Текст книги "Политическая история Первой мировой"

Глава 7. Кому война – мачеха, а кому – мать родная…

СОЗИДАЮЩАЯ человеческая мысль всегда преображала мир к лучшему… Однако только со второй половины XIX века она предоставила народам воистину могучие, небывалые ранее возможности преображать жизнь и планету для их блага.

В 1869 году Америка построила Бруклинский мост, а Европа – Суэцкий канал. Через два года на заводе Круппа зажглась первая в мире мартеновская печь, а в 1883 году крупповские же рабочие в Эссене смонтировали первый прокатный стан.

В 1885 году в Чикаго вырос первый небоскрёб, а через год «Нью-Йорк трибюн» впервые была набрана на линотипной машине Мергенталера.

В том же 1886 году Карл Бенц – инженер из немецкого Мангейма – построил первый в мире трёхколёсный автомобиль с бензиновым двигателем, а чуть позже Бенц и Готлиб Вильгельм Даймлер создали и первый «настоящий» автомобиль – четырёхколёсный…

В 1889 году французы под руководством Эйфеля подняли над Парижем его новый символ – трёхсотметровую ажурную стальную башню, потрясшую посетителей Парижской всемирной выставки.

Ещё через год, в 1890-м, английские инженеры Фаулер и Бейкер протянули над заливом Ферт-оф-Форт в Шотландии железнодорожный мост длиной в полтора километра.

Русские строители в 1880 году закончили в Ташкенте Транскаспийскую магистраль, а в 1892 году начали строить Транссиб.

С 6 по 15 апреля 1896 года в Афинах стараниями Пьера Кубертэна прошли первые Олимпийские игры. А через четыре года, на рубеже двух столетий, в 1900 году, стараниями лорда Китченера (того самого) мир «обогатился» стратегией «выжженной земли» в англо-бурской войне в Южной Африке.

В том же 1900 году англичанами был создан и первый в мире концентрационный лагерь там же, в Южной Африке, для буров.

Первого августа 1914 года в Европе «открылась» Первая мировая война, а пятнадцатого августа этого же года в Америке открылся Панамский канал.

Капитал гордо заявлял, что всё это, кроме войны, – плоды его усилий. Но мосты, прокатные станы, каналы, лампочки накаливания, фонографы и рентгеновские аппараты – абсолютно всё, что делало жизнь более осмысленной и изобильной, создавал Труд. И только создание войны Капитал мог по праву поставить себе в единоличную заслугу.

За двадцать восемь лет до августа 1914 года Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин в журнале «Вестник Европы» писал: «Добрые гении пролагают железные пути, изобретают телеграфы, прорывают громадные каналы, мечтают о воздухоплавании, одним словом, делают всё, чтобы смягчить международную рознь; злые, напротив, употребляют все усилия, чтобы обострить эту рознь. Политиканство давит успехи науки и мысли и самые существенные победы последних умеет обращать исключительно в свою пользу»…

Так думал и чувствовал человек глубоко русский и одновременно гражданин мира не в пошло-барственном толковании этого понятия, а в понимании созидательном, грядущем. Щедрин тонко уловил нарастающее несоответствие производительной мощи человечества и общественного устроения этого человечества.

Уже современник Мировой войны, также русский, Максимилиан Волошин, сказал тоже хорошо: «Это ведь ложь, что это война рас. Это борьба нескольких государственно-промышленных осьминогов. Они совершают свои гнусные пищеварительные процессы, а им посылают отборных юношей»…

Так мыслили русские деятели культуры – деятели подлинной культуры, то есть гуманистической культуры.

Что же касается европейской «гуманистической» мысли, то Французская лига прав человека и гражданина устами своего президента Бюиссона в августе 1914 года обратилась «к нации» так: «То, что разразилось сегодня, – это смертельный поединок двух религий: религии Силы и религии Права. Это освободительный крестовый поход демократии».

А пока лицемеры идиотствовали, берлинская электрическая фирма «Санита» с Фридрихштрассе, 131, писала своему партнёру, женевской фирме «Феликс Бадель», деловое письмо: «Наша модель раздвижного костыля – модель военная и представляет предмет первой необходимости. Мы хотим поэтому привлечь всё ваше внимание к вопросу экспорта костылей за границу; у вас, без сомнения, имеется возможность вести дела с Францией и Россией и сбывать туда наши раздвижные костыли, которые скоро станут очень выгодным товаром».

КАК ВИДИМ, германской фирме «Санита» не было нужды печалиться о начавшейся войне, если немцы не без прибыли начали сбывали костыли Антанте для инвалидов, появляющихся во Франции и России благодаря немцам… При этом и торговцы в России и Франции тоже не оставались в накладе.

А вот англичане издавна выгодно торговали жирами, важными для производства взрывчатых веществ. И из своих колоний они поставляли теперь эти жиры… Германии. Оттуда же шёл в Рейх и корм для скота. Всё – по ценам военного времени, то есть втридорога.

В 1927 году бывший британский военно-морской агент в Швеции, отставной контр-адмирал Консетт, опубликовал книгу «The Triumph of Civil Forces» (в 1966 году она была переиздана под названием «The Triumph of Unarmed Forces» – «Триумф невооружённых сил»). Консетт привёл в ней документальные данные о торговле Англии со скандинавскими странами теми товарами, которые затем перепродавались в Германию. Шесть миллионов тонн меди, никеля, свинца, олова, цинка и полтора миллиона тонн продовольствия – вот только то, о чём знал и докладывал в Лондон один только Консетт! А ведь Скандинавия была не единственным каналом перепродажи. Товары из-за океана и из стран Антанты шли в Германию и через Голландию, через Швейцарию…

Уже во времена президентства второго Рузвельта, Франклина Делано, комиссия сенатора Ная не просто раскопала сведения о связях американских и германских трестов, но обнаружила сенсационные данные о выполнении в США военных заказов Рейха во время войны. Шума было много, но шумели зря. Могло ли быть иначе, если число филиалов крупнейших монополий США в Рейхе переваливало тогда за полсотни?

Кто-то, может быть, и рассчитывал на недолгую войну – в пропагандистских ведомствах, например, где профессиональные писаки забрасывали противника шапками. Но люди дела уже до войны отдавали себе отчёт, что быстрых побед в этой войне не предвидится.

Позднее кое-кто хотел выставить недалёкими идиотами немцев на том основании, что план Шлиффена предусматривал разгром Франции за 8 недель. Однако высшее руководство Рейха отнюдь не играло в солдатики. План – это план-максимум. А реально в Германии перед войной за счёт форсированного импорта были созданы военные запасы дефицитного сырья (хлопка, селитры, цветных металлов) на 6—12 месяцев. Вот на какие сроки войны ориентировались в Германии реально. Промахнулась, конечно, Германия, но порядок явления был всё же уловлен.

В странах Антанты особой заблаговременной экономической подготовки не проводили. Не потому, что не собирались воевать, а по другим совершенно причинам.

В России, скажем, всё объяснялось гнилостью и некомпетентностью высшего руководства.

В Англии же и Франции причина была, напротив, в осведомлённости. Тем, кто планировал близкие сверхприбыли на военной дороговизне, было ни к чему накапливать запасы по дешёвым довоенным ценам. Ведь их могли с началом войны и реквизировать. Было проще выждать и закупать во время войны, «исполняя патриотический долг». А недостатка в сырье с началом войны ни Англия, ни Франция не испытывали, за исключением короткого периода после объявления Германией неограниченной подводной войны в начале 1917 года.

Этот вид войны на морских коммуникациях мог и впрямь создавать проблемы с поставками из колоний, из Америки – Северной и Южной, из нейтральных стран. И создавал… Но подводные лодки стали грозой морей не сразу. А всего ведь заранее не предусмотришь.

В общих же чертах Большой Капитал заранее знал: война будет долгой, потому что руководить ей будет он. И, как из любого выгодного предприятия, прибыль тут надо было получать до тех пор, пока её не начнут перевешивать возможные убытки в виде восстаний уставших народов.

В минуты горькой откровенности с самим собой это понимали и такие противоречивые фигуры как, например, Эдуард Эррио. В отличие от своего коллеги по партии радикалов Кайо, он – эрудит, знаток литературы, ценитель музыки – не был человеком банков и «двухсот семейств», хотя служил всю жизнь этой Франции. Так вот, Эррио написал: «Во Франции и в других странах держатели ценных бумаг, банкиры, стояли над политическими деятелями, они были подлинными хозяевами Франции, незримыми, но вездесущими»…

Не успели во французском министерстве иностранных дел на Кэ д`Орсэ вчитаться в слова немецкой ноты, как тем же вечером 3 августа 1914 года в обстановке строгой секретности французское правительство попросило «Де Ротшильд Фрэр» занять сто миллионов долларов у Соединённых Штатов.

Золотой конвейер двинулся…

Роль доверенного кредитора за океаном взял на себя Морган заодно с обязанностями представителя французского правительства в военной торговле между Францией и США. Но и парижские Ротшильды своё получили: американские займы шли формально на их банк, а уж потом – в казну. Комиссионные же – только Ротшильдам. Их контора на рю Лафит начала перекачивать и английские деньги после того, как лондонские Ротшильды выпустили в Англии облигации французского займа.

Попутно ротшильдовская «Ле никель» продавала металл, добытый во французской Новой Каледонии, германским оружейным заводам.

Впрочем, патриотизм банкирских баронов был вне сомнений. Эдуард Ротшильд писал из Парижа британской родне: «Наш долг, как патриотов, предоставить в распоряжение правительства всё, чем мы располагаем. Объединившись с вашим народом на поле боя, мы должны объединить и наши кошельки».

Порыв тут был воистину трогательный: английские и французские солдаты в окопах обменивались вшами, а их более удачливые «соотечественники» – акциями. При этом Эдуард оказался настолько патриотично дальновиден, что «отдавая всё» французской «родине», он сверх этого одновременно вкладывал крупные средства в акции Нью-Йоркской железной дороги и новых линий нью-йоркского же метро.

А когда в 1917 году за своей долей окопных вшей отправились в Европу экспедиционные силы США, Эдуард был готов объединить свой кошелёк с кошельком и этого «нового» союзника, участвуя в военном займе казначейства Соединённых Штатов.

ГЕНЕРАЛ Мольтке в 1910 году говорил бельгийскому военному атташе в Берлине майору Мелотту: «Что касается Англии, то германский флот создан не для того, чтобы прятаться в гаванях. Он пойдёт в наступление и, возможно, будет разбит. Германия потеряет свои корабли, но Англия утратит своё господство на морях, которое перейдёт к Соединённым Штатам. Только они окажутся победителями в европейской войне. Англия это знает и, вероятно, останется нейтральной».

Мольтке родился и был воспитан в стране, где на чужих дядей не оглядывались, и поэтому он не мог представить себе, что в могучей Англии немалая часть элиты ориентируется на интересы не своей родины, а на интересы того Золотого Интернационала, который как раз и вёл дело к будущему господству Америки. Поэтому Мольтке не предполагал, что Британия пойдёт на уничтожение мощи Германии, заплатив за это собственной мощью в угоду дяде Сэму…

Господство этого джентльмена с козлиной бородкой и хищным взглядом Первая мировая война готовила по всем направлениям. Участник этой войны, бывший офицер старой русской армии, советский военный историк генерал Барсуков написал капитальный труд «Артиллерия русской армии (1900–1917 гг.)». И вот что там было сказано: «Россия влила в американский рынок 1 800 000 000 золотых рублей, и притом без достаточно положительных для себя результатов. Главным образом за счёт русского золота выросла в Америке военная промышленность громадного масштаба, тогда как до мировой войны американская военная индустрия была в зачаточном состоянии. Ведомства царской России, урезывая кредиты на развитие русской военной промышленности, экономили народное золото для иностранцев. Путём безвозмездного инструктажа со стороны русских инженеров (в одном Коннектикуте их работало около двух тысяч! – С. К.) созданы в Америке богатые кадры опытных специалистов по разным отраслям артиллерийской техники».

Ничего это не напоминает тебе, мой современник по бытию в России Владимира Путина?

Сведения генерала Барсукова подтверждает генерал Маниковский в книге «Боевое снабжение Русской Армии в 1914–1918 гг.». Труд Маниковского – исследование тоже основополагающее, и там сказано: «Без особо ощутительных для нашей Армии результатов в труднейшее для нас время пришлось влить в американский рынок колоссальное количество золота, создать и оборудовать там на наши деньги массу военных предприятий, другими словами, произвести на наш счёт генеральную мобилизацию американской промышленности, не имея возможности сделать того же по отношению к своей собственной».

Но если бы иностранцам помогали только золотишком и умишком – это было бы ещё полбеды. Беда была в том, что помогали и кровью. И уже в начале войны русская кровь обеспечила французам их самую важную в той войне победу на Марне.

ПЯТОГО сентября 1914 года на равнине между Верденом и Парижем в районе реки Марна началась Марнская битва. Врываясь во Францию, Мольтке следовал в целом схеме Шлиффена, однако ослабил эту схему материально. И это сразу наложило фатальную тень возможной неудачи на все планы и шансы немецкого наступления…

Тут Германию подвела жадность её правящего класса. Высшие круги промышленно-финансовой буржуазии очень беспокоились за промышленные районы Эльзаса и Лотарингии на левом фланге и настояли на его усилении за счёт наиболее важного, «прорывного» правого фланга – «бельгийского».

Это был, конечно, недопустимый промах. В пользу других фронтов Мольтке уменьшил первоначальную ударную группировку правого крыла с двадцати пяти армейских корпусов до шестнадцати. Сокращались и резервы. Соотношение между правым крылом и левым уменьшалось по сравнению с замыслом Шлиффена с 7:1 до 3:1.

В результате «молниеносного» немецкого наступления в северной Франции не получилось, хотя и низким его темп назвать нельзя никак. Пограничное сражение было выиграно, а к концу августа войска кайзера продвигались вперёд на 13 километров за сутки.

Для пешей армии – очень даже неплохо.

До Парижа оставалась где сотня, а где и всего-то сорок (!) километров! Вдоль Марны фронт временно стабилизировался, но у немцев были все шансы его прорвать. Однако через неделю вместо германского прорыва произошло французское «чудо на Марне»: наступавшие отступили, и со скорой победой Германии было покончено.

Чуда, впрочем, не было, просто 20 августа 2-я русская армия генерала от кавалерии Самсонова разбила немцев в Восточной Пруссии у Гумбинена. И хотя фронт русских армий был слаб, общее положение на Востоке складывалось для немцев критическое. На Австрийском фронте дела шли ещё лучше: 3 сентября нами был взят Лемберг, то есть Львов.

27 августа 1914 года генерал Жоффр докладывал военному министру Мильерану: «Слава богу, мы имеем благоприятные известия от русских в Восточной Пруссии. Можно надеяться, что благодаря этому немцы будут вынуждены отправить войска отсюда на Восток. Тогда мы сможем вздохнуть».

И французы вздохнули…

В Марнское сражение втянулось с обеих сторон до 2 миллионов человек, и вот в такую горячую пору Мольтке пришлось снять с направления главного удара на Западном фронте более ста тысяч солдат, чтобы перебросить их для отпора русским войскам.

Для лучшего понимания последней цифры напомню, что знаменитым маршем шестисот парижских такси военный губернатор Парижа генерал Галлиени перебросил в критический момент к линии фронта на Марне всего 6 000 солдат. И они помогли резко изменить ситуацию. А русская армия оттянула на себя силу, в десятки раз бóльшую!

Фактически успех французов на Марне был определён первоначальным успехом русских в Восточной Пруссии. И теперь русским войскам пришлось жестоко за это расплачиваться: германский контрудар, усиленный срочно прибывшими из Франции подкреплениями, опрокинул армию Самсонова.

Командующий соседней 1-й Неманской армией Ренненкампф был хорошим карателем во время революции 1905 года и надёжным партнёром для еврейских дельцов, но бездарным военачальником, и Самсонова он не поддержал. К тому же трагедию усугубило то, что наш фронт был пока непрочным, а Нью-Бердичев торопил: надо было выручать Париж, на который надвигался кайзер, надо было спасать фронт на Марне…

Собственно, нечто подобное можно было предполагать ещё до войны, ибо французские планы заранее исходили из обязательства России начать активные боевые действия в кратчайшие сроки. И во имя этих царских авансов русскую армию бросили в огонь тогда, когда она ещё не успела толком отмобилизоваться и изготовиться…

Позднее эмигрантский историк Первой мировой войны генерал Н. Н. Головин писал: «Обязательство начать решительные действия против Германии на 15-й день мобилизации является в полном смысле слова роковым решением… Преступное по своему легкомыслию и стратегическому невежеству, это обязательство тяжёлым грузом ложится на кампанию 1914 года… Это в полном смысле слова государственное преступление».

Спорить здесь не с чем, однако не мешает спросить: «А преступник-то кто?»… Ведь вряд ли здесь можно свалить вину на «проклятых большевиков», якобы разваливших русскую армию?

Расплачиваться за преступления царя и царизма пришлось, увы, русским мужикам. К 14 сентября 1914 года остатки самсоновцев и Неманская армия были вытеснены из Восточной Пруссии.

Генерал Людендорф считал: «Наше наступление на Западе потерпело крушение, так как генерал Мольтке взял войска из победоносного положения, и благодаря этому 9 сентября 1914 года совершилась драма на Марне».

Но, может быть, Людендорф просто оправдывался? Нет! Французский генерал Ниссель подтверждает: «Всем нам отлично известно, насколько критическим было во время битвы на Марне наше положение. Несомненно, что уменьшение германской армии на два корпуса и две кавалерийские дивизии, к чему немцы были вынуждены, явилось той тяжестью, которая по воле судьбы склонила чашу на нашу сторону»…

Ниссель покривил душой в одном – в конечном счёте чаша в пользу Парижа и Антанты склонилась по воле Золотого Интернационала. Это он заставил Нью-Бердичев, срочно переименованный в Петроград, залить кровью русских мужиков горящие акции ротшильдов и морганов. Последнее было для цивилизованных важным и значащим, а русская кровь…

Что ж, вот как Европа ценила её… В одной из бесед с царским председателем Совета министров Штюрмером – человек был свой и стесняться было нечего – Морис Палеолог, посол Франции в России, прямо заявил: «При подсчёте потерь союзников центр тяжести не в числе, а в совсем другом. По культурности и развитию французы и русские стоят не на одном уровне. Россия – одна из самых отсталых стран в мире. Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию… Это – цвет человечества. С этой точки зрения наши потери гораздо чувствительнее русских потерь».

Требуются комментарии?

И ЗА ВСЁ это мы, читатель, не получили от Франции даже благодарности – ни позднее от потомков, ни тогда, в реальном масштабе времени.

В ноябре 1917 года премьером «правительства спасения» и военным министром Франции станет Клемансо – фигура мерзкая… Через год он напишет: «Брест-Литовский мир нас сразу освободил от фальшивой поддержки союзных притеснителей из России, и теперь мы можем восстановить наши высшие моральные силы в союзе с порабощёнными народами Адриатики в Белграде – от Праги до Бухареста, от Варшавы до северных стран… С военным крушением России Польша оказалась сразу освобождённой и восстановленной; национальности по всей Европе подняли голову, и наша война за национальную оборону превратилась силой вещей в освободительную войну».

Клемансо имел прозвище «Тигр», хотя был всего лишь политическим шакалом. Итак, по его шакальей схеме, не Россия своей кровью поддержала Францию, начав войну, абсолютно ненужную России, а Франция была «вынуждена» поддерживать царизм. А надеждой сербов, остальных южных славян и чехов был, по Клемансо, не русский штык, а французская шпага. И, значит, не Россия своим Румынским фронтом удерживала Бухарест от мгновенного поражения?..

Польша же…

Что ж, Клемансо действительно поддержал панскую Польшу против Советской России в стремлении поляков к угнетению западных украинцев и западных белорусов.

Позднее политические наследники Клемансо эту Польшу десятилетиями подстрекали на антисоветские безрассудства, а потом, когда Польша была использована как тряпка с керосином для поджога Второй мировой войны, они эту «тряпку» выбросили за ненадобностью.

«Забота» же Клемансо – премьера второй мировой колониальной державы – о «порабощённых народах» выглядела лишь чуть менее кощунственно, чем его спесь по отношению к России.

Увы, за Клемансо числились и более занятные метаморфозы. Он начинал как радикал и гордо именовал себя «сыном Великой французской революции», а позже, в свою бытность министром внутренних дел (в 1906 году) и премьером (с 1906 по 1909 год), он неизменно стоял на стороне работодателей в их чисто экономических конфликтах с рабочими и брал на себя полную ответственность за то, что войска стреляли в демонстрантов.

Он считался ярым ненавистником Германии, но когда в конце XIX века против офицера французского генштаба еврея Дрейфуса было выдвинуто обвинение в шпионаже в пользу Германии, Клемансо в своей газете «Орор» защищал Дрейфуса. Любопытно, что банкирский дом Ротшильдов проводил, напротив, активнейшую антидрейфусарскую политику и направо и налево финансировал антисемитские издания. Жан Жорес сказал тогда: «Они жертвуют своей расой, чтобы спасти свой класс».

Эту тёмную историю раздули так, что Франция была поставлена чуть ли не на грань гражданской смуты. А значительно позднее «ревнитель справедливости» Клемансо состряпал абсолютно клеветнический (тут уж сомневаться не приходилось) процесс против министра внутренних дел Мальви, обвинив того в «сообщничестве с противником».

И вот теперь подобных Клемансо вновь выдвигали на первый план, чтобы они разыгрывали из себя вершителей судеб народов.

МИРОВАЯ бойня – для одних, Мировая алхимия, превращающая сталь и свинец в золото, – для других к лету 1917 года длилась уже три года. Я не пишу военную историю той войны, поэтому обойдёмся без описания сражений, фронтовых подробностей и прочего подобного. Скажу лишь, что и на Западе, и на Востоке война давно стала позиционной, и пулемётные ливни вместе с осколочным градом выбивали людей не хуже, чем заросли сорняков, буйно выросших на бывших хлебных нивах.

Народы уставали, но долгая, затяжная война была крайне прибыльна и желательна тем, кто её и затеял. Скорый конец войны не только не входил в их планы – он их просто страшил. Вначале европейские державы должны были по возможности больше истощить себя, влезть поглубже в долги Америке, а уж потом…

Потом можно было вести войну и к финишу, где наградой Европе были бы победные марши и салюты, а Америке – невиданные барыши.

Когда всё начиналось, от западных русских земель до Берлина было чуть больше трёхсот километров относительно легко проходимой территории. И вот что писал в своих мемуарах генерал Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, бывший начальник штаба армий Северного фронта, брат ленинского соратника: «Накануне войны предполагалось, что с объявлением её русские войска поведут через Силезию наступление на Берлин. Будь это сделано, мы, вероятно, оказались бы в германской столице. Но правый фланг русской армии почему-то устремился в Восточную Пруссию, и неумное это наступление погубило армии Самсонова и Ренненкампфа. Наступление же в Галиции завело несколько наших армий в Карпаты, где мы безнадежно застряли».

А ведь действительно, читатель! Вот она – карта Европы. От тогдашней русской границы до ныне польской Познани (тогда – немецкого Позена) – 70 километров равнины. И ещё двести пятьдесят равнины же – от Позена до столицы Германии, Берлина.

Зато справа – Мазурские болота, в которых сгинул Самсонов, а слева – Карпатские горы, где тоже не очень-то разгуляешься. Не вернее ли было ударить на Берлин, имея целью быстрое поражение Германии в самом её сердце?

Тем не менее направление на Берлин оперативным для русских войск не стало. Интересно, почему?

Только в середине ноября 1914 года русская Ставка вроде бы решила провести подготовку к глубокому вторжению в Германию с направлением на Позен (Познань) и Бреслау (Вроцлав). Завязалась Лодзинская операция, закончившаяся для обеих сторон безрезультатно. Русским войскам пришлось не только отказаться от движения на Германию, но даже отступить.

У немцев оказалось «таранное» преимущество на главных направлениях, но этот «таран» разбился о стойкость русских солдат. Со стороны же русского командования была продемонстрирована как минимум… дурость.

Но дурость ли?

Техническая оснащённость русской армии по сравнению с англо-французской была «аховой». Тем не менее именно российский генералитет активно использовал радиосвязь, и русские радиосводки регулярно перехватывались немцами. Собственно, выходило так, что радисты русской армии обеспечивали германский Генштаб разведывательными данными более исправно, чем весь аппарат разведки полковника Николаи…

Куда там всяким мифическим суперагентам типа Мата Хари! Радио не помогло наладить качественное управление русскими войсками, зато немцы всегда из первых рук отлично знали обстановку, расположение русских частей и их предполагаемые действия.

Возможно, кто-то скажет, что я преувеличиваю? Увы, нет! Об этом достоверно свидетельствует академическая «История Первой мировой войны 1914–1918 гг.».

После войны генерал Фалькенгайн признавал, что перехваченные немцами радиограммы позволяли следить за перемещениями противника зачастую изо дня в день с самого начала войны на Востоке до середины 1915 года, то есть в самую горячую пору войны. Генерал писал: «Это главным образом и придавало войне здесь совсем иной характер и делало её для нас совершенно иной, гораздо более простой, чем на Западе»…

А генерал Гофман признавал и большее: «Такое легкомыслие очень облегчало нам ведение войны».

Ну ещё бы!

Собственно, и успех-то немцев против Самсонова был обеспечен прежде всего радиоперехватами.

Почему же выходило так? Не потому ли, что далеко не всем в России (а тем более вне России) нужна была быстрая, решительная победа России на русско-германском фронте? Ведь такая победа быстро закончила бы всю войну, преждевременно подведя итог военным сверхприбылям…

И надо это было наднациональным планировщикам Мировой Бойни для одних, но Мировой «золотой» Алхимии для других?

Генерал М. Д. Бонч-Бруевич был отличным штабником, а политический момент улавливал слабо. И поэтому он считал, что «стратегические планы оказались невыполненными»…

Однажды французского политического деятеля Вильсона – компаньона Клемансо по тёмным железнодорожным аферам конца прошлого века – подрядчик спросил: какой, мол, суммой за устройство выгодного заказа эти два политикана удовлетворятся?

Вильсон подошёл к окну, подышал на стекло, написал на затуманившейся его поверхности цифру, а потом стёр.

Таким же образом писались и «протоколы» совещаний Золотого Интернационала. Решения таяли в воздухе, результат же их был вполне материальным и весомым – на вес золота.

ВОЗМОЖНО, кто-то заявит: «Домыслы всё это!»… Да, есть у врагов прояснения исторической правды такое любимое словечко. Но сказанное об обдуманной преступности выбранных стратегических направлений для русского наступления не домысел. Ещё в 1913 году во время совещания русских и французских геншабистов генерал Жоффр убеждал русских в опасности вторжения в Восточную Пруссию: «Это самое невыгодное для нас направление…». А потом несколько раз повторил: «C’est un guet-apens («Это – ловушка)»…

Последнюю попытку воззвать к здравому смыслу французские военные круги сделали перед самой войной. 31 июля во Франции уже фактически шла мобилизация. Военный министр Мессими вызвал русского военного агента полковника Игнатьева, и прямо в кабинете у министра Алексей Алексеевич составил телеграмму в Петербург, где третьим пунктом стояло: «Наиболее желательным для французов направлением нашего удара продолжает являться Варшава – Позен».

Да и в России такой взгляд не был новым. Профессор Академии Генштаба Золотарёв разработал теорию оборонительного значения линии Буг-Нарев, писал о выгоде угрозы жизненному центру Германии – Силезскому промышленному району. И все эти стратегические теории опрокидывала практика стратегии, где расчёты строились на песке, но песке особого рода – золотóм.

И вот уж тут случайности исключались!

О полковнике-предателе (сейчас, правда, иногда уверяют, что не предателе, а невинной жертве «стечения обстоятельств») Мясоедове, разоблачённом в начале войны как немецкий агент, судимом военно-полевым судом и повешенном в Варшавской цитадели, написано немало.

В жандармскую бытность Мясоедова на пограничной станции Вержболово его нередко приглашал на императорские охоты сам кайзер. Шум вокруг Мясоедова впервые поднялся в печати за два года до войны (особенно постарался здесь Гучков), и тогда лучший друг прусских баронов ушёл в отставку, довольствуясь дивидендами со своих паёв в германских фирмах. Выручил его тогда военный министр Сухомлинов.

Он же с началом войны направил своего протеже к главнокомандующему армиями Северо-Западного фронта генералу Рузскому (фигуре тоже тёмной, загадочной).

Случайно или нет, но Рузский, вместо того чтобы вежливо отделаться от Мясоедова, направил его в «знакомые места» – в Вержболово, где бывший жандарм освещал для друга-кайзера нашу 10-ю армию. «Расколол» Мясоедова начальник штаба фронта генерал М. Д. Бонч-Бруевич, чего ему не простили ни Рузский, ни Сухомлинов, ни придворные круги, ни нынешние фальсификаторы истории.

Да, не знал Михаил Дмитриевич, что стратегия бывает всякая…

В том числе и вот такая… Российская частная промышленность саботировала военные заказы русской армии. Наш военный агент во Франции полковник Игнатьев регулярно выбивался из сил, пытаясь разместить у «Шнейдер-Крезо» очередной срочный заказ на орудийные патроны. Тормозил дело шеф русской артиллерии – великий князь Сергей Михайлович. Задержки спустя какое-то время устранялись, но странным образом: обязательно по понедельникам.

Тайну петербургских «понедельников» объяснили Игнатьеву знающие люди в… Париже: «По субботам Рагузо играет в карты во дворце Кшесинской».