Текст книги "Великолепная пятерка"

Дровосек: больше чем премия

Эта была работа не для него. Сидеть в машине, тупо глядя перед собой, слушая тишину в наушнике. Это была просто пытка какая-то.

Сначала Дровосек даже решил, что это очередное издевательство Боярыни над ним. Он решил, что таким макаром Боярыня захотела от него избавиться – усадить Дровосека в машину на веки вечные с наушником в ухе. А может, и закладки-то нет никакой, и тишина эта будет бесконечной…

Но потом на замену приехал мрачный Карабас, и Дровосек понял, что если это и каторга, то не для него одного придуманная. Значит – плевать, переживем…

Он съездил домой, сделал перевязку на порезанной руке, поел, посмотрел телевизор и лег спать, стобы потом через пять часов проснуться и ехать менять Карабаса.

Но выспаться не удалось, потому что приехал Монгол. Дровосек уважал этого человека, поскольку Монгол обладал такими качествами, которых не было у самого Дровосека: немногословность и сдержанность. Монгол никогда не лез на рожон, он молча выслушивал, кивал и потом делал все по-своему. Дровосек же устраивал скандал, ругался со всеми подряд, а в результате… Ну вот, например, порезанная осколками оконного стекла рука.

Еще Монгол не лизал начальство, вел себя спокойно, с достоинством – Дровосек это ценил, хотя иногда ему хотелось, чтобы Монгол на пару с ним взорвался в ответ на какую-нибудь дурацкую прихоть Шефа или Морозовой…

Плохо в Монголе было то, что с ним нельзя было просто посидеть, просто выпить, просто побазарить за жизнь… Ну, на то он и Монгол.

Вот и в этот раз Монгол сначала сказал пару утешительных фраз, что-то насчет того, что баба, она и есть баба, иногда ее слова нужно пропускать мимо ушей. Судя по всему, Монгол в совершенстве овладел этим искусством.

Но потом Монгол свернул только было наладившийся разговор в сторону работы, будь она неладна… Он заставил Дровосека заново изложить всю историю с Бурмистровым, и Дровосек изложил, только стал нервничать, потому что из-за Бурмистрова все и вышло – последняя стычка с Морозовой, последняя выволочка, которую она ему устроила… Может, и за дело, конечно, только ведь можно было другие слова подобрать, и вообще…

– Я же не пацан, – с горечью говорил Дровосек. – Я же ей не пацан сопливый, чтобы меня так… На мне столько всего, что… Я свою работу знаю, я, может, не всегда хорошо соображаю, но на меня можно положиться. Ведь так, Монгол?

– Конечно, – кивал Монгол. – На кого мне еще положиться, кроме тебя? Не на Карабаса же…

– Да, – захохотал Дровосек. – Насчет Карабаса можно быть уверенным только в одном – в морг он тебя привезет, не откажет… Хотя тоже мужика можно понять, на пенсию ему скоро, зачем ему все эти приключения?

Монгол снова соглашался, даже улыбался – сдержанно, как всегда. Дровосек смотрел на эти сжатые губы и вдруг засомневался в искренности Монгола.

– Ты тоже меня прорабатывать будешь за Бурмистрова? Тоже скажешь, что я облажался?

– Если бы ты тогда занялся Бурмистровым, – медленно произнес Монгол, – некому было бы вытаскивать меня из «Славянки». Меня там едва по стенке не размазали. Я не забыл.

– Хорошо, – кивнул Дровосек. – Хорошо…

– Я спрашиваю про Бурмистрова, – пояснил Монгол. – Потому что мне кажется, тут есть какой-то ход, какая-то скрытая информацию для нас. Я пока еще не врубился, но я постараюсь.

– А-а-а… – протянул Дровосек. – Сам хочешь? Понятно, – он испытующе посмотрел на Монгола, и Монгол не стал отводить глаза. Он кивнул:

– Да, сам хочу. Получится или не получится – не знаю. Но я попробую.

– Боярыня одобрила?

– Она пока не знает.

– Хм, – Дровосек почувствовал, что его симпатии к Монголу увеличиваются.

– Мне кажется, что она делает немного не то…

– Вот-вот, – энергично закивал Дровосек, еще не дослушав фразу до конца.

– Мы и так времени много упустили, только во вторник взялись… А она надеется, что все решится этой ее закладкой в романовской квартире. А если не решится? Надо что-то еще делать, какие-то варианты искать… Вот я и пытаюсь.

– Правильно, – сказал Дровосек. – Правильно… А если выгорит у тебя, а у нее не выгорит…

– Это уже неважно, – скромно сказал Монгол.

– Это важно, – не согласился Дровосек. – Это будет важно, когда вернется Лавровский. Смотри. Шеф наверняка пойдет на повышение. А кто на его место пойдет? Ну не Морозова же… А тебе тут будет чем похвастаться.

Монгол посмотрел на часы и сказал, что ему пора, а Дровосек понимающе покачал головой, думая, что задел Монгола за живое – оттого он и заторопился.

Когда Дровосек снова остался в одиночестве, сон уже не шел, шли горькие мысли о том, что вот люди – Монгол, например, чего-то там делают, чего-то там добиваются… А на него, на Дровосека, только шишки валятся. Не сработался он с этой дурой. Только ведь и Морозова права: в другие команды его не возьмут, потому что такая уж у него репутация…

Выходит, нужно менять репутацию. Нужно что-то делать. Вот Монгол чего-то там задумал… Стоп. А у него же у самого есть наработка. У него же есть Бурмистров. Который сам по себе очень ценный объект. Морозова сказала, что после той заварухи до Бурмистрова ему не достать… А кто это так решил? Кто это может знать? Кто-нибудь это проверял?

– Ха! – обрадованно сказал Дровосек.

Четыре с половиной часа спустя, немногим не доехав до места, где томился от безделья в служебной машине Карабас, Дровосек остановил свою «девятку» и подошел к телефону-автомату.

– Алло, – сказал он в трубку. – Это кто? Это Бурмистров?

– Да, – как-то неуверенно ответили ему.

– Помнишь меня? Я от Бори Романова, мы с тобой встречались во вторник…

– Помню…

– Ну, – сказал приободрившийся Дровосек. – В тот раз у меня не получилось к Борьке в квартиру попасть, там какой-то переполох у вас был… Я просто взял и смотался.

– Да, да, – ответила трубка, непонятно что имея в виду.

– Нам нужно бы еще разок встретиться… Борис тут мне еще кое-что поручил сделать. Ты не против?

– Нет… В принципе – нет…

– Вот и хорошо, – Дровосек едва не рассмеялся в трубку. – Вот и отлично.

В конце концов, почему только Монгол может работать сам? И чем он хуже Монгола?

Да ничем. Дровосек повесил трубку, вытащил телефонную карту и довольно рассмеялся, глядя на освещенные окна домов на территории «Славянки». Морозова очень удивится. Очень удивится, когда он ей притащит в мешке этого Бурмистрова вместе со всеми его знаниями. Морозова удивится, Монгол удивится, Шеф удивится…

Пожалуй, при таком раскладе Дровосек мог рассчитывать не только на премию.

Борис Романов: разговоры о друзьях

Парамоныч, коренастый широкоплечий мужик, густая борода которого делала его еще больше похожим на кондового деревенского обитателя, поставил на стол перед Борисом пару пива и сказал, мечтательно почесывая затылок:

– Ты знаешь, Боб, я хочу, чтобы было, как в той рекламе. Ну, типа – на хер мобилу, на хер бизнес, все на хер, только песочек, пиво и свои пацаны, с которыми уже лет десять не сидели хорошо…

– М-да, – поддержал мечту Борис.

– Но не получается, – вздохнул Парамоныч.

– Моя дочь говорит, что ты не похож на торговца недвижимостью, – усмехнулся Борис. – Говорит, что ты недостаточно крутой.

– Ну надо же, – снова вздохнул Парамоныч. – Я вообще эту современную молодежь слабо понимаю… Мне двенадцать лет было, так я этикетки от жвачек собирал, и счастье немереное было какой-нибудь новый фантик заполучить… А у этих сейчас – жвачек навалом, «Пепси-кола» на каждом углу, и даже «Кока»… Не жизнь, а малина. А они все чего-то на жизнь жалуются, все им не так… Я на твою дочь посмотрел и – только ты не обижайся, Боб, – понял, что правильно сделал, что не женился. Это же твой, так сказать, бывший сперматозоид, а ты смотри – отцу перечит, какие-то замечания делает и думает про себя невесть что… Давай. – Он слегка двинул бутылкой бутылку Бориса. – С нашим обычным тостом: пусть хорошим людям будет хорошо, а хреновым – хреново…

– Одобряю, – сказал Борис. Некоторое время они занимались исключительно пивом и воблой, а потом Парамоныч задал вопрос, который любой нормальный человек задал бы уже давно, однако старый романовский приятель четко держался принципа: не лезь в чужие дела, пока тебя об этом не попросят. Когда Борис вечером в воскресенье пришел к Парамонычу домой, можно было считать, что он попросил слазить в его дела.

– Круто в Москве-то? – спросил Парамоныч, ехидно щурясь. – Столица нашей, трам-тарарам, родины…

– Нормально, – сказал Борис. – Но лучше, чтобы там теперь без меня все это вертелось. Плохие предчувствия у меня стали появляться, Парамоныч, очень плохие. Я уж от греха подальше… – он решительно махнул рукой, имея в виду направление на Парагвай.

– Но они тебя будут искать? – уточнил Парамоныч. – Это чтобы я знал, на что мне настраиваться… Я ружье племяннику одолжил для охоты – так что, забирать?

– Тут вот какой расклад…

И Борис пустился в долгие объяснения. Раз в субботу никто к Парамонычу не явился, это означает две вещи: Марина находится у Службы безопасности, но Служба безопасности ничего не знает про Парамоныча. Еще нужно было узнать, знает ли сама Марина, что ей нужно будет после освобождения ехать к Парамонычу. Звонить на квартиру опасно, потому что там наверняка поставили прослушку…

– Давай я съезжу, – деловито предложил Парамоныч.

– Спасибо за предложение, – сказал Борис. – Но ведь я не знаю, когда ее выпустят – завтра или через неделю. А ты там будешь болтаться вокруг «Славянки», тебя обязательно засекут.

– Твои предложения?

– У меня есть двое хороших знакомых… Они оба работают в моей фирме и живут рядом. Они сразу узнают про Марину.

– Хочешь им позвонить?

– Их тоже наверняка прослушивают. Я хочу послать им письма.

– Ты им настолько доверяешь?

– Другого выхода просто нет.

– И что ты им напишешь?

– Попрошу их помочь Марине сбежать из Москвы к тебе.

– А если кто-то из них окажется стукачом? Марина будет на него рассчитывать, он ей поможет добраться сюда – а на хвосте у Марины будет висеть армия твоих «друзей»…

– Есть такой вариант, – согласился Борис.

– Надо устроить проверку на вшивость, – предложил Парамоныч.

– Это как?

– Ты пишешь в письме: помоги Марине добраться до Парамоныча. И пишешь там адрес. Одному знакомому один адрес, другому другой. И если скоро на какой-то из адресов нагрянут…

– Мы будем знать, что этот человек стукач. А тот, чей адрес остался нетронутым, – нормальный мужик. Так?

– Примерно. Я дам адреса двух квартир, которые стоят у меня на продаже. Там соседи приглядывают за квартирами, так что они мне сразу же отзвонят, если какая-нибудь банда начнет ломать там двери.

– А если заявятся по обоим адресам?

– Ох… – вздохнул Парамоныч. – Что я могу тебе сказать, Боб? Хреновые у тебя друзья остались в Москве.

Монгол: информированный молодой человек

Рассекая грязные лужи, «Вольво» влетел на площадку перед входом на кладбище и остановился. Из машины вышел статный мужчина лет сорока, в длинном черном пальто, с непокрытыми седыми волосами. Он торопливо направился к административному зданию, взошел на крыльцо, дернул за ручку и очень удивился, когда дверь не открылась. Мужчина несколько раз повторил свою попытку, потом отступил назад, подумал и снова подступил к двери, забарабанив по ней кулаком…

– Они уже закрылись, – сказал Монгол, сочувственно глядя на бесплодные усилия седовласого мужчины.

– Как это они могли закрыться? – недоверчиво пробормотал мужчина, покосившись на Монгола. – Они мне час назад звонили, просили срочно приехать…

– И срочно оплатить задолженность за обслуживание могилы гражданина Задорожного, – бесстрастно произнес Монгол, и на мужчину это произвело шоковое впечатление. Он прислонился спиной к запертой железной двери и уставился на Монгола, как будто это был всезнающий божий ангел, спустившийся только что с неба и несущий в руке огненный меч…

– Я угадал? – спросил Монгол.

– Откуда вы это знаете? Вы здесь работаете?

– Нет, я работаю совсем в другом месте.

– Тогда – откуда?! Откуда вы все это знаете?

– Это я вам звонил, Владимир Ашотович.

– Что?!

– Это я вам звонил. Извините, но я не придумал ничего лучшего, чтобы вытащить вас сюда. Поскольку ваш телефон прослушивают, то сейчас в вашей Службе безопасности твердо знают, куда и зачем вы поехали. Они не поехали за вами, а значит, у нас состоится сугубо доверительный разговор…

– Вы кто? – Взгляд Владимира Ашотовича Дарчиева изменился: теперь он подозревал в ангеле скрытого демона.

– Только не пугайтесь, но я работаю на компанию «Интерспектр». Я же просил не пугаться… А вы на меня смотрите, будто я сказал, что я из гестапо.

– Мне нужно ехать домой, – сказал сам себе Дарчиев, оторвался от двери и спустился по ступенькам вниз.

– А что такого интересного у вас дома? Или вам должен позвонить Борис Романов?

Дарчиев резко обернулся, но на грязи его ботинки заскользили, он потерял равновесие и едва не упал, в последний момент оперевшись на капот «Вольво».

– Слушайте… – прохрипел он. – Что вам нужно?

– Я хотел бы пообщаться с Борисом Романовым. Впрочем, я могу пообщаться и с вами, если вы предоставите мне информацию о зарубежных счетах генерала Стрыгина и компании «Рослав».

– Не понимаю, о чем вы говорите, – нервно дернул подбородком Дарчиев.

– Романова убьют, – сказал Монгол, пиная носком ботинка мелкие камушки. – Убьют, потому что он много знает, и это знание не должно уйти налево. Так думают в «Рославе». Ведь Васю Задорожного убили по той же самой причине?

Дарчиев промолчал. Он держал в кулаке ключи от машины, но садиться за руль не спешил.

– Задорожного вы не смогли спасти, Владимир Ашотович, – напомнил Монгол. – Теперь вот ухаживаете за его могилой. Это все, что вы можете для него сделать. Для Романова вы можете сделать больше.

– Это не ваше собачье дело, – проговорил едва слышно Дарчиев, – за чьими могилами я ухаживаю… Это не ваше собачье дело.

– Не наше, – согласился Монгол. – Просто будет неприятно, если появится еще одна могила, которая тоже будет «не нашим собачьим делом».

– Романова нет в Москве, – буркнул Дарчиев. – Он сбежал, он уехал… Наверное, уехал из страны. Как я вас с ним сведу?

– Он не уехал, – возразил Монгол. – Его жена находится в руках Службы безопасности «Рослава». Вряд ли Борис мог бросить свою жену, мать своего ребенка… Я думаю, что он где-то прячется, может быть, даже в Москве. Прячется и ждет, пока жену выпустят. Вот тогда он ее заберет и свалит за границу. Проблема в том, что ее не выпустят.

– Почему? – угрюмо спросил Дарчиев.

– Потому что даже мне понятна логика действий Романова: его держит в стране только жена. Служба безопасности вашей конторы тоже это прекрасно понимает. Они попытаются использовать жену Романова как приманку, чтобы схватить Бориса. Ну и вы знаете, как они поступают в таких случаях, – Монгол кивнул в сторону ограды кладбища.

– Знаю… – вздохнул Дарчиев. – Васю никто не видел. Он пропал, и никто не знал, что с ним и где он… Только позже стало известно, что он пытался бежать из страны, что у него была дурацкая идея просить политическое убежище во Франции… Когда все это стало мне известно, на этом кладбище уже появилась могила. Без надгробия, без памятника – просто закопанный в землю человек. И железная табличка на холмике земли… Это была такая акция устрашения – мол, вот что бывает… Почему вы решили обратиться ко мне?

– Профессиональная тайна, – сказал Монгол. – Я только хотел бы получить четкий ответ: я не ошибся, что обратился к вам? Вы поможете Романову спастись?

– Как вы это сделаете?

– Мы заключим с ним сделку. Взаимовыгодную. Он сдает нам всю информацию, которую знает, а мы вытаскиваем у «Рослава» его жену. Как мы это сделаем – уже наша забота, еще одна профессиональная тайна. Кстати, сами вы тоже можете…

– Нет, спасибо, – усмехнулся Дарчиев. – Лично мне ничто не угрожает. Я бежать никуда не собираюсь, да и за Борькин побег меня уже поругали, больше ругать не будут.

– Я знаю, – кивнул Монгол.

– Что вы знаете?

– Что ваше положение внутри корпорации «Рослав» очень устойчивое.

– Вы что – действительно это знаете? Или блефуете?

– Я действительно знаю, – сказал Монгол. – Извините, но так получилось.

– Боже… – на лице Дарчиева смешались брезгливость и огорчение. – Какие же вы все страшные люди… Какие же вы все…

Он посмотрел на ключи от машины, зажатые в собственном кулаке, посмотрел на ворота кладбища, засунул ключи в карман и медленно пошел к воротам.

– Романов связывался с вами после прошлой пятницы? – спросил его вдогонку Монгол.

– Да… – ответил Дарчиев, раскрывая бумажник и ища купюры помельче, чтобы заплатить за небольшой букет цветов.

– Он звонил?

– Он прислал мне письмо.

– Что?

– Письмо, – повторил Дарчиев и пожал плечами. – Ну а что я могу поделать? Сейчас все ваши коллеги стремятся прослушивать телефоны, Интернет, еще какие-то современные каналы распространения информации… А про почту никто уже и не вспоминает. Так что Борька поступил разумно.

– Там есть обратный адрес?

– Я же говорю – поступил разумно. Там нет обратного адреса. Там есть штемпель какого-то московского почтового участка. Обратной связи не предусмотрено – к сожалению…

– О чем же тогда он писал?

– Он просил меня помочь его жене, когда ее отпустит Служба безопасности. Помочь ей добраться до Борькиного знакомого, которого зовут Парамоныч. Кто это, где это – он не сообщил. Письмо пришло вчера, отправлено было в понедельник.

– Ясно, – сказал разочарованный Монгол. – Жаль, что вы не сможете с ним связаться…

– Чего мне жаль, – перебил его Дарчиев, – так это того, что вы не возникли в тот момент, когда бежал Вася. Вы бы его прикрыли, и он жил бы долго и счастливо. Пусть даже и с другим мужчиной, там, во Франции…

Он купил букет и медленно пошел к воротам кладбища, высоко держа посеребренную временем и скорбью голову.

Дарчиев: территория скорби

Вася Задорожный улыбался Дарчиеву своей вечной белозубой улыбкой, весь сплошное обаяние и жизнелюбие. Но улыбка была именно что вечной – пойманное фотографом мгновение запечатлелось на десятилетия, однако самому Васе повторить такую улыбку было уже не по силам, разве что где-то там на небесах ему была дана такая возможность… Но не здесь, не здесь. Здесь было только мраморное надгробие, в центре которого, чуть вдавленная в камень, находилась большая Васина фотография. Его родители выбрали изначально другой снимок – Вася в костюме, в галстуке, причесанный и даже пытающийся быть серьезным. Просто удивительно, что такой снимок и такой Вася могли существовать в природе. Дарчиев не вмешивался, он дал родителям проявить свою скорбь. Но когда год спустя стандартный металлический памятник покосился, могила заросла сорной травой, а фотографию загадили птицы, Дарчиев нанял специализированную фирму, и та в течение трех недель привела Васину могилу если не в божеский, то хотя бы в ангельский вид. Появился мрамор, появилась новая – уже самим Дарчиевым избранная фотография, появилась высокая металлическая ограда вокруг могилы. Кроме того, Дарчиев регулярно доплачивал кладбищенской администрации за особый присмотр…

Он не знал, как отнеслись ко всему сделанному им Васины родители, да это его и не особенно волновало. Он сделал то, что считал нужным, и душа его хоть отчасти успокоилась.

Дарчиев отпер замок на ограде, открыл ворота, вошел внутрь и положил букет цветов на мраморную плиту. Вася приветственно улыбался – примерно так, как он улыбался Дарчиеву восемь лет назад на пляже в Испании…

Улыбка – это было то, что удавалось Васе лучше всего. Он был неважным работником, у него была аллергия на дисциплину. Он не мог сосредоточивать свое внимание на одном предмете дольше десяти-пятнадцати минут, он был по-женски капризен… Но это был Вася. И многие сходили от него с ума. Если бы Дарчиев решился быть стопроцентно откровенным, то он должен был признать и за собой некоторый период подобного безумия – месяц или два, или три… Или год. Или больше?

Он сел на лавку рядом с могилой, достал пачку сигарет и закурил. Дым уходил в темнеющее небо, а Дарчиев думал о том, что на одной улыбке нельзя было строить опасные игры с огромной корпорацией. На одной улыбке далеко не убежишь, вот Вася и не убежал. К тому времени их отношения с Дарчиевым испортились, точнее, Вася решил, что Дарчиев ему больше неинтересен, а интересны Васе стали пожилые французские денежные мешки, с одним из которых он как-то познакомился в Питере… Видимо, Вася решил стащить у фирмы пару сотен тысяч, чтобы хватило на первое время во Франции, а там уж развернуться на полную катушку. Он не советовался с Дарчиевым, он просто взял и исчез, чтобы потом вернуться в виде свежего могильного холмика. Вася…

– Убери эту дурацкую улыбку с лица, – сказал Дарчиев. – Ты уже доулыбался, придурок…

Вася ничего не ответил. Дарчиев вспомнил то трудное время после исчезновения и гибели Васи, когда он ожидал репрессий со стороны СБ, но репрессии эти не последовали. Дарчиев предполагал, что в число близких друзей Васи Задорожного входил кто-то из верхушки СБ, оттого-то им и невыгодно было раскручивать этот скандал по полной программе. Так или иначе, все успокоилось, Дарчиев остался на прежней работе. Выводы он сделал, и никаких романов на работе больше не заводил, да и не с кем было – люди попадались то глубоко и безнадежно семейные, как Романов, то лишенные какой-либо привлекательности, как Монстр.

Дарчиев не заводил новых романов, но имелась одна связь, которая завязалась за пару недель до побега Васи, для Дарчиева это, быть может, был шаг отчаяния или безразличия, но в результате получилось то самое особое положение, про которое сейчас внезапно упомянул чертовски информированный молодой человек из «Интерспектра». Дарчиев подумал об этой связи, и уже в который раз он думал о ней с опаской: когда висишь на единственной ниточке, волей-неволей станешь опасаться, что она вдруг порвется. Эта нить запросто могла порваться. И тогда Дарчиеву отольется по полной программе, за все, на что раньше закрывали глаза…

Не то чтобы Дарчиев этого панически боялся, просто это было бы неприятное и несправедливое завершение долгой карьеры на благо «Рослава».

Дарчиев затушил сигарету и поднялся.

– Так…

В Службе безопасности уверены, что он поехал на кладбище плакаться над Васиной могилкой и оплачивать дополнительные услуги. Что ж, так оно и есть. Дарчиев быстро вышел с кладбища. Его машина одиноко белела среди здешней спецтехники – тракторов, небольших грузовичков и пары автобусов с табличкой «Ритуальные услуги» на лобовом стекле. Кажется, никакими «хвостами» тут не пахло. Молодой человек из «Интерспектра» покинул эту территорию скорби. Что ж…

Дарчиев не обманул молодого человека, когда сказал ему, что у письма не было обратного адреса. Адрес был указан не на конверте, а в самом письме.

Дарчиев сел в машину, завел мотор и выехал с кладбища в сторону Балашихи.