Текст книги "Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник)"

Сергей Минаев
Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens

Книга первая
Повесть о третьем сроке

Начало

Нам стоит бояться лишь того, что мы можем не услышать самих себя.

Ноабен Шиа

Чем чудовищнее солжёшь, тем скорее тебе поверят. Обычные люди скорее верят большой лжи, чем маленькой. Это соответствует их примитивной душе. Они знают, что в малом они и сами способны солгать, ну а уж очень сильно солгать они постесняются. Большая ложь просто не придёт им в голову. Вот почему масса не может себе представить, чтобы и другие были способны на слишком уж чудовищную ложь. И даже когда им разъяснят, что дело идёт о лжи чудовищных размеров, они все ещё будут продолжать сомневаться и склонны будут считать, что, вероятно, всё-таки здесь есть доля истины…

Адольф Гитлер

Информация – это данные, которые меняют нас.

Стаффорд Вир

Неужели были времена, когда не существовало ни тебя, ни меня, ни даже телевизора?

Медиаструктуры гораздо умнее людей, иначе как вы объясните тот факт, что аудитория все еще позволяет манипулировать собой и слепо верит во все глупости и надувательства, которые ей каждый день сообщают с экранов телевизора, на интернет-страницах и радиоволнах?

Медиа разумна. Просто примите это на веру. В очередной раз. Ведь так гораздо проще. Для всех.

Для всех?

Копирайтер

Мы помогли сами себе, занимаясь реальными вещами, а не иллюзиями.

Йозеф Геббельс

Ноябрь 2004 года, Москва

За три года четыре месяца до выборов Президента РФ

«…It’s a CNN international. People, countries, opinions. Our view on the most principle events in the world. You’ll see all of them – first…»

Я слышу бодрый голос телеведущего программы новостей на СNN. Чёртов таймер! Ведь ставил же! На самом деле электроника достала. Вероятно, стоит заставлять себя вставать с кровати, вырубать телевизор, а уж потом спокойно засыпать. И главное, телевидение вдребезги разносит мой сон только тогда, когда снится что-то реально хорошее. Так. А что мне снилось-то? Куда-то летел «Сингапурскими авиалиниями», азиатские стюардессы, рядом телочка, кажется русская. Или не «Сингапурскими»? Как же обидно!

Я лежу с закрытыми глазами и пытаюсь упорядочить обрывки сна, чтобы получить более-менее чёткую картину, но куда там! Что характерно, все гадости, кошмары и страшные сны я помню до мелочей, а хорошие грёзы пролетают, как мухи. До последней секунды ты находился в ярких декорациях, был участником какого-то действия и врубался в сценарий, и – бах! Будто ничего не было. Глаза открывать не хочется. Приснятся мне ещё луноликие азиатки или нет? Интересно, который час? Сколько до утра?

Стоп! Нет, не может быть! Я махом открываю глаза и утыкаюсь в мерцающий экран телевизора, на котором девушка в деловом костюме озвучивает биржевые котировки. Я медленно поворачиваю голову и вижу электронные цифры: 08.15. Утро уже наступило…

Если бы на потолке моей комнаты вдруг оказалась телекамера, глазам любопытных зрителей открылась бы следующая картина. В постели, на смятых простынях, наполовину укрытый одеялом, лежит человек. Тело его неестественно изогнуто, будто он вовсе и не спал, а упал с Останкинской башни, расплющился о землю, вроде кота из мультфильма «Том и Джерри», а потом кто-то взял его, как лист фанеры, и перенёс в кровать. Человек выжил благодаря сверхъестественным обстоятельствам. Как, он и сам не понял. Оттого и лежит сейчас, с всклокоченными волосами и тупым удивлением на лице. Лежит и подозрительно смотрит на мир широко раскрытыми красными глазами, ожидая то ли прихода врачей «скорой помощи», то ли появления чертей, которые потащат его прямо в ад для самоубийц, а на самом деле дилеров. Реально именно так это и выглядит.

Так вот, этот плоский чувак – я. Зовут меня Антон Дроздиков. Я не падал с Останкинской башни (хотя и был вчера в Останкино), я действительно похож на лист фанеры (такой же тупой по утрам) и я не жду никаких чертей или санитаров (хотя последние, весьма вероятно, мне скоро понадобятся), a ещё я пассивный педераст, и мне это нравится. Я просто лежу в своей постели в это ужасное, холодное, мерзкое и депрессивное московское утро. С добрым утром, страна! Хочешь ты этого или нет, но я проснулся.

Утро – самое отвратительное время суток. Я его ненавижу. Особенно зимой. Я не знаю, где старик Пушкин брал эти лучи солнца, освежающий морозец и пение зимних птах. Не исключено, что он уже с утра начинал бухать, а через бокал шампанского любое время суток очаровательно. Я встаю, подхожу к окну. «Вечор, ты помнишь? Вьюга злилась… А нынче погляди в окно». Поглядел. Вечор был всяко лучше. Точнее, никакой разницы. На улице темно, понурые люди чистят машины, ведут детей в детские сады и школы и спешат на работу. Никто этому утру не рад. По мне, так я бы вообще начинал рабочий день в России часов с двенадцати. Все равно утром никто ничего не соображает. Реальные дела начинаются в обед, потому что наши люди до этого времени не могут втянуться в рабочий ритм. Клерки – пока не налакаются трёх чашек кофе, рабочие – пока не ёбнут два стакана. А людям креативных специальностей я вообще бы законом ввёл начало работы в час дня. Какой прок от нас, когда мозги ещё окутаны сонной дымкой? Особенно зимой. А ведь нам надобно творить…

Я принимаю душ, неровно бреюсь, иду на кухню, достаю из холодильника сок и жадно пью прямо из пакета. Потом закуриваю и смотрю в окно. По улице быстрым шагом идёт парень в модном чёрном пальто и лакированных офисных ботинках. На ходу он разговаривает по мобильному и жестикулирует. Тоже мне, реалити-шоу «Офис» с сурдопереводом. Его жестикуляция становится все активнее, он рубит левой рукой воздух, видимо, кого-то распекая, ускоряет шаг, огибает припаркованную машину, поскальзывается и бахается навзничь. Да так, что мобильник отлетает метра на два. Bay! Хоть чей-то начальник наконец сел на жопу. Жаль, что не мой, но тем не менее настроение немного улучшилось.

Я наливаю кофе и иду в комнату. В отличие от меня, ведущий утреннего блока СNN бодр и свеж. Он активно балаболит с гостем программы – биржевым брокером. Телевизор демонстрирует их улыбающиеся рожи, вперемежку с графиками котировок, сценами из офисов и маленькими репортажами из жизни ударников капиталистического труда. Да, сотрудники офисов тоже улыбаются. У всех по-настоящему доброе утро. До отвращения.

Появляется реклама «Тайских авиалиний». Улыбчивые стюардессы, хорошие обеды на борту, довольные пассажиры первого класса, вытянувшиеся в удобных креслах. Так значит, вот что это за сон. Вот она – истинная сущность рекламы. Ты думаешь, что попал в волшебный сон с мулатками, тайками и морем выпивки, – а в конце всё оборачивается коммерческим наебаловом. Я переключаю канал и вижу муллу, читающего проповедь. Щёлкаю обратно на CNN, потому что боюсь исламских людей. В реальности пропаганда современных ценностей многое взяла из ислама. Бейся насмерть с врагами, и ты попадёшь на небо, в райские кущи, где прислуживать тебе будут сотни гурий. В сущности, утренние каналы дают схожий messаge. Иди, победи всех конкурентов, посыпь их земли солью, отбери у них работу, заставь голодать их детей – и тебе гарантировано место в раю. Да! В отличие от любых религий мы не говорим о рае в конце жизни! Два раза в год ты имеешь право попасть на небеса! Стань лучшим воином – и самолёт, наполненный гуриями-стюардессами, вознесёт тебя на небо, где приветливый архангел-стюард предложит тебе бесплатное шампанское (если ты, конечно, заслужил первый класс). Чем не рай? Это даже лучше, чем в Священных книгах. Зачем ждать всю жизнь, если можно получить быстрорастворимые небеса здесь и сейчас? Правда, всего на четыре недели в году, но в условиях нынешней мировой экономики это уже много, ты же понимаешь. Итак, зачем ждать всю жизнь? Рай right now!

Принимая во внимание всеобщую глобализацию, смешение культур, исторических наследий и религий, у кого-то реально получится поиметь все в одном флаконе. То есть в салоне. Пара-тройка арабских террористов на борту и – добро пожаловать на небо. Настоящее небо. При таком раскладе одни и вправду попадут к гуриям, а другие так и останутся с тайскими стюардессами. Но тут уж, как говорится, кто во что верил. Вот такие недобрые мысли лезут мне в голову при просмотре этой утренней бизнес-проповеди.

Я смотрю на ведущего. Мы как будто ровесники, хотя он точно старше, просто выглядит хорошо. Интересно, как подбирают людей на утренние эфиры? Может, такие спят днём? Или это просто специально клонированные «жаворонки»? Не понимаю, как можно связно излагать что-то по утрам? Надо будет спросить на работе, по каким принципам проводят кастинг для утренних блоков.

Я смотрю в зеркало на себя, потом на ведущего на экране. Мы очень разные, да что там, мы – полные антиподы и представляем разные сферы. Только особый прищур и огонёк в глазах делают нас похожими. Я знаю, этот огонёк – отличительная черта работников медиа. Он возникает то ли от софитов, то ли от того, что все информационщики знают больше, чем простые смертные. Интересно, замечают ли это другие? Или только я? Или, может, мне просто очень хотелось бы, чтобы этот огонёк был только в глазах коллег? Я не знаю.

Кстати о коллегах. Позвольте представиться: я работник Средств Массовой Информации (иезуитское название, вам не кажется?). Если выражаться профессиональным языком – я медийщик. Очень приятно. Понимаю, вам не совсем приятно или совсем неприятно. А мне как раз приятно оттого, что вам неприятно. Вот такая тавтология.

Если вы не поняли, я вам сейчас в двух словах объяснил суть СМИ. Или медиа. Создание информационного поля. То есть вроде бы я сказал ерунду, а получилась довольно интересная конструкция. Клево? Вот этим я и занимаюсь. Я копирайтер. Иными словами, я пишу то, что этот придурок по CNN вам озвучивает. Точнее, не он, а ему подобные. Ну, на самом деле среди тех, для кого я пишу, есть много хороших и умных людей (им-то я в основном и помогаю), но иногда приходится работать и для «говорящих голов». Профессия копирайтера – самая важная (это вам любой медийщик скажет, ну или почти любой). Потому что копирайтер рождает тексты. Посему мы – этакие демиурги СМИ. Ибо в начале было слово. А уж потом появился телевизор. Это из Священного писания, если помните.

Помните такое? Да? Вы опять попались. Потому что в Писании было только про «слово». Про телевизор я от себя добавил. А получилось так, будто в Писании эти строчки были рядом. Именно такое, аудиовизуальное ощущение, правда? Я же говорю, это медиа. Врубаетесь?

В общем, я – работник СМИ. Сам я никогда так не представляюсь. Среди моих коллег, конечно, есть люди, которые подходят к вам вплотную, жмут руку и говорят замогильным голосом: «Я работник СМИ». С таким трагичным пафосом, помните, как в этом фильме про войну, где герой остался один против дивизии немцев и вышел им навстречу со словами: «Я – русский солдат». Эти тоже говорят подобными голосами. Откуда только трагизм – неясно. От чересчур больших зарплат? От сострадания простым смертным, коим недоступно большинство земных благ? Да ещё и визитку сунут, посмотрят в глаза, удостоверясь, что вы её прочли. Требуют уважения к себе, суки. А на ваши письма по электронной почте будут отвечать двумя словами. Как министерские бюрократы.

Ну, это не про меня. Я стараюсь быть ближе к людям. Так сказать, «строить свою работу не бюрократическими методами, а основываясь на живом человеческом контакте», как сказал доктор Геббельс. А он знал как общаться с людьми. Основная проблема нашего общества – отсутствие умения общаться с людьми. Нет её, живой человеческой связи. Не умеем.

Моя последняя мысль тут же находит подтверждение в реальности. Звонит мобильный, и вместо «Доброе утро» или дружелюбного «Антон!» я слышу вечно недовольный голос офисной секретарши Тани:

– Дроздиков, ты уже на работу едешь, я надеюсь?

– Доброе утро тем не менее, – отвечаю я, стараясь быть как можно вежливее.

– Не уверена. Тебе ещё долго ехать?

– Ну, всё зависит от пробок… Я ещё хотел заскочить… Дай прикинуть. Я буду через…

Но договорить она не даёт.

– Ты будешь через полчаса в кабинете Гордеева. Он звонил час назад, сказал, вызывает тебя срочно.

– Но я через полчаса…

– Это твои проблемы. Все, у меня вторая линия.

– Скотина хамская! – бросаю я в трубку после того как абонент отключился.

Похоже, начался пожар. Я быстро-быстро, перебежкой ниндзя, мечусь по квартире, напяливаю костюм, на ходу проверяю кошелёк и пропуск и ломлюсь вниз, к машине. Какая же муха Гордеева укусила? Вроде бы дела уже закончились, Новый год днями. Или я что-то пропустил?

Отъехав от подъезда, выруливаю за угол дома и чуть не втыкаюсь в мусоровоз. Отчаянно давлю на сигнал, потом опускаю стекло, высовываю голову и кричу:

– Убери машину! Ты всю дорогу занял, придурок!

Ноль эмоций. Я вылезаю, подхожу к мусоровозу и рывком открываю водительскую дверцу:

– Ты чего, не слышишь, урод?! Я на работу опаздываю из-за твоей помойки!

– Антох, ты чё, с похмелья, что ли? – из кабины на меня смотрит добродушная физиономия Васи из второго подъезда. – Чего орёшь-то, я сам проехать не могу.

Я смотрю вперёд и замечаю раскоряченную поперёк дороги «девятку», из-за которой не может проехать Васькин мусоровоз.

– А кто это так машину бросил? – интересуюсь я.

– Да телка какая-то. Бабки у подъезда сказали, у неё в квартире сигнализация сработала, менты приехали, вот она и ломанулась.

– Ясно… и давно?

– С полчаса. Да сейчас выйдет, погоди.

Сзади начали сигналить.

– Хули ты дудишь, баран? Не видишь, мы сами проехать не можем! – злобно огрызаюсь я в сторону невидимого барана.

– Залезай в кабину, – кивает Васька. – Посидим, покурим.

– Я лучше на воздухе, – пытаюсь я отговориться от сомнительного удовольствия посидеть в кабине мусоровоза.

– Да ладно, брось. В «Мерседесах» да БМВ каждый дурак в салоне был, а в мусоровозе когда ещё посидишь? – смеётся Васька.

Я смотрю по сторонам, нет ли поблизости знакомых. Обхожу машину и залезаю в кабину:

– Высоко у тебя здесь.

– Круче, чем в джипе.

– Ну да. Интересно, когда эта сука тупая выйдет, как думаешь?

– Да скоро, Антох, ты опаздываешь куда?

– У меня совещание уже идёт, а я тут из-за неё ерундой занимаюсь. – Я достаю пачку сигарет, вытаскиваю одну, случайно ломаю от нервозности и беру другую. – Вот падла! Сигнализация у неё сработала.

– Ты все там же? – Васька даёт прикурить. – На телевидении?

– Спасибо. Ага. Там же.

– Ну и как? Тебя повысили, ты говорил? Когда уже будешь всем теликом рулить?

– Угу, – киваю я, вспоминая, когда мы с Васькой последний раз виделись и чего я ему говорил. – Пока отвечаю за информационные программы на Первом и Втором каналах. Там посмотрим.

– Слушай, я чего спросить-то хотел… – плюёт Васька через открытое окно.

– Ну?

– Чего, правда, что Ходорковского перевели на урановые рудники? Типа, там уровень радиации превышает норму в сто раз.

– А ты где слышал?

– Вчера Светка моя новости по Восьмому каналу смотрела.

– Вот пиздоболы! – Я выпускаю дым и отворачиваюсь к окну, раздумывая, что бы соврать. – Это всё враньё. Я тебе по секрету скажу, он вообще в Майами живёт.

– Это как? – Васька смотрит на меня широко раскрытыми глазами. – По телику же сказали…

– Да там скажут. Все хуйня. Ну, за неуплату налогов его пожурили, конечно, акций чуть-чуть отобрали и попросили до следующих выборов не показываться и не подогревать скандалы. А это народ пугают всякие гады.

– Во пиздец, – Васька выкидывает окурок в окно и от нахлынувших эмоций лупит меня по коленке. – Не, ну ты смотри, чего творят, а?

– Фс-с-с, Вась, ты аккуратнее, а? – тру я коленку. – Больно же.

– Ой, прости, я не нарочно. Слушай, ну я всё равно не верю. Неужели правда в Майами?

– Точно тебе говорю. У меня парень знакомый в ЮКОСЕ работает. Пресс-секретарём.

В это время из подъезда выбегает девица в коротком полушубке, высоких сапогах и тёмных очках. Девица садится в «девятку» и заводит мотор.

– Девушка, а поаккуратнее нельзя машину парковать? – кричу я ей, но она не реагирует. Видимо, шум двигателя заглушил мой вопрос.

– Вот сука тупая, – говорю я довольно громко, так как она всё равно не слышит.

«Девятка» сдаёт задом, водительское окно опускается, и оттуда высовывается голова девушки:

– Сам ты урод тупой, – отвечает она и резко трогается.

– Ха-ха-ха-а! – ржёт Васька. – Во даёт, а? Нормально она тебя, а?

– Ничего смешного, – говорю я и вылезаю из мусоровоза.

– Антох, ты чего, обиделся, а? – Васька вылезает вслед за мной. – Ну ладно, прости, а?

– Нормально все. – Я сажусь в свою машину.

– Антох, скажи по-честному, – Васька подходит к моей дверце и опирается на стойку машины, – а по телику вообще правду говорят или все пиздёж?

– Вообще говорят. Иногда, – сухо замечаю я.

– А как узнать, что правда, а что враньё? – Василий делает настороженное лицо.

– Вслушиваться нужно внимательнее. Всё, Вась, поехали, а то я совсем опоздаю.

– Ну ладно, спасибо. Хотя я всё равно ничего не понял. Покеда, – Васька махнул мне рукой и понуро поплёлся к своему мусоровозу.

– В этом и есть наша работа, – шепчу я, – чтобы ты ничего не понял.

Я веду машину как угорелый. Пересекаю две сплошных, пару раз проскакиваю на красный, «подрезаю» «Газель» и несусь дальше, получая в спину истеричные гудки. У метро «Белорусская» я «подрезаю» «Москвич», и водитель орёт:

– А правила ты учить не пробовал, козёл?

– А телевизор в окно ты выбрасывать не пробовал, придурок?

Такого поворота он не ожидал. Удивлённо пялится на меня и говорит:

– А при чём тут телевизор?

– А при том! Я на телевидении работаю. Если ты на работу опоздаешь, это говно вопрос. А если я – вечером полстраны без новых программ окажутся.

– Во как… – мычит мужик.

Вот он – тот редкий момент, когда твоя работа вызывает отклик в сердцах зрителей. Работа на телевидении – то немногое, что способно вызвать уважение у окружающих. Практически в любых ситуациях меня это выручает. Нет такого человека, который остался бы равнодушным, узнав, что беседует с телевизионщиком. Телевидение передаёт свою магию всем, кто прямо или косвенно с ним связан: от ведущего до мастера по починке телевизоров. Благодаря этой теме можно развести любого, кроме, пожалуй, работника ГИБДД. У тех своё ежедневное реалити-шоу «Алчность», перед которым меркнет очарование любой телепередачи.

– Вот так… – отвечаю я.

Какое-то время мы едем рядом, и водила «Москвича», пользуясь случаем, удовлетворяет любопытство:

– Слушай, мужик. А я тебя где-то видел. Точно! Лицо мне твоё знакомо. Ты, случаем, не в «Аншлаге» работаешь?

– Ну, бываю там иногда, – уклончиво отвечаю я.

– А скажи, нельзя там Коклюшкина почаще ставить? Или эту бабу, как её… Елену Воробей? Она нормально так хохмит.

– Мы как раз расширяем программное время «Аншлага», – натянуто улыбаюсь я, – их как раз больше будем показывать. Вы извините, я тороплюсь.

– Понимаю, – мужик поднимает стекло. Я ускоряюсь и слышу, как он приветственно гудит мне вслед.

Вот люди, а? Если бы сказал, что на «Культуре» работаю или в новостях, такого внимания не получил бы. А «Аншлаг» – это наше всё. Реально, вместо того чтобы ломать голову над сетками вещания, нужно запустить по трём федеральным Петросяна в нон-стопе, а в перерывах давать рекламу и новости села. И вся аудитория навеки наша. Я останавливаюсь на светофоре и вижу, как ко мне снова подъезжает мужик и опускает стекло: «Да как же ты заебал», – думаю я.

– Это… мужик… я чё хотел тебе сказать, – лицо его снова стало агрессивным.

– Да поставим мы сегодня твою Воробей, поставим, не волнуйся!

– Не, обожди, я не про то. Я чё хотел сказать-то. Вы заебали со своей рекламой, понял? В натуре, смотреть невозможно. Одни «памперсы» да «тампаксы». Вы чё, думаете, мы нанялись вашу рекламу смотреть?

Тут я уже не выдерживаю.

– Слушай ты, урод! Благодаря «тампаксам» твоя жена «Санта-Барбару» смотрит, а ты, урод, «спартачьё» в Евролиге под пиво хаваешь, понял?

– Не, я не понял…

– А ты пойми, кретин. Пораскинь мозгами, если не пропил. Ты думаешь, это ты со своими тупыми друганами оплачиваешь эфирное время? Да ты за всю свою никчёмную жизнь на десять минут трансляции не наработал, скотина! А туда же. Реклама ему не нравится.

– Слышь, ты чё, а? Ты чё гонишь-то? – опешил мужик.

– Через плечо. А «Аншлаг» твой в воскресенье снимают с эфира к ебеням, понял, нет? Всё! Пиздец вам, колхозники. Теперь федеральные каналы будут показывать только рекламу, новости и балет. А всё остальное – за бабки. Так что будешь приглашать свою любимую Воробей к себе домой, если денег хватит. Поюморит у тебя на кухне. Вы с женой и друзьями поржете. Можешь ещё стриптиз у неё заказать. Или водкой угостить. До свиданья, любитель юмора и сатиры!

Загорается зелёный, и я уношусь вперёд. Мужик остаётся стоять, переваривая информацию. Ему в спину тут же начинают сигналить остальные участники движения. Я вижу в зеркало заднего вида, как он вертит башкой по сторонам, пытаясь врубить передачу. Вид у него такой, будто его телевизором по голове треснули. Такая вот сатира.

Всю оставшуюся дорогу я размышляю над тремя вопросами: что сегодня скажет жене водила «Москвича», кого из тёлок удастся вытащить на дачу к Саше под Новый год, и зачем я срочно понадобился Гордееву?

С водителем, в общем, всё ясно – у него траур начался. С женой его и подавно. Остались тёлки и Гордеев. Вроде бы Гордееву я ничего не должен. Предновогодние тезисы подготовил, экономическую ситуацию набросал. Чего ж с тёлками-то делать? Светка не поедет, Ольге можно позвонить, Людка с подругами в Египте (или врёт, что с подругами, а сама с чуваком). Лариса? Надо у Сашки спросить, он её знает лучше. Тамара. С Тамарой можно попробовать. Тамара. Тома. Тома, Тома… Вспомнил. «Тема дня» – выступление Павловского на Первом. Я же тезисы по внешней политике сегодня сдаю. Он вроде говорил до обеда. Чего ему с утра-то припёрло?

Я думаю, о чём буду врать и за какое время успею набросать «внешнюю политику». Включаю радио, бегаю по ФМ-диапазону в поисках хорошей музыки, но по всем станциям отвратительные утренние шоу. Перед подъездом к офису ведущая одного из них, хохоча, озвучивает тему:

– О новогодних подарках. «Что бы вы первым делом сказали своему начальнику, если бы он сообщил вам в преддверии Нового года, что вы уволены?» – прислала нам такой вопрос Екатерина из Перми. – Хороший вопрос, правда Петя?

– Да, неплохой такой подарочек, – отвечает соведущий.

– Как вам такой вопрос, дорогие слушатели? Ответы на него вы можете присылать на наш пейджер, электронную почту или с помощью эсэмэс на короткий номер…

В этот момент я подъезжаю к офису. Выключив радио, ещё несколько минут размышляю над этим идиотским вопросом для радиослушателей, затем над тем, что можно было бы ответить, передёргиваю плечами, трижды плюю через левое плечо и выхожу из машины.

Поднявшись на свой этаж, сразу бегу в приёмную Гордеева. Увидев меня, Таня шипит из-за ресепшн:

– Спрашивал два раза. Ты опоздал на десять минут.

Она поднимает трубку и сообщает:

– Фёдор Иванович, Дроздиков приехал. Всё, поняла. Заходи.

В кабинете, кроме самого Гордеева, сидит дама из аналитического отдела и Вовка из «мониторинга». Я широко улыбаюсь, стараясь не выдать нервозности, и громко здороваюсь.

– Скажи, Антон, ты вчера вечером не смотрел Восьмой канал? – вместо приветствия обращается ко мне Гордеев.

– Знаете, я вчера вечером решил пораньше лечь спать.

– Жаль. А давай я тебе запись включу! Помнишь, как на советском телевидении было? По многочисленным просьбам телезрителей мы повторяем художественный фильм… Помнишь?

– Припоминаю. А что было по Восьмому? Они отреагировали на речь, которую я написал позавчера для Игнатова?

– Отреагировали, Антон, ещё как отреагировали. – Гордеев взял со стола пульт и включил телевизор.

На экране был один из депутатов «Единой России», который говорил о задачах, стоящих перед государством по отношению к армии. Он говорил минут пять, а я сидел и лихорадочно соображал, в чём тут мой косяк. Вроде бы эту речь готовил не я. Я уже почти полностью отвлёкся на собственные мысли, как депутат следующим абзацем вернул меня в реалии:

– Наша так называемая оппозиция может говорить об антитеррористических операциях всё, что ей хочется. Со всем своим интеллектуальным багажом и навыками пропаганды они вряд ли смогли бы противостоять терроризму, – вещал депутат. – А сейчас их выступления и статьи настолько хороши и злободневны, потому что сами они в безопасности. Вряд ли у них была бы возможность критиковать политику государства в Чечне, если бы наши контртеррористические подразделения стояли в стороне и позволяли бандитам вести свою преступную деятельность по всей России. Один солдат Российской армии делает больше для России, чем вся оппозиция вместе взятая со всеми своими пустыми лозунгами! Со всей своей болтовнёй, которая возможна только потому, что тот самый российский солдат закрывает её своей грудью от международных террористов.

– Это твой текст, Антон? – Гордеев нажал на паузу.

– Да, мой, Фёдор Иванович, – кивнул я.

– То есть ты сам писал, пытался передать задачи и цели правительства, понимал, какую реакцию это вызовет у аудитории и у наших противников, да?

– Да, конечно. Я же написал в подстрочнике, что данный акцент делается для того, чтобы аудитория понимала, кто стоит на страже интересов страны, а кто просто вредит ей, прикрываясь термином «оппозиция».

– Ага. А теперь послушай, как эта оппозиция среагировала.

Он перемотал плёнку до сюжета, в котором давала интервью Новодворская. Она зачитала тот самый фрагмент речи, отложила лист и начала говорить:

– Они дошли до такого бесстыдства, что даже уже не пытаются придумывать новые формы для своих ушатов с помоями, которые льют в народные уши. Я сейчас прочту текст, с которого практически слово в слово была списана эта речь. Послушайте:

«Наши нейтральные критики могут говорить всё что хотят. Со всеми их литературными и социальными навыками они, вероятно, не смогут завоевать одну советскую деревню. Эти всезнайки не особенно размышляют на тему того, о чём пишут, так как сами они не находятся в опасности, пока героическая немецкая армия защищает Европу, а значит, и их. Они не имели бы большого шанса писать военную критику, если бы немецкая армия стояла в стороне и позволяла Большевизму проходить торжественным маршем… Один немецкий солдат, борющийся на Востоке, делает больше, чем все они со всей их болтовнёй, которая возможна лишь потому, что тот самый немецкий солдат защищает их своим мечом».

Новодворская закончила читать, камера взяла её лицо крупным планом.

– Автор этого текста – коллега кремлёвских мастеров пропаганды. Широкой аудитории его имя хорошо известно. Это доктор Йозеф Геббельс. Фашист и военный преступник. Министр пропаганды Третьего рейха. Именно эти его речи лежали в основе преступлений против человечества. Именно его министерство оправдывало перед немецким народом концлагеря, зверства и массовые убийства. Хорошие выросли у него ученики. Становится понятно, что ждёт страну в следующем году, если нынешний заканчивается трансляцией речей Геббельса по федеральным каналам.

Гордеев выключил телевизор и уставился на меня:

– Может, объяснишь?

– Да, по-моему, и так всё понятно, Фёдор Иванович, – начинаю я речь в своё оправдание. – Это же за уши притянуто.

– А по-моему, непонятно.

– Иван Фёдорович, да что её слушать, она же сумасшедшая. Помешанная на «кровавой гэбне» и фашизме. Небось, сама на ночь Геббельса читает, вот ей призраки везде и мерещатся. Уцепилась за русского солдата, который закрывает грудью страну от террористов, и вспомнила Геббельса с «мечом». Все, кто связан с медиа, читали когда-то Геббельса. Может, у меня в момент написания и всплыла в сознании его формулировка. Знаете, иногда бывает, когда пишешь…

– А я вот Геббельса не читал, Антон.

– Ну… Фёдор Иванович, я тоже его… не особо… просто.

– Просто?! Вов, ну-ка прочти, что ты мне утром показывал.

Вова открывает папку и начинает читать:

«Именно это происходило с телекомпанией НТВ. Существовали огромные зарплаты, щедрые страховые полисы, неоправданно высокие затраты, обычно обратно пропорциональные положительным финансовым результатам. Некоторые говорят сегодня, что были „создателями нового российского телевидения“. Я хочу им ответить, что, скорее, они были его убийцами. Потому что вместо того чтобы развивать искусство общественного телевидения, они эксплуатировали его ради собственной выгоды. Безусловно, в телекомпании НТВ работали блестящие профессионалы (которые, я уверен, и останутся на канале), чья беда в том, что они были вынуждены находиться рядом с такими людьми, без чести и совести, но с огромными оффшорными счетами».

– Это откуда? – спрашивает Гордеев.

– Выступление, посвящённое смене руководства телеканала НТВ, в апреле 2001 года, и проблемам, стоящим перед современным телевидением в России. Текст готовил Дроздиков.

– Так. Мария Викторовна, что там получилось у вас?

Винокурова из отдела аналитики надевает очки и читает голосом архивного работника:

«Именно это прежде случалось в немецкой системе радиосвязи. Были огромные зарплаты, возмутительные счета расходов, щедрые страховые полисы, обычно обратно пропорциональные любым положительным достижениям. Есть некоторые сегодня, кто называет себя „отцами радио“. Можно ответить им, что они не были теми, кто развивал радио, а скорее теми, кто не извлёк из этого никакой пользы в трудные времена. Они только знали, как эксплуатировать радио для собственной выгоды. Конечно, были и хорошие люди, те, кто действительно создавал немецкое радио, но вынужден был стоять рядом с этими охотниками за приданым с их полными бумажниками и пустой совестью».

– Так. Вова, давай следующий кусок.

– Из этого же выступления, Фёдор Иванович:

«Это не означает, что государство хочет превратить телевидение в структуру, обслуживающую исключительно его собственные интересы. Напротив, государство против любых пристрастных позиций. У общества должна быть возможность выбора той или иной позиции и право получать информацию из различных, независимых источников. Мы выступаем за то, чтобы было музыкальное телевидение, развлекательное телевидение, юмористическое телевидение, культурные каналы, политические каналы. Единственная позиция государства в том, чтобы ставить морально-нравственные задачи перед техническими, обеспечивая свободные информационные потоки, представленные различными источниками».

– Мария Викторовна, есть аналогичный текст?

– Есть, практически идентичный: «Это не означает, что мы хотим превратить радио в бесхребетного служащего, приверженца нашим политическим интересам. Новая немецкая политика отклоняет любые пристрастные ограничения. Мы хотим комнату для развлечений, популярных искусств, игр, шуток и музыки. Но всё должно иметь отношение к нашему дню. Всё должно содержать тему нашей большой восстановительной работы или, по крайней мере, не стоять на её пути. Прежде всего необходимо ясно централизовать все радиодействия, помещать духовные задачи перед техническими, вводить принцип лидерства, обеспечивать ясное мировоззрение, и представлять это мировоззрение гибкими способами».