Текст книги "Квант безумия"

Но вскоре он с чудовищным разочарованием должен был сказать себе, что все усилия тщетны. С тем же успехом он мог копать чайной ложечкой. Земля была сильно спрессована и едва поддавалась. К тому же обломки кирпича до крови сдирали кожу с пальцев. А всего-то удалось отвоевать несколько горстей.

Роман сполз вниз, сел на холодную землю.

Надо успокоиться и впасть в спасительное оцепенение. Это единственная возможность сохранить рассудок. И умереть относительно спокойно, не терзаясь острым чувством вины.

Последнее мучило его особенно сильно. Ведь он точно знает, что девятого мая случится чудовищный тер– акт. Знает фамилии и места работы участников. Но знает только он один! Вот в чем весь ужас. Знает, но не может сообщить об этом ни Дубинину, ни генералу Слепцову. И то, что он скоро умрет, – не самое страшное в этой ситуации. Самое страшное, что погибнут сотни людей, а он ничем не может им помочь. Он переоценил свои силы и не смог донести бесценную информацию до своих кураторов. И значит, долг свой не выполнил. И генерал Антонов на том свете будет иметь полное право презрительно отвернуться от него…

Роман долго сидел без движения. Сколько он так просидел, он уже не знал. Мысли все время бежали по кругу, терзая его немилосердно, и он в этой бесконечной борьбе с самим собой потерял счет времени.

В конце концов он повалился на бок и уснул, дойдя до предела нервного и физического изнеможения.

Проснувшись, он не мог определить, спал ли он минуту или несколько часов. Внутренний хронометр, в обычное время работающий с погрешностью в десять минут, здесь отказал начисто. Эта непроницаемая тьма действовала на психику убийственно. Все отмирало само собой, оставались только тошнотворный ужас и мрак.

Роман поморгал, убеждаясь, что глаза у него открыты. Хотя разницы не было никакой. Что закрыты глаза, что они открыты – все та же чернота. И звон в ушах.

Хотя звенеть стало как-то иначе. Не столько звенит, сколько журчит. Слуховые галлюцинации начались, что ли? Роман потряс головой, шлепнул себя ладонью по бедру. Шлепок прозвучал глуховато, но отчетливо. Значит, слух восстановился. Что же тогда журчит?

Под полом! – осенило Романа. Он лежал головой на полу, уронив во сне голову с руки, и поэтому слышал это едва уловимое журчание.

Он разгреб землю под собой, приложил ухо к каменному полу. И теперь уже явственно услыхал журчание воды. Под полом текла вода! Значит, где-то здесь должен находиться люк, идущий к этой воде.

Роман начал ползать на коленях, раскапывая землю то тут, то там. И недалеко от лестницы его пальцы нащупали не ровный бетон, а решетчатую плиту.

Он торопливо разбросал землю, освобождая плиту. Это был железный люк, и прямо под ним ровно журчала вода. Роман попробовал поднять решетку. Куда там, за столько лет она крепко приржавела к полу. Поддеть бы ее ломиком, да где его взять?

Он просунул пальцы поглубже в щели и потянул изо всех сил. Спина трещала от напряжения, пальцы не выдерживали, срывались…

Роман не видел ни самой решетки, ни того, что находилось под ней. Он ориентировался только на звук. Может, под решеткой тонкая водопроводная трубка, и незачем ему так надрываться? Только себя обманывать…

Но он все-таки, отдышавшись, снова взялся за решетку. И на этот раз она поддалась его бешеным усилиям. Он оттянул ее в сторону и сунул для разведки руку вниз. Пусто. Поводил чуть ниже краев люка. Вниз уходили гладкие стенки колодца, но ступеней или железных скоб в стенах не было.

Роман лег животом на край колодца и начал помаленьку опускать ноги вниз. И почти сразу почувствовал ногами дно. Если бы он провел рукой чуть ниже, он бы обнаружил, что колодец очень мелок. В дырки сапог уже хлынула ледяная вода. Похоже, под люком была не тонкая трубка, а что-то посерьезнее.

Не обращая внимания на воду, Роман присел на корточки, начал ощупывать руками стенки. Они были холодные и осклизлые. Сама подземная труба, по которой стекала вода, достигала примерно полуметра в диаметре. Роман понял наконец, куда он попал, убегая от охотников. Никакой это не дзот, а часть мелиоративной системы. Наверное, та обширная поляна, на которой остановился вездеход, была когда-то болотом, и его осушили много-много лет назад, возможно, еще при царе-батюшке. Потом систему забросили и, скорее всего, вообще о ней забыли. Но подземный дренаж сохранился, и по нему все еще стекала вода.

Теперь надо было решать, в какую сторону идти. Вниз, вверх? Если пойти вниз, то, скорее всего, труба выйдет к озеру и, возможно, оборвется где-то под водой. Сумеет он выплыть на поверхность? А если выход будет преграждать решетка?

Надо двигаться наверх, решил Роман. Возможно, где-то там есть либо такая же надземная будка, построенная для профилактического ухода за дренажем, либо колодец. Во всяком случае, какой-то выход на поверхность должен существовать.

Он встал на колени и на локти, ибо передвигаться можно было только таким первобытным способом, и пополз вперед. Он ничего не видел и не мог видеть, находясь метров на пять ниже уровня земли. Слышал только журчание воды и, увы, ощущал ее руками и ногами. Хорошо, что по дну тек только маленький ручей. А не то бы он насмерть закоченел. Ледяная вода бултыхалась в сапогах, текла под локтями и коленями. Сапоги, доверху налитые водой, мешали ползти, то и дело сползая с ног, но Роман не сбрасывал их и упорно волочил за собой, зная, что, если ему посчастливится выбраться наверх, они еще пригодятся.

Скоро он начал понимать, что из одной могилы попал в другую, холодную и мокрую. Он полз очень медленно, потому что труба местами была разрушена и ему приходилось разбирать склизкие, тяжелые завалы, прежде чем появлялась возможность двигаться дальше. Сил оставалось все меньше, а сколько еще ползти, он не представлял даже приблизительно. Может, там, куда он ползет, его ждет непроходимый тупик, и тогда он сдохнет в этой тесной трубе…

Понимая, что снова начинает поддаваться отчаянию, Роман попытался ползти быстрее. И снова уткнулся избитыми руками в завал. Пришлось опять, неловко двигаясь в узком пространстве, разбирать кусок за куском мокрый, осклизлый кирпич и отбрасывать его назад, пропихивая себе под руку и отгребая еще дальше ногами.

От этой тупой, мучительной возни в кромешной темноте хотелось завыть волком. Но Роман, сжимая до боли зубы, очистил кое-как проход от кирпичного лома и комьев осыпавшейся земли и пополз дальше.

Иногда он надолго останавливался, чувствуя, что сейчас ляжет в ручей и больше не сдвинется ни на шаг. Сил не было, надежды тоже. Им овладевала апатия. Он находился в этой проклятой трубе уже не один час, а все еще не нашел выхода наверх. Правда, прополз он едва ли больше пяти, ну, от силы, семи сотен метров. Но одолеть еще столько же он уже вряд ли сможет…

Он прополз бы мимо этого места, если бы в последний миг не почувствовал спиной какой-то холодок. Отупев от усталости и уже помышляя о том, чтобы размозжить себе висок углом кирпича, он вяло, просто по инерции, полз по трубе, ни на что не обращая внимания. Восприимчивость притупилась до того, что он вообще перестал на что-либо реагировать. И этот холодный поток, идущий сверху, он сначала не заметил. Только продвинувшись дальше, отметил какую-то странную разницу температур.

Пришлось пятиться по-рачьи назад.

Он едва не пропустил колодец, выходящий наверх. Он-то настроился на что-нибудь наткнуться и не проверял руками потолок. Поэтому не заметил, что в нем был спасительный проем.

Роман, не веря себе, поднялся на дрожащих ногах, с недоверием выпрямился во весь рост. Ощупал стены колодца. По одной стороне вверх шли небольшие, источенные ржавчиной скобы.

Роман посмотрел вверх. Та же темень, что и внизу. Может, там – тупик?

Он ухватился за скобу и осторожно начал подниматься. Если скобы не выдержат и обломятся, он может запросто себе что-нибудь сломать. Тогда лучше уж сразу шею, чтоб избавить себя от последних, самых тяжелых, мучений…

Нет, скобы держали нормально. Роман поднимался все выше, крайне осторожно проверяя рукой каждую скобу, прежде чем за нее взяться, а потом поставить на нее ногу. Его страшно угнетала неведомая темнота вверху, но он все так же медленно продолжал подъем.

И внезапно ощутил, что скобы нет, а вместо нее он держится за край колодца.

И куда он вылез, если вокруг все так же темно? В другой подземный склеп, запечатанный тоннами земли?

Он поднялся на одну скобу выше, пошарил рукой над колодцем. И наткнулся на что-то твердое. Вроде крыша. Над чем вот только?

Подняв голову над краем колодца, Роман почувствовал, как в лицо ему тянет чистым, до одури свежим воздухом. Он протянул руку туда, откуда шел воздух. И рука его вдруг легко протолкнулась наружу…

Роман лег грудью на край колодца, начал выталкивать землю вперед. Теперь он понял, в чем дело. Колодец был накрыт сверху крышкой, а крышка присыпана землей. Но присыпана она была не полностью, и сквозь изрядную щель под ней в колодец шел воздух извне.

Роман выбрался из колодца и протиснулся под крышку.

И оказался на траве. На самой настоящей траве. Стояла ночь, холодная, неприветливая ночь, небо было затянуто густыми облаками, дул холодный ветер – но счастливее Романа не было в этот миг человека на земле. Он лежал на спине, широко раскинув руки, и тихо смеялся.

Он не знал, где он и куда ему идти, он был одет хуже и беднее любого бродяги и не имел ни копейки денег, он изнемогал от холода, голода и усталости – но он знал, что спасен.

Спасен!

Минут через десять он все-таки поднялся. Крышка колодца, почти целиком засыпанная землей, торчала куцым козырьком из бока крутого холма.

Вокруг, судя по сильному ровному ветру, было открытое пространство, и задерживаться на нем Роману – даже ночью, даже в безлюдном месте – не стоило. Мало ли кто осматривает местность в бинокль, оснащенный прибором ночного видения? Островок-то, надо думать, отсюда недалеко. Вдруг Сом оставил на всякий случай наблюдателей?

Роман замаскировал, как мог, щель, выведшую его на свободу, и двинулся в обход холма. Он почти ничего не видел в темноте, различал лишь неясные тени деревьев. Но все-таки упорно уходил подальше от этого места.

Выскользнула на несколько секунд из-за тучи луна, и в ее тусклом свете Роман увидел лесной массив невдалеке. Не раздумывая, он направился туда. Сейчас его главный враг – открытое пространство. Только лес мог спрятать его от всех врагов.

В лесу было почти так же темно, как под землей. Но Роман неторопливо пробирался между стволами и помимо своей воли улыбался. Ничего, здесь мы почти дома. Надо только немного потерпеть…

5 мая, Ленинградская область, день

Роман медленно брел по лесу. Уже давно рассвело, и он ясно видел все вокруг.

Ночь он провел в основном бодрствуя. Было очень холодно, к тому же и вся его одежда промокла в дренажной трубе насквозь. Зайдя поглубже в лес, он разделся, накрепко выжал носки, штаны и майку без рукавов, затем, клацая зубами, натянул это сырое тряпье на себя, чтобы просушить его хотя бы собственным телом. Костра не разведешь – могут заметить, да и спичек нет. Пришлось согреваться физическими упражнениями – единственный способ не дать дуба в этом черном, холодном лесу.

Так и коротал время до утра: минут по сорок делал гимнастику, приседая и отжимаясь, и двадцать минут отдыхал, слегка подремывая, пока опять не начинал дрожать от холода.

Тогда снова поднимался и принимался, как сумасшедший, махать руками и ногами…

Когда стало достаточно светло, чтобы различать предметы на большом удалении, Роман вышел к опушке леса и попытался понять, где он находится.

Он полагал, что должен быть где-то неподалеку от полуострова. Ведь если труба шла под землей к поляне, то есть к бывшему болоту, то и выход должен был находиться в пределах этой поляны.

Но нет, не было ни поляны, ни полуострова. Вообще-то труба под землей не шла по прямой линии. Роман помнил, что она все время немного изгибалась в разные стороны. И в результате он оказался неизвестно где. Совершенно незнакомая местность. Какие-то холмы и разбросанный по холмам лес. Куда тут идти?

Сейчас ему нужно было вернуться к своему тайнику. В рюкзаке, оставленном под корнями дерева, есть все необходимое для восстановления сил, приведения в порядок своего внешнего вида и возвращения к людям. И, главное, там лежит мобильный телефон!

Но как до этого тайника добраться?

Прежде всего необходимо было понять, где находится аэродром. Уж от него-то Роман знал, как выйти к тайнику. Он двинулся лесом вдоль опушки, надеясь таким образом рано или поздно обнаружить дорогу, ведущую к части. Он понимал, что этот поиск может затянуться на весь день, но у него не было другого выхода.

Но, похоже, сегодня ему везло. Не прошел он и километра, как услыхал где-то далеко позади себя вой знакомых турбин.

За ночь облака разошлись, и небо было довольно ясным. Наверное, полеты сегодня начались с самого утра. Какая радость!

Теперь он мог смело двигаться на рев авиационных двигателей. Где самолеты – там и аэродром.

Но чтобы выйти к аэродрому, Роману потребовался почти целый день. И весьма нелегкий день.

Во-первых, он страшно устал. Измученное тело испытывало только одно неудержимое желание – лечь и больше не подниматься. Он ничего не ел целые сутки. Воды, правда, напился вдосталь в трубе, но водой, сколько ее ни пей, сыт не будешь. От недосыпания и холода его трясло и шатало, как пьяного. Все резервы организма были истощены, и держался он только остатками силы воли. Да еще стремлением исполнить до конца свой долг: дойти и сообщить.

Во-вторых, он то и дело терял направление. Самолеты то начинали громко выть, идя на взлет, то вдруг вообще затихали. Или пролетали где-то высоко над головой, только путая направление. Опасаясь пойти по лесу не в ту сторону и напрасно потерять много сил, Роман вынужден был дожидаться, когда снова услышит рев самолетов, идущих на взлет, – это был единственный верный ориентир. Поэтому продвигался он очень медленно, большую часть времени проводя в ожидании.

В-третьих, он не мог выйти на открытое пространство. У него была возможность сделать путь к аэродрому много короче, оставив лес и двинувшись через поле. Но тогда он стал бы заметен издалека, что почти наверняка привело бы к появлению поблизости вездехода с группой вооруженных головорезов. Поэтому он вынужден был идти в обход по лесу, делая огромный крюк, увеличивший его путь во много раз.

Но, в конце концов, с большими предосторожностями, он добрался до того участка, где росла заветная сосна с вывернутыми корнями. Рухнув возле нее на колени, Роман дрожащими руками отбросил камни и достал свой рюкзак, слава богу, целехонький.

Путаясь в тугом узле, он развязал горловину, вытащил сухой паек и тут же начал его поедать, едва успевая прожевывать твердые куски галет.

Утолив первый острый голод, он не без труда заставил себя остановиться. Ему еще предстояло добраться до станции, а запас пищи был весьма ограничен. Поэтому он отложил остаток галет и консервов, отломил полплитки шоколада и медленно, с наслаждением впитывая каждый откушенный кусочек, вытащил из рюкзака мобильный телефон.

Странно было видеть этот изящный предмет в своих грязных, исцарапанных руках, которые последние сутки только и делали, что гребли землю да растаскивали завалы. Пальцы все еще сильно тряслись, и Роман, чтобы успокоиться, сел на землю, оперся спиной о ствол сосны, закрыл глаза и несколько минут просто равномерно дышал, ни о чем не думая.

Придя в норму, он глянул на мобильник спокойнее и, точно попадая пальцем в цифры, набрал номер мобильного телефона Филиппа. Дубинину он звонить пока не рисковал. И хотя Сом наверняка сообщил своему начальству о гибели капитана Морозова, все же еще не мешало какое-то время соблюдать меры безопасности.

– Я слушаю, – послышался мужской голос.

Роман узнал глуховатый баритон Филиппа.

– Слушай внимательно и запоминай… – сказал без всяких эмоций Роман.

– Вы?! – В голосе Филиппа прорвались радостные нотки, но он тут же взял себя в руки. – Да, я слушаю…

– Фамилия: Маслов. Он президент Фонда «Спасение». Маслов – бухгалтер организации. Далее: Дорохин, главный инженер ДОПС. Запомни: ДОПС. Надо выяснить, что это такое. У Дорохина хранится кислота. Террористическая акция намечена на девятое мая. Она будет осуществлена посредством выброса где-то под Москвой большого количества отравляющего газа. Где точно, установить не удалось. Все сообщи Дубинину. Только ему, и никому больше. Лучше не по телефону. Повторять не надо?

– Я все запомнил, – сказал Филипп. – Маслов – Фонд «Спасение», бухгалтер организации. Дорохин – главный инженер ДОПС, хранит кислоту. Акция девятого мая под Москвой. Сейчас все немедленно передам. Что еще?

– Послезавтра я буду в Москве. Подготовьте мне чистую квартиру.

– Понял вас, все сделаем.

– Тогда желаю удачи. Работайте.

Роман нажал кнопку отбоя, затем удалил номер Филиппа из памяти мобильника и отключил телефон.

Вот и все. Он свое дело сделал. Дальше начнут работать другие люди и, надо полагать, имея эту информацию, сумеют найти кислоту и предотвратить задуманную акцию. Ему, капитану Морозову, можно сушить весла. До девятого мая он еще посидит на конспиративной квартире, чтобы крысы, узнав, что он жив, не разбежались в разные стороны. А в остальном его миссия окончена.

Хотя… Есть один должок, который он просто обязан выплатить. Сом, капитан Быков, загнавший его, безоружного, под землю со своими псами – вот кто был его должник. Очень бы хотелось помериться с ним силами и умением воевать еще разок, только, конечно, на равных условиях.

Роман достал из рюкзака одежду, сбросил бывшее на нем рванье и облачился в джинсы и теплую прочную куртку – подарок Вероники. (Собственно, как и телефон, позволивший ему только что сообщить информацию, не терпящую отлагательств.) С особенным удовольствием он сменил носки и надел свои собственные, легкие кожаные ботинки, которые после ужасных кирзачей – честно, надо сказать, сослуживших и дослуживших свою службу – не чувствовались на ноге.

Затем он запихал камуфляжные штаны в голенище сапога, а сами сапоги схоронил под корнями сосны. Место проверенное, почему бы не воспользоваться им еще раз? Туда же он убрал и пластиковые упаковки от консервов, и целлофановые обертки от галет.

Затем достал из рюкзака карту и компас и наметил свой дальнейший маршрут. Ему предстояло выйти на станцию Садовая, расположенную почти посередине между Выборгом и Каменногорском. Это была самая близкая к нему железнодорожная станция, от которой он мог доехать на электричке до Выборга. До нее по прямой – тридцать три километра. Плюс обход небольшого озерца. Путь неблизкий, учитывая, что идти назад он уже не мог так бодро, как шел сюда.

Самолеты все еще поднимались с мощным ревом в небо. Часы на мобильнике показывали начало седьмого. Пора отправляться в дорогу. Неплохо бы до темноты пройти километров пять. А завтра, с утра, поспав на сосновых лапках в теплой куртке, с рюкзаком под головой, добежать легкими ногами часиков за шесть до Садовой – и перекладными катить дальше, до самой Москвы. Деньги на билет и пропитание есть, пользоваться транспортом он уже может вполне легально – кроме, конечно, воздушного, – так что теперь надо только спокойно дотопать до станции.

Роман вскинул на плечи почти ничего не весящий рюкзак и, сопровождаемый гулом самолетов, скрылся в лесной чаще.

5 мая, Москва, вечер

– Ну давай посмотрим, чего вы там нахимичили, – сказал Семен Игнатьевич, с кряхтением усаживаясь в кресло перед телевизором.

Олег Андреевич Маслов вставил в видеомагнитофон кассету, нажал кнопку воспроизведения записи и сел на соседнее кресло.

Они находились в огромной пустынной квартире Семена Игнатьевича. Старик, лет десять назад схоронив супругу, жил в этих хоромах один – за исключением приходящей домохозяйки Ангелины Андреевны. Дети давно предлагали ему поменять эту громадину на что-нибудь поменьше и поуютнее, но Семен Игнатьевич и слышать не хотел о переезде. Привык – вот главный его аргумент, с которым спорить было бесполезно.

Олег Андреевич, женатый на Людмиле, младшей дочери Семена Игнатьевича, сам был бы не прочь здесь поселиться. Не то чтобы его прельщал метраж – своих метров у него было в избытке. Но дом, в котором находилась квартира, – вот что вызывало его зависть. Это же не дом, а настоящий памятник историческим личностям. Какие люди здесь жили! Скалы. Весь мир знал их фамилии. В таком доме жить – уже чувствовать себя большо-ой фигурой. Но суровый тесть жить Олегу Андреевичу – как и кому бы то ни было другому – здесь не предлагал, а купить в этом доме квартиру Олег Андреевич из соображений конспирации не мог, поэтому свои заветные желания он предпочитал держать глубоко при себе.

Изображение на экране дергалось и мельтешило. Ничего нельзя было разобрать.

– Что за хреновина? – пробурчал Семен Игнатьевич.

– Ну, у террористов же нет монтажной студии, запись подпольная. Вот изображение сначала и нечеткое, – торопливо пояснил Олег Андреевич.

– А-а, верно, – кивнул Семен Игнатьевич, увидев теперь на экране вполне различимых людей. – Молодцы, сообразили…

– Сейчас главарь начнет говорить… – прошептал почему-то Олег Андреевич, хотя звук был включен достаточно громко.

На фоне развернутого зеленого знамени сидели за столом три человека. Лица их были открыты и хорошо различимы. Физиономии северокавказские, взгляды – колючие, беспощадные. Одеты они были в защитную форму, из отличительных знаков имели только зеленые ленты на рукавах.

Главарь, сидевший в центре, был молодой плечистый мужчина лет тридцати пяти. Покатый лоб, сильные челюсти, наголо бритая голова, черная бородка. Как есть, «злой чеченец». Он положил обе мускулистые ручищи на стол перед собой. На правой руке отчетливо виднелась татуировка: полумесяц и два скрещенных кинжала под ним. Камера как бы случайно приблизила изображение, отчего татуировка стала видна крупным планом, затем поспешно отъехала назад, слегка смазав картинку. Любой мог бы понять, что съемку производил оператор-любитель, не умеющий профессионально работать с видеокамерой.

– Хороший момент… – буркнул Семен Игнатьевич одобрительно.

– К вам обращается полевой командир Ибрагимбек, – с легким акцентом заговорил главарь. – Я заявляю, что силами нашей организации «Воины ислама» мы проведем террористический акт во время вашего жалкого праздника Дня Победы. Погибнут тысячи человек. Кто хочет жить, бегите из городов. Этот день – девятое мая – станет днем победы наших воинов и днем вашего позора и траура. Ваша ФСБ бессильна против нас. Мы зальем кровью всю Россию! Смерть русским собакам!

Потом он заговорил на чеченском языке.

– Что он лопочет? – спросил Семен Игнатьевич.

– Повторяет сказанное, – пояснил Олег Андреевич. – Как бы в подтверждение своей национальности и всего заявления в целом.

– Угу… – кивнул Семен Игнатьевич, глядя на экран.

Договорив, Ибрагимбек трижды прокричал вместе со своими абреками «Аллах акбар!». Глаза его сверкали, лицо было серьезное и оттого тем более страшное. Впечатление от увиденного оставалось жутковатое.

Изображение прыгнуло, потемнело и оборвалось. Некоторое время в комнате царило молчание. Семен Игнатьевич переваривал увиденное, а Олег Андреевич ждал приговора.

– Не маловато? – спросил, грузно поворачиваясь к Маслову, Семен Игнатьевич.

– В самый раз, – поспешно отозвался тот. – Долгие заявления рассеивают внимание. А тут – только основное, ничего лишнего. Должно вызвать панику, страх и ответную ненависть… Все это будет к тому же многократно прокручено на телеканалах, так что каждое сказанное слово все запомнят наизусть.

– Ну твоим психологам видней, – согласился Семен Игнатьевич. – Молодцы, хорошая работа.

– Завтра это появится на всех телеканалах России, а затем, без сомнения, и всего мира, – скромно сообщил Олег Андреевич.

– Пускай смотрят, – кивнул Семен Игнатьевич. – Чтоб потом не вякали, какие мы жестокие. Как покажем им после акции трупы этих бандитов, особенно главного, с татуировками – сразу засунут языки в ж… И только пускай потом нас в чем-нибудь упрекнут! Мы им сразу рты позатыкаем вот этим самым роликом…

Олег Андреевич поднялся, скромно помалкивая, перемотал пленку назад.

– Я заберу кассету? – спросил он тестя. – Или вы хотите потом еще раз посмотреть?

– Забирай, – махнул рукой Семен Игнатьевич. – Я все равно эту штуку включать не умею… Да и все, что надо, уже видел. Одобряю. Запускайте в дело.

Олег Андреевич кивнул, вытащил кассету.

– Налей-ка мне чайку, – попросил Семен Игнатьевич.

Олег Андреевич налил ему травяного отвара в большую фаянсовую кружку, сел бочком в кресло.

– Людмила как там? – звучно прихлебывая чай, спросил Семен Игнатьевич.

– Нормально. Звонила сегодня. Говорит, в Италии уже очень жарко, собирается лететь в Лондон, к детям. Вы же знаете, она на жаре задыхается…

– Пускай летит, куда хочет, только сюда пока не возвращается, – сказал Семен Игнатьевич. – Сам понимаешь, тут может всяко случиться. Там все ж поспокойней будет…

– Да– да, конечно, – закивал Олег Андреевич. – Ей пока лучше быть подальше…

Семен Игнатьевич замолчал, большими глотками пил чай и о чем-то усиленно раздумывал.

Молчал и Олег Андреевич, понимая, что старик хочет сказать ему что-то важное.

– А ты ничего, Олег… – заговорил наконец тесть, отставив пустую кружку. – Я раньше думал, что ты жидковат. А ты – молодец, умеешь работать крепко. И делу нашему служишь верно. Я буду рекомендовать тебя на должность Председателя Президиума Верховного Совета. Думаю, Петр Петрович твою кандидатуру поддержит.

«А Генеральным секретарем будет, конечно, Воронин, – подумал не без едкой обиды Олег Андреевич, хотя давно уже понял, что старики его к реальной власти не подпустят. – Или сам захотел перед смертью страной поруководить? Так ведь за пару лет, пока не повезут на лафете, таких дров наломаешь – тремя поколениями не разгребут…»

Но вслух он начал почтительно и горячо – но не перегибая, ибо Семен Игнатьевич терпеть не мог лизоблюдства, – благодарить тестя «за высокую честь».

Ничего, это еще не последнее слово. Скоро, дорогой тестюшка, вы узнаете, чего я стою на самом деле.