провела вдвоем с матерью. Когда Зеленке исполнилось пятнадцать, ее мама умерла. Несчастный случай. Ночью упала в реку.

Голос Зеленки стал более глухим. Она на секунду подняла глаза над головами туристов и уставилась на церковь:

– После… Другие позаботились обо мне. Сейчас у меня новая семья.

– Ты замужем? – спросила Белоснежка.

Зеленка резко замотала головой.

– Нет, нет, речь не об этом. Добрые люди, которые взяли меня к себе… Ты веришь в доброту?

Вопрос был столь неожидан и столь серьезен, что Белоснежке нужно было глотнуть кофе прежде, чем ответить.

– Бывают благие дела. И благие намерения.

Зеленка посмотрела прямо ей в глаза. Белоснежка не могла понять ее выражения лица. Это задумчивость или враждебность? Хотелось бы, чтобы новая знакомая приступила к делу, но при этом не спешила.

Как будто прочитав ее мысли, Зеленка продолжила:

– Когда я была совсем маленькой, мама не соглашалась рассказывать мне об отце, хотя я уверена, что своими вопросами и разговорами сводила ее с ума. Она лишь повторяла: нет у тебя отца. Я знала, что это ложь. У всех должен быть отец. Когда мне исполнилось десять лет, мать усадила меня рядом с собою и заговорила о папе. Она рассказала, что летом одиннадцать лет назад она познакомилась с туристом. Мужчина был из Финляндии и говорил по-шведски. Его звали Петер Андерссон.

Белоснежке вновь стало холодно, хотя жара окутывала ее, как плед, со всех сторон. Она инстинктивно начала искать в лице Зеленки черты своего отца. Есть ли что-то знакомое в этом прямом, узком носе? В темных бровях? В форме подбородка? Иногда ей казалось, что лицо отца мелькало перед лицом Зеленки, но затем этот вид исчезал.

– Мама говорила, что роман был коротким, но пылким. У него была жена в Финляндии. Я получилась случайно, но когда мама заметила, что беременна, она решила меня оставить. Мужчине, моему отцу, на этой стадии она ничего не рассказала. Лишь когда мне исполнилось два года, мама отправила ему мою фотографию.

Зеленка помолчала секунду и сделала большой глоток воды. Белоснежке казалось, что она сидит на качающемся стуле. Она слушала слова Зеленки, но ей было сложно воспринимать их смысл. У отца вторая дочь. Здесь. Ее старшая сестра.

– Отец хотел бы встретиться со мной, но мама запрещала. Много лет он слал письма, открытки, фотографии, маленькие подарки, деньги… Мама никак не отвечала. Отправлений стало все меньше, потому что не было никакого отклика. Наконец, они закончились. Мама рассказала мне об отце, но не об этих письмах. Я сама их нашла, когда мне было двенадцать. Мама прятала их в коробке в шкафу за простынями. Я успела лишь чуть-чуть их проглядеть, поскольку в этот момент мама вошла в комнату. Она пришла в ярость. По ее мнению, я стала копаться в ее вещах у нее за спиной. Она вырвала у меня коробку и вытряхнула ее содержимое в камин. Сожгла все. Я проплакала тогда весь вечер.

Зеленка говорила ровным, тонким голоском, но дрожание ее рук показывало, что рассказ дается ей непросто. Потом она снова замолчала, не зная, что рассказывать дальше.

Рядом с ними кучковалась группа итальянских школьников. Мальчишки хлебали колу и соревновались, кто круче всех рыгнет. Американская супружеская пара громко сетовала на то, как трудно переводить евро в доллары, чтобы понять, что и сколько на самом деле стоит. Белоснежка все отмечала, но ей казалось, что голоса идут откуда-то издалека, из другого измерения.

Рассказ Зеленки явился кусочком головоломки, который встал на свое место именно в то окошко, которое тревожило Белоснежку столько, сколько она себя помнит. Она всегда знала, чувствовала, ощущала, что в ее семье что-то скрывалось. Что-то значительное, о чем не говорили, но что так густо обволакивало дом, что становилось трудно дышать. Натянутость поведения отца. Грустные, заплаканные глаза мамы. Беседы, которые прекращались, стоило Белоснежке приблизиться.

Все же ей было трудно представить отца вот таким. Петер Андерссон всегда был замкнутым, всегда корректным, держащим себя в руках. У многих людей есть «я» публичное и «я» домашнее, которые отличаются тем, что домашнее «я» осмеливается выказывать близким свою тоску, усталость, огорчение, а с другой стороны, проявлять тепло и веселость. Белоснежке всегда казалось, что у ее отца есть только публичное «я». Он всегда был одинаков. Человек в жесткой кожуре.

Мог ли быть у ее отца бурный роман в Праге? Способен ли он вообще на бурные романы? Отец даже ни словом не обмолвился, что был в этом городе. Впрочем, что в этом странного? Можно подумать, он захотел бы подсказать Белоснежке, куда сходить и что обязательно посмотреть…

Зеленка рассказывала о таком Петере Андерссоне, которого Белоснежка не знала. Но все же она решила пока промолчать. Вполне возможно, что у ее отца много сторон, о которых ей неведомо. Знаем ли мы вообще других людей в достаточной мере? Даже своих близких?

– Когда мама умерла, я думала, что никогда ничего больше не узнаю об отце. У меня было только имя – Петер Андерссон – и то, что он живет в Финляндии и говорит по-шведски. Но имя это распространенное и не могло никак помочь. А потом я увидела тебя…

– Как ты узнала меня? – Белоснежка не могла не спросить. – Мы же раньше не встречались.

Первый раз за все время на уголках губ Зеленки мелькнула еле заметная улыбка.

– Прежде чем мама сожгла письма, я успела увидеть твою фотографию. Там тебе было восемь лет. На другой стороне было написано «Din lillayster Lumikki»[7]7
  Твоя сестренка Белоснежка (шв.).


[Закрыть]. Фотография запомнилась мне, до самых маленьких деталей. Когда я тебя увидела, то сразу узнала. Ты такая же, как на фотографии. Все же я хотела быть до конца уверенной, поэтому следовала за тобой пару дней и наблюдала. Надеюсь, ты не обиделась?

Белоснежка замотала головой. Этим движением она пыталась что-то отрицать, но не знала точно, что именно.

Она лишь знала, что с этого момента все будет не так, как раньше.

Женщина дала отбой связи, улыбаясь про себя. Ей не нужно благословение Господа. Оно нужно многим другим – но не ей.

В волосах тот же каштановый оттенок, который ближе к холодной седине, чем к теплому рыжему. Волосы Зеленки были длинными. Если бы она распустила свою корону из кос, то они наверняка упали бы до самого низа спины. Белоснежка была подстрижена под мальчика или под Керри Маллиган. Правда, что особенного можно определить по цвету волос? Этот каштановый оттенок весьма распространен в Средней Европе.

Серые глаза. У Зеленки немного темнее, чем у Белоснежки. Ну, если присмотреться, такая же мягкая линия верхней губы. Но черты лица все же другие. У Зеленки лоб намного выше, у Белоснежки нос короче и меньше. Телосложение вроде одинаковое. Возможно, Зеленка чуть-чуть повыше…

Они стояли рядышком у зеркала в туалете и изучали лица. Зеленка расправила плечи Белоснежки. Та почувствовала себя некомфортно. Ей не нравилось, когда посторонние люди прикасались к ней. Ей хотелось защищать свою территорию даже от близких, и она редко позволяла себя касаться. Хватка Зеленки была крепкой, цепкой. Кожа на ее лице была такой же светлой, как и на руках. Белоснежка же выглядела немного загоревшей.

Судя по внешнему виду, они могли быть сестрами. А могли и не быть… Ни одна черточка не указывала прямо на генетическое родство, не кричала о нем. Никто из них двоих не был особо похож на Петера Андерссона.

Белоснежка облокотилась на раковину и ополоснула лицо и затылок холодной водой. Это взбодрило и заставило мысли шевелиться. И это движение заставило Зеленку ослабить хватку.

– Что скажешь? – спросила она.

Она пристально и ожидающе посмотрела на Белоснежку. Прямо как маленький, выпрашивающий ласку щенок. Белоснежке больше всего хотелось молчать. Слишком много информации для одного дня. Слишком много новостей. Слишком много разоблачений. Она еще не успела обдумать все это и понять, что из этого следует. И как ей быть дальше.

Белоснежка терпеть не могла, когда не знала, как ей следует поступить.

– Слишком много… для одного раза, – наконец произнесла она, вытирая затылок бумажным полотенцем. Одна капля воды тем не менее успела попасть за шиворот и текла теперь вдоль спины, как плохое предчувствие.

– Знаю. У меня было несколько лет, чтобы смириться с этим. А ты услышала все это только что…

– Да. Отец никогда не говорил… Я не знала о тебе. Отец…

Зеленка опустила свою руку на руку Белоснежки. Она расценила это колебание как всплеск чувств. Что ж, все верно. Но Белоснежка не хотела на этом этапе открывать слишком многое. Сначала надо узнать правду.

В Зеленке и в этой истории было что-то подозрительное. И напряжное. Совпадения казались слишком значимыми, чтобы быть правдой. Но ведь все подробности вроде сходятся… Мысли бешено скакали, и Белоснежка не могла выстроить их в одну ровную линию.

– Можно тебя кое о чем попросить? Не говори об этом своему отцу… нашему отцу. Не хочу, чтобы он узнал обо мне что-то от других. Хочу сама рассказать, когда наступит время, – сказала Зеленка.

Белоснежка кивнула. С этой просьбой было несложно согласиться. Ей, честно говоря, даже в голову не пришла мысль звонить отцу и расспросить, может ли быть такое, что у него в Праге есть дочь. Так в их семье не делалось. В ней все кружили вокруг да около, совершали обходные маневры и пытались выяснить нужное другими способами. Семейство, полное тайн. Наверное, это звучало как сюжет для молодежной книги, но в действительности было каменной глыбой, которая тяжко ложилась на плечи и из-за которой было так сложно смотреть в глаза другим членам семьи.

– Как ты выучила шведский? – спросила Белоснежка по-шведски.

Зеленка скромно улыбнулась и ответила на том же языке:

– Наверное, это звучит глупо, но как только я узнала, что мой отец говорит по-шведски, начала сама его изучать, – одна, с помощью книг и Интернета. Смотрела на «Ю-тьюбе» детские передачи и катала слова во рту. Они казались знакомыми. Smultron. Fånig. Längtan. Pannkaka[8]8
  Земляника. Глупый. Тоска. Блин (шв.).


[Закрыть]. Видимо, это отцовские гены.

Белоснежке было неохота комментировать, что такое предположение звучит бредятиной в духе нью-эйджа[9]9
  Нью-эйдж – общее название совокупности различных мистических течений и движений XX в., в основном оккультного, эзотерического и синкретического характера.


[Закрыть], что нет ничего общего между генетикой и психологией человеческого развития. Пусть верит, во что хочет.

В женский туалет вошла немецкая туристка, с любопытством взглянув на двух девушек. Снаружи послышался бой часов собора Святого Вита, которые сообщили, что уже два часа дня. Зеленка застыла на месте.

– Что, уже два? – спросила она.

Белоснежка кивнула. Взгляд Зеленки хаотично забродил, пальцы начали перебирать ремешок сумочки. Она выглядела как загнанный зверек. Теплота и спокойствие ее облика мигом испарились.

– Мне надо идти, – сказала Зеленка. – Увидимся завтра. В двенадцать.

– Здесь?

Она огляделась.

– Нет. Не здесь. Не очень хорошая мысль… Знаешь Вышеградский замок? Туда можно добраться на метро. Увидимся там.

Белоснежка не успела ничего ответить, не предложила место поближе, не спросила, куда спешит Зеленка, – та уже бросилась прочь из туалета, оставив ее пристально рассматривать себя в зеркале.

Пальцы женщины выбивали дробь на поверхности дубового стола. Его отшлифовали и покрыли лаком лишь месяц назад, с его поверхности убрали даже мельчайшие трещинки. Взгляд блуждал по стенам. Все там. Дипломы, почетные грамоты, вырезки из газет – яркая коллекция самых значимых достижений и взлетов ее карьеры, по которой кто угодно мог бы сказать о ее мастерстве. Но этого ей было мало. Ничто не бывает достаточно, не должно быть достаточно. Не в этой сфере. Здесь должен ощущаться вечный голод. Должно все время хотеться большего. Все должно существовать исключительно в сравнительной степени: лучше, трепетнее, громче, динамичнее, свирепее, любвеобильнее. Жажда нового. Нужно быть на нервах и всегда немного впереди; надо наносить удар, когда никто этого не ожидает.

Надо быть темой для разговора. У всех на устах. Сейчас. Завтра. Всегда.

Руки женщины взяли телефон, открыли его, достали сим-карту и сменили ее на другую. Снова включили телефон. Выбрали номер. Никто никогда не узнает, кому она звонила.

Мужской голос быстро ответил:

– Готово?

– Нет еще.

– Помни: больше, чем нужно, знать нельзя.

– Конечно. Я уже давно делаю эту работу – и помню о законе. Минимум информации. Тогда реакция будет подлинной. Мы ведь хотим подлинности. Мы хотим истинных эмоций.

– Ты же, наверное, понимаешь, как это опасно? Можно получить повреждения, даже умереть.

– Всегда нужно рисковать. В конце концов, мученическая смерть – не такой уж плохой сценарий. Мне приходит на ум одна история, которая завела очень далеко именно благодаря мученической смерти.

Смех.

– Тебе не следует говорить мне об этом. У меня тоже могли быть повреждения.

– Опускаюсь до твоего черного юмора.

– Зато во мне нет ничего черного, кроме юмора… Значит, все идет по плану?

– Да.

– Хорошо. Тогда заканчиваем. Благослови нас Господь.

Женщина дала отбой связи, улыбаясь про себя. Ей не нужно благословение Господа. Оно нужно многим другим – но не ей.

Народ жаждет легенд. Люди хотят видеть, слышать, читать о том, как добро повергает зло. Давид – Голиафа, Иисус – Дьявола, маленькие хоббиты – могучего Саурона. Они хотят верить, что герой сокрушит несокрушимое, разобьет неразбиваемое, уничтожит бессмертное. Народ жаждет легенд, в которых невозможное становится возможным благодаря доблестному и справедливому герою.

Этому герою надо быть обаятельным и узнаваемым. Ему нужно одновременно быть со всеми и над ними. Ему нельзя быть слишком сильным. Ему нужно быть вынужденным бороться, добиваться, испытывать боль и трудности. Ему нужно почти погибнуть, чтобы он мог воскреснуть – самым сильным – к последней битве. Героя должны ранить. И у него должны быть такие вещи, из которых берется сила.

Но герой – это еще не все. Так же важен – а может быть, даже еще важнее – его противник. Злой. Могучий, беспощадный, жестокий, устрашающий. Который, как магнит, притягивает к себе внимание людей. Они хотят отказаться от существования зла, но в то же время оно очаровывает их. Люди пожирают зло, хотя от этого им плохо. Они хотят, чтобы кто-то пришел и уничтожил зло. Они хотят героя.

Настоящей легенде о герое все же не родиться без жертвы. Кому-то надо умереть, чтобы спасенные им стали еще ценнее.

Только смерть создает настоящую легенду о герое.