Текст книги "Другой день, другая ночь"

Сара Райнер
Другой день, другая ночь

Sarah Rayner

ANOTHER NIGHT, ANOTHER DAY

Copyright © Sarah Rayner, 2014

© Корчевская О., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Пролог

Джонни открывает тяжелую стальную дверь лечебницы, стараясь не уронить ворох папок.

– А, Джонни, – окликает его Джиллиан. – Слава богу, ты-то мне и нужен.

Джиллиан у стойки беседует с регистраторшей Дэнни.

У Джонни обрывается сердце. По пути в Льюис он попал в кошмарную пробку, до начала первого сеанса каких-то пять минут, а ему до зарезу хочется выпить кофе.

– Может, в обед?

По выражению ее лица понятно: нет, не получится. Джиллиан – старший психиатр в Мореленд-плейс. На днях Джонни вдруг пришло в голову, что она скорее похожа на школьную директрису, чем на медицинского работника. Наверное, из-за тугого пучка седых волос на затылке и очков со стеклами в форме полумесяцев. Или ярко выраженного шотландского акцента. Рядом с ней Джонни часто чувствует себя пятиклассником, растрепанным и вертлявым.

– Нет, сейчас.

– В шестом свободно, – сообщает Дэнни и кивает на папки в руках у Джонни. – Если хочешь, присмотрю.

– Спасибо.

Джонни оставляет бумаги в регистратуре и следует по коридору за начальницей.

Джиллиан прикрывает дверь. Шестой кабинет отделан в спокойных бежевых тонах – в лечебнице таких помещений несколько. В них проводят индивидуальные сеансы с пациентами и служебные совещания.

– Пожалуйста, сядь, – говорит начальница и указывает на скромное круглое кресло, которое мало радует глаз и не дает расслабиться телу.

Джонни бросает взгляд на настенные часы и медлит, потом все же пристраивается на краешек кресла. Он никак не может понять, в чем провинился. Ему не слишком удается соответствовать требованиям администрации: на прошлой неделе от него ждали восемь историй болезней, а он успел заполнить только пять.

Джиллиан ставит напротив еще одно кресло, поправляет шерстяной платок на плечах и откашливается.

У Джонни плохое предчувствие, ощущение вины растет. Я же взял цветы, вдруг вспоминает он. Джиллиан видела, как я уходил, сунув их под мышку. Пациентка выписалась и оставила букет в палате, а я решил порадовать свою девушку. Но ведь это не преступление…

– Дело касается одной из пациенток, – хрипло произносит Джиллиан.

От напряжения у Джонни того и гляди закипят мозги. Кого она имеет в виду? Пациентов в Мореленд-плейс множество – каждую неделю поступает с десяток новых, и это только стационарные. В лечебнице двадцать пять коек, а больных хоть отбавляй. Едва места освобождаются, их немедленно занимают. Амбулаторных пациентов тоже не счесть.

– Вы о ком-то из моих? – спрашивает он.

Джиллиан морщится, опускает глаза, Джонни охватывает предчувствие беды.

– Да… – Она смягчает тон. – О той, что записана к тебе на одиннадцать.

Он вновь смотрит на часы. Ровно одиннадцать.

Джиллиан подается вперед, сжимает его колено, и внезапно Джонни понимает, почему нельзя было отложить беседу.

– Мне очень жаль… – говорит она.

Часть I
Тучи сгущаются

1

– Что за дурацкие носки!

– Тише, Люк! – Карен оборачивается к дочке. – Хорошие носки, солнышко. Не слушай его.

Хотя Люк в чем-то прав: как и школьная форма, носки слишком велики для Молли. Карен прячет улыбку: смеяться нельзя ни в коем случае – сегодня у малышки очень важный день.

– Давайте сфотографируемся, – говорит Карен, поправляя кончиками пальцев непослушные кудряшки дочери, и закрывает входную дверь. – Может, здесь, у крыльца?

– Подумаешь, праздник! – вздыхает Люк.

Ему скоро исполнится семь, так что в школьных делах он уже стреляный воробей, а вот для его сестренки хлопоты первого учебного дня внове. Да, ее распирает от гордости, когда она позирует перед камерой в зеленой флисовой курточке с нашивкой и с ранцем за спиной, но Карен прекрасно видит: девочка бодрится изо всех сил. Сегодня она с самого пробуждения задумчива и бледна.

– Ну-ка, Люк, становись рядом с Молли, – велит Карен.

Он запрыгивает на первую ступеньку и наклоняется к сестре.

– Берегись людоеда в девчачьем туалете.

У Молли дрожит нижняя губа.

– Я все слышу, – предупреждает Карен.

Люк одаривает мать сладкой улыбочкой и продолжает шепотом:

– И дракона под лестницей.

– Люк! Ты почему так себя ведешь?.. Он обманывает, – успокаивает Карен дочку. – Нет там никаких драконов, солнышко, точно тебе говорю.

Молли судорожно сглатывает.

– А людоед?

– Людоеда тоже нет.

Ей и так страшно, а тут еще брат со своими шуточками, думает Карен по дороге. До школы недалеко, Молли частенько ходила туда с Карен забирать Люка. И проводить три дня в неделю с няней, пока Карен на работе, она тоже привыкла. Но теперь девочка покидает безопасный мир и вот-вот окунется в неизвестность: просторные, заполненные учениками классы, уроки, обеды, линейки… Во время для игр можно запросто упасть и разбить об асфальт коленки или, того хуже, столкнуться с каким-нибудь драчуном и задирой, не говоря уже о бесконечных учебных пожарных тревогах – в детские годы Карен такого не было.

У школьных ворот сердце Карен учащенно стучит, ладони покрываются липким потом. Еще неизвестно, кто больше переживает – дочка или мама. У дальнего края площадки, окруженная детьми, стоит мисс Бакли, классная руководительница Молли. Рядом всхлипывает мальчишка; мать целует его на прощание, он в отчаянии крепко цепляется за ее рукав. Другой ребенок, с улыбкой крикнув «Пока, мам», пытается убежать; размазанная тушь и красные пятна на щеках его матери говорят о том, что для нее испытание оказалось труднее, чем для сына.

– Здравствуйте, – приветствует учительница и опускается на корточки. – Ты Молли, верно?

Ошеломленная Молли не в состоянии вымолвить и слова и чуть заметно кивает головой.

Нужно уходить, говорит сама себе Карен. Сюсюканье лишь продлевает мучения.

– Люк, поможешь мисс Бакли присмотреть за сестрой, ладно?

– Ладно, – откликается он гораздо менее презрительно, ведь теперь на него возложили ответственность.

– Молли, в обед я за тобой приду, – взяв себя в руки, произносит Карен. – Удачи, милая.

Она наклоняется, обнимает дочь и чувствует напряжение: девочка изо всех сил старается быть взрослой.

У Карен сжимается сердце. По пути к выходу она замечает на себе понимающий взгляд женщины с красными пятнами на щеках.

Пять минут спустя Карен уже дома. Живут они в самом конце улицы, где почти все строения относятся к викторианской эпохе. Фасад из красного кирпича не гармонирует с выкрашенной в белый цвет террасой, однако этот особняк 1930-х годов постройки, имеющий общую стену с соседним домом, – все, что они с мужем могли позволить себе приобрести десять лет назад.

За прожитые здесь после рождения детей годы дом не стал лучше, отмечает она и едва не спотыкается у порога о резиновый сапожок. Карен поднимает его, ставит рядом с собратом, идет в кухню и включает чайник. Пока закипает вода, она обводит жилище задумчивым взглядом. Стены усеяны отпечатками маленьких пальчиков и брызгами. Каждую комнату не мешало бы отделать заново, а значит, все останется по-прежнему, поскольку эта задача ей не по силам.

В патио за окном большая часть горшков пустует, из некоторых торчат побитые морозом растения. Края дорожек давно поросли сорняками.

Вода бурлит, затем раздается щелчок. Карен наливает себе чаю и опирается спиной о стойку. Чайник умолк, в доме повисла абсолютная тишина – будто кто-то пришел и подчеркнул ее красными чернилами.

Интересно, другие мамаши чувствуют себя так же одиноко? Первый день всегда очень тяжелый, думает Карен. А Молли такая маленькая и беззащитная, совсем крошка…

И вдруг, как мчащийся на бешеной скорости грузовик, ее потрясает мысль.

Начало школьной жизни – такой важный этап, думает она. А Саймона с нами нет…

* * *

Всего в нескольких кварталах от дома Карен у эркера в спальне стоит Эбби. Снаружи окно обрамляет зеленая листва, что придает ему солидности и делает похожим на выставочный экспонат. За ветвями тиса и изрезанными шипастыми листьями падуба проглядывает Престон-серкус.

Мне будет этого не хватать, думает она.

Треугольные крыши коттеджей железнодорожников выстроились в ряд подобно воинам, – некоторые старые, заросшие лишайником, другие недавно подновленные, сверкающие серебром после внезапного ливня. Самые обветшалые – несомненно, жилища студентов; в остальных скорее всего живут семьи с детьми – те, кого привлекает близость к парку. Отсюда викторианские террасы пастельных цветов убывающими рядами взбираются на холм, будто компоновку города продумывал учитель изобразительного искусства, желающий развить в своих учениках способность передавать перспективу. За ними стоят серые бетонные блоки жилого комплекса «Уайтхок», и совсем вдалеке – мягкий изгиб Южной Гряды, вспаханные и готовые к посадкам поля на меловых возвышенностях.

Эбби вздыхает.

– Ох, Гленн, – бормочет она. – Что же с нами стало, со мной и с тобой?

Она и сама не поймет, что испытывает: злость или огорчение. Как бы там ни было, ее муж уходит от ответственности; по крайней мере, так все это выглядит. На мгновение у Эбби мелькает мысль плюнуть на все. Может, не будем выставлять на продажу дом, разойдемся цивилизованно? Что, если мне улететь в неведомую даль, – а ты разбирайся? Я могла бы вновь заняться фотожурналистикой: искать интересные сюжеты, стараться соблюдать сроки, болтать с замечательными, талантливыми коллегами. Какой же легкой кажется теперь работа в местной газете… А если бы я заявила, что не могу ее бросить? Что стало бы тогда с Каллумом? Справился бы ты? Взял бы на себя хлопоты о сыне, ушел бы с работы? Потому что невозможно каждый день ездить в Лондон и одновременно ухаживать за Каллумом. Слишком много сил нужно.

Но, разумеется, Эбби так не сказала бы, и Гленн об этом прекрасно знает.

Я бы ни за что не оставила Каллума, думает она. Потому что не хочу. Я его люблю.

Она оглядывает комнату. Главный предмет обстановки – огромная кровать, хотя в последнее время Эбби спит в ней одна. Вот уже несколько месяцев Гленн ночует на мансарде, хотя его одежда по-прежнему висит в гардеробе. Каждое утро он заходит одеться, не давая забыть о подвешенном состоянии, в котором они оказались. На стуле брошена вчерашняя рубашка Эбби, ее вид вызывает воспоминания. Сбоку на шее краснеет полоса, похожая на сильный засос, – за рубашку дернули так, что воротник оставил ярко-красный след.

Гленн не умеет сдерживать гнев, думает она. Поэтому и уходит.

Взгляд падает на прикроватный столик. На нем фотография: они втроем. Муж – небритый, ухмыляющийся – вылитый бунтарь. Рядышком она. Тогда Эбби была полнее – сейчас сплошные жилы и кости. Ей очень нравилась та прическа: ниспадающие каскадом удлиненные светлые волосы. Жаль было стричь, да нужда заставила: надоело, что за них все время дергают. Между ней и мужем – белобрысый карапуз с розовыми щечками и огромными голубыми глазами. Каллум в то время только начинал ходить. Зима; они в пальто, шарфах и перчатках, стоят в обнимку, так и светятся любовью.

Этот дом видел многое – и хорошее, и плохое. Они переехали сюда сразу после помолвки – каждый уголок полнится воспоминаниями. Жаль его покидать.

Глаза щиплет от слез. Плакать нельзя, думает Эбби. Ни за что нельзя. Если разревусь, мне уже не остановиться. Нужно двигаться дальше. Она хватает письмо с подтверждением оценочной стоимости дома, оставленное Гленном накануне вечером, берет себя в руки и набирает номер.

* * *

В нескольких милях к востоку от террас в пастельных тонах и меловых возвышенностей Майкл собирается на работу. «Добро пожаловать в исторический центр Роттингдина», – гласит надпись на плакате, мимо которого он идет к машине, и уже не впервые в ушах звучит голос жены: «Уродское название, прекрасное место». Но сегодня он не вполне согласен со второй частью этого утверждения. Майкл и Крисси живут в современном, отштукатуренном «под камень» бунгало чуть в стороне от идущей вдоль побережья трассы, не в самой деревне с ее симпатичными коттеджами, церковью из халцедонового кремня и прудом с утками. В солнечную погоду свет отражается от моря, и широкий серповидный пляж кажется необъятным – впечатление такое, что жильцам здесь легче дышать и оставаться самими собой. Однако этим утром пухлые светло-серые облака придают великолепным дорическим колоннам соседского дома оттенок пошлости. В воздухе морось; волосы Майкла намокли, и редеющая макушка стала гораздо заметнее. Это его раздражает. Ему нравится выглядеть привлекательным в глазах женщин.

Он ускоряет шаг. Нужно добраться до магазина к девяти – сегодня приедет фургон голландца. Майкл с удовольствием отложил бы доставку, чтобы избежать часа пик, но Яну, водителю, предстоит завезти товар и в другие места. По другой стороне улицы несколько ребятишек в школьной форме идут к автобусной остановке. Похоже, начался новый учебный год, думает Майкл. Значит, машин на дорогах станет еще больше.

Он открывает минивэн, кладет на пассажирское сиденье сумку, рядом – пластмассовый контейнер с обедом. Контейнер с приготовленными Крисси сандвичами соскальзывает и падает на пол. Майкл наклоняется, чтобы поднять его, в это время во внутреннем кармане рабочей куртки звонит телефон. Отвечать не хочется, но это может быть Ян – если фургон застрял в пробке, то и спешить не нужно. Майкл успевает ответить за пару секунд до того, как телефон переключился бы на голосовые сообщения.

– Алло?

– Чтоб тебя! – бормочет Майкл себе под нос, слишком поздно заметив, что звонок от Тима, менеджера гостиницы «У моря». Придется поговорить с клиентом. – Доброе утро, Тим. Чем могу быть полезен?

– А, Майк! Вы еще дома?

Майкл морщится: вообще-то он предпочитает, чтобы его называли «Мик» или «Микки».

– Выезжаю в Хоув.

– Прекрасно. Не заскочите по пути к нам?

– Вряд ли, у меня сейчас закупка. Перезвонить, как освобожусь?

– М-м, думаю, да… – На мгновение повисает пауза, затем Тим добавляет: – Мне бы хотелось побеседовать с вами, Майк, и желательно до того, как вы сделаете заказ…

Держу пари, снова вздумал учить меня, что покупать, думает Майкл. Назойливый юноша, везде сует свой нос, лезет с идеями, а ведь я начал составлять букеты, когда он под стул пешком ходил.

Едва Майкл открывает рот, чтобы попросить у Тима пояснений, как звонок прерывается: его «Нокиа» в последнее время что-то барахлит.

Куплю новый мобильник, обещает он себе. Этот похож на меня: у него вот-вот выйдет срок годности.

Он хмурится в зеркало заднего вида и включает зажигание. Почудилось ему, или голос Тима действительно звучал виновато?

Перезвоню по городскому, как только доберусь до магазина, решает Майкл. Гостиница – самый крупный клиент цветочного магазина, их нужно задабривать, но сейчас его ждут другие дела.

2

Через час риелтор уже у дома Эбби. Похоже, недвижимости сейчас продают немного – ему невтерпеж побыстрее обо всем договориться.

– У меня целая очередь желающих перебраться в Престонвилль, – сообщил он по телефону. – На жилье неподалеку от станции большой спрос.

Перед его приходом Эбби наспех прибирает комнаты, однако на приличную уборку времени маловато – Каллум устраивает кавардак с такой скоростью, что она не успевает поддерживать порядок. Скоро доносится стук в дверь.

– Меня зовут Олли. – Риелтор протягивает руку.

Рукопожатие уверенное. Как у всех коммерсантов, думает Эбби. Держу пари, их этому специально обучают. Она обращает внимание на коротко стриженные рыжеватые волосы ершиком и темно-синюю двойку и вдруг вспоминает, что на ней выцветший спортивный костюм из велюра. Затем – о, только не это! – замечает у него в руках фотоаппарат.

– Вы ведь не будете фотографировать дом?

– Вообще-то собирался, да.

– Я думала, вы только оцените.

Не говори ерунды, думает Эбби. Конечно, ему нужны фотографии.

– Давайте я сделаю пару снимков, чтобы дать объявление на сайте, а остальное сфотографирую позже, если вас это устроит.

– Хорошо.

Он входит.

– Уютное местечко.

Ковер на лестнице лучше пристально не разглядывать, и она заставляет его поднять глаза.

– Вся лепнина оригинальная.

Пока он осматривает потолок, Эбби замечает белые хлопья перхоти на пиджаке. Кто я такая, чтобы судить? Сама даже не причесалась, упрекает она себя.

– Сделать вам кофе?

– М-м, да, пожалуйста.

Она ведет его в кухню.

– Какие интересные… – Он проводит рукой по встроенным шкафчикам.

Шкафчики допотопные, и Эбби об этом знает. Хорошо, что он не может заглянуть внутрь – после завтрака второпях она просыпала целую пачку хлопьев.

– Не возражаете, если я сфотографирую? – спрашивает Олли и поднимает свою цифровую камеру. – Выходит неплохо, посмотрите сами.

Он щелкает кнопкой, выводит изображение на экран и показывает ей. Через широкоугольный объектив помещение кажется огромным.

Риелтор делает шаг к окну.

– Сад великолепный.

Эбби смущается. Трава не стрижена с прошлого лета, соседи тоже не смотрят за своей лужайкой.

– Со стороны фасада вид лучше. Я покажу, когда поднимемся наверх.

– Хорошие размеры для дома в такой близи от центра.

Его энтузиазм только усиливает боль от потери. Вне всякого сомнения, он думает, что ее семья расширяет жилплощадь или переезжает куда-нибудь за город.

Олли извлекает из кармана ярко-желтый предмет, поворачивается спиной и направляет его на дальнюю стену. Раздается звуковой сигнал.

– Что это?

– Ультразвуковая рулетка.

– И как она работает?

Эбби подходит ближе и чувствует, как Олли замечает красный след на ее шее. Его испуг осязаем.

– А, ошпарилась чайником, – объясняет она, радуясь возможности отвернуться.

– Так почему же вы переезжаете? – немного погодя спрашивает Олли.

Эбби хочется солгать, но ей, скорее всего, предстоит еще просить его найти новое жилище, да и с подобными ситуациями он наверняка сталкивается нередко.

– Мы с мужем разводимся.

– А-а… – Повисает пауза, Олли в замешательстве переминается с ноги на ногу. – Ну что, куда дальше? В гостиную?

– Да, пожалуйста.

У выхода он вдруг останавливается и в ужасе таращит глаза.

– Ничего себе! Что здесь произошло?

У Эбби вспыхивают щеки. Телевизор на холодильнике разбит вдребезги, как она могла об этом забыть? Осколки расходятся веером от центра экрана, будто туда попала пуля. Это случилось только вчера, и теперь сыну будет не хватать телевизора в кухне. Эбби не уверена, стоит ли покупать новый: его, скорее всего, ожидает та же судьба. Завтра у Каллума начинаются занятия; наверное, пока надо поставить телевизор повыше – стекло очень опасно для ребенка.

Она чувствует, как Олли вновь бросает взгляд на ее шею, сопоставляя увиденное.

* * *

В моей жизни случались гораздо более тяжелые расставания, чем прощание с Молли в первый школьный день, напоминает себе Карен. И все же в начале января настроение всегда мрачное. Не один, так другой диджей обязательно скажет по радио: «Сегодня самый унылый день в году», словно если объявить об этом на всю страну, хандра развеется. Лучше заняться делом – самое время снять рождественские украшения. Карен собирает волосы в пучок на затылке, скрепляет первой попавшейся шариковой ручкой и идет наверх.

Достать коробки с чердака – та еще задачка. Для здоровяка Саймона это было не сложно, но теперь Карен должна справляться в одиночку. Спуск по лестнице даже с пустыми руками – и то проверка на выносливость, а ей к тому же нужно сбросить коробки через люк без помощников снизу. От изоляционных волокон она кашляет, но наконец-таки оказывается посреди гостиной вся в пыли и поту – миссия выполнена.

Жаль все это выбрасывать, думает она, собирая с каминной полки открытки. Украшать комнату было так весело. Молли визжала от восторга, когда включили гирлянду, Люк делал вид, что ему все равно, однако явно трепетал при виде растущей горы подарков. Даже Тоби, их кот, будто вернулся в свое кошачье детство и как угорелый бегал по всей комнате. Близящийся праздник поднял настроение, и в целом справилась она неплохо: накупила подарков через Интернет, чтобы сэкономить денег, потом они все втроем испекли и украсили торт и отправились вместе с Анной и Лу, ее подругами, на побережье смотреть фейерверки в честь зимнего солнцестояния. На несколько дней приезжала ее мама, Ширли, и совершенно избаловала детей. Однако Карен порой ловила себя на том, что стоит с фальшивой улыбкой на губах, пытаясь скрыть боль. «Играй, пока полностью не вживешься в роль, – советовала Анна. – Хорошая стратегия, чтобы выглядеть жизнерадостнее, чем ты есть на самом деле».

И все же уборка напоминает о том, что развлечения закончены, думает Карен. В конце концов, чего мне остается ждать? Второй годовщины смерти мужа через несколько недель? Кажется, сто лет утекло с тех пор, как приходили открытки с пожеланиями веселого Рождества всем четверым; с другой стороны, Саймон словно только вчера был здесь, помогал по дому.

Беда в том, что тоска не линейна, она не идет по прямой вверх, как будто ты взбираешься в гору. Нельзя влезть на вершину и заявить: «Все! Больше я не стану тосковать. Теперь я готова встречаться с людьми, улыбаться, хохотать, пить и гулять. Зажжем!» Нет, тоска подкрадывается сзади, нападает исподтишка, как уличный грабитель. Иногда становится очень страшно, и ты лишаешься очень многого.

Если знать заранее, что будешь чувствовать себя ужасно, то событие пережить обычно проще; ведь ты находишься среди людей. Таким, к примеру, было Рождество, когда Карен с детьми получила несколько приглашений. К тому же у нее есть друзья, Анна и Лу. Им удается предугадывать ситуации, которые могут ее расстроить, и они стараются быть рядом, поддержать. Но в промежутках, когда ее защитниц поблизости нет, внезапно, без предупреждения нападает «грабитель». Старый шезлонг из сарая в саду вдруг пахнёт Саймоном. Как такое может быть спустя почти два года? Или Карен оказывается единственной гостьей без пары на званом ужине, если не считать знакомого одной знакомой, приглашенного специально для нее, хотя очевидно, что они совсем не подходят друг другу. А еще такое случается ночью; с Саймоном она редко мерзла, а теперь ее частенько пробирает озноб, даже летом. Она кутается в пуховое одеяло, но от дрожи ничего не спасает.

Один за другим Карен снимает стеклянные шары, все в иголках. Шары очень старые, зеркальная поверхность давно истерлась. Она заворачивает их в папиросную бумагу и укладывает в коробку. Когда я вешала мишуру на ветки, та казалась нарядной и блестящей, а сейчас выглядит невзрачно. Почему это меня беспокоит?

Из-за детей, отвечает она сама себе. Вот почему. Даже не знаю, что бы со мной стало без них.

* * *

По закону подлости в девять фургон так и не появился, а мобильный Тима не отвечает. Майкл оставляет сообщение на стойке регистрации гостиницы и на всякий случай, не надеясь на свой допотопный «Нокиа», перезванивает по стационарному телефону. Ожидая доставки, он внимательно изучает скромные остатки запасов: пожалуй, удастся придать им презентабельный вид и сбыть хоть немного, ведь начало января – не лучшее время для продажи цветов.

Закрыть бы магазин да уехать куда-нибудь на недельку, думает он. Однако этого он себе позволить не может, у него полно обязанностей: нужно гасить ипотеку, содержать машину, платить за учебу детей в университете. Доход жены – если это можно так назвать – тоже зависит от эпизодической работы в магазине.

Подсобка – прохладное, темное помещение, где у Майкла хранятся запасы, когда магазин закрыт. Увы, включив свет, он замечает, что герберы склонили головки, лепестки сморщились; фрезии потемнели по краям; гиацинты согнулись под тяжестью собственного веса. Та небольшая часть, которую еще можно спасти, вряд ли продастся без существенной скидки.

Наконец громкий шум мотора возвещает о прибытии фургона. Машина огромна; Ян долго не может припарковать ее у главной дороги, другие водители начинают сигналить и ругаться. Майкл устанавливает лестницу, забирается в фургон, осматривает полки и оценивает, что может привлечь покупателей. Розы всегда хороший вариант, и хотя предпочтительнее покупать их в Лондоне (качество там лучше), эти тоже сойдут, пока он не доберется до рынка. Хризантемы обычно уходят быстро из-за дешевизны, но на них не разбогатеешь: уж слишком долго они стоят. Майкл разглядывает нарциссы и тюльпаны, поддоны с примулой и зимними сортами анютиных глазок – все это традиционные фавориты.

– Эти я забираю, – говорит он, укомплектовав себе запас.

Потом размышляет, что бы такое сотворить для гостиницы. Жаль, что не удалось дозвониться до Тима. Так или иначе, надо принимать решение: до следующей недели голландец больше не приедет.

– Вот эти изумительные. – Ян показывает Майклу амариллисы.

– Ого.

На мгновение Майкла охватывает чувство, благодаря которому когда-то давно он загорелся желанием открыть цветочный магазин. Длинные стебли, увенчанные четырьмя огромными красными воронками, похожими на громкоговорители. Он в полном восторге.

– Многие выращивают их в горшках, но в срезанном виде они просто великолепны, правда?

Майкл смотрит на этикетку.

– Однако дороговато.

– Отдам все ведро за двадцать фунтов.

– Запишешь на мой счет?

Ян кивает.

– Идет. Беру.

Майкл в радостном предвкушении потирает ладони. Составлю букет для стойки в гостинице «У моря», они все обалдеют.

Как только Ян уезжает, он скидывает рабочую куртку, чтобы ничто не стесняло движений, и включает древний транзистор. Едва он принимается за работу, звучат знакомые аккорды песни «Белый человек во дворце Хаммерсмит». Майкл обожает эту песню «The Clash». Он врубает громкость на всю катушку – все равно покупателей в магазине нет – и подпевает: «О-о-е-е-о-о» вместе с бэк-вокалистами, подрезая по диагонали трубчатые стебли амариллисов.

Забавно: старый панк стал флористом, думает он и убирает внешние листья декоративной капусты под ритмы регги. А что бы Джо Страммер[1]1
  Рок-музыкант, лидер панк-группы «The Clash».


[Закрыть] сотворил из магазина под названием «Цветущий Хоув»? Даже смешно. В конце жизни остепеняются почти все – музыкант провел свои последние дни на ферме в Сомерсете. Мне кажется, или я действительно где-то читал, что он занимался посадкой деревьев – противостоял глобальному потеплению?

Майкл берет несколько кедровых ветвей – пряный аромат будет хорош на стойке регистрации в гостинице. Он крутит композицию, проверяя каждый уголок, а сам тем временем мысленно уносится на площадку перед сценой: вот он с обесцвеченным ирокезом, зафиксированным сахарным сиропом, танцует пого в толпе приятелей, хлопая согнутыми в локтях руками, чтобы не подпускать фанатов… Замечательное было время! Незамысловатая музыка давала выход дерзкой, агрессивной энергии молодости. Семнадцать лет в 1977 году – отлично. Самый возраст, чтобы попасть в струю. Будь я двумя годами старше, светили бы мне прогрессив-рок и группа «Yes», как моему брату. Пел тогда и Боуи, но глэм-рок не был анархическим, в отличие от панк-рока, который не чтил законов и, казалось, предназначался для таких, как я, – парней с окраин. Даже Кройдон мог похвастаться собственным местом сбора: в «The Damned»[2]2
  Британская рок-группа.


[Закрыть] играли местные, и по воскресеньям группа выступала в пабе «Грейхаунд». Это было еще одной особенностью движения панков: принять участие мог каждый – не нужны ни деньги, ни даже музыкальные способности.

Майкл вздыхает. Сейчас такой образ мышления, похоже, устарел. Он пытался выяснить, чем интересуются дети, но даже представить себе невозможно, чтобы его сын или дочь взялись за гитару, хотя он и подталкивал Райана попробовать. Сыну, по всей видимости, больше по душе компьютерные игры – по крайней мере, были по душе, когда он жил дома. Сейчас Райан уехал на учебу, и Майкл не в курсе, чем он занимается. Иногда возникает такое чувство, что люди разных поколений не просто не понимают друг друга, а живут на разных планетах.

Песня заканчивается чередой быстрых аккордов, затем диджей объявляет, что композиция прозвучала в честь десятилетней годовщины смерти Страммера.

Удивительно, «The Clash» на Радио-2, думает Майкл, качая головой. В семьдесят седьмом это сочли бы кощунством. Дальше звучит «Белый бунт», и, вдохновленный темой, он вынимает из ведра несколько белых роз и эффектным жестом вставляет между амариллисами.

Наконец работа завершена. Майкл держит букет в вытянутой руке.

– Ну как, Джо? – спрашивает он, глядя вверх, на небеса.

Наверняка Джо сейчас одобрительно кивает.