Текст книги "Господа офицеры"

– То-то и оно! Старший брат Веры Холодной… Э-хе-хе, любезный Сергей Михайлович! Я же говорил вам, положение деликатное. Николеньке шестнадцать лет, вы себя в шестнадцать вспомните! Сплошная, поручик, романтика и ветер в голове. Юнец, со свойственной его возрасту пылкостью, влюбился. Да, в королеву синематографа Веру Холодную. Ту самую, которая сейчас в гостиной графа изволит пребывать. Вы обратите на нее внимание, князь: чертовски хороша! Она его отвергла: член императорской фамилии как-никак, зачем актрисе такой рискованный роман? Да и молод он для нее! А этот дурачок надумал: мол, я рыцарственно спасу ее брата, и уж тогда… Для его лет такое поведение вполне объяснимо, но нам с того не легче. Откуда, спросите, мне известны его мотивы? Я же старый караульный пес, Сергей Михайлович, я на дворцовой службе все зубы съел. Мне ли не догадаться! О его влюбленности в актрису половина Царского Села знала, такое не скроешь. Да и проболтался Николенька парой слов своим ровесникам, что, дескать, попал в плен к супостату братец его любимой и как бы замечательно было его спасти. Ах, если бы эти оболтусы обмолвились мне об его словах! Но – увы! Видите, князь, тут у Николеньки и патриотизм, и влюбленность пылкая, и юношеский задор, и бог знает что еще перемешано. Каждый в юности уверен, что способен в одиночку горы своротить да мир перевернуть. С годами это проходит. Но… Представьте, какую кашу он с таким месивом в голове может заварить и в какое болото влипнуть!

– Да-а, ну и дела! – поручик покачал головой. – И вы, ваше высокопревосходительство, хотите, чтобы я…

– Не только я хочу! – воскликнул Фредерикс. – Речь идет о просьбе от лица всей императорской фамилии и лично государя. Вы, поручик, отбываете на турецкий фронт, в распоряжение генерала Юденича. Так вот, не могли бы вы аккуратно и деликатно прозондировать всех вольноопределяющихся и прапорщиков запаса? Особенно поступивших совсем недавно. Очевидно, Николенька не только изменил внешность, но и имеет несколько комплектов безукоризненных документов!..

– Но почему именно я? Я же не в сыскной полиции работаю!

– Агенты сыскной полиции им тоже занимаются! Естественно, им невдомек, кого ищут. Знают лишь словесный портрет и о главной примете: шрам от ожога на правом запястье. Но государь хочет, чтобы поисками молодого шалопая занялся еще и честный боевой офицер!

– Ведь в нашей армии есть немало честных офицеров, Владимир Борисович! И повыше меня чином…

– Но вы, князь, – один из самых честных! Кроме того, вы храбры и умны. Ваши подвиги в Восточной Пруссии говорят сами за себя. Вы с блеском выполнили два очень непростых задания. А что чин у вас невелик, так это пустое: иной поручик двух полковников стоит. И знайте, князь, если вы отыщете Николеньку, милость государя будет безграничной. Вот рекомендательное письмо к генералу Николаю Николаевичу Юденичу. Его, в случае необходимости, можете посвятить в детали своей деликатной миссии. Но лучше было бы избежать этого.

…Когда Голицын, пообещав Фредериксу сделать все возможное, чтобы отыскать беглеца, вернулся в гостиную графа Нащокина, поручика представили Вере Холодной. Она посмотрела на князя своими глубокими томными глазами и печально сказала:

– А вы чем-то похожи на моего несчастного брата!

– Надеюсь, с ним все будет хорошо, вы встретитесь с ним и даже познакомите нас, – вежливо ответил Сергей.

– Ах, как бы я этого хотела! Я слышала, вы отправляетесь на турецкий фронт?

– Да, сударыня. Послезавтра.

Вера была права: чувствовалось в поручике Голицыне и штабс-капитане Левченко глубокое внутреннее сходство. Равно как и во многих других молодых русских офицерах. Ах, как вспоминалось им порой счастливое довоенное время! Они были молоды, хороши собой, веселы и беспечны. Чудили! Так чудили, что порой самим не верилось: неужели может человек такое – мало что выдумать, так еще и сотворить… Они были сумасбродами, озорничали буйно, талантливо и совсем не зло.

Молодости, энергии, внутреннего жара им на все хватало: на дружбу и любовь, на стихи и веселое хвастовство, на охоту и кутежи, на ссоры и примирения. Но настало суровое военное время, и эта блестящая молодежь отправилась на фронт, чтобы защищать Отечество.

В самом конце званого вечера, когда гости уже начали расходиться, актриса подошла к князю Голицыну и незаметно отвела его чуть в сторонку.

– У меня к вам просьба, князь. Мне необходимо встретиться с вами наедине…

Когда она сказала это, глаза ее странно изменились: стали по-настоящему огромными и влекущими. Поручику захотелось, что называется, утонуть в них. До чего же она была хороша: высокий чистый лоб; глаза яркие, миндалевидные; тонко очерченный прямой нос, алые полные губы… одета с не бросающейся в глаза роскошью.

«Какая женщина! – потрясенно подумал Сергей Голицын. – Ах, какая женщина!»

А невдалеке стоял и смотрел на эту сцену тот самый темноволосый мужчина с усиками, что увивался вокруг Веры Холодной весь вечер.

Нехороший был у него взгляд. Пристальный, напряженный, словно мужчина подслушивал разговор поручика и актрисы.

4

Полуденное солнце ярко сияло над красавицей Курой, отражаясь в ее воде мириадами слепящих бликов. Вытянувшись на двадцать верст вдоль обоих берегов реки, лежал Тифлис, один из самых красивых и своеобразных городов Российской империи.

Особенно хорош Авлабари – центральный район города. Историческая местность. Камни этой мостовой помнят древний Картли, великую государыню Тамару, царя Вахтанга.

На одной из улиц Авлабари за тенистым сквером стоял солидный двухэтажный особняк из красного кирпича. В нем располагалось тифлисское отделение Русско-Азиатского банка.

Минут через двадцать пополудни перед особняком остановилась извозчичья пролетка, из которой вышли двое: невысокий усатый молодой человек, по виду преуспевающий купчик, и пожилой мужчина, в котором сразу можно было опознать лакея. Пара двинулась к входу в банк, тихо, но возбужденно переговариваясь на ходу.

– Пойдешь ты! – молодой купчик сделал уверенный жест рукой, хоть уверенности в его голосе явно не хватало.

– Да как же я пойду? – еще более неуверенным тоном ответил пожилой. – Я ведь никогда прежде аккредитивов не снимал. Перепутаю что-нибудь…

– Ничего не перепутаешь! Там на предъявителя. Покажешь вот это. Не могу я идти, мне опасно. А без денег нам никак нельзя.

Слуга уныло кивнул, взял из рук усатого молодого человека бумаги и скрылся за входными дверями банка. Купчик остался на улице и стал нервно прохаживаться взад-вперед. Он то убыстрял шаги, то замедлял их, хмурил брови, покусывал нижнюю губу. Словом, вел себя несколько странновато для человека, который всего лишь послал слугу снять с аккредитива некоторую сумму. Словно опасался чего-то.

Неподалеку от входа в банк стоял на углу двух улиц немолодой городовой. Выглядел он просто потрясающе, именно таким, в представлении обывателя, и должен быть образцовый городовой: рослый, широкоплечий и пузатый, с роскошными бакенбардами, пышными седоватыми усами и подусниками. В лучах тифлисского солнца ярко блестели начищенная номерная бляха и пряжка ремня. А сапоги-то как сверкали! На боку городового висела шашка, не кавалерийская, конечно, а из тех, что в просторечии именуются «селедками». Что и говорить – внушающий уважение страж порядка!

Городовой нес службу не первый год, был бдительным. Поведение молодого человека, который так и метался туда-сюда около двери особняка, ему не понравилось. И выражение лица тоже: тревожное какое-то. А здесь не что-нибудь, а банк! Мало ли…

Городовой крякнул в усы и тяжелыми шагами подошел к беспокойному молодому человеку:

– Э-э… почтеннейший! Паспорт ваш покажите. Или еще какой документ.

Тут поведение купчика стало совсем подозрительным! Он сперва покраснел, точно вареный рак, затем побледнел и стал лихорадочно хлопать себя по карманам.

«Эге! – подумал блюститель порядка. – Что это он там нащупывает? Хорошо, ежели паспорт, а ну как револьвер?»

И тут случилось такое, что у городового глаза на лоб полезли, а подозрение, что перед ним мазурик, переросло в уверенность: у молодого человека отклеился правый ус! Такое случается, когда гримироваться толком не умеешь, да еще и вспотеешь от волнения.

Городовой железной хваткой взял купчика за локоть. Куда ж его тащить? В участок? Сдать околоточному, пусть разбирается? А может, сразу… Городовой глянул в сторону мрачноватой громады Метехского замка, где размещалось тифлисское жандармское управление и отдел контрразведки Кавказского фронта. Молодой человек дернулся, но куда ему было справиться с такой громадиной!

И в этот драматический момент из дверей банка вышел пожилой слуга. Лицо его лучилось: похоже, он удачно выполнил поручение своего хозяина и деньги с аккредитива снял. Но когда он увидел происходящее, в глазах его мелькнул ужас. Он стремительно бросился к городовому:

– Милейший! Отпустите моего хозяина, он ни в чем не провинился! – тон пожилого слуги был просительным и заискивающим.

Отпустить? Как бы не так! Сперва разберемся, что вы за птички!

– Это что за накладные усы?! – грозным басом пророкотал городовой. – Вы кто такие? Налетчики? Анархисты? А может, вовсе германские шпионы?!

Хоть вид у городового был угрожающим и его – настоящие! – усы топорщились, словно у рассерженного кота, но… Но опытный служака ясно чувствовал: никак не тянет эта пара на налетчиков! Да и на шпионов тоже. Что до анархистов и прочих революционных элементов, так их сейчас днем с огнем не сыщешь. Это десять лет тому назад в Тифлисе ужас что творилось: чуть не каждый день бомбы взрывали. Но за эту публику круто взялись, они попритихли, по щелям попрятались. Так что больше всего напоминала эта парочка обыкновенных мошенников.

Купчик, которого городовой продолжал крепко держать, ничего не ответил, только глазами сверкал. Пожилой оказался разговорчивее:

– Какие мы налетчики, ваше превосходительство? Хозяин это мой, у них спектакль любительский дома, загримировался вот, а в натуральный вид себя привести-то и забыл!

Городовой недоверчиво усмехнулся: м-да! Уж слишком такое объяснение белыми нитками шито, враньем отдает! Ишь ты, его аж в превосходительства произвели, прям как генерала. Сейчас я вам, господа мазурики, покажу «превосходительство»! Но тут он заметил, как пожилой слуга ловким незаметным жестом протягивает ему какую-то бумажку. Страж закона и порядка скосил глаза.

Ого! Бумажка оказалась сторублевой ассигнацией. Тут мысли городового побежали совсем по иному направлению…

Нет, нельзя сказать, что он был особо корыстолюбив и драл взятки с кого и за что угодно. Однако детишек кормить надо, не так ли? И сестра болеет, а доктора в Тифлисе дорогие. И старики родители… Меж тем сто рублей – денежки приличные, это его трехмесячное жалованье!

Опять же, будь эти субчики по-настоящему опасны, нипочем бы городовой денег не взял и их не отпустил. Но вот не чуял он настоящей-то опасности! Ни стрельбы в банке не было, ни взрывов… Не выскакивают из дверей ополоумевшие кассиры с воплем: «Караул! Ограбили!» Все тихо, спокойно и благолепно. Провернули эти двое какую-то хитренькую аферу? Так и бог бы с ними, пусть служащие банка пастью не щелкают. Вклады, кстати, застрахованы, а он даже и вкладчиком Русско-Азиатского банка не является, рылом не вышел-с! Ему что, больше всех надо? Вот и думай тут…

Ясное дело, думал он недолго. Волосатая кисть, удерживающая локоть молодого человека с приклеенными усами, разжалась. И сотенная мгновенно оказалась в ней.

Купчик, морщась, стал поправлять отклеившийся ус, и тут городовой заметил на тыльной стороне правого запястья молодого человека странный, точно от ожога, шрам в форме латинской буквы «W».

Городовому показалось, что где-то он о таком шраме слышал. Только вот где? От кого? В связи с чем? Но быстротой соображения страж порядка не отличался, был тугодумом. Пока он силился вспомнить обстоятельства, при которых услышал о таком вот шраме, пара непонятных личностей успела исчезнуть в аллеях скверика напротив здания банка.

Кстати, так ничего городовой и не вспомнил.

5

Небо над небольшим городком Эрджишем, расположенным на северном берегу озера Ван, заливала влажная апрельская синева. Ярко светило солнце, южный ветерок нес запах свежей озерной воды, расцветающего жасмина и еще чего-то радостного, неуловимо весеннего. Весело и ошалело кричали птицы: они тоже приветствовали расцвет весны, пели свои гимны торжествующей природе.

Но выражение лиц у двоих людей в генеральских кителях русской армии было отнюдь не веселое. По некоторым деталям поведения становилось очевидно: эти двое знают друг друга давно, хорошо и находятся в приятельских отношениях. Сейчас они негромко переговаривались между собой.

Одним из них был генерал-майор Николай Николаевич Юденич, командующий Кавказской армией. Юденичу пошел пятьдесят третий год, но генерал не утратил ни юношеской прямизны осанки, ни прицельной точности взгляда, ни быстроты ясного, острого ума. Верховный главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич заслуженно считал своего «двойного тезку» одним из лучших стратегов России и очень доверял Юденичу. Сейчас на плечах Юденича лежала вся ответственность за положение дел на русско-турецком фронте.

Собеседником Юденича был его подчиненный, генерал Петр Иванович Огановский, который командовал 4-м Кавказским корпусом. Он был несколько моложе Юденича и славился как блестящий тактик, мастер маневренной войны. Во всем облике Огановского ощущалась скрытая сила. Чем-то напоминал Петр Иванович туго сжатую стальную пружину, которая готова распрямиться и ударить.

Оба генерала с блеском окончили Академию Генштаба, правда, в разное время. «Фазаны», как называли генштабистов, считались элитой русского генералитета и всегда тепло относились друг к другу.

– Что-то давненько подарочек не прилетал, – нервно посмеиваясь, сказал Огановский. – С полчаса… Я уже привыкать начал, право слово!

– Перестаньте, а то накличете, – в сердцах отозвался Юденич. – Не томите душу, без того тягостно.

Вдруг откуда-то сверху раздался жуткий, ни на что не похожий визгливый вой, точно свора чертей из ада вырвалась. Двумя секундами позже в километре от генералов вспух куст грандиозного разрыва, грохнуло так, что ушам стало больно, задрожала, как при сейсмическом толчке, земля.

– Накликали! – мрачно усмехнулся Юденич. – Взял бы их наводчик на четверть градуса правее по горизонтали, и нет двух толковых русских генералов. Даже погон от нас не нашли бы.

– Вероятность слишком мала, – живо возразил Огановский. – Они же сажают в божий свет, как в копеечку. Слишком должно не повезти, чтобы прямиком под эту дуру угодить.

– Это до поры до времени они в божий свет сажают, – еще более мрачно сказал Юденич. – Что с потерями от обстрела: большие?

– А нет потерь. Пока нет, берегут нас святые угодники. Разве что полевую кухню прямым попаданием накрыло. Лошадь и ездовой прямиком на небо вознеслись. Н-но… Тут ведь что плохо, Николай Николаевич: боятся солдатики. Я их понимаю, мне – и то страшно. Ведь заглянешь в воронку, так оторопь берет: готовый пруд. Заливай воду и разводи карасей. Психологическое давление оказывают, сволочи, не считаясь, заметьте, с расходами. Представляю, сколько может стоить один выстрел. Но как только случится первое серьезное попадание с множеством жертв, расходы сразу же окупятся, вот ведь что! У каждого второго солдатика полны штаны будут от страха. Не считая каждого первого. И как я такое воинство в бой поведу? Бог мой, откуда у турок эта пакость взялась на нашу голову?!

– От немцев, откуда ж еще? Пакость, как вы изволили выразиться, изготовлена в Эссене, на заводах Круппа. Как она оказалась здесь? Очень просто, по настоятельному совету тех же самых немцев. Я вам даже скажу, чья это блестящая выдумка. Гольц-паша постарался, голову на отсечение даю.

– Гольц-паша? – переспросил Огановский и тут же догадался: – А-а! Это вы про фон дер Гольца, главу немецкой военной миссии при Генштабе турок?

– Про него, – кивнул Юденич. – Я с этой хитрой прусской сволочью лично знаком. В 1903 году отношения у нашего государя с кузеном Вилли были еще более-менее приличные. Проводились тогда под Вильно совместные с немцами маневры и штабная игра. Я в ту пору служил полковником оперативно-тактического отдела Генерального штаба. Вот там, на Виленских учениях, и познакомились. Фон дер Гольц тоже штабистом был. Русских он уже тогда терпеть не мог и даже не слишком это скрывал. Хитер, как целый выводок лисиц. Выученик самого фон Шлиффена. Кстати, Петр Иванович, как у вас с агентурной разведкой?

– Грех жаловаться, а почему вы спрашиваете, Николай Николаевич?

– Кто у Киамиля начштаба, знаете?

– Знаю. Некий полковник Вильгельм фон Гюзе. Правда, более мне ничего о нем не известно.

– Это жаль, что более ничего. Ладно, я пошлю запрос в наш Генштаб. Надо бы фигуру этого прохвоста прояснить. Сам Махмуд никогда звезд с неба не хватал, а вот этот немец может осложнить нам с вами жизнь. Подробных карт у противника, видимо, нет. А что, если появятся? Вы только представьте, что произойдет, если турки выяснят точную дислокацию наших войск и составят подробные карты. Это закончится весьма печально.

Огановский представил, и лицо его окончательно помрачнело. Было от чего.

Оба военачальника прекрасно понимали, что никакого противоядия против «Большой Берты» у них нет. У русских отсутствуют аналогичные орудия, способные накрыть страшную дальнобойную сверхгаубицу врага.

– М-да! – зябко передернул плечами Огановский. – А если они вдобавок ухитрятся подсадить сюда своего наблюдателя-корректировщика? Тогда нам совсем погано придется, Николай Николаевич. Могут ведь сорвать наше наступление. Вот что: эту дальнобойную мерзость нужно уничтожить!

– Хорошая мысль! – с иронией произнес Юденич. – Как?

– Аэропланы? – задумчиво спросил Огановский, и непонятно было, к кому он обращается: к собеседнику или к самому себе. – Правда, в условиях гористой местности использовать их тяжело, но, может, стоит попробовать?

– Стоит, – немедленно согласился Юденич. – Мне, кстати, еще вчера та же самая мысль в голову пришла, и я уже телеграфировал в ставку Верховного. Оттуда обещали прислать несколько «Фарманов». Но вот что меня смущает: не мог этот фон Гюзе не просчитать такой простой вариант наших ответных действий, ежели он не полный осел. Значит, у противника может иметься некое противоядие!

Разговор двух генералов прервал нарастающий свистящий вой падающего снаряда. На этот раз он брякнулся в прибрежные воды озера. Раздался утробный грохот, над озером встал могучий фонтан воды высотой с пятиэтажный дом.

– Ух ты! – воскликнул Огановский. – Это сколько же рыбы наглушило! Сейчас пошлю команду, пусть соберут. Солдатики полакомятся, рыбешка здесь вкусная…

6

На ширазском ковре лежала яркая, узкая полоса света, просочившаяся сквозь щель между тяжелыми шторами. Эта полоса приблизилась к вычурной кровати непривычной овальной формы. Ножки и спинки кровати были причудливо изогнуты. Полированное дерево спинок украшал сложный орнамент из переплетающихся спиралей, окружностей, эллипсов, причудливые арабески в стиле позднего барокко. Очень модерновая мебель, на такой кровати не всякий человек уснет.

Солнечный лучик дотянулся до лица спящей женщины, нежно тронул ее щеку, пощекотал шею. Вера Холодная вздохнула сладко и глубоко, потянулась под атласным белым покрывалом всем своим гибким молодым телом, открыла глаза. Актриса изящно, словно кошка, повернулась, бросила взгляд на настенные часы: начало двенадцатого.

«Рано еще! – подумала Вера Холодная. – Попытаться снова заснуть?»

Королева синематографа ни в коем случае не была лентяйкой и сибариткой, работала Вера Холодная до седьмого пота. Но и отдохнуть она умела! К тому же вставать с петухами в ее кругу считалось – как бы это сказать? – немодным. Принято было отходить ко сну далеко за полночь, ближе к рассвету. Ничего не попишешь – стиль жизни такой! Волей-неволей до полудня в кровати нежиться будешь.

Еще раз: работать Вера Холодная умела и любила, пользовалась громадной популярностью, а потому и зарабатывала немало, даже по столичным меркам. С такими доходами она могла позволить себе снимать роскошную семикомнатную квартиру на втором этаже одного из новых многоэтажных домов на Александровском проспекте. Квартира была оформлена и обставлена в едином стиле, который лучше всего назвать изысканным декадансом. Стиль этот, отличающийся утонченностью и барочной вычурностью, в котором оригинальность исполнения преобладает над содержанием, не совсем, пожалуй, соответствовал собственным вкусам Веры Холодной, она предпочла бы что-нибудь попроще, но… Назвался груздем – полезай в кузов! Что это за «роковая женщина, снедаемая страстями», без декаданса? Не поймут-с!

Спальня актрисы была выдержана в бело-золотых тонах. Казалось, что в этой просторной комнате нет ни одной прямой линии, даже углы стен были слегка округлены. Огромное зеркало отражало два туалетных столика, раскиданные по ковру в кажущемся беспорядке мягкие табуретки на гнутых ножках, полочки и этажерки, уставленные вазочками, флакончиками и какими-то красивыми безделушками вовсе непонятного назначения.

Живых цветов в спальне не было, для них, – а Вера Холодная получала букеты и корзины с цветами ежедневно и в немалом количестве, – другие комнаты есть. Зато было очень много изображений цветов, выполненных разными художниками, но в одинаковой манере. Той же самой – поздний декаданс, когда не сразу догадаешься, что это за цветок изображен и цветок ли это вообще.

Конечно, не только цветы были темой небольших картин, рисунков, набросков, эскизов, которые были во множестве развешаны по стенам комнаты. Вера вообще любила живопись и неплохо разбиралась в ней.

Она гордилась, что ей дарили свои работы такие признанные мастера, как Александр Бенуа и Мстислав Добужинский. Но более всего актриса любила небольшой этюд прерафаэлита Габриэля Росетти, женскую головку. Этот этюд висел над одним из ее туалетных столиков, и, хоть внешнего сходства с хозяйкой квартиры в женской головке не обнаруживалось, чем-то она неуловимо напоминала Веру. Гордым и загадочным взглядом, быть может?

Одно изображение вносило явный диссонанс в это художественное изобилие. Уже хотя бы потому, что это был фотопортрет, единственная фотография в комнате, ее актриса повесила над вторым туалетным столиком. Фотопортрет был выполнен в тоне сепия, с него смотрела сама Вера Холодная в одной из своих ролей. Актриса недаром любила этот портрет: фотографу удалось почти невозможное, он смог передать стремительное и текучее выражение ее прекрасного лица, поймать неуловимый момент перехода одного настроения в другое.

Поспать еще часок Вере так и не удалось – раздался осторожный стук, дверь открылась, и вошла горничная:

– К вам с визитом молодой мужчина, офицер. – Она протянула хозяйке серебряный подносик.

Актриса привстала, взяла с подносика визитную карточку: «Князь Сергей Михайлович Голицын, поручик Лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка».

– Ах да! Я же сама… На половину двенадцатого… Просите!

Нет ничего удивительного в том, что Вера Холодная собиралась принять Голицына в спальне, лежа в постели. Это тоже было принято в ее кругу, представляло еще одну черту того же куртуазного, богемно-декадентского стиля.

Сергей вошел, коротко поклонился:

– Я всецело к вашим услугам, сударыня!

– Присаживайтесь, князь, – сейчас, полулежа, одетая лишь в пеньюар и укрытая атласным покрывалом, Вера Холодная была редкостно очаровательна. – Я очень признательна вам за визит.

Голицын уселся на пуфик, стоящий рядом с овальной кроватью. Его ноздрей коснулся тонкий аромат женской кожи и французских духов «Пуазон».

«Бог мой, но до чего же она хороша! – подумал Сергей. – Зачем же я ей понадобился?»

Ответ он получил немедленно:

– Князь, меня очень волнует судьба моего несчастного брата. Мы всегда были так близки с Андреем! И вот он в плену, я ничего не знаю о нем… Может быть, он тяжело страдает… Я подумала: вы ведь будете там же… Возможно, встретите Андрея, поможете ему…

– Простите, где «там же»? – недоуменно поинтересовался поручик Голицын. – В плен я не собираюсь! И, окажите любезность, называйте меня просто Сергей, ведь мы же не на официальном приеме.

Недоразумение быстро разъяснилось: просто Вера Холодная была бесконечно далека от военного дела и фронтовых реалий. Она наивно полагала, что русско-турецкий фронт представляет собой нечто вроде большого светского салона, где все друг друга знают. Актриса была наслышана о поручике Голицыне, героический ореол, окружавший князя, навел женщину на мысль, что Голицын, может быть, поспособствует освобождению штабс-капитана Левченко… Правда, механизм этого «способствования» Вера Холодная себе совершенно не представляла. Ну, совершит блистательный поручик очередной геройский подвиг, долго ли ему, и ее любимый брат окажется на свободе! Да, да – это было трогательно похоже на то, как представлял себе предприятие по вызволению штабс-капитана Левченко из плена влюбленный в Веру великий князь Николай.

Сергей только усмехнулся мысленно такой детской наивности, но разубеждать актрису в своей способности хоть луну с неба достать ему вовсе не хотелось! Эта женщина кружила ему голову, глядя на нее, он пьянел, точно от бокала «Ирруа». Теперь он хорошо понимал молодого великого князя Николеньку: ради такой в преисподнюю полезешь дьявола за рога дергать.

Сергей Голицын кем-кем, а монахом и аскетом не был! Он любил женщин и пользовался взаимностью, потому что был молод, хорош собой, редкостно обаятелен, остроумен и весел. Да к тому же тот самый героический ореол! Еще бы Голицыну не пользоваться успехом у женщин! У поручика было множество романов, но надо сказать, что ни в одном из них не было и следов пошлости. Нет, это всегда становилось прекрасным дуэтом во славу радости жизни и любви. И вот сейчас поручик явственно чувствовал, как его медленно, но верно затягивает воронка нового любовного омута.

Сопротивляться? А с какой бы стати?!

– Ведь вы обещаете, Сергей?

– Я постараюсь, – честно ответил поручик. – Но я очень постараюсь! Я сделаю все, что смогу, для спасения вашего брата, сударыня, – добавил он, подумав, что в самом деле совершит все возможное и невозможное ради того, чтобы добиться благосклонности этой прекрасной женщины.

– Сергей! – томным голосом произнесла актриса. – Я попрошу вас еще о двух одолжениях…

– Рад служить вам! – наклонил голову князь.

– Во-первых, вы тоже называйте меня просто Верой. Договорились? Вот и замечательно! А во-вторых… – она некоторое время молчала, а затем, вздохнув, продолжила: – Ах, эта проклятая война, будь она неладна! У меня есть личный оператор, он снимал три последних моих фильма. Владислав Юрьевич Дергунцов, вы, Сергей, возможно, видели Владислава на том приеме у графа Нащокина. Такой, с усиками. Он еще не отходил от меня. Я очень ценю этого человека, Сергей! Нет, нет, не как э-э… близкого друга, а как изумительного профессионала. Посмотрите: вон, над столиком мой фотопортрет. Это его работа. Превосходно, не правда ли?

– О да! Но в жизни вы еще прекрасней, Вера! – пылко воскликнул Голицын.

Королева кино потупила глаза:

– В самом деле? – Вера Холодная не сомневалась в искренности восхищения князя, она себе цену знала. – Так вот, хорошего оператора нелегко найти, а такого, как Владислав, почти невозможно. И что же? Дергунцов мобилизован! Никак не удалось освободить его от этого… Будет фронтовым корреспондентом. Он меня просил… Словом, не могли бы вы поспособствовать, чтобы Владислав был направлен именно в Турцию. Он считает, что там безопасней всего…

«Это очень зря он так считает! – мысленно усмехнулся Голицын. – Хотя, конечно, веселые кабачки Тифлиса и Эрзерума – это не гиблые болота Восточной Пруссии! Странная позиция для мужчины: стремиться туда, где опасность меньше… Впрочем, что с него, штафирки, взять! Замолвлю словечко, никакого труда мне это не составит».

– Сделаю все, что в моих силах! – пообещал Голицын. – Не думаю, что добиться этого будет слишком сложно.

– Я бесконечно признательна! – ее губы дрогнули в улыбке, щеки окрасил слабый румянец. – Но, возвращаясь к моей главной просьбе… Сейчас я покажу вам фотографию моего несчастного брата!

С этими словами Вера Холодная, откинув покрывало, встала с кровати и, как была, в пеньюаре, босиком, подошла к бюро красного дерева и открыла один из ящичков.

Голицын с восхищением глядел на стройную фигурку актрисы и ее маленькие босые ножки. Вера Холодная обладала изумительно пропорциональным сложением и двигалась грациозно, как профессиональная танцовщица. Сердце поручика билось все сильнее, во рту пересохло. Да, Вера была неописуемо хороша и желанна.

– Вот он, мой братик Андрюша! – женщина протянула Сергею фотографию кабинетного формата. При взгляде на нее Вера не смогла сдержать слез.

– Тому, кто спасет моего несчастного брата… я бы все на свете… до конца дней!.. – тихо сказала она.

В ее широко открытых глазах Сергей Голицын явственно прочитал: «Спаси моего брата, и я буду твоей!»

…Уже садясь в пролетку, поручик Голицын четко осознал: он пылко влюбился в эту роковую женщину! Сергей с замиранием сердца вспомнил, как на прощание Вера обвила руками его шею и нежно прикоснулась губами к щеке:

– Я буду молиться за вас, Сергей…

Он достал трогательный подарок Веры: медальон с ее портретом и прядью волос, посмотрел на него восхищенным взглядом и покачал головой.

«Ну и влипли вы, князь! – мысленно сказал Голицын, обращаясь к самому себе. – Просьба Фредерикса, да что там Фредерикса, самого государя императора! Обещание, данное блистательной Вере… Не очень-то ясно, как их совместить! А самое главное: воевать-то когда, разрази меня гром?! Уж, наверное, генерал Юденич передо мной свои задачи поставит…»