Текст книги "Гумилев сын Гумилева"

Нищета философии

Иногда Льва Гумилева ошибочно относят к философам. Разумеется, чаще всего это делают сами философы. Они даже защищают диссертации по теории этногенеза. Но разве может философ оценить труд историка? Чем он может его дополнить? Тем более развить? Вот типичный случай. Доктор философских наук Андрей Владимирович Шабада, автор многих сочинений, рекомендованных ВАК Минобразования РФ, написал для энциклопедии «Культурология. XX век» словарную статью «Гумилев Лев Николаевич». Прочитаем и прокомментируем.

«Культурологич. концепция Г. отрицает цикличность…»

Всё наоборот. Концепция Гумилева не культурологическая. И цикличности она не отрицает.

«Исследуя проблему происхождения культуры, Г. принимает концепцию С.Лема…»

Гумилев никогда не исследовал проблему происхождения культуры, а сочинения Станислава Лема никакого отношения к теории этногенеза не имеют.

Среди философов несколько выделяется добросовестный, эрудированный и критически мыслящий Константин Фрумкин, автор любопытной монографии «Пассионарность: приключения одной идеи». Фрумкин пишет не столько об идеях Гумилева, сколько о способах их интерпретации отечественными философами, политологами, журналистами и просто безумцами. Фрумкин ироничен, холоден и насмешлив. Ему удалось избрать верный тон. Теорию Гумилева Фрумкин не вполне принимает. Во-первых, его совершенно не интересует биологическая природа человека. Человек для него прежде всего субъект социальных отношений, схема без плоти и крови.

Во-вторых, Фрумкин хорошо разбирается в истории идей, а собственно всемирную историю знает гораздо хуже. Отсюда и его ошибки.

Фрумкин признал, что пассионарность существует, но решил объяснить ее по-своему: комбинацией социальных факторов, уровнем жизни, повседневностью насилия, монокультурностью, маргинализацией. Но рассмотрим для примера хотя бы его последний аргумент.

Люди, выброшенные обстоятельствами из привычной социальной среды, вынуждены бороться за выживание и проявлять при этом повышенную агрессивность. Примеры – беглые крестьяне, становившиеся казаками, викинги, абреки. Фрумкин понимает, что «ортодоксальный сторонник Гумилева» ему возразит: «будущих викингов потому и изгоняли, что они были пассионариями». И Фрумкин спешит выдвинуть контраргумент: «…в любой общности неизменно рождаются люди с разным характером. <…> В любой общности могут появляться индивиды, склонные нарушать коллективную мораль и корпоративные шаблоны поведения. <…> В случае со Скандинавией, вероятно, дело заключалось в том, что изгнание являлось стандартной процедурой в “обычном праве” крестьянских общин».

Но почему же в XII веке викингов не стало? Куда они исчезли? И почему их не было, скажем, в веке VII? Природная среда оставалась стабильной, община не исчезла, экономическое развитие шло своим чередом, но только с конца VIII века по XI век викинги наводили ужас на Европу, плавали на своих утлых драккарах и шнеккерах до Исландии, Гренландии и Северной Америки. Почему их не было раньше? Куда они исчезли позднее, если «люди с разными характерами» рождаются постоянно? Как же теперь потомки грозных викингов позволяют себя безнаказанно убивать вооруженному безумцу, не пытаясь защититься или хотя бы убежать? Нет, «социальные» объяснения Константина Фрумкина ничего не объясняют. Пассионарная теория этногенеза намного лучше соответствует историческим фактам и повседневному опыту, чем спекуляции социальной философии.

В мелководном и мутном ручейке философской мысли не найти истины.

О Гумилеве писали и психологи, даже разрабатывали тесты, чтобы «выявить» пассионарность и субпассионарность человека, например, в отделе кадров. Автором этой идеи был, кажется, Константин Иванов, по крайней мере в составленном им плане «Основные направления и задачи этнологических исследований» был и такой пункт. По свидетельству Лаврова, сам Лев Гумилев прошел такое тестирование.

Тестировать на пассионарность – дело совершенно бессмысленное. Пассионарий легко себя проявит, деятельность скажет о его природе лучше всякого теста. То же самое касается и субпассионарности.

Через десять лет после смерти Гумилева Рубин Сайфуллин, кандидат политических наук из Татарстана, написал монографию под названием «Теория этногенеза и всемирный исторический процесс». Поскольку книга получилась большая и толстая, на автора стали смотреть с уважением. Вот он, продолжатель Гумилева, ведь Сайфуллин решил усовершенствовать теорию этногенеза и обогатить ее понятийный аппарат новым термином – гиперэтнос.

Величие поставленной задачи забавно смотрится на фоне убогой библиографии. Всего 43 книги, из них 7 сочинений Гумилева, 5 словарей и 12 учебников.

О профессионализме Сайфуллина-историка можно судить хотя бы по такому факту. Он решил вычислить этногенез японцев и проделал-таки «исследование», базируясь всего на одном сочинении – старом советском учебнике «История Японии», изданном в далеком 1988-м. У нас на истфаке студентов с такой подготовкой не пустили бы и на семинарское занятие. Развивать теорию этногенеза, не зная истории, – всё равно что изучать теоретическую физику, не зная математики.

Впрочем, с математикой у Сайфуллина тоже неважно: с легкостью необыкновенной он подсчитывает процент пассионариев в обществе, хотя каким образом ему это удается, никто не знает. А ведь точно так же пытался подсчитать процент пассионариев и политолог Владимир Махнач, который даже читал лекции о теории Гумилева.

Что там Махнач, если даже самые интересные работы гумилевцев, например статьи Владимира Мичурина об этногенезе персов, Макса Зильберта о евреях-ашкенази, не выходили за рамки хорошей исторической публицистики.

Зато мистические интерпретации Гумилева росли, как бледные поганки теплым и влажным летом. Впрочем, ученые, не знавшие истории, но пытавшиеся придать пассионарной теории солидность и вернуть Гумилева в мир науки, писали вещи и абсурднее, и смешнее. Некто Айзатулин вывел формулу роста пассионарности и даже предложил единицу измерения пассионарного напряжения – 1 гумил. Но что скрывается за этой величиной, так и осталось неизвестным.

Комедия ошибок

Несколько лет назад мне в руки попалась одна книжка. Прочитав на обложке название «Зарождение пассионарной России», я уже не мог пройти мимо. Иногда полезно начинать чтение с конца. Последние две страницы книжки занимал словарик, где авторы растолковали свой терминологический аппарат. Уже сами названия словарных статей говорили о многом: «Пассионарная идеология», «Духовное поле пассионарности», «Суперпассионарий». Что, впечатляет? Нет? Тогда прочтем толкование. «Духовное поле пассионарности – духовное единение социально активных членов общества, ориентирующихся на пассионарный центр, созданный суперпассионариями, индуцирующими пассионарную идеологию. Пребывание в этом духовном центре имеет мистический характер и открывает новые, не виданные ранее горизонты развития цивилизации, постижения гармонии Вселенной».

Прочитав этот словарик, можно было бы знакомство с книжкой и закончить. Но любопытство взяло верх. Осилив все тридцать страниц, я убедился в том, что сей опус – самая грубая компиляция из нескольких идей, воспринятых крайне примитивно, если не извращенно. Здесь есть не только теория Гумилева, но и марксизм, и Данилевский, и Фрейд, и даже Вернадский с его учением о ноосфере, которое, кстати, Гумилев никогда не принимал, равно как и «сакральную географию» – ее авторы тоже почему-то приписали Льву Николаевичу. Смесь, само собой, получилась неудобоваримая. Впрочем, местами читать забавно: «Рождение пассионарного романо-германского этноса началось со знаменитой речи папы Урбана II на Клермонтском соборе 1095 г., призвавшего Запад к крестовому походу против арабов. Эта речь зажгла пассионарный огонь, который разгорелся в виде костров духовно-рыцарских орденов, ставших основой зарождения пассионарной элиты Запада».

Ну разве не прелесть? Всякие мелочи (Первый крестовый поход вообще-то был направлен не против арабов, а против турок-сельджуков) опустим. Перед заревом от «костров духовно-рыцарских орденов» всё меркнет.

Напоследок я прочитал о будущем «пассионарном центре», при котором следует непременно открыть особый PR-отдел.

Зачем так подробно писать о слабенькой книжке, напечатанной авторами явно за свой счет? А затем, что добрая половина литературы о Гумилеве и его теории этногенеза написана на таком вот уровне.

Даже биографы Льва Гумилева не избежали самых непростительных, абсурдных ошибок. В серии «ЖЗЛ» вышла книга философа Валерия Демина «Лев Гумилев». Среди ее многочисленных недостатков бросается в глаза главный – полное непонимание Деминым теории этногенеза. Гумилев создал собственный терминологический аппарат, но Демин предпочитает ему терминологию профессиональных экстрасенсов, целителей и астрологов. Гумилевская «пассионарность» и «ноосфера» Вернадского соседствуют здесь с «теллурической энергией», «энергетикой сакрального места», «внутренней энергетикой Матери-земли» и «благотворным излучением Космоса».

Льва Гумилева Демин причисляет к «русским космистам», хотя «русский космизм» никогда не был ни единым философским направлением, ни тем более наукой. Этот «космизм» придумали авторы современных учебников по истории русской философии. В «русские космисты» записали мыслителей, имеющих мало общего друг с другом. Связь с ними Гумилева и вовсе сомнительна. Научное и философское наследие В.И. Вернадского Гумилев принимал выборочно. Философские воззрения К.Э. Циолковского и Н.Ф. Федорова идеям Гумилева прямо противоположны.

Книга Татьяны Фроловской «Евразийский Лев» ни в чем не уступает сочинению Валерия Демина. А кое в чем и превосходит.

С потрясающей развязностью она судит о личной жизни Ахматовой: «Выбор Анной Андреевной в мужья Шилейко и Пунина нехорошо изумлял недальновидностью и ошибочностью». Полагаю, что Ахматова несколько лучше разбиралась в своих мужьях, чем биограф ее сына. Важнее фактические ошибки.

Вот Фроловская пишет, что Гумилев сразу после школы пытался поступить на исторический факультет университета, хотя в Ленинградском университете тогда вообще не было такого факультета. Она пишет, будто Гумилев участвовал в «малярийной экспедиции» на Памире. На высокогорьях Памира комары не живут, малярийные экспедиции туда не посылают, а Гумилев в 1932-м работал в долинах, в предгорьях, но не на «крыше мира».

Порадовала Татьяна Фроловская и удивительным историко-географо-филологическим открытием, затмившим всё написанное. Оказывается, «Золотая Орда», иногда под именем «Киргиз-Кайсацкая орда», продержалась – «под рукою» «“Белого царя” – вплоть до Первой мировой войны».

Просвещенного читателя это открытие отсылает не к истории, а к русской поэзии.

 
Богоподобная царевна
Киргиз-Кайсацкия орды!
Которой мудрость несравненна
Открыла верные следы
Царевичу младому Хлору
Взойти на ту высоку гору,
Где роза без шипов растет,
Где добродетель обитает:
Она мой дух и ум пленяет…
 

Быть может, здесь все-таки есть исторический смысл? Киргиз-кайсаки – это казахи, а Казахское ханство действительно образовалось после распада Золотой Орды. Но ко временам Первой мировой даже от ханства остались только воспоминания.

Но более всего огорчает полное непонимание теории Гумилева. По словам Фроловской, «гумилевская теория этногенеза исключает приверженность к какой бы то ни было национальности». Мысль, совершенно чуждая Льву Николаевичу. Национальность и есть этнос, а Гумилев считал, что нет человека вне этноса.

Фроловская заявляет: чем больше Гумилев писал о пассионариях, «тем больше и сам становился таковым». Столь оригинальный способ пассионарной индукции, вероятно, изумил бы Льва Николаевича, ведь пассионарность – признак, передаваемый генетически.

Но самой нелепой фразой книги я считаю вот эту: «Немецкий философ Шпенглер, близко подошедший к открытию пассионарных явлений ближнего космоса…» Дальше можно не читать. Всё и так ясно.

С такими друзьями Льву Николаевичу и врагов не надо[52]52
  Самые популярные книги Гумилева появились на рубеже восьмидесятых и девяностых, когда научные представления о реальности начинали вытесняться астрологией, йогой, альтернативной историей («этруск – это русский» и т. п.), альтернативной археологией, даже альтернативной медициной. Физиков и математиков из некогда популярного «Очевидного и невероятного» на телевидении вытеснили астрологи и экстрасенсы. В газетных киосках привычную «Науку и жизнь» заменил журнал «Свет». Книжные прилавки заполонили брошюрки Павла Глобы, переводы катренов Мишеля Нострадамуса, пророчества Раньо Неро и сочинения менее известных магов и колдунов. Книги Гумилева (как, впрочем, и новые издания Павла Флоренского, Льва Шестова, Николая Бердяева) продавались на одних и тех же лотках с паранаучной чепухой, попадали к тем же читателям. Одна и та же волна выбросила на берег грязные водоросли и золотых рыбок.
  Теория Гумилева теперь известна многим не по книгам, а по цитатам или, того хуже, по отдельным словам. Чаще всего используют два: этногенез и пассионарность. Но значение этих слов не всегда понимают даже ученые люди. Профессора и доценты употребляют слово «пассионарность» в совершенно диких, невозможных сочетаниях: «пассионарная матрица», «пассионарная идеология» и т. п. Чего же тогда требовать от простых читателей? Инна Прохорова случайно услышала свару двух соседок на питерской коммунальной кухне. Одна кричала: «Я пассионарий, а ты – субпассионарий!», а другая отвечала ей: «Б… ты, а не пассионарий».


[Закрыть].

Историки и Гумилев

На симпозиумах и научных конференциях я не раз слышал одну и ту же фразу: «Ни один настоящий историк не принимает всерьез теорию Гумилева». Это не совсем так, хотя я действительно не знаю историков, взявших ее на вооружение. Зато знаю историков, которые отнеслись к ней с интересом. Гелиан Прохоров не применял теорию этногенеза в своих научных работах, но отзывался о ней доброжелательно. Но вот Игоря Дьяконова теория этногенеза всерьез заинтересовала: «Его книга “Этногенез и биосфера Земли”, – писал Игорь Михайлович, – содержит немало оригинальных идей, над которыми стоит задуматься. <…> Л.Н. Гумилев глубоко прав, когда утверждает, что этнос не связан ни с расой, ни с языком, ни даже… с религией». Дьяконов признал даже пассионарность: «Явление это имеет огромное, часто ключевое историческое значение, хотя до сих пор проходило для историков незамеченным», – притом что находил в пассионарной теории этногенеза недостатки, недоработки, которые уже известны и читателю этой книги.

Дьяконов совершенно не принял «Древнюю Русь и Великую степь», в особенности хазарские главы, нашел там и бездоказательность, и ошибки.

Что делать, ошибки бывают у всех историков, не избежали их, между прочим, и критики Гумилева: Панарин, Шнирельман, Элез, Паин и даже профессиональный русист Яков Лурье.

Виктор Шнирельман, главный научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН, перенял у Виктора Козлова роль главного оппонента Гумилева. Самого непримиримого, самого последовательного. Но критик Гумилева и гумилевщины, оказывается, слабо знает работы Гумилева.

Из статьи Виктора Шнирельмана в академическом журнале «Этнографическое обозрение»: «Гумилев избегал ссылаться на авторов, мягко говоря, непопулярных в СССР, – одни из них были связаны с дореволюционной историографией, другие испытали на себе гонения в советское время либо их произведения подверглись испепеляющей критике и оказались не в чести. <…> Например, одним из важнейших источников, откуда автор теории этногенеза черпал как факты, так и теоретические выкладки, были богатые эмпирическими материалами произведения Г.Е. Грумм-Гржимайло, исходившего из расовой теории и подвергшегося суровой критике в конце 1920-х годов».

Прочитав это, я не поверил своим глазам. Полноте, да не обман ли зрения? Так ли я понял? Гумилев не ссылался на Грумм-Гржимайло? Снимите с полки «Древних тюрков» и откройте следующую за титульным листом страницу. Вот что вы там прочтете: «Я на всю жизнь сохраню память о тех, кто помог мне выполнить эту работу и кого уже давно нет среди нас, о моем замечательном предшественнике, моем друге Г.Е. Грумм-Гржимайло, прославившем историю народов Центральной Азии и умершем в ожидании признания…»

В докторской Гумилева – десятки ссылок на «Западную Монголию и Урянхайский край», ту самую книгу Грумм-Гржимайло, что упомянул в своей статье Шнирельман. Но мало этого, в историографическом обзоре Гумилев пишет о Грумм-Гржимайло больше, чем о всех других русских историках Центральной Азии вместе взятых. Для «Известий ВГО» и для журнала «Природа» Гумилев писал статьи о Григории Ефимовиче, а в библиографии «Этногенеза и биосферы» – четыре работы Грумм-Гржимайло.

Шнирельман – серьезный ученый. Тем досаднее его ошибки и незнание теории этногенеза, которую он взялся критиковать. Да взялся не один, а вместе с историком Сергеем Панариным, тоже доктором наук, главным редактором журнала «Вестник Евразии».

Из статьи Виктора Шнирельмана и Сергея Панарина в независимом научном журнале «Вестник Евразии»: «…он (Гумилев. – С.Б.) объявляет австралийских аборигенов, бушменов и эскимосов старыми этносами. Но по его теории, старые этносы находятся в “фазе цивилизации”, “инерционной фазе”, на которой им свойственны накопительство, расцвет материальной культуры и хищническое отношение к природе. Ничего подобного у австралийцев, бушменов и эскимосов не наблюдается…»

А вот это уже ошибка серьезная. Инерционная фаза далеко не последняя в цикле этногенеза. Все перечисленные народы пережили свою «фазу цивилизации» и давно уже вернулись в этнический гомеостаз – состояние равновесия с этнической и природной средой. Что же, Панарин и Шнирельман даже не знали последовательности фаз этногенеза, основных положений научной теории, которую взялись критиковать?!

Впрочем, философ Андрей Элез «Этногенез и биосферу» вообще не прочитал. Он ограничился научно-популярной книгой «География этноса в исторический период» и несколькими статьями Гумилева и укоризненно заметил, что в книгах Гумилева нет ссылок на русского этнографа Широкогорова. Но в «Этногенезе и биосфере» есть не только ссылка, а даже целый параграф под названием «“Этнос” – сочинение С.М. Широкогорова».

Вот знаменитый политолог Эмиль Паин и его книга «Этно-политический маятник». Книга, в общем, любопытная, но сейчас интересно, что он написал о Гумилеве. Сначала Эмиль Абрамович всё пишет правильно, хотя и прямолинейно, несколько огрубляя теорию: «Этнос – это коллектив, который отличается от других этносов стереотипом поведения». Но дальше ученый начинает фантазировать: «Гумилев полагал, что эти стереотипы практически неизменны на протяжении всего времени этнической общности… 1200–1500 лет».

Да-да, Эмиль Паин тоже не читал «Этногенез и биосферу», где есть даже глава «Изменчивость стереотипов поведения».

Самые серьезные и самые досадные ошибки Гумилева – результат его «евразийства», точнее, тюркофильства. Правда, именно «евразийство» принесло Гумилеву тысячи новых поклонников в Казани, Астане, Алма-Ате, Ташкенте, Улан-Удэ, может быть, даже в Улан-Баторе и Кызыле. Гумилев сделал то, что оказалось не под силу казахским и татарским академикам и докторам наук: он подарил тюркским и монгольским народам новое место во всемирной истории. Не зря уже после смерти на Гумилева пролился дождь почестей и наград. В 1992-м из Азербайджана прислали Алмазную звезду Тугая, в 1996-м в Астане создали Евразийский университет имени Льва Гумилева, в 2005-м татары открыли в Казани памятник Гумилеву. Даже мемориальную доску в доме на Коломенской улице, где Гумилев провел последние два года жизни, установили на деньги Республики Татарстан. Власти Петербурга о табличке не позаботились.

Но за признание Гумилев дорого заплатил. Теперь не только историк-русист, вроде Кузьмина или Лурье, но даже герой романа Дмитрия Быкова «ЖД» размышляет о Гумилеве: «у него любой школьник десять подтасовок на главу найдет». Константин Иванов писал о людях, которые, услышав фамилию «Гумилев», спешили пересказать популярный тогда анекдот: «Знаем, знаем: татарского ига не было, а был ввод ограниченного контингента золотоордынских войск по просьбе московских и ростово-суздальских князей». Историки не могли простить Гумилеву ошибки, передержки и просто фантазии. Не могли простить и «пренебрежение» источниками.

Безусловно, историку надо извлекать факты из исторических документов, а не из книг предшественников. Но, с другой стороны, если бы Гумилев пользовался таким старым, надежным, дедовским методом, никогда бы он не создал пассионарной теории этногенеза, не написал бы даже половины своих книг. Метод Гумилева – брать факты из обобщающих монографий и сопоставлять – был единственно возможным. Может быть, кто-нибудь знает исследователя, который предложил более научную и фундаментальную теорию? Игорь Дьяконов в последние годы жизни попытался создать собственную периодизацию всемирной истории и написал книгу под названием «Пути истории». Периодизацию Дьяконова можно охарактеризовать одним словом: беспомощная. В советской исторической науке такая задача оказалось под силу только Льву Гумилеву.

Но коллеги не оценили его труд. Почему? А потому что историки в большинстве своем не ценят теоретиков. Петербургскому историку Борису Романову приписывают фразу: «Заниматься методологией истории – всё равно что доить козла».

Но совсем без теории нельзя, и вот историки идут на поклон к философам и социологам, хотя те создают совершенно умозрительные модели.

Есть такая теория модернизации. Она заменила теперь исторический материализм. Странно, что историки до сих пор против нее не восстали, ведь эта теория совершенно игнорирует историческую реальность. Например, с точки зрения теории модернизации роскошная Византийская империя и первобытное племя в Меланезии относятся к одному типу общества – традиционному, хотя что же у них общего?

Еще хуже с теорией этноса. Лев Клейн, один из самых принципиальных критиков Гумилева, пишет: «…могло бы создаться впечатление, что мне нечего противопоставить представлениям Гумилева, что, как бы они ни были шатки, других нет. Это не так. Есть ряд весьма разработанных концепций этноса, признаваемых в советской и мировой науке. Я придерживаюсь одной из них, ныне, пожалуй, наиболее авторитетной. Она связывает этнос со сферой коллективного сознания, изучаемого социальной психологией».

Этот взгляд господствует в нашей науке, а в Канаде, США и в Европе он практически общепринятый. Самый главный признак этноса или нации – этническое (национальное) самосознание. Если человек считает себя французом, значит, он француз, считает себя немцем, значит, немец. А как узнать, что он там считает? А просто спросить, ответ и будет проявлением этнического или национального самосознания. Идеал идеализма: слово становится плотью, сознание рождает бытие. Даже удивительно, как такая теория могла победить в советской науке задолго до падения коммунизма.

Но вот пример совершенно реалистический, более того – массовый. Во время переписи населения наши этнографы открыли на просторах России совершенно новые идентичности. Сотни, если не тысячи людей в графе «национальность» указали: «эльф», «гоблин», «гном» и даже «тролль». Вот так этнографы попали в яму, которую сами же нечаянно вырыли. А ведь им ничего не остается, как признать появление в России всех этих «идентичностей». Более того, я уверен, что люди, записавшиеся эльфами или гномами, могли быть совершенно серьезны.

Так что, теория Гумилева псевдонаучна, а взгляды этнографов научны? И этнос гоблинов или эльфов – это результат применения строго научной теории?

При всех недостатках теории Гумилева она выглядит куда более достоверной и научно обоснованной.

Но главное направление в критике Гумилева – вовсе не научное, а политическое.

Козлов, Шнирельман, Панарин, Янов, Клейн – почти все известные критики Гумилева – уверены: теория Гумилева опасна, безнравственна и политически вредна.

Виктор Козлов еще в 1974-м году заявил, что Гумилев оправдывает все злодеяния мировой истории: «В чем же виноваты Чингисхан, Наполеон или Гитлер и, главное, при чем тут феодальный или капиталистический строй, если “пассионарная” активность таких “героев” была вызвана биологическими мутациями, а сами они и поддерживающие их группы, проводя завоевательные войны, следовали лишь биогеографическим законам развития монгольского, французского или германского этносов?»

Через восемнадцать лет Лев Клейн своими словами повторил мысль Козлова, а в 2000 году Панарин и Шнирельман обвинили Гумилева в грехе более тяжком: «…целому ряду этнических групп застой буквально предписан» и сделали страшный вывод: «…тотальная биологизация исторического процесса, осуществленная Гумилевым, дает… квазинаучное обоснование для культивирования этнического снобизма с примесью расизма». Между тем Лев Гумилев прямо утверждал: «Неполноценных этносов нет!»

Другие ученые считали отсталые племена детьми, которые почему-то остановились в развитии, а Гумилев называл их «старичками». Они давным-давно прожили бурную молодость и блистательный расцвет, а теперь стали пенсионерами. Но Гумилев никогда не ставил старичков ниже молодых. Напротив, он вместе с Константином Ивановым предлагал создать, например, древним сибирским народам особые условия, при которых те могли бы сохранить свою традиционную культуру, а значит, и самих себя. Что здесь безнравственного? Безнравственно «модернизировать» жизнь древних народов. Это всё равно что заставлять столетних старцев бегать стометровку. Иной и не добежит…

А ведь критики Гумилева не остановились даже перед обвинением Гумилева в культурном расизме, нацизме, фашизме. Клейн писал, что Гумилев оправдывает мораль апартеида. Но дальше других пошел Шнирельман: «От нацистов Гумилева отличало лишь то, что упадок древних обществ они объясняли расовым смешением, а он – этническим». Вот так Гумилева, который в 1945-м сбивал «фокке-вульфы» под Альтдаммом и расстреливал атакующих нацистов под Тойпицем, поставили в один ряд с идеологами национал-социализма.

Очень не хочется верить, что конфликты между народами могут быть закономерны и неизбежны. Верить хочется во что-то доброе, хорошее. В слияние социалистических наций в едином советском народе, как Виктор Козлов в 1974-м. Или в глобализацию, как Виктор Шнирельман в 2006-м. Но чем это кончится, неужели непонятно? Ведь между статьями Козлова и Шнирельмана – кровавые погромы в Сумгаите и Баку, война в Карабахе, повсеместное торжество национализма, распад Советского Союза, бегство сотен тысяч русских из Средней Азии, чеченские войны наконец.