Текст книги "Перспективные направления психологической науки. Сборник научных статей. Выпуск 2"

Корреляции показателей временной перспективы друг с другом представлены в табл. 2 и соответствуют полученным ранее. Факторный анализ на наборе пяти шкал ZTPI свидетельствует о едином латентном факторе, объясняющем 30 % дисперсии, с наиболее высокими нагрузками показателей прошлого (–0,71 и 0,69 для негативного и позитивного), умеренными для показателей настоящего (0,51 и –0,44 для гедонистического и фаталистического) и слабой нагрузкой шкалы будущего (0,28). В двухфакторной структуре (52 % дисперсии) разделяются негативные и позитивные субшкалы, а не временные локусы, как на полной версии методики [Boniwell et al., 2010].

Показатели временной перспективы демонстрируют слабые и умеренные связи с показателями личностных ресурсов (табл. 2). Множественный регрессионный анализ, подробные результаты которого не приводятся ради краткости, продемонстрировал, что показатели временной перспективы объясняют 26 % дисперсии оптимизма, 31 % дисперсии надежды и 41 % дисперсии жизнестойкости, при этом во всех трех случаях все пять шкал ZTPI оказываются значимыми предикторами.

Таблица 2

Корреляции Пирсона и надежность показателей психологических методик

Примечание. N = 4604, все коэффициенты корреляции, значение которых превышает 0,05 по модулю, значимы на уровне p < 0,001.

Для проверки связи демографических переменных с показателями временной перспективы использовался однофакторный дисперсионный анализ (ANOVA). В качестве индикатора размера эффекта использовался показатель η² (эта-квадрат), отражающий долю дисперсии зависимой переменной, связанную с различиями между уровнями независимой переменной.

Рис. 1. Возрастные различия в показателях прошлого ZTPI (показатели стандартизированы, диапазоны обозначают 95 %-ный доверительный интервал вокруг среднего)

Из демографических переменных наиболее тесную связь показатели временной перспективы обнаружили с возрастом. Связь возраста с показателями прошлого оказалась относительно слабой для показателей негативного прошлого (F(8; 4717) = 2,09; p < 0,05; η² = 0,004) и позитивного прошлого (F(8; 4717) = 6,33; p < 0,001; η² = 0,011) и более выраженной для шкал гедонистического настоящего (F(8; 4717) = 29,95; p < 0,001; η² = 0,048), фаталистического настоящего (F(8; 4717) = 11,30; p < 0,001; η² = 0,019) и будущего (F(8; 4717) = 22,42; p < 0,001; η² = 0,037). Можно сделать вывод о том, что российских женщин различного возраста отличает друг от друга не столько их отношение к прошлому, сколько их стратегии по отношению к настоящему и будущему.

Рис. 2. Возрастные различия в стандартизированных показателях настоящего и будущего ZTPI (показатели стандартизированы, диапазоны обозначают 95 %-ный доверительный интервал вокруг среднего)

Содержательный анализ графиков средних показывает, что в возрастных группах до 35 лет, за исключением подростковых, позитивное отношение к прошлому преобладает над негативным, а затем это соотношение меняется и с возрастом разрыв возрастает (рис. 1). С этими данными согласуется и наблюдаемое снижение гедонистического отношения к настоящему (рис. 2), максимальное в подростковом возрасте и минимальное – в пенсионном. Однако шкалы будущего и фаталистического настоящего парадоксальным образом растут с возрастом, что может объясняться сочетанием возрастных и когортных различий: с одной стороны, с возрастом люди начинают все больше задумываться о будущем; с другой стороны, молодые люди, родившиеся в постсоветской России, в среднем более склонны занимать активную жизненную позицию в противовес фаталистической, проявляющейся у людей более старшего возраста.

Сравнивая полученные данные с показателями А. Сырцовой и О. В. Митиной [Сырцова, Митина и др., 2007], можно отметить, что использование гомогенной выборки большого объема позволило получить более четкую картину возрастных различий.

Рис. 3. Различия в показателях прошлого ZTPI, связанные с семейным статусом (показатели стандартизированы, диапазоны обозначают 95 %-ный доверительный интервал вокруг среднего)

Получены значимые временной перспективы с семейным статусом по следующим шкалам: будущее (F(5; 4623) = 20,53; p < 0,001; η² = 0,022), негативное прошлое (F(5; 4623) = 12,89; p < 0,001; η² = 0,014), фаталистическое настоящее (F(5; 4623) = 10,93; p < 0,001; η² = 0,012), гедонистическое настоящее (F(5; 4623) = 10,81; p < 0,001; η² = 0,012), а также очень слабый эффект для шкалы позитивного прошлого (F(5; 4623) = 2,56; p < 0,05; η² = 0,003). Данные свидетельствуют (рис. 3, 4), что у трех групп женщин, имеющих близкие отношения, позитивное отношение к прошлому преобладает над негативным, а у разведенных, незамужних и вдов наблюдается обратная картина. Временная перспектива замужних женщин характеризуется преобладанием направленности на будущее, тогда как у женщин, живущих гражданским браком, более выражено гедонистическое отношение к настоящему. Разведенные характеризуются выраженным показателем негативного прошлого, а у овдовевших преобладает фаталистическое отношение к настоящему.

Рис. 4. Различия в показателях настоящего и будущего ZTPI, связанные с семейным статусом (показатели стандартизированы, диапазоны обозначают 95 %-ный доверительный интервал вокруг среднего)

Тем не менее доля дисперсии шкал временной перспективы, которую объясняет семейный статус, оказывается ниже, чем для возраста. Эффекты, полученные для вида занятости, оказываются еще более слабыми. Работающие женщины характеризуются преобладанием ориентации на будущее в сочетании с фаталистическим отношением к настоящему, у работающих со свободным графиком выражен гедонизм, у неработающих – негативное прошлое.

Респондентки, выбравшие получить обратную связь по электронной почте (N = 3545), продемонстрировали более высокие показатели (t-критерий, p < 0,001) оптимизма, надежды, жизнестойкости, гедонистического настоящего и более низкие – негативного прошлого и фаталистического настоящего, по сравнению с респондентами, получавшими обратную связь обычной почтой (N = 1189). Таким образом, российские женщины, имеющие доступ к сети Интернет, более психологически благополучны (можно предположить, что наличие доступа к Интернету является результатом социальной успешности).

Для выделения и анализа профилей временной перспективы, как и в предыдущих исследованиях, использовался кластерный анализ методом Уорда с квадратической Евклидовой метрикой. С целью уравнивания вклада каждого из пяти индикаторов временной перспективы в итоговую модель баллы по шкалам были предварительно стандартизированы (переведены в z-оценки). На основе содержательного анализа полученных моделей была выделена модель из шести кластеров. Средние стандартизованные баллы респондентов, вошедших в каждый кластер, представлены в табл. 3.

Различия между кластерами по всем представленным шкалам оказались значимыми (p < 0,001). Показатель η², отражающий долю дисперсии каждой переменной, связанной с различиями между кластерами, свидетельствует о том, что наибольший вклад в модель внесли шкалы негативного прошлого и гедонистического настоящего; вклад трех остальных шкал был умеренным. Эти показатели сопоставимы с полученными ранее для российской выборки на структуре из пяти кластеров ([Boniwell et al., 2010]: от 0,29 до 0,51), что является неплохим показателем с учетом относительно низкой надежности сокращенных шкал.

Таблица 3

Средние стандартизованные баллы психологических переменных по кластерам

Примечание. Показатели, отличающиеся от среднего более чем на 0,5 стандартных отклонения, выделены.

Первый кластер (N = 914, 19,3 %) демонстрирует баллы несколько выше средних по всем пяти шкалам. Эта диффузная картина соответствует данным, полученным ранее на российской студенческой выборке. Сопоставление средних в этом кластере с показателями других кластеров позволяет предположить, что этот кластер отражает фаталистическую ориентацию на настоящее, связанную также с принятием риска. Вероятно, выделение этого кластера как отдельного, воспроизводящееся на российских выборках, свидетельствует о значительной доле людей с недифференцированной временной перспективой, отсутствием той или иной однозначной временной ориентации.

Особенностью второго кластера (N = 810, 17,1 %) является умеренно выраженная гедонистическая ориентация на настоящее в сочетании с крайне низкими показателями ориентации на будущее. Представительницы этого типа избегают мыслей о будущем и стремятся закрыть глаза на завтрашний день. Этот кластер был проинтерпретирован как гедонистический.

Третий кластер (N = 741, 15,6 %) демонстрирует повышенные баллы по шкале фаталистического настоящего в сочетании с низкими баллами по шкалам гедонистического настоящего и негативного прошлого. Можно предположить, что женщины этого типа скорее склонны полагаться на судьбу, чем ставить и достигать каких-либо жизненных целей, и потому не сожалеют, если последние остаются нереализованными. Этот кластер был назван фаталистическим.

Четвертый кластер (N = 1034, 21,8 %) характеризуется крайне высокими баллами по шкале негативного прошлого в сочетании с низкими баллами по шкале позитивного прошлого. Гедонистическая ориентация на настоящее также снижена, а фаталистическая умеренно повышена. Наблюдаемая картина негативной временной перспективы у этих женщин может быть обусловлена как конкретным травматическим прошлым опытом, так и стабильными личностными особенностями.

Пятый кластер (N = 722, 15,2 %) демонстрирует довольно высокие баллы по позитивным характеристиками временной перспективы (гедонистическое настоящее, позитивное прошлое, будущее) в сочетании с довольно низкими баллами по ее негативным характеристикам (фаталистическое настоящее, негативное прошлое). Эта картина соответствует сбалансированной временной перспективе с гедонистическим акцентом.

Шестой кластер (N = 518, 10,9 %) характеризуется выраженной ориентацией на будущее при низких баллах фаталистической и гедонистической ориентации на настоящее. Представительницы этого типа стремятся держать жизнь под контролем и готовы отказываться от удовольствий сегодняшнего дня ради достижения будущих целей.

Анализ баллов по другим психологическим переменным, вошедшим в батарею, свидетельствует о связи негативной временной перспективы с низкими показателями психологического благополучия, тогда как сбалансированная временная перспектива, напротив, связана с высокой жизнестойкостью, оптимизмом, надеждой. Промежуточную картину демонстрируют ориентированный на будущее и гедонистический кластеры. Сравнение людей, попавших в кластер временной перспективы, со всеми остальными свидетельствует о выраженных эффектах: показатель d Коэна, отражающий различие между средними двух групп в единицах стандартного отклонения, составляет 0,66 для шкалы диспозиционального оптимизма, 0,74 для шкалы надежды и 0,84 для теста жизнестойкости. Эти результаты в целом соответствуют полученным ранее [Boniwell et al., 2010].

Содержательно полученные кластеры также достаточно хорошо соответствуют полученной ранее картине. Поскольку ранее использовались смешанная выборка и полная версия методики, прямое сопоставление стандартизованных баллов не проводилось. Обращает на себя относительно высокая, по сравнению с предыдущими исследованиями, доля респондентов, попавших в кластер негативной временной перспективы, что может свидетельствовать о специфике женской выборки.

Полученные данные свидетельствуют о том, что временная перспектива неодинакова у российских женщин с разным возрастом и семейным статусом. Проведенный кластерный анализ позволил выделить теоретически предсказуемые типы временной перспективы, демонстрирующие различия в показателях личностных ресурсов. С наиболее высокими показателями оптимизма, надежды и жизнестойкости связана сбалансированная временная перспектива. Это означает, что женщины со сбалансированной временной перспективой не только склонны позитивно относиться к будущему и надеяться на успех своих начинаний, но и более устойчивы в стрессовых ситуациях. Довольно высокая доля общей дисперсии у показателя жизнестойкости и показателей временной перспективы позволяет предполагать наличие общих личностных механизмов, стоящих за этими диспозициями.

Ограничением проведенного исследования является использование выборки читателей журнала, репрезентативность которой всегда вызывает вопросы; тем не менее можно предполагать, что она выше, чем репрезентативность любой студенческой выборки. Другим ограничением исследования может выступать ограниченная достоверность полученных данных: в связи с небольшим объемом тестовой батареи эффекты социальной желательности не контролировались. Однако согласно данным существующих исследований, в ситуации самопознания, когда испытуемые мотивированы на получение обратной связи, эти эффекты выражены довольно слабо [Осин, 2011]; к тому же респондентам обеспечивалась возможность анонимности (использование анонимного адреса электронной почты или обратного адреса до востребования). К сожалению, ограниченный объем батареи не позволил также включить ряд дополнительных демографических показателей, таких как уровень образования, сфера деятельности, наличие детей.

Полученные данные вносят свой вклад в общий круг российских исследований временной перспективы и позволяют задаться вопросом о том, почему у женщин старшего возраста наблюдается тенденция к формированию негативной временной перспективы: утрата ориентации на получение удовольствия в сочетании с ростом фаталистического отношения к жизни. Данные А. Сырцовой и О. В. Митиной свидетельствуют о более высоких показателях негативного прошлого и фатализма у взрослых женщин по сравнению с взрослыми мужчинами. В сочетании с нашими данными, это позволяет ставить вопрос о социокультурных факторах, определяющих более низкое психологическое благополучие женщин. Несмотря на то что российские законы провозглашают равенство прав людей независимо от их гендера и возраста, на практике права женщин нередко дискриминируются, что касается в первую очередь трудоустройства. Необходимы дополнительные исследования в области гендерной и кросскультурной психологии, которые позволили бы оценить вклад этих и других социальных факторов в различия в показателях психологического благополучия мужчин и женщин.

Болотова А. К. Человек и время в познании, деятельности, общении. М.: Изд. дом ВШЭ, 2007.

Бонивелл И. Ключи к благополучию: что может позитивная психология. М.: Время, 2009.

Гордеева Т. О., Сычев О. А., Осин Е. Н. Разработка русскоязычной версии Теста диспозиционного оптимизма (LOT) // Психологическая диагностика. 2010. № 2. С. 36–64 (Спец. выпуск «Диагностика личностного потенциала-2» / под ред. Д. А. Леонтьева, Е. И. Рассказовой).

Зимбардо Ф., Бойд Д. Парадокс времени: Новая психология времени, которая улучшит вашу жизнь. М.: Речь, 2010.

Левин К. Динамическая психология: Избранные труды. М.: Смысл, 2001.

Леонтьев Д. А., Рассказова Е. И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Осин Е. Н. Проблема социальной желательности в исследованиях личностного потенциала // Личностный потенциал: структура и диагностика / под ред. Д. А. Леонтьева. М.: Смысл, 2011. С. 454–468.

Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. Человек и мир. СПб.: Питер, 2003.

Сырцова А., Митина О. В. Возрастная динамика временных ориентаций личности // Вопросы психологии. 2008. № 2. С. 41–54.

Сырцова А., Митина О. В., Бойд Дж. и др. Феномен временной перспективы в разных культурах (по материалам исследований с помощью методики ZTPI) // Культурно-историческая психология. 2007. № 4. С. 19–31.

Сырцова А., Соколова Е. Т., Митина О. В. Методика Ф. Зимбардо по временной перспективе // Психологическая диагностика. 2007. № 1. С. 85–106.

Сырцова А., Осин Е. Н., ван де Вийвер Ф. и др. Опросник временной перспективы Зимбардо (ZTPI): установление эквивалентности в разных культурах // Психология индивидуальности. Материалы III Всерос. науч. конф.: в 2 ч. Москва, 1–3 декабря 2010 г. / отв. ред. А. Б. Орлов. М.: Изд. дом ВШЭ, 2010. Ч. 1. С. 259–261.

Boniwell I., Osin E., Linley P. A., Ivanchenko G. V. A Question of Balance: Time Perspective and Well-being in British and Russian Samples // The Journal of Positive Psychology. 2010. Vol. 5. No. 1. P. 24–40.

Boniwell I., Zimbardo P. G. Balancing Time Perspective in Pursuit of Optimal Functioning // Positive Psychology in Practice / P. A. Linley, S. Joseph (eds). Hoboken, NJ: John Wiley & Sons, 2004. P. 165–178.

Hornick J., Zakay D. Psychological Time: The Case of Time and Consumer Behavior // Time and Society. 1996. Vol. 5. No. 3. P. 385–397.

Lennings, C. J. Profiles of Time Perspective and Personality: Developmental Considerations // Journal of Psychology. 1998. Vol. 132. P. 629–642.

Snyder C. R. The Past and Possible Futures of Hope // Journal of Social and Clinical Psychology. 2000. Vol. 19. No. 1. P. 11–28.

Snyder C. R., Shorey H. S., Cheavens J., Pulvers K. M. Hope and Academic Success in College // Journal of Educational Psychology. 2002. Vol. 94. No. 4. P. 820–826.

Zimbardo P. G., Boyd J. N. Putting Time into Perspective: A Valid, Reliable Individual-differences Metric // Journal of Personality and Social Psychology. 1999. Vol. 77. No. 6. P. 1271–1288.

Zimbardo P. G., Boyd J. The Time Paradox: The New Psychology of Time that Will Change Your Life. N. Y.: Free Press, 2008.

© Осин Е. Н., Орел Е. А., 2012

А. Н. Поддьяков
Особенности совладания с преднамеренно созданными трудностями: возможности эмпирического исследования[3]3
  Работа поддержана РГНФ, проект № 10–06–00322а.


[Закрыть]

В настоящее время имеется большое количество работ, посвященных совладающему поведению – тому, как люди преодолевают различные трудности и справляются или же не справляются с ними. Разрабатываются теоретические подходы к проблеме, изучаются способности к преодолению трудностей, конкретные стратегии, возможности обучения в данной специфической области [Анцыферова, 1994; 1999; Белинская, 2009; Крюкова, 2007; Крюкова, Куфтяк, 2007; Личность в трудных жизненных ситуациях… 2009; Нартова-Бочавер, 1997; Совладающее поведение… 2008; Хачатурова, 2010; Compas, 1998; Freitas, Downey, 1998; Zimmer-Gembeck, Skinner, in press]. Также во многих работах изучается специфика тех или иных трудностей, требующих преодоления (обзор см.: [Skinner, Zimmer-Gembeck, 2009]). Но при этом практически игнорируется весьма существенное, с нашей точки зрения, различие между:

• трудностями, возникающими в результате действия объективных («физических») факторов или даже, подчеркнем, в результате чьей-то деятельности, но непреднамеренной;

• трудностями, преднамеренно создаваемыми одними людьми для других в тех или иных целях.

Между тем можно обоснованно полагать, что восприятие человеком трудности, с которой он столкнулся, как такой, которая вызвана естественными, ни от кого не зависящими причинами, или же такой, которая создана для него кем-то преднамеренно, может существенно влиять на его отношение к этой трудности, эмоциональное реагирование и создаваемые (выбираемые) стратегии поведения. А в случае преодоления специально созданной трудности может быть важно, считает ли человек, что ее создали с конструктивными, развивающими целями или же с деструктивными.

Несмотря на кажущуюся очевидность этих противопоставлений (естественные трудности, возникшие без чьего-либо вмешательства/трудности, намеренно созданные другим человеком; трудности, созданные с позитивными целями/трудности, созданные с негативными целями), исследований в этой области крайне мало.

С одной стороны, подчеркивается, что особенности со-владания тесно связаны с атрибутированием причин возникших проблем, отнесением этих причин к контролируемым (таким, которыми можно управлять) или же к неконтролируемым, связаны с локусом контроля и самоэффективностью [Skinner, Zimmer-Gembeck, in press]. Есть работы, в которых изучается, как приписывание причин проблемы тому или иному источнику (виновник – я, виновник – другой, причина неизвестна) связано с особенностями совладания [Gamble, 1994]; каковы особенности совладания, если причиной трудностей человек считает другого субъекта, рассматриваемого соответственно как несущего угрозу [Kliewer et al., 1998]; как происходит совладание с межличностными конфликтами разной степени остроты [Baumgartner, Strayer, 2008] и т. п.

С другой стороны, несмотря на, казалось бы, очевидный возможный переход от такого рода исследований к исследованиям целенаправленности в создании трудностей, нам не удалось найти работ, в которых изучался бы аспект воспринимаемой человеком преднамеренности созданных проблем.

При этом исследований, в которых участникам различных психологических экспериментов преднамеренно создают интеллектуальные и личностные трудности, в том числе непреодолимые, более чем достаточно. Один из ярких примеров в изучении личностной сферы – методика диагностики уровня притязаний Хоппе. По ее процедуре экспериментатор создает для испытуемого искусственные трудности – например, дает задачи очень сложные или даже не имеющие решения, причем в условиях дефицита времени. Независимо от результатов он может сообщать испытуемому, что задача решена неверно, изучая способы реагирования личности в этой ситуации. Так, при экспериментальном формировании реакции капитуляции у подростков с использованием вполне решаемых матриц Равена «ни одно из решений, данных испытуемыми, не оценивалось экспериментатором как верное, кроме того, на решение каждой задачи отводилось такое количество времени, за которое решить ее было невозможно.[4]4
  Мне известен случай, когда студент-психолог, проводивший эксперимент по этой методике, в соответствии с процедурой сообщил испытуемому, что тот неправильно решил задачу, хотя она была решена верно. Испытуемый, хороший математик, с искренней доброжелательностью сказал экспериментатору, что у того, видимо, ошибка в списке ответов и доказал правильность своего решения. Этот пример интересен тем, что трудность, созданная специально, была интерпретирована человеком иначе – как возникшая случайно, без чьего-либо намерения, и он был доволен, что с его помощью ошибка, попавшая в методику, будет устранена. (По современным этическим нормам проведения исследования, рекомендующим не лгать участникам, методика Хоппе, разработанная в 30-х годах XX в., этически небезупречна.)


[Закрыть] Таким образом, создавалась внутренняя напряженность, рано или поздно приводящая к отказу от выполняемой деятельности. После окончательного отказа в психопрофилактических целях создавалась ситуация успеха на том же стимульном материале и сообщалось о хороших результатах по фактору интеллекта теста Кеттелла, вне зависимости от реальных результатов» [Дымшиц и др., 1991, с. 51–52]. Такие примеры можно продолжать.

Но опять-таки, несмотря на обилие экспериментов, в которых участникам создаются те или иные трудности, крайне мало работ, в которых сравнивались бы мышление, эмоции, поведение человека в ситуациях, когда он приписывает причины этих трудностей: а) преднамеренным действиям другого человека; б) ни от кого не зависящим причинам и стечению обстоятельств.

Собственно, нам известно только одно исследование такого рода, проведенное с использованием своеобразного игрового автомата. В этом эксперименте изучались поведенческие реакции на: а) ситуацию естественного риска, связанного с игрой ни от кого не зависящих случайностей; б) ситуацию так называемого социального риска – риска быть обманутым другим человеком. Остроумный эксперимент, проведенный Д. Наканиши и Ё. Оцубо, состоял из двух серий. В обеих сериях на экране компьютера перед испытуемым высвечивались изображения четырех кнопок, которые он мог в той или иной последовательности выбирать, стараясь добиться максимальной денежной прибыли. Выбор кнопки приводил либо к приращению исходного капитала, либо к убыткам, всего можно было осуществить 100 выборов (т. е. это был своеобразный игровой автомат). В ходе эксперимента программа генерировала сообщения о выигрышах и проигрышах разной величины, последовавших за выбором той или иной кнопки, в соответствии с заранее заданным квазислучайным распределением вероятностей – своим для каждой кнопки, о котором испытуемому не было известно. По результатам эксперимента участнику выплачивалось реальное денежное вознаграждение, зависевшее от успешности этих выборов. Различие между сериями было следующим.

В первой, «природно-климатической» серии испытуемым говорили, что выбор той или иной кнопки означает заключение контракта с одной из ферм, находящихся в разных климатических условиях и соответственно приносящих то доход, то убыток в зависимости от обстоятельств.

В другой, «социально-психологической» серии испытуемым говорили, что выбор кнопки означает заключение контракта с одним из фермеров и что кто-то из них может время от времени обманывать, вводя испытуемого в убытки.

При этом объективно в обеих сериях использовалось одна и та же программа предъявления кнопок на экране и распределения «ролей» между кнопками. Кнопки A и B были в среднем одинаково проигрышными, хотя часто приносили очень неплохие текущие выигрыши. Однако эти выигрыши терялись либо при нескольких более крупных проигрышах (на первой кнопке), либо только при одном, но уже катастрофически крупном проигрыше в 500 денежных единиц (на второй кнопке). Кнопки C и D были в среднем выигрышными. Это достигалось за счет того, что хотя обе кнопки приносили относительно мелкие текущие прибавки, зато и проигрыши были в среднем еще меньше.

Оказалось, что участники «социально-психологической» и «природно-климатической» серий по-разному реагируют на одни и те же события в ходе эксперимента – хотя объективно они имели дело всего лишь с теми же кнопками в окне той же программы. Основное обнаруженное различие: участники «социально-психологической» серии после крупной потери в 500 денежных единиц, приписываемой нечестности партнера, значительно дольше избегали обращаться к кнопке, вызвавшей этот эффект, чем участники якобы «природно-климатической» серии, пережившие такую же потерю на этой же кнопке, но считающие это следствием естественных, ни от кого не зависящих причин [Nakanishi, Ohtsubo, 2008].

Подчеркнем: если бы участники основывались на чисто рациональном учете вероятностей выигрышей и проигрышей, наблюдаемых ими на разных кнопках, они должны были бы использовать и одинаковые стратегии в обеих сериях. Но представление участников о том, что субъект, который заключил с ними соглашение, затем их преднамеренно обманул, чтобы получить экономическую выгоду, побуждало действовать в данной серии иначе, чем в «природно-климатической».

Тем самым в данном исследовании получены экспериментальные данные, подтверждающие идею о том, что стратегии поведения человека различаются в случае, когда он считает, что его деятельности преднамеренно мешают; и в случае, когда он приписывает возникающие неудачи естественным причинам.

Однако авторы ставят проблему и обсуждают результаты не в терминах совладающего поведения, а в терминах естественного (случайного) и социального риска (риска быть обманутым), а также в терминах различия рассуждений человека в естественных, «природных» условиях и в условиях заключенного социального контракта. Основной полученный эмпирический результат – участники осуществляют переход на стратегии избегания в ситуации социального риска (риска обманного нарушения контракта) при угрозе финансовых потерь.

Но с нашей точки зрения, представляет интерес более широкая проблема – потенциальные различия всего спектра копинг-стратегий при столкновении с трудностями, возникшими без чьего-либо вмешательства, и трудностями, созданными преднамеренно, в широком спектре значимых для человека ситуаций.

Для изучения этой проблемы мы осуществили следующее пилотажное эмпирическое исследование-опрос.