Электронная библиотека » Сергей Беляков » » онлайн чтение - страница 30


  • Текст добавлен: 27 марта 2014, 05:16


Автор книги: Сергей Беляков


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 30 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Шрифт:
- 100% +
«Какое злодейство…»

Еще за несколько лет до смерти Ахматовой Надежда Мандельштам, самый убежденный и последовательный противник Ирины и Ани, была уверена, что Пунина и Гумилев со временем будут судиться. Ее предсказание сбылось.

После смерти Ахматовой положение Пуниной и Каминской было незавидным: Лев Николаевич унаследовал всё – и деньги Ахматовой, и авторские права, и ее архив. Деньги Гумилев получил и потратил их на памятник Ахматовой. А вот рукописи законному наследнику так и не достались: весь архив Ахматовой Пунина и Каминская продали за приличные по советским понятиям деньги – 7818 рублей 45 копеек.

Гумилев собирался передать все бумаги Ахматовой в Пушкинский Дом за символическую плату (100 рублей). На его стороне было и большинство ахматовских друзей: Чуковская, Герштейн, Харджиев, Найман, Жирмунский, Мандельштам и даже Михаил Ардов (тяжба неожиданно разделила отца и сына – Виктор Ардов поддержал Пуниных). Но Лев Николаевич сделал всё, чтобы проиграть «пунические войны». Поэтому Лидия Корнеевна и назовет его поведение «предательством». Я бы назвал это иначе: цепь ошибок.

Ошибка первая. Гумилев не стал заниматься архивом матери. Если бы он взялся сам разбирать бумаги Ахматовой, даже Пунины не смогли бы ему помешать. Он мог бы контролировать ахматовский архив, который «физически» находился в руках Пуниных (в их с Ахматовой квартире).

Ошибка вторая. Гумилев категорически отказал Эмме Герштейн, когда та предложила свои услуги в работе с архивом. Не стал он допускать к ахматовскому архиву Нику Глен и Анатолия Наймана, которых ему рекомендовали Лидия Чуковская и Мария Петровых. «…Бумаги будет разбирать Аня…» – отрезал Гумилев. Удивительная непоследовательность для человека, всегда презиравшего «подлую пунинскую породу»! Позднее Пунина и Каминская будут утверждать, что получили деньги не за продажу архива, а именно за работу с ним.

Чуковская прокомментировала решение Гумилева словами героини Островского: «Какое злодейство». Пунина и Каминская совершенно не знали издательского и архивного дела. Лидия Корнеевна была просто потрясена «темнотой», непрофессионализмом Пуниной: «…рукописи Анны Андреевны она не считает архивом (!). Архив – это письма к Анне Андреевне от читателей (!), подстрочники к переводам (!), чужие рукописи (!)». Не лучше была и Анна Каминская. После смерти Ахматовой «Лениздат» предложил Каминской взяться за составление и подготовку сборника прежде не публиковавшихся стихотворений Ахматовой. Но вскоре договор пришлось расторгнуть, потому что «по уровню своей квалификации Каминская оказалась не в состоянии должным образом подготовить рукопись».

Ошибка третья. Гумилев запретил включать Анатолия Наймана в комиссию по литературному наследству Ахматовой и вообще «подпускать к архиву», хотя Найман, один из самых близких к Ахматовой людей, был естественным союзником Гумилева.

Ошибка четвертая. Гумилев пренебрег советами Надежды Мандельштам, которая еще 14 марта 1966-го отправила ему пространное письмо с исключительно точным анализом сложившегося положения дел и ценными рекомендациями. Мандельштам предлагала Гумилеву приехать в Москву, чтобы «обсудить дела по литературному наследству помимо комиссии». Но он не приехал.

Ошибка пятая. Гумилев вообще отказывался принимать услуги старых друзей Ахматовой и самонадеянно заявлял, что «уже сговорился с Пушкинским Домом». При этом договор с Пушкинским Домом он заключил еще до того, как истекли положенные для вступления в наследство шесть месяцев. Гумилев явно тяготился наследством и хотел сдать его государству как можно скорее.

Возможно, он совершил еще одну ошибку. Якобы 7 сентября 1966 года, то есть уже после договора с Пушкинским Домом, Гумилев в разговоре с Пуниной, Каминской и Мыльниковым, заведующим отделом рукописей Публичной библиотеки, согласился передать рукописи Публичной библиотеке. Более того, добавлял Мыльников, Гумилев будто бы сказал: «Деньги за архив выплатите этим двум женщинам». Сам Гумилев утверждал, что такого соглашения не было и быть не могло, но суд поверил Пуниной, Каминской и Мыльникову, хотя все трое были людьми заинтересованными – у всех троих были основания лгать и сочинять. Однако непоследовательное поведение Гумилева заставляет задуматься. Не мог ли он сказать что-то такое в спешке, желая отвязаться от надоедливых и совершенно чуждых ему людей, позабыв о договоре с Пушкинским Домом или не придав значения собственным словам? Все-таки вряд ли. Но полумифические слова Гумилева суд сочтет «устным соглашением», которое имеет юридическую силу.

Пунины продали бумаги Ахматовой в отдел рукописей Государственной публичной библиотеки и в Центральный государственный архив литературы и искусства (ЦГАЛИ). Случилось то, чего больше всего боялись: архив Ахматовой был разделен. Зато Пунина и Каминская, по советским меркам, стали обеспеченными дамами: ЦГАЛИ выплатил им 4500 рублей, Публичная библиотека – 3318.

«Бедная мама! Она так беспокоилась о “своих бумажках”, а то, что вышло с ними, пожалуй, наихудшее из всего», – писал Гумилев Эмме Герштейн.

Публичная библиотека и Центральный государственный архив литературы и искусства, вероятно, были не худшими хранителями архива Ахматовой, чем Пушкинский Дом. «…Интересы русской культуры в данном случае совпали с Вашими интересами», – писал Пуниной и Каминской Юлиан Григорьевич Оксман, неожиданно выступивший на их стороне. Против ЦГАЛИ в принципе не возражала и Лидия Чуковская. Плохо другое – разделение архива, проблема, совершенно не волновавшая Пуниных.

Только 21 ноября, когда часть архива уже была продана, а Ирина получила от Публичной библиотеки первый транш (600 рублей), Пушкинский Дом подал иск к Ирине Пуниной, а Гумилев «вступил в процесс в качестве третьего лица на стороне истца».

«Пунические войны» тянулись дольше трех лет, ожесточение достигло такой степени, что в письмах и разговорах их участников всё чаще стали встречаться военные, фронтовые слова: «Огромные победы на ахматовском фронте», – записывала Лидия Корнеевна Чуковская в декабре 1966-го. Неделю спустя академик Жирмунский, Найман и Михаил Ардов наконец «пробились в крепость», то есть в квартиру Пуниных.

Увы, несмотря на отдельные, и весьма значительные, успехи антипунинской коалиции, «враг» не был разбит. Не помогли ни квалифицированные юристы (Анатолий Лукьянов, будущий председатель Верховного Совета СССР, и ленинградский правовед, доктор наук Юрий Кириллович Толстой), ни друзья Ахматовой – при странном и непоследовательном поведении Гумилева до конца стоявшие на его стороне.

Почему же Лев Николаевич вел себя так странно? Почему проиграл такое верное дело, почему сразу не воспользовался помощью, которую ему предлагали?

Для Пуниной, Каминской, Герштейн, Чуковской, Жирмунского, Оксмана архив Ахматовой был величайшей ценностью, и только для Гумилева – обузой.

Тяжба тянулась с 1966-го по 1969-й, а все его силы и время поглощала наука. Вспомним письмо Н.Я. Мандельштам. Оно датировано 14 марта 1966 года. Через пару дней она ждала Гумилева у себя, но как раз 16 марта 1966 Гумилев выступал с докладом на чтениях памяти академика Л.С. Берга. Через два месяца, 19 мая 1966-го, Гумилев выступил на заседании отделения этнографии Географического общества с еще одним, на этот раз программным докладом «Этнос как явление». В этом же 1966-м Гумилев впервые в жизни поехал на международный симпозиум в Прагу.

Во второй половине шестидесятых Гумилев завершал работу над пассионарной теорией этногенеза, занимался не только любимыми историей и географией, но и головоломными для гуманитария системологией, биологией и биофизикой, консультировался у Бориса Кузина в Институте биологии внутренних вод, у Тимофеева-Ресовского в Институте медицинской радиологии АМН СССР, ездил на Шелковское городище проверять свою гипотезу о Семендере.

Если бы рядом с ним была верная и грамотная помощница, вроде той же Эммы Герштейн, он не проиграл бы процесса. Но Наталья Викторовна не разбиралась в литературоведении. Когда ей представили Льва Николаевича как сына Ахматовой и Николая Гумилева, это не произвело на нее впечатления.

Наконец, как раз в годы «пунических войн» Гумилев женился. А пока он занимался исследованиями и сватался к Наталье Викторовне, Пунины договаривались о продаже архива.


P.S.

За научными исследованиями и тяжбой с Пуниными Гумилев не забыл о своем долге перед матерью.

В день похорон на могиле Анны Андреевны поставили простой деревянный крест. Гумилев решил поставить более солидный памятник. Ленинградскому скульптору Игнатьеву он заказал мраморный барельеф Ахматовой, а псковскому художнику, реставратору и кузнецу Смирнову – большой металлический крест. Всеволод Смирнов сделал крест и припаял к нему свинцового голубя. Символика понятна. Смирнов заявил Гумилеву, что сын должен непременно сам принести крест на могилу матери. Гумилев сам протащил по кладбищу в Комарове тяжелый крест и установил его над могилой. Крест он вкопал глубоко, накрепко.

Часть XI

Троян как Уч Ыдук

Шестидесятые годы – расцвет ученого Гумилева. Одних только хазарских исследований другому ученому хватило бы с избытком, но Гумилев занимался исторической географией, древней тибетской картографией, тюркологией, монголистикой, археологией. «Вы достигли вершины, акме научного творчества, его подлинно цветущего состояния», – писал Гумилеву Савицкий. В шестидесятые появляются его первые статьи по этнологии – ступени к давно задуманной пассионарной теории этногенеза. «У него всё время было стремление работать, работать, работать», – вспоминала Наталья Симоновская, невеста, а затем жена Льва Николаевича.

В шестидесятые Гумилев начинает заниматься историей Древней Руси, причем сразу же обращается к источниковедению и древнерусской филологии, хотя источниковедение всегда казалось ему скучным, а филология и подавно. Неудивительно, что первая его работа по русской истории окончится громким скандалом. Речь пойдет о самой большой неудаче в научной карьере Гумилева.

Всё началось с того, что 23 февраля 1963 года доктор исторических наук А.А. Зимин прочитал в Пушкинском Доме доклад «К изучению “Слова о полку Игореве”», где доказывал, будто оно написано не в XII, а в XVIII веке. Датировка «Слова» – вопрос не только научный, но и политический, поэтому выступление Зимина многие восприняли как «враждебную выходку».

Гумилев, конечно, был в курсе дела, к тому же его внимание к дискуссии привлек и Петр Николаевич Савицкий: «Западные “благодетели” России подняли шум. <…> Знаю, что специально “Словом” Вы не занимаетесь. Но всё же нельзя отрицать, что судьба “Слова” небезразлична и для кочевниковеда», – писал он Льву Николаевичу в мае 1963 года. Гумилев и в самом деле заинтересовался новой для него темой – датировкой «Слова». Старый лагерник и закоренелый враг коммунистической власти, он не принял участия в травле Зимина. На датировку Гумилев посмотрел своим, особым взглядом.

В октябре 1964 года на заседании отделения этнографии Всесоюзного географического общества Гумилев изложил свои идеи об истинном смысле «Слова о полку Игореве» и предложил новую датировку. Доклад длился полтора часа, в зале было около сотни человек. Очевидно, слушатели были потрясены, потому что никто не сумел возразить Гумилеву, хотя никто его и не поддержал.

Гумилев датировал «Слово» не концом восьмидесятых годов XII века, а сороковыми – пятидесятыми годами века XIII. Автор «Слова», по его мнению, призывал князей к единству не в борьбе с половцами, слабыми и раздробленными, неопасными, а к борьбе с могущественными и воинственными монголами. Значит, «Слово» принадлежит к традиции русского западничества, которое Гумилев будет разоблачать в книге «Древняя Русь и Великая степь». Гумилев вообще объявлял всех русских противников монголо-татар или дураками, или западниками, но к первым автор «Слова» явно не относился.

Гумилев считал, что автор «Слова» просто зашифровал реалии своего времени под XII век, потому что в середине века XIII открыто призывать на борьбу с монголами было небезопасно. Видимо, Лев Николаевич невольно переносил в прошлое опыт XX века. И все-таки нельзя сказать, чтобы датировка Гумилева была уж вовсе еретической и совершенно оригинальной. Даниил Натанович Альшиц, профессиональный историк-русист, хороший знакомый Гумилева, тоже датировал «Слово» XIII веком. Альшиц связывал его создание с возникшей после битвы на Калке (1223 год) монгольской угрозой. Гумилев же пошел гораздо дальше.

Поразительна аргументация Гумилева. Он пытается по-новому растолковать смысл некоторых «темных» мест из «Слова», так до конца и не объясненных комментаторами и переводчиками. В числе этих «темных» мест и трактовка слова «Троян»: «тропа Троянова», «века Трояновы», «земля Троянова».

Пересказать это я не в силах, придется процитировать:

«Допустим, что “Троян” – буквальный перевод понятия “Троица”, но не с греческого языка и не русским переводчиком, а человеком, на родном языке которого отсутствовала категория грамматического рода. То есть это перевод термина “Уч Ыдук”, сделанный тюрком на русский язык. Переводчик не стремился подчеркнуть тождество “Трояна” с “Троицей”. Эти понятия для него совпадали не полностью, хотя он понимал, что и то и другое относится к христианству. Но рознь и вражда между несторианством и халкедонитством в XII–XIII вв. были столь велики, что русские князья в 1223 г. убили татарских послов-несториан. <…> Начало “эры Трояна” падает на эпоху, когда учение Нестория было осуждено на Эфесском соборе 431 г. <…> Окончательно анафема упорствовавшим несторианам была произнесена на Халкедонском соборе 451 г. <…> В промежутке между Эфесским и Халкедонским соборами лежит дата, от которой шел отсчет “веков Трояна”. Такая дата могла иметь значение только для несториан».

Допустим, но что же тогда означает «земля Троянова», ведь в «Слове» это явно синоним Русской земли, а на Руси несторианства не было. Гумилев сам себя загнал в ловушку? Нет, утверждает Гумилев, Троянова земля – это не вся Русская земля, а только Черниговское княжество, где в начале XII века княжил будто бы уклонившийся в несторианскую ересь Олег Святославич. Ни одного свидетельства этого ни в одном источнике нет, но Гумилев рассуждает так: все враги Олега Святославича были православными, значит, Олег не мог не искать «другого варианта христианской веры». Вообще-то у доброй половины русских князей XI – начала XIII веков враги (князья соседних княжеств) тоже исповедовали православие, но только Олег удостоился сомнительной чести стать первым (и последним) русским несторианином.

Откуда Олег вообще мог узнать о несторианах? А помог его друг Боян, который нашел путь «чрес поля на горы», то есть, по мнению Гумилева, Боян, тайный агент Олега Святославича, отправился или в Закавказье, или на Тянь-Шань к несторианам. В чем же выразилась «несторианская ориентация» Олега Святославича? «Дело ограничилось попустительством восточным купцам и, может быть, даже монахам, симпатией к ним… сведения об уклоне… князя в ересь не попали в официальные документы…»

Что же выиграл Олег Святославич от такого поступка? Он ведь, по мнению Гумилева, руководствовался политическим расчетом. И если обращение Олега осталось незамеченным, почему же автор «Слова» даже сто пятьдесят лет спустя называет Черниговскую землю «Трояновой», то есть, по мнению Гумилева, несторианской?

Если бы население Чернигова, Новгород-Северского, Путивля и Курска перешло в несторианство, то я поверил бы версии Гумилева, но у нас нет сведений ни об одном русском несторианине! Говорить просто не о чем.

Я рассказал только о «Трояне», у Гумилева есть и другие аргументы, но почти со всеми дело обстоит не лучше, чем с этим «Уч Ыдуком», будто бы переведенным на древнерусский язык непонятно кем и непонятно для кого.

В сущности, датировка Гумилева основана на нескольких догадках, превращенных им в постулаты, не требующие доказательств. Научной ценности она, на мой взгляд, не представляет.

Глава № 13

Весной 1965-го доклад Гумилева, подготовленный к печати, вновь обсуждали. На этот раз свое слово сказали историки. С критикой Гумилева выступили даже его друзья, Даниил Альшиц и Матвей Гуковский. Тем не менее в самом начале 1966 года Гумилев опубликовал свой доклад под названием «Монголы XIII в. и “Слово о полку Игореве”», а еще через год тот же доклад в несколько измененном виде вышел под заглавием «Несторианство и Древняя Русь».

Многие специалисты сначала вовсе не заметили его докладов или решили не связываться с Гумилевым. Сохранилось свидетельство Натальи Казакевич, которая дружила с Верой Лихачевой, дочерью академика Дмитрия Сергеевича Лихачева: «…папа не счел нужным реагировать на статью… не сочтя ее положения достойными серьезного обсуждения», – рассказывала Вера Дмитриевна своей подруге. Даже симпатизировавший Гумилеву Георгий Вернадский с ним не согласился, но, разбив его аргументацию, счел необходимым подсластить пилюлю: «Перечел статьи Льва Николаевича с большим интересом. Всё, что он пишет, всегда будит мысль – даже когда я не могу согласиться с его построением».

Вероятно, о докладе Гумилева вскоре бы позабыли, но Лев Николаевич очень гордился этим исследованием и включил его в свою новую книгу «Поиски вымышленного царства», которая вышла в издательстве «Наука» десятитысячным тиражом. И грянул гром.

В 1971 году журнал «Вопросы истории» опубликовал рецензию Б.А. Рыбакова, академика и директора Института археологии, одного из самых влиятельных ученых-гуманитариев в Советском Союзе. Дать оценку всей книге Гумилева Рыбаков не мог, так как не разбирался в истории Центральной Азии, но для разгромной рецензии ему хватило и единственной «древнерусской» главы. По иронии судьбы, ее номер оказался тринадцатым.

Академик Рыбаков показал самонадеянность Гумилева, который настолько не умел читать древнерусские источники, что, цитируя Ипатьевскую летопись, сделал в «пяти строках семь ошибок». Гумилев доказывал, будто Див из «Слова» – это монгольское божество земли Этуген, которое в Ипатьевской летописи названо «земли дьяволом»: «…по современной орфографии должно было бы стоять “земле-дьяволу”», – уточняет Гумилев. Дефис Рыбаков принял за знак переноса, он прочитал слово так: «земледьяволу». «Но ведь этого существа в самом тексте летописи нет, – пишет академик, – там говорится о том, что татарская знать поклоняется Солнцу, Луне, Земле, дьяволу и находящимся в аду предкам. Здесь две разных категории объектов поклонения: во-первых, природа (земля и небо) и, во-вторых, ад и его обитатели с хозяином этого места во главе. Никакого «земледьявола» нет; он слеплен Гумилевым из конца одной фразы и из начала другой».

Гумилев пояснил, что надо читать «земле-дьяволу», но тем самым лишь одну ошибку сменил на другую.

Справедливости ради замечу, что Борис Александрович Рыбаков не был таким уж бескорыстным служителем науки, а разгромная рецензия в научном журнале, видимо, стала хорошо рассчитанной местью.

Рыбаков, в соответствии с руководящими указаниями газеты «Правда», принижал историческое значение Хазарского каганата, а значит, и евреев. Борис Александрович, таким образом, зарабатывал очки на борьбе с «космополитизмом». Но, слабо разбираясь в головоломной хазарской истории, он поместил Хазарский каганат в калмыцких степях. Это противоречило не только данным археологических раскопок, но и письменным источникам. Михаил Илларионович, главный советский хазаровед, был принципиальным оппонентом Рыбакова. И вот теперь, пусть не сам Артамонов, а его ученик, научный редактор «Истории хазар», попал в лапы академика. Тринадцатая глава «Вымышленного царства» – дорогой подарок всем противникам Гумилева.

Александр Васильевич Суворов готов был скорее уложить костьми всю армию и сам погибнуть, чем отступить.

Николай Степанович Гумилев, в детстве проиграв состязание в беге какому-то мальчику, потерял сознание.

Лев Николаевич Гумилев совершенно не переносил и не признавал поражений. Он тут же бросился Рыбакову отвечать.

Демонстрируя широкую эрудицию (ссылки от «Шахнаме» до «Войны и мира»), Гумилев придрался почти что ко всем придиркам Рыбакова. Не побрезговал даже оружием массового поражения – ссылками на классиков марксизма-ленинизма: «Вспомним слова К.Маркса в его письме к Ф.Энгельсу от 5 марта 1856 года, что “Слово о полку Игореве” написано непосредственно перед вторжением татар. Но в 1185 году монгольские племена еще не были даже объединены…».

«Вопросы истории» печатать ответ Гумилева отказались, тогда Лев Николаевич обратился в «Известия Всесоюзного географического общества», где его по-прежнему привечали, и в солиднейший журнал «Русская литература», который выпускал (и выпускает) Пушкинский Дом. Оба журнала ответы Гумилева напечатали, но «Русская литература» в пару к статье Гумилева опубликовала статью профессионального и добросовестного специалиста по истории русской книжности Льва Александровича Дмитриева. Того самого Дмитриева, который шесть лет спустя будет готовить вместе с академиком Лихачевым издание знаменитой серии «Памятники литературы Древней Руси» в двенадцати томах.

В отличие от хорошо известной статьи Рыбакова взвешенная и аргументированная статья Дмитриева «К спорам о датировке “Слова о полку Игореве”» почти неизвестна, хотя заслуживает не меньшего внимания.

Дмитриев вел спор корректнее Рыбакова, стараясь опираться только на факты. К фактам апеллировал и Гумилев: «…я опираюсь не на цитаты. Действительно, этот метод давно отвергнут историками. Я исхожу из несомненных фактов…»

Однако «несомненные факты» были на стороне Дмитриева. Вот Гумилев утверждает, что самостоятельные действия половцев против русских княжеств были редкостью: «после победы Мономаха в 1116 году… и до западного похода монголов в 1236 году, т. е. за 120 лет, только в 1184–1185 годах два половецких хана оказались противниками киевского князя Святослава…» Дмитриев проверяет утверждение Гумилева по Лаврентьевской летописи и находит многочисленные сведения о войнах с половцами. Более того, «…кроме этих записей о прямых войнах с половцами (а мы привели далеко не все), постоянно встречаются записи о том, что в таком-то году “мир сотвори с половци”, хотя перед этим ни о каком столкновении не сообщается, т. е. целый ряд войн не отмечен в летописи», – констатирует Дмитриев.

Тем не менее Гумилев не отступит ни на шаг и спор с Дмитриевым продолжит позднее, в своей книге «Древняя Русь и Великая степь».

Впрочем, у тринадцатой главы «Поисков вымышленного царства» есть и свои поклонники. «Блестящая текстологическая источниковедческая работа» – так отзываются о ней создатели сайта «Жизнь и творческое наследие Льва Гумилева». Михаил Ардов, вообще-то критически воспринимавший научные работы Гумилева и не принявший идею пассионарности, гумилевскую датировку «Слова» неожиданно признал: «Там много спорных утверждений, но главная идея, на мой взгляд, верна. “Слово…” – отнюдь не произведение одного из участников похода князя Игоря, а сочинение более позднее, призывающее на самом деле к борьбе не с половцами, а с другими “погаными” – с татарами». Ардов-младший вычитал идею не из книги, а из опубликованного в феврале 1966 года доклада «Монголы XIII века и “Слово о полку Игореве”». Идея Гумилева, видимо, так понравилась Ардову, что он даже поспешил рассказать Ахматовой об успехах сына. Это было во время их последнего разговора, уже в Боткинской больнице 1 марта 1966 года.

«– Ну, как Лева?

– У него всё хорошо, – отвечал я. – Между прочим, он датировал “Слово о полку Игореве”.

– Ну вот в это я не верю, – отозвалась Анна Андреевна».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации