Текст книги "Семеныч и Катенок"

Катенок и Семеныч
Семеныч и Катенок

Часть первая
Катенок и Семеныч

«Как и большинство остальных, не нашедших себя, ты стал отрицательным примером того, каким быть не следует… Для тех, кто себя еще ищет…»

Этот роман получился из событий, в которых оказались главные герои. Он и Она. Семеныч и Катенок. Они и записали эту историю. Историю жизни, историю своей любви и не только… Писали вместе, перекидывая части романа друг другу по электронной почте. Ссорились, спорили… Ведь даже одно и тоже событие виделось им, как участникам оного – по-разному. В результате получилось то, что получилось.

Семеныч подбирает на улице котенка… За этим, казалось бы, обычным событием следует цепь уже не совсем обычных событий. Привычный физический мир не заканчивается, но значительно потесняется другим миром… или другими мирами. Реальность становится не единственной. Понимание происходящего затрудняется тем, что ранее принятые основы уже не являются опорными точками существования человечества.

Но вопросы, которые всегда задавало человечество, тем не менее, остаются. И ответить на них, становится еще менее возможным, поскольку кто-то поменял правила, теорию, аксиомы, да и, вообще, всю жизнь. Рушится мироздание, как трескаются литосферные плиты при столкновении для того, чтобы найти более удобное положение под действием неизвестных могущественных сил.

Мир становится другим, абсолютно другим… хотя и прежний мир тоже остается. Мир окружает нас, управляет нами и одновременно подчиняется нам. Нам… Кто мы? Мы – всего лишь одна из ступеней развития мира под названием «человек». Зачем Бог создал людей? Для любви, конечно. Для чего же еще? Бог есть любовь… Красивая фраза. Итак, о чем этот роман? О любви и Боге.

Семеныч & Катенок

Посвящается: Тебе…

Глава 1. Как все начиналось

Жил-был котенок. Звали его Катенок. Именно КАтенок, а не КОтенок. Понято, что слово «котенок» пишется через «О», потому что от слов «кОт» или «кОшка». Но это пишется так, а произносится именно «кАтенок». А ведь звали его так, как произносится, а не так как пишется. Поэтому и КАтенок.

Был Катенок маленький, хорошенький, пушистенький, шустренький и, как все кошки, своенравный и гуляющий сам по себе… Но это было не главное. Главное было то, что Катенок был… как бы это получше объяснить… очень необычным котенком. Можно сказать, что Катенок был волшебным. Или не волшебным, а обладающим скрытыми (и не очень скрытыми) сверхъестественными способностями. Например, Катенок понимал человеческий язык. Любой язык. Не важно, на каком языке говорил человек, Катенок его понимал. И не просто понимал, а мог даже разговаривать с ним. Иногда Катенок понимал даже то, что человек думал, но не говорил. Можно сказать, что иногда Катенок мог читать мысли людей. Иногда. Он еще сам не всегда понимал, когда именно он может читать мысли, но… он же ведь был еще котенком, маленьким, хорошеньким, пушистеньким, шустреньким и, как все кошки, своенравным и гуляющим сам по себе… Его все очень любили. Его и нельзя было не любить. А он не всех любил. Многих, но не всех. Но все равно он был очень добрым котенком, только немного несчастным.

Да. Вот еще. Это была все-таки кошка, поэтому в дальнейшем повествовании этого удивительного романа Катенок будет упоминаться в женском лице, то есть «она», а не «он».

А был еще «он». Он был человек. Люди звали его Семеныч. Простой, обычный, среднестатистический, ничем не выдающийся человек. Вроде бы простой. А может и не совсем простой, но… Ладно, смотрите сами. Ведь роман еще только начинается…

* * *

«Нет! Нет! Нет!» – возразила бы Катенок, это был не простой человек, не совсем простой, вернее, совсем не простой человек. Семеныч это был мир! Катенок не помнила, откуда она взялась, была ли у нее мать, вылизывающая ее в детстве, был ли у нее дом, да и было ли у нее вообще что либо…

Катенок помнила, что был какой-то мир. Была она сама, и был мир. Большой, настолько большой, что Катенок ощущала себя где-то в ногах этого мира, постоянно путаясь между кем-то и чем-то. Она так старалась ничему не мешать, что запуталась вконец в этом «подножии».

Особого голода и холода Катенок не помнила, наверное, она родилась летом, и осенние заморозки еще не успели дать продрогнуть ее подушечкам на вечно, куда-то несущихся, лапках. В то еще время этот маленький комок не умел ни плакать, ни смеяться. А может поводов для радости или, напротив, грусти просто не случилось в ее еще недолгой, но так неудачно начавшейся, жизни. Но, не умея испытывать эмоции и чувства, она умела смотреть по сторонам и наблюдать. Или прислушиваться, когда наблюдать не удавалось. Страх еще тоже был одним из непознанных чувств. Поэтому, осмотрению мира снизу ничто не мешало. Правильному познанию или не совсем правильному. Одним и пока единственным способом, которого – оставалось наблюдение.

И тут появился Семеныч. Откуда он взялся, когда? Не помнит Катенок. Взялся просто. Однажды. Что произошло? Ничего. Но мир стал другим.

У мира появились светлые глаза и ласковые руки. На мир можно было посмотреть теперь не только снизу. Катенок увидела его на уровне своих глазенок. Иногда мир становился снизу. В чем дело? А-а… Это Семеныч брал ее в руки и поднимал высоко над головой… «Смотри вверх!» – улыбался Семеныч в расширившиеся глаза Катенка, которая с удивлением смотрела вниз на увеличивающееся расстояние между миром и ей самой. Вверх? Ого! Да мир не снизу с высоты рук Семеныча, мир-то еще и не начался… Небо!!! Почему такое прозрачное, почему глубокое и нетвердое? И ничем не пахнет. Зачем же столько места выше, где никого нет, и почему внизу нельзя пройти так, чтобы тебя не задели, или ты не перешел кому-то дорогу? Но Семеныч спускал ее вниз, и мир опять становился твердым асфальтом, то есть тем, что можно было ощутить ногами, руками, тьфу, лапами. Мир привычно пах мокрой грязью после дождя, и зрелой темно-зеленой листвой.

* * *

Катенок теперь, прежде чем оценить настроение мира, смотрела на Семеныча. Если тот замечал ее – мир был в порядке. Скользящий быстрый взгляд – тревожный мир.

Хуже было, когда Семеныч, словно не видел ее. Мир тогда просто исчезал. Катенок, затаиваясь где-то рядом, наблюдала за ним. Как тяжело видеть эти светлые глаза, которые смотрят мимо. Заглядывай, не заглядывай – мир не появлялся. Где был Семеныч в такие минуты, а чаще часы? О чем он думал? Был-то он, конечно, на месте, что-то делал, говорил, мог даже улыбаться. Но не хватало в этом отсутствующем Семеныче, самого Семеныча. Он уходил, и Катенок тревожно шла за ним, провожая. Нет, не оборачивался Семеныч, как будто и не существовало Катенка, которая несмело шла за ним какое-то время, пока Семеныч не исчезал за углом.

В такие дни Катенок бесцельно слонялась по знакомым окрестным дворам, не замечая ни цвета, ни запаха, ни людей, ни машин…

Бывало, заходила так далеко, что очнувшись от мыслей, обнаруживала себя неизвестно где. Приходилось немало постараться, чтобы найти дорогу обратно. Придя на знакомую улицу, она полуложилась на какой-нибудь нагретый выступ дома, или забиралась на дерево, всматриваясь в тот поворот, за которым исчезал Семеныч и ждала.

Она ждал его. Просто ждала. Вслушивалась в шаги, принюхивалась и смотрела.

Появлялся Семеныч! Теперь глаза. Куда смотрят его глаза? Если они, что-то ища, окидывают двор – счастье!!! Можно бежать навстречу! Семеныч улыбнется, и Катенок будет бежать впереди, оборачиваясь, или сбоку, пытаясь догнать его шаги, сбиваясь всеми четырьмя лапами. Если Семеныч просто шел и смотрел вперед, в ту сторону, куда идут ноги (это было нередко), Катенок не двигалась, она видела, как за Семенычем захлопывается дверь в подъезде, и не шевелилась. За ним она не шла. Она оставалась там, где сидела, иногда засыпая, иногда опять куда-то шла, смотрела, как машины несутся по дороге, как стоят на светофоре.

Люди, спешащие домой, тоже становились нейтрально безынтересны, постепенно все движение сходило на нет. Темнело. Опускалась ночь. Во дворе становилось тише и чернее. На дороге, наоборот – все загоралось яркими красками рекламных плакатов, фарами машин, которые сливались с нисходящим светом фонарей, разноцветными буквами магазинов, зажженными окнами домов. Можно было забраться повыше и смотреть в окна.

Повеселевшая Катенок так и делала, становилось хорошо. Она с надеждой забегала во двор, и смотрела на те, любимые окна. Нет, не видно было Семеныча. Не курил он на балконе. Да и окна его быстро гасли. Хорошо, ночи были еще теплые. В такие дни Катенок оставалась на улице.

Ладно! Утром Семеныч обязательно выйдет чуть раньше, и внимательно осмотрит двор. И глаза будут теплыми. И Катенок подойдет к нему, чтобы проводить те несчастные несколько метров до знакомого угла. Зато Семеныч обернется! И день будет замечательный! Будет интересно во дворе! А вечером, вечером Катенок побежит за ним, и дома Семеныч побудет с ней, возьмет на руки. Катенок очень любила, когда они были вдвоем. Семеныч с ней мог и поговорить, и рассказать, и поразмышлять. Не все еще слова понимала Катенок, но слушала. Жадно слушала. Чтобы было потом о чем думать, спорить, размышлять… когда Семеныч вновь скроется за углом.

Ей так хотелось пойти с ним. Нельзя. Семеныч оборачивался и взглядом останавливал ее. На улице Семеныч практически никогда не выражал какого-то отношения к Катенку. Не говорил с ней. Не звал ее. Только дома, держа одну руку в лапах Котенка, другая вечно чем-то была занята, говорил ей: «Что ты, я взрослый мужик, а тут ты – пушистая мелочь, смешно же». Катенок постепенно привыкала. Ей нравилось находиться рядом, когда Семеныч сидел, или лежал. Из озорства, она могла и начать покусывать руки на запястьях, хотя это больше от радости. Или переступая лапами, балансировать на его ногах, непременно Семеныч резко их шевельнет так, чтобы Катенок не удержалась…

Еще нравилось Катенку смотреть на то, что читал или писал Семеныч. Поначалу Семеныч отпихивал ее, потом перестал, даже устраиваясь так, чтобы Катенку было всё видно. Иногда, отрываясь на пару мгновений от дел, он ласково смотрел на Катенка. Иногда смотрел дольше и тяжелее сквозь Катенка.

Разные были утра, разные вечера. Хорошие и плохие. Радостные и грустные. Только дни были – без. Без Семеныча. Его не хватало. Сильно. Нужно было о чем-то постоянно думать, чтобы этот недостаток не проявлял себя так явно.

Были и еще редкие неприятные вечера. Катенок толком не понимала, что в них было такого ужасного, но оно было. Хотя Семеныч и приходил вовремя, и глаза его искали Катенка во дворе. Даже нагибался Семеныч, бросал несколько веселых полуфраз-полуутверждений, брал ее и нес домой в руках. Но запах… Был посторонний запах. Не машиной пах Семеныч, ни летней пылью, ни работой, ни усталостью, ни грустью, ни дождем. Он пах чем-то другим… или кем-то. Катенку не хотелось чувствовать этот запах, эти запахи, они бывали разные, иногда повторялись в течение какого-то времени, но общее у них было – они были чужие. И Семеныч становился чужим, веселым, с хорошим аппетитом и быстрозасыпающим. А в глазах у него стояло то чужое, чем он пах. В такие вечера Катенок убегала на улицу.

* * *

Казалось бы, ну что Семенычу до Катенка? Подумаешь котенок. Конечно, хорошенький котенок, но… мало ли таких котят по дворам бегает? Вернемся к тому, что Катенок была не простым котенком. Катенок была все-таки, хоть еще и маленькой, но уже волшебной.

Это волшебство не было явным. Его никто никогда не замечал. Обычный котенок. С первого взгляда. А со второго…

Взглянув на Катенка первый раз, никто ничего особенного не видел. Но почему-то хотелось еще раз посмотреть на Катенка. Повнимательнее посмотреть. Подольше. Что-то в глазах Катенка было такое… завораживающее… из далекого детства, из светлых снов, из бабушкиных сказок. Приходило смутное ощущение того, что не все еще потеряно, что, может быть, жизнь и не совсем напрасная штука. Катенок обладала уникальной способностью вызывать симпатию и неосознанное желание чем-то ей помочь. Утешить, погладить, приласкать…

Покормить пытались неоднократно. Но, как ни странно, Катенок, не ела предлагаемую ей пищу. А что только ей не предлагали! Специальные суперкормы для котят, свежее молоко… да много чего. Чем вообще питалась Катенок, было непонятно. Чем-то, наверное, питалась, но чем именно, когда, и где она брала пищу – никто не видел.

Семеныч за ужином все по привычке протягивал ей куски. С каких-то пор Катенок неожиданно стала есть. Не всегда. Но ела. Только из его рук. Катенок за ужином чаще нетерпеливо ждала вечера, вернее того, когда Семеныч придет в себя после дня. И они останутся вдвоем. Она любила, когда Семеныч курил. Вдыхала запах сигаретного дыма. И смотрела на разгорающийся уголек. Семеныч мягко выпускал дым на Катенка. Она даже не фыркала. Прикрывала глазенки и опять также внимательно смотрела, как часть сигареты превращается в пепел. Как пальцы Семеныча стряхивают отмерший табак вниз.

* * *

Катенок постепенно начинала осознавать, что оказывает какое-то особое влияние на людей… а особенно, почему-то, на мужчин. Мужчины души не чаяли в Катенке. Они ее ласкали, гладили, носили на руках… но все это как-то ничем большим не заканчивалось. Катенок все-таки была дворовым котенком, поэтому отношение к ней по большей части и было такое, какое испытывает нормальный человек к симпатичному дворовому котенку.

Когда Семеныч первый раз увидел Катенка, он тоже, как и все, увидел обычного красивого котенка. Котенок и котенок. Вроде бы.

– Кис, кис, кис! – позвал Семеныч.

Катенок, подняв хвост трубой, подбежала к Семенычу и потерлась спинкой о его ногу. Семеныч погладил Катенка, сказал еще что-то ласковое и пошел по своим делам.

Потом Семеныч второй раз увидел Катенка. Он не случайно ее увидел. Они как будто договорились встретиться вечером во дворе. Сложно это понять, но именно так и было. Не особо отдавая себе в этом отчета, Семеныч, когда возвращался вечером домой, зашел во двор и тут же начал искать глазами Катенка. И Катенок ждала Семеныча…

– Какая хорошенькая кошечка! – сказал Семеныч, когда наклонившись, бережно гладил пушистую спинку.

Он взял Катенка на руки. Отпустить уже не смог. Взял и забрал. Это тогда у Катенка появился мир.

«Ты прелесть!» – услышал Семеныч, как если бы с ним заговорили. Он услышал это явно, как мысль и неявно, как слова. То есть совсем наоборот. Человек неявно слышит мысли, свои мысли. Но четко слышит слова и звуки. Это было удивительно. Но Семеныч был вообще несколько странноватый человек, он это почему-то сразу принял.

– Знаешь, мужчинам так не говорят! – возразил Семеныч.

«Кто не говорит?» – спросила Катенок.

– Никто так не говорит. Мужчина может быть сильным, умным… ну, не знаю… разным, но мужчину так не называют! – ответил Семеныч.

«А я называю. Тебя называю», – опять упрямо ответила Катенок.

– А почему? – опешил Семеныч.

– Потому, что это правда!» – смеясь, завершила разговор Катенок.

* * *

Вербер в «Империи ангелов» писал, что кошки живут одновременно в двух мирах, в нашем, материальном, и в астральном мире. Существует или не существует астральный мир, сказать, конечно, несколько трудновато… Но что-то в этом все-таки есть. Что-то, касающееся хотя бы Катенка.

Семеныч, можно сказать, несколько «охренел» от разговора с Катенком. Озадачился. Даже не необычностью общения с кошкой, а результатами этого общения. Никто Семеныча не называл так. Говорили, конечно, ему хорошие слова (и за дело, и из лести – для получения каких-либо результатов) не один раз, но тут было что-то, что сбивало с толку. «Странная кошка», – подумал Семеныч. «Кошка… кошка. Да и кошка ли это? Котеночек-то не простой. Но какой славный! Даже не то, чтобы славный… а завораживающий какой-то. То есть, какая-то… Кошечка…»

* * *

Постепенно все вошло в свою колею. У каждого события, когда оно начинается, и если оно не заканчивается там, где возникла система отсчета, есть свое направление. Своя колея. Так и у Семеныча с Катенком. Теперь они были вместе. Они были необходимы и нужны друг другу. Или их союз, если можно это было так назвать, был необходим им. Как ни крути, но по отдельности, они уже не могли.

Вечерами Катенок ждала Семеныча. Семеныч ждал вечера, который все чаще и чаще начинался со встречи Катенка, которая ждала его перед домом. Дальше было их время. Время мыслей, путешествий, споров, обид, время их сосуществования, которое с завидным постоянством истекало утром, как только Семеныч поворачивал за угол и уходил.

Катенку именно по этой причине утра и не нравились. Разбудив Семеныча как обычно, Катенок спросила: «Ты любишь утро?» Семеныч открыл глаза, еще не проснувшись, соображая где он. Присутствие радостного и вечнонеспящего котенка, означало дом, и кучу времени еще до начала рабочего дня. Семеныч задумался: «Раньше бы я, безусловно, ответил: «Да, я люблю утро! Потому что начинается новый день! Потому что новый день может дать что-то новое, что-то хорошее и интересное!» …а сейчас? А сейчас я не люблю утро, потому что мне приходится расставаться с Катенком! Да… глуповато, однако… Но, вроде бы, так и есть».

«Какая глупость, Семеныч!» – Катенок не слыша слов, ответила на его мысли. – «Не расставайся со мной, если не хочешь. Возьми меня с собой! Или останься со мной! Ведь если ты знаешь причину, по которой тебе не нравится то или иное событие – устрани ее!»

Семеныч уставился на Катенка. Долго смотрел, сначала растерянно, потом внимательно. Потом, наконец, как-то хрипло, будто с трудом выдавливая из себя слова, сказал:

– Ты читаешь мои мысли? – Катенок слегка смутилась. И тут же спросила опять:

«Однажды ты сказал, что новый день по определению ничего с собой хорошего не может принести. Это как? Чего бы ты хотел, чтобы приносил тебе день? Хороший день – он какой для тебя? А плохой?»

– Я тебе этого не говорил. Но это не означает, что я так не думал. Ты опять подслушала мои мысли?

* * *

Потом они на кухне пили кофе. Семеныч пил, Катенок ходила возле горячей чашки, вдыхая аромат и морща нос. Семеныч засмеялся:

– Сигаретный дым вдыхаешь как родной, от кофе фыркаешь.

«Кому – что нравится», – обиделась на его смех Катенок. Семеныч смотрел на нее. Он уже смотрел дольше, и тех взглядов, которые были раньше, сквозь и мимо – почти не случалось. Это означало, что один вошел в жизнь другого, и хорошо так вписался, что уходить не было смысла, поскольку жизнь наполнялась присутствием.

Присутствием. Присутствием чего-то очень непонятного, чего-то неизведанного ранее, чего-то иррационального… того, чего не бывает вообще. Не бывает никогда. Не бывает ни с кем. А вот с Семенычем почему-то случилось. Что случилось? Кошка понравилась? Мало ли людей любят кошек? Много. Но Катенок не просто кошка, и Семенычу она не просто понравилась… Катенок как будто стала составной частью Семеныча, при том, что, как Семеныч чувствовал, он сам стал составной частью Катенка. Это было безумно, абсурдно, но то было именно так. Так, а не иначе. Потому что иначе было всегда. Всегда до встречи с Катенком.

* * *

Вот и утро, его точка расставания. Угол. Поворот. Катенок не остановилась, шагает рядом. Дошли молча до машины.

– Всё. Ты домой.

«Нет».

– Что значит, нет?! Ты идешь домой, я иду на работу. Ты – кошка. Я человек. Что непонятного?! – Семеныч стал заводиться. Этого еще не хватало. Портить день с утра – дурной тон. Так можно испортить весь день. А еще не дай бог – вечер, на который Семеныч сегодня имел виды, тщательно бреясь с утра, и придирчиво выбирая рубашку.

«Я с тобой», – невозмутимо продолжила Катенок. Подняла непоколебимые и наивные глаза на Семеныча.

Ссориться с таким слабейшим существом совсем не хотелось. Но это существо так сильно было упрямо, что наводило на мысль – а так уж ли слаб тот, который кажется слабым?

Иногда Семенычу казалось, что Катенок имеет над ним какую-то непостижимую власть. Как будто Катенок может при желании его в любой момент уничтожить. Стереть с лица земли. Распылить на молекулы. Как будто Катенок, имея внешний вид кошки, фактически является каким-то другим, неземным… или не совсем материальным существом.

Семеныч сел в машину, завел ее. Катенок упорно стояла. Хлопнула дверь. Сцепление, задняя передача, газ, движение, сцепление, тормоз, сцепление, первая передача, газ, движение.

Сцепление, тормоз, остановка. Хлопнула дверь. Семеныч вернулся, встал перед Катенком, которая так и не двигалась последние две минуты, глядя, как пытается уехать машина.

– Ты не можешь со мной поехать, – как можно мягче и примирительнее, устало сказал Семеныч.

«Я хочу!»

– Пойми, желание и возможность…

«Я есть у тебя? Почему я не могу сегодня быть рядом?»

– Это ненормально для общества, чтобы я разъезжал по делам с каким-то котенком.

«То, что ты с ним делишься всем, что есть у тебя, то, что ты с ним разговариваешь – это нормально, пока об этом никто не знает? Значит, нормальность определяется тем, видима ли она для общества? Так объясни, почему ненормальность становится несуществующей, если о ней никто не знает, она ведь все равно есть, видит ли ее один человек или несколько. Или не так? Что за нормы вашего общества, которые сходятся в одной – если никто не знает, то желание становится возможностью?»

Семеныч не знал, что на это ответить. Естественно, он мог сказать какую-нибудь банальность, типа: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», или что-то подобное… Но ведь Семеныч по сути своей никогда не был приверженцем ханжеской морали и слепым последователем сложившихся в социуме стереотипов. Он понимал правоту Катенка, но… Он не мог ее принять. Потому что, тогда полностью рушилось все его восприятие мира, весь его мир, вся его жизнь, предыдущая жизнь. Которую Семеныч вовсе не считал такой уж плохой… Так, разве, бессмысленной немного. Или много бессмысленной. То есть полностью.

Дверь. Машина сердито завелась и уехала. Катенок постояла, пожалела сразу же, что Семеныч сердит, разозлилась на себя, потом на Семеныча, потом на себя… Вздохнула и поплелась по дневному маршруту, который становился известным с каждым сделанным шагом ровно на один следующий шаг. Солнце пекло, было слишком жарко для осени. Катенок старалась идти в тени. Она шла в такт своим мыслям.

«Ну что за человек, Семеныч!» – внутренне негодовала Катенок, «Хотя, что с него взять. Человек ведь. Всего лишь. Наставить ограничений и тайком их раздвигать – норма. Норма общества? Или норма сохранения спокойствия этого общества, чтобы оно не сошло с ума?».

Если бы Семеныч слышал Катенка, он бы ответил так:

– Ограничения сами выстраиваются. Эволюционно. Человек их или принимает или не принимает. Когда человек принимает те или иные ограничения, он не предполагает их раздвигать. А если потом, ограничения становятся кому-то тесны, то раздвижение ограничений одним человеком может негативно влиять на других людей. Хороших людей, которые не заслуживают такого к себе отношения.

Но Семеныч не слышал Катенка, поэтому ничего и не ответил.

Катенок соответственно не могла знать ответа Семеныча на незаданный вопрос. Сначала она злилась, потом смирилась, потом отвлеклась. Листья от ветра падали на землю, доказывая закон всемирного тяготения.

«Сколько еще этих законов, которые сами себя доказывают, и сколько других, которые сами себя оправдывают и существуют только для того, чтобы видимость была узаконена, ни капли не доказывая ее реального отображения?» – мысль была перебита запахом свежего и горячего хлеба из магазина. Хотелось есть. Все-таки кофейным ароматом сыта не будешь.

* * *

Время, так или иначе, прошло. И приблизилась та часть суток, которая сама по себе уже вызывала радость у Катенка. Она побежала во двор, залезла на дерево. Залезла высоко, она так еще не забиралась. Но все течет и изменяется, лапы становятся крепче, когти острее, ловкость оттачивается. Отсюда был виден поворот. И можно было уже не ждать шагов Семеныча, а видеть, как подъедет его машина.

Но Семеныча не было. Час, другой… машины не было. Стало не по себе. Пространство наполнялось тревогой так же быстро и неотвратимо, как одна секунда сменяется другой.

Катенок напряженно смотрела на дорогу, синяя машина, красная, белая… где же Семеныч? Слезла с дерева, побежала к окнам. Нет. Мертвая тишина, приоткрытое с утра окно. Полезла опять на дерево. Шелест шин, еще не видя, Катенок стала спускаться обратно. Знакомый звук подъезжающей машины. Катенок неслась вперед. Точно. Такой родной звук захлопывающейся двери машины. Шаги, любимые шаги. Угол. Семеныч!!!!!!!!!!!!

* * *

Семеныч веселый и довольный, видит, как Катенок в радости бежит и делает пару кругов вокруг больших ног. Надо стоять на месте, чтобы не наступить на эту радость. Оба уже давно забыли об утре. Их память быстро и глубоко прячет неприятности, чтобы достать их потом в самый неподходящий момент.

И, как будто, ничего не было. Как будто не было утра, с его непонятками. Как будто не было дня, с его разъединяющей их сущностью. Как будто все стало на свои места. Как будто все стало именно так, как и должно было быть. Для Катенка была только одна радость – Семеныч, а для Семеныча была только одна радость – Катенок. И эта радость должна быть в свой, отведенный ей момент, чтобы она была полноценной. Сейчас и момент, и радость совпали. Как ни парадоксально, но понятие «бесконечность» не распространяется ни на постоянное хорошее, ни на постоянное плохое. Постоянно плохо или постоянно хорошо не бывает. Никогда не бывает. Ни у кого. «Хорошо» или «плохо» – это, как разность потенциалов, дающая энергию жизни. Если бы этой «разности потенциалов» не существовало, то и жизни бы не было… Или была бы? Но это была бы уже другая жизнь. Люди так не живут. Хотя живут некоторые… Издревле на Руси сумасшедших звали блаженными. Вот только у них все всегда могло быть хорошо. Но именно в настоящий момент у Семеныча радость была…

Радость Семеныча успокоилась и понеслась во двор к подъезду. Семеныч не торопится, садится на лавку, оглядывает двор, детскую площадку с присутствующими детьми, листья на земле, листья на ветках, глубоко и удовлетворенно вдыхает осенний теплый вечер. Закуривает. Катенок, не обнаруживая идущего Семеныча, оборачивается и несется к нему.

Катенок всегда смотрит туда, куда смотрит Семеныч. Сейчас они затихли, и взгляд их уперся в детей.

– Почему ты не любишь детей?

«А ты любишь?»

– Да.

Для Семеныча было удивительно, как это можно было не любить детей. Дети ведь были маленькими, еще не испорченными обществом людьми, такими непосредственными, милыми, забавными и трогательно беспомощными.

«Бред. Что хорошего в этих слюнявых мелких отнимателей времени и здоровья? Ты смотрел только что на небо. Ты его любишь. Ты перевел взгляд на детей и с той же любовью. Но это разные вещи. Нельзя детей любить как картинку».

Катенок искренне не понимала Семеныча в этом вопросе. Впрочем, она не считала эту любовь Семеныча к детям таким уж существенным недостатком.

«Пойдем домой?» – Катенок уже хотела есть, совсем не по-кошачьи, и забраться к Семенычу на колени. На колени она прыгнула сейчас же, хотелось вдохнуть знакомый запах. Но там было присутствие «редкого вечера» и «чужого Семеныча». Вот почему, его не было так долго. Вот почему, он был весел и приветлив. Катенок попятилась. Это стало так больно, что ушли мысли и чувства, было одно желание – прочь, прочь отсюда!

Семеныч не понял, что произошло. Почему глаза Катенка обратились в две грусти и разочарования, и она медленно стала слезать с коленей.

* * *

Прошло несколько дней. Катенка не было с тех пор, как она слезла с ног и умчалась. Семеныч не понимал, что произошло. Утром выходил, топтался во дворе, нарочито медленно заводил машину, обходил ее несколько раз, оглядывая. Вечером так же. Курил на лавочке. Медленно шел к подъезду. Ночами плохо спал. Приоткрывал окно, вдруг услышит знакомый звук.

Как-то вечером Семеныч шел домой, все еще оглядывая по привычке, двор. Катенок стояла перед ним. Худая, усталая. Это был не радостный пушистый комок, бросавшийся так недавно в ноги. Это была, не обиженная по всякой мелочи, маленькая упрямая Катенок.

Перед ним стояла молодая кошка. Просто стояла и смотрела. Смотрела больно, жестко, умоляюще, ласково, любя.

Такое ощущение, что она еле держалась на ногах. Семеныч взял ее на руки, понес домой. Есть не стала. Уснула в его руках. Аккуратно положив ее на постель, Семеныч смотрел на нее:

– Где ты была, Катенок? Что произошло?

Семеныч ничего не понимал. То есть он понимал, что с Катенком что-то не так. Что-то сильно не так. Но что именно… Чувства Семеныча словно парализовало. Он тупо бессмысленно сидел и смотрел на Катенка, ничего не соображая и ощущая только тяжелую необъяснимую тревогу, убивающую его способность думать и что-либо ощущать кроме нее самой.

* * *

Катенок спала долго – ночь, утро, день, вечер, ночь. Семеныч был рядом две ночи, прислушивался к дыханию. Тревожно было видеть Катенка, которая всегда спала мало, в таком долгом сне.

«Вставай Семеныч, уже утро!» – Семеныч проснулся от мокрого носа, радостных глаз и еще не начавшегося рассвета. Как всегда! Всё на своих местах! Семеныч был рад, что Катенок «вернулась», даже не злился, что опять она его подняла ни свет, ни заря. Пошли привычно на кухню. Кофе. Катенок фыркает. Семеныч улыбается.

– Объяснишь?

«Нет», – промелькнуло что-то в кошачьих глазах и спряталось вновь, – «Я скучала»

– Иди ешь, в чем душа-то еще держится?

Странно это было. Мужчина и Кошка. Катенок и Семеныч.

Она и Он… Он и Она? Что за бред! Человек и животное не могут быть Он и Она… А может быть, Катенок и не животное вовсе?

Семеныч смотрел, как она с аппетитом ест, не особо вникая, что проглатывает.

Катенка с виду, конечно, можно было принять за животное. Но ведь, если проанализировать эти их странные «взаимоотношения», то какое же это животное? В каком-то отношении, Катенок была даже больше человеком, чем Семеныч. Или ни животным, ни человеком, а чем-то стоящим по эволюционной лестнице выше человека.

«Ну и придет же в голову всякая чушь!», – встряхнулся Семеныч. Но в том-то и дело, что Семенычу в голову никакая чушь сроду никогда не приходила. Или он сошел с ума, или мир сошел с ума. Или мир открылся ему с той стороны, которую Семеныч, как и большинство людей, прежде не знал…

Утро становилось более привычным, совместная дорога до угла.

– Пока, до вечера? – глаза Семеныча смотрели напряженно.

«Да!» – глаза Катенка смотрели ласково.

* * *

Катенок пошла обратно, идя походкой, которая уверена в своем существовании, в существовании мира, любви. Когда все становится прекрасным, незыблемым, прочным, когда появляется место, и ты вливаешься в него, чувствуя, что это место в жизни только твое, и ты начинаешь с удовольствием просыпаться и засыпать, когда уходят тревоги и появляется уверенность, что все так и должно быть, что все прекрасно.