Электронная библиотека » Станислав Кувалдин » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 9 октября 2017, 12:40


Автор книги: Станислав Кувалдин


Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Коллектив авторов
Она развалилась. Повседневная история СССР и России в 1985–1999 гг

© Коллектив авторов, текст, 2017

© Кашин О. В., вступительная статья, 2017

© Бузев Е.Ю., составление, 2017

© Горева Е. А., дизайн и оформление обложки, 2017

© Русский фонд содействия образованию и науке, 2017

От издательства

Сборник «Она развалилась» – не совсем обычный для научного издательства проект. Вместо строгих терминов читателя ждут экспрессивные выражения; вместо схем и таблиц – фотографии из личных архивов; вместо единой проблематики – калейдоскоп сюжетов и тем, волнующих героев книги – очевидцев стремительно уходящей в прошлое эпохи с середины 1980-х годов до начала XXI века.

Идею собрать под одним корешком публицистические статьи и интервью мемуарного характера Евгению Бузеву, создателю паблика «Она развалилась», помогли реализовать журналисты Дмитрий Окрест и Станислав Кувалдин. Подготовленные ими материалы были объединены в тематические блоки, посвященные экономике, политике, обществу, пространству бывшего СССР и культуре.

Данная книга поможет воссоздать жизнь и атмосферу конца XX века. Некоторые тексты непременно найдут живой отклик в сердцах тех, кто застал описываемые события. Однако сборник будет интересен и профессиональным исследователям, ведь книга представляет собой своеобразный исторический источник, в котором сохраняется манера изложения каждого, кто делится на следующих страницах своими воспоминаниями о недавнем прошлом.

Приятного чтения.

Чтобы не забывали

Автор идеи Евгений Бузев об истории создания книги «Она развалилась»

Паблик «Она развалилась», посвященный распаду СССР, существует на базе социальной сети «ВКонтакте» с 2014 года (vk.com/ussrchaosss). Это информационный агрегатор, позволяющий собрать на одном ресурсе фотографии, бессистемно разбросанные в сети, опубликовать забытые мемуары или познакомить подписчиков с неизвестными видеокадрами. Один из основателей проекта Евгений Бузев рассказывает о том, как родилась идея выйти за пределы социальной сети и написать эту книгу.


Историю паблика я рассказывал несколько раз, пришла пора рассказать историю этой книги. Я до сих пор удивляюсь той популярности, которую получил проект «Она развалилась». Удивлялся и тогда, когда мы впервые задумались о том, как выйти за пределы социальной сети, хотя в паблике на тот момент состояло в два раза меньше людей, чем на момент написания этих строк.

Варианты были разные: от магнитиков на холодильник до перевода сообщества в формат сайта. Но идея с книгой показалась наиболее глобальной и, что ли, материальной. Наконец, именно этот вариант позволил аккумулировать хотя бы часть накопленного материала, сделать его ценным не только в развлекательном, но и в историческом смысле.

Как писать? – задумались мы. Грандиозный объем работы не позволял и думать о том, чтобы заняться этим непосредственно администраторам сообщества, у многих из которых к тому же не было опыта журналистской или писательской деятельности. Нанять профессионального автора? Ведь существуют люди, которые специализируются на написании исторического научпопа и издают десятки книг на всевозможные темы. Но я работал в книгоиздании и хорошо знал, что это за люди. Не говоря даже об уровне большинства специалистов такого рода – они привыкли работать для аудитории совсем не нашей. Нас читают люди до тридцати (вот и повод для удивления, ведь получается, что девяностых они почти и не видели, не говоря уж о перестройке). А эти авторы обычно пишут для куда более взрослых людей.

При этом сегодня очевиден интерес к научно-популярной публицистике, регулярно появляются сайты и другие площадки такого рода. От этой мысли мы и оттолкнулись, когда решили привлечь к работе над книгой не профессиональных историков или писателей, а журналистов. Журналист – это профессиональный популяризатор.

И, как я считаю, не прогадали, потому что, когда работа была закончена, я посмотрел на рабочее оглавление и понял, что такую книгу я бы и сам приобрел с удовольствием.

Когда дело дошло уже до конкретного обсуждения творческих планов, мы видели два варианта: учебник по истории перестройки и девяностых годов или же бумажный аналог паблика с отрывочной информацией понемногу обо всем.

Но и первое, и даже второе уже было написано до нас. И мы решили сделать то, что не написано: книгу о забытых девяностых. Какие-то большие, но слишком очевидные темы мы сознательно оставили в стороне, чтобы рассказать о том, что обычно забывают. Например, о войне в Таджикистане у нас гораздо больше, чем о чеченских кампаниях. Политическим кризисом 1993 года мы пожертвовали, чтобы подробно рассказать о величайших в российской истории шахтерских стачках 1998 года. Так что эта книга, во-первых, о том, что забывают учебники.

Во-вторых, когда паблик «набрал вес», то к нам на огонек начали регулярно заглядывать участники тех событий, о которых мы писали. Участники боевых действий, политические активисты, обыватели, даже некоторые забытые уже медиаперсоны, вроде известного националистического деятеля девяностых Александра Баркашова.

Они рассказывали о том, как исторические события были для них повседневной реальностью, поправляли, спорили, а иногда просто ругались. И это второй важный элемент нашей книги – рассказы очевидцев, oral history. Немало страниц мы отвели интервью с людьми, которые или делали историю, или переживали ее день за днем.

При этом мы не оживляем историю, мы не про историю, а про память. Знаменитый французский историк Пьер Нора сформулировал концепцию «мест памяти» – ключевых точек, которые заставляют переживать людей «непрерывное настоящее». Сегодня России не хватает именно памяти, памяти как реакции на события нашего прошлого.

Надеюсь, что книга станет важным элементом очень хрупкой памяти о том не очень большом, но очень насыщенном периоде, о котором сейчас не хотят вспоминать. Память не предполагает идеализации или осуждения. Память – это, прежде всего, уроки и выводы, которые, кстати, могут и меняться. Но чтобы они были, нужно помнить.

Будем помнить вместе.

Евгений Бузев

Красно-коричневое колесо

Журналист Олег Кашин, автор книг «Горби-дрим» и «Развал. Действовавшие лица свидетельствуют», о важности свободного восприятия истории

Собрание сочинений Солженицына странно смотрится на полке. Меньшая его часть – это то, что сделало Солженицына Солженицыным. Первые три рассказа, два романа и тот самый «опыт художественного исследования». Ранние и поздние вещи. Ну да, для того и существуют собрания сочинений, чтобы мы прочитали, с чего всё начиналось и чем всё закончилось. Нельзя снимать сливки без молока: и «крохотки», и довольно дикие стихотворные пьесы – это то молоко, которое, очевидно, заслуживает читательского любопытства. Но это сколько еще томов? Два, пускай три. А всё остальное – «Красное колесо», которое, в общем, мешает. Неидеальное по исполнению, уплотняющееся от «узла» к «узлу» и срывающееся на хорошо заметную скоропись, оно могло бы иметь ценность, если бы о предреволюционной и революционной России больше никто не писал, а если и писал, то мы бы были лишены возможности прочитать. Сейчас, когда всё доступно, такое повествование едва ли имеет ценность, и это читательская досада – обнаруживать, что Солженицын большей частью состоит из «Красного колеса», которое не станешь читать взахлеб и которое не перевернет твоего представления о мире. Без «Архипелага ГУЛАГа» обойтись нельзя, без «Красного колеса» – можно.

И, видимо, стоило бы снабдить какое-нибудь новое его издание подробными примечаниями, но не о министрах и генералах, которые мелькают там, в «узлах», а о том контексте, в котором появлялись, по крайней мере, первые узлы – когда автор «Ивана Денисовича» оказался любимым героем шестидесятнической советской интеллигенции, воевавшей с призраком Сталина при помощи призрака Ленина и всерьез желавшей вернуться к, как тогда говорили, «ленинским нормам».

Это был системообразующий дефект всего поколения. Годы спустя мемуаристы списывали его на свою наивность и молодость. Но нет, это был сознательный выбор и сознательный конформистский компромисс, объединивший и молодежь, и ветеранов. Важно понимать, что Сталина развенчал Хрущев, а не Евтушенко и не Твардовский. Более того, есть очень большое подозрение, что, окажись посмертная судьба Сталина в руках не бронебойного номенклатурщика, а творческой интеллигенции, далеко не факт, что поэты и художники решились бы самостоятельно устроить свой «XX съезд»: кого-то остановила бы хранящаяся в серванте лауреатская медаль сталинской премии, кому-то повезло лично разговаривать с вождем, и тот разговор заставил бы его отнестись к собственному антисталинизму как к предательству, кто-то просто происходил из семьи, многим обязанной воле Сталина. И в итоге вышел бы такой компромисс, в результате которого сейчас на Украине сносили бы не только памятники Ленину, но и памятники Сталину – за прошлые шестьдесят лет их бы никто не тронул.

Я так уверенно рассуждаю об этом, потому что есть исторический факт – на самостоятельный отказ от Ленина советская интеллигенция не решилась. У кого-то папа был старым большевиком, кто-то сам в молодости «Ленина видел» и пронес свой восторг через всю жизнь. Фактор «старых большевиков» нельзя сбрасывать со счетов – к началу шестидесятых эти люди еще были вполне влиятельной группой. Тот же Эренбург, изобретатель слова «оттепель» в известном значении, знал Ленина еще по дореволюционной эмиграции и гордился данным ему Лениным прозвищем «Илья Лохматый» – что, он стал бы ниспровергать Ленина в шестидесятые? Об этом не принято говорить и думать, но советское шестидесятничество, несмотря на всю фронду, было принципиально лоялистским, и даже его антисталинизм – что это, как не следование решениям партийного съезда в духе демократического централизма?

У Солженицына, безусловно, была возможность стать настоящим шестидесятником и, когда с приходом Брежнева борьба с культом личности была сведена на нет, уйти за «Захаром-Калитой», который давал именно такую возможность, в солоухинский мир разрешенного консерватизма. Советские писатели Абрамов, Солженицын и Можаев приняли участие в конференции ВООПиК – да легко. По большому счету, это и было подвигом Солженицына – не санкционированный на высшем уровне «Иван Денисович», а личная война с Лениным, материальным свидетельством которой (не только ее, конечно) и стало «Красное колесо». Война, в которой на стороне Ленина были и власть, и интеллигенция, а против – да только один Солженицын и был, по крайней мере, тогда.

* * *

В 2013 году исполнилось двадцать лет ельцинскому указу № 1400 и расстрелу Белого дома. В студии телеканала «Дождь» снимали юбилейное ток-шоу. Я сидел на студийной лавочке и слушал, как мои добрые знакомые, товарищи по Болотной и по неприятию Путина вообще, – те, которые старше меня на двадцать и более лет, – начиная говорить, вдруг превращались в трансляторов самой циничной пропаганды из девяносто третьего года. Паттерн «Макашов-Баркашов» окажется настолько живучим, что во время украинских событий его возродят в неизменном виде применительно к «Правому сектору»: пропаганде удобно ставить знак равенства между всем протестным движением и фашистами на вторых или третьих ролях. Я сидел и слушал программу «Время» двадцатилетней давности, а потом понял, в чем дело. Это телеканал «Дождь», и на нем вообще-то так можно. Когда его инвестор Александр Винокуров куда-то выдвигался и участвовал в теледебатах, на экране «Дождя» был титр – «Конфликт интересов»: то есть имейте в виду, уважаемые зрители, перед вами не просто кандидат, но и человек, от которого зависит канал, и к его словам надо относиться особенно осторожно, потому что может так случиться, что зависящие от инвестора ведущие и журналисты не решатся его перебить или возразить ему.

Это очень правильный титр, и в ток-шоу о девяносто третьем годе я бы его давал ко всем формально беспристрастным комментаторам – историкам, политологам, деятелям искусства. Конфликт интересов – этот человек в девяносто третьем году работал на государственном телевидении. Конфликт интересов – этот милый профессор в девяносто третьем году был сотрудником Администрации Президента. Конфликт интересов – эта актриса в октябрьскую ночь девяносто третьего года, выступая по телевизору, звала в город танки.

Важно, очень важно ни на секунду не забывать, что наше представление о девяностых – не только о том октябре, но вообще обо всем, что происходило в промежутке между Горбачевым и Путиным, – сейчас во многом формируют буквально те же люди, которые двадцать лет назад были важными действующими лицами, принимали решения или уговаривали нас сделать выбор. У этих людей конфликт интересов, и им всегда будет важно оставаться уверенными в своей тогдашней правоте и заражать нас этой уверенностью. «Повтори, малыш: Макашов-Баркашов», – как бы просит меня седой политолог из того времени, точно так же, как старый большевик в шестьдесят каком-нибудь году говорил юному современнику о плохом Сталине и хорошем Ленине.

Девяностым нужен свой Солженицын, свое «Красное (красно-коричневое? – О.К.) колесо», чтобы старый большевик утерся и не смел больше тиражировать старую ложь. Монополия коллективного «Ельцин-центра» на то, чтобы рассказывать нам о девяностых, должна быть разрушена – без этого нам так и придется до скончания века играть в плохого Путина и хорошего Ельцина, путешествуя по кругу, чередуя оттепели и закручивания гаек. В наших условиях появление постшестидесятнического взгляда на ельцинское десятилетие было вопросом не героизма, как во времена «Августа четырнадцатого», а просто времени – надо было дождаться, когда вырастут подростки девяностых, у которых нет конфликта интересов.

Олег Кашин

#USSRCHAOSSS_economics

Привет, капитализм!

Финансовый аналитик Владимир Рожанковский об эре кооператоров

19 ноября 1986 года в рамках перестройки советское правительство приняло закон «Об индивидуальной трудовой деятельности» – частный извоз и репетиторство в свободное от основной работы время стали легальны. В феврале 1987-го принято постановление «О создании кооперативов по производству товаров народного потребления» – советскому человеку впервые со времен НЭПа разрешили заниматься предпринимательством. В марте 1988-го правительство решает, что пора стричь купоны: министр финансов СССР Борис Гостев потребовал «изъятия сверхдоходов». Вскоре выяснилось, что руководитель кооператива «Техника» Артем Тарасов уплатил 180000 рублей, став таким образом первым легальным советским миллионером.

В мае того же года принят закон «О кооперации», позволявший кооперативам заниматься любыми разрешенными видами деятельности и использовать наемный труд. Экономист Владимир Рожанковский рассказывает о первых шагах новых предпринимателей и проблемах, с которыми столкнулись строители капитализма. С 1996-го он работал в крупнейшем инвестиционном банке HSBC James Capel в Лондоне, затем брокером в США. После возвращения в Москву возглавлял аналитические департаменты ведущих инвестиционных компаний.


Я поступил в Московский энергетический институт в восемьдесят четвертом году. Здесь училось много иностранцев из капстран: Египта, Перу, Боливии, Индии. Мы им заказывали винилы, которые затем на Горбушке расходились на ура. Еще был Комок напротив планетария – это была тусовка меломанов, но с элементами частного предпринимательства. Люди рассчитывали на Комке приобрести пластинку за 10 рублей и затем перезаписать ее на бобины. Хорошим людям, энтузиастам, мы бобины продавали по 5, а плохим – по 10 рублей. Таким образом получали хороший приработок к стипендии, которая не превышала 35–40 рублей в месяц. Для ценителей стали делать красивые коробки для бобин с обложками: фотографировали «Зенитом» оригинальное оформление и распечатывали на цветной бумаге.

Когда в восемьдесят седьмом вернулся из армии, то все уже фарцевали – перед любым университетом располагались так называемые сачки, они же толчки. Рок-музыку уже выпускали на Апрелевском заводе пластинок, но там еще работал худсовет – Motorhead, AC/DC или Pink Floyd найти было трудно. На разрешенный же Beatles был такой спрос, что винилы распределяли между своими, и они не доходили до широкого рынка. Толчки не поощрялись, но профессора и не препятствовали. Оборот был небольшой – бандитов такие мелкие деньги не интересовали. Здесь появились предвестники челночных рейдов: шмоточники приходили со спортивными сумками, откуда доставали вареные джинсы, майки с оригинальными слоганами и дутики (модные тогда дутые куртки). Затем все побежали регистрироваться кооператорами, стали делать пристройки к ларькам мороженого, раскладывали товар перед метро.

Вторым серьезным направлением кооперативной волны стали мастерские, где паяли ушедшие с электронных заводов. Они спаивали светомузыку, собирали из обломков аудиосистемы, восстанавливали сломанную радиотехнику. К девяностому году рубль сильно упал, и знаменитая магнитола SHARP 777 стала стоить 800 рублей – ну совсем недоступно. Тогда же стоматологи массово бежали из поликлиник, где платили совсем копейки. На старом месте работы они арендовали кабинет и ставили людям пломбы. Вся техника была советская, а материалы для пломб – из Германии. Все окупались буквально за два месяца. Доступ к прочим инициативам простым людям был ограничен: например, поиск работы за рубежом курировался работниками МИД.

Сахар-песок и сухое молоко

До и послеучеловека, окончившего институт, был ограниченный список перспектив. В Союзе ты банально устраивался на завод и пахал там до смерти, ведь в обмен на лояльность предприятие давало жилплощадь. В перестройку у людей сильно разошлись пути – та эпоха позволяла выбрать свой коридор возможностей. ГКЧП я увидел, когда был в США. Расстрел Верховного Совета телевизор показал мне в Сингапуре.

В США у меня вызвал потрясение даже не Нью-Йорк с небоскребами, а мотивационная атмосфера. Если в Москве спрашивали, где ты учился, то там – что ты умеешь и чем можешь быть полезен. Поразило, как пропускают на улице, ведь homo soveticus был озлобленным существом, которое постоянно бегало за дефицитом. Вопрос о том, как заработать, был вторичен для советского человека, так как независимо от количества денег ты не мог просто купить билет в Большой театр. Шанс на талон на «Жигули» у тебя был, только если ты оказал услугу в стиле «ты мне – я тебе».

Пока в стране формировался рынок, стартовала банковская система, приватизировали предприятия, куча моих однокурсников продолжали сидеть на кафедрах в здании со скрипучими полами. «Я боюсь, я не знаю, куда идти, я ведь получил диплом инженера-электрика, я боюсь сменить специализацию», – говорили мне знакомые, словно оправдываясь. Эти консерваторы прозябали всю эпоху, пока дело не дошло до госучреждений, которые тоже начали сокращать.

В девяносто втором году я вернулся в страну – универмаги утратили связь с подрядчиками, и никто не мог найти поставщиков сахара или сухого молока. Пастеризованного молока, которое не скисает, еще не было, поэтому у каждого добропорядочного россиянина стояло на полке килограмма три сухого молока. Большинство посредников хронически оказывались в пролете, так как работали по неправильной схеме. Есть такой анекдот: один сказал, что у него есть вагон сигарет, а другой – что у него есть деньги. Как только договорились, первый пошел искать курево, а второй – бабло. Мы же поняли, что лучше сперва привозить товар в Москву и уже тогда спрашивать универсамы. В условиях нестабильности и спонтанных решений это оказалось выигрышной стратегией.

Сейчас рынок узкий и заработать сложно, ведь все цены в интернете легко пробиваются. Тогда же ты сам определял цену: если чувствовал, насколько товар нужен, и понимал, по какой максимальной цене могут выставить на прилавке, то предлагал дороже. Норма прибыли доходила до 60 %. До места товар возили ночью мелкими партиями на легковушках, чтобы избежать ненужных встреч с милицией и бандитами. При этом деньги, несмотря на объемы, сперва возили налом в набитых кейсах – азарт был адский. Потом решили через Сбербанк: в стране был бардак и ходили огромные суммы, поэтому на наши переводы внимания не обращали.

Мы были очень голодными в те годы, и большинство предпочитало инвестировать в пьянки-гулянки. Кто-то, конечно, отнес в оказавшиеся пузырями «Чару» или «МММ», но мне после хорошей сделки больше хотелось купить мужикам коньяк «Наполеон», а девушкам ликер «Amaretto» и конфеты «Fazer». Классовая ненависть была к публичным предпринимателям, работавшим непосредственно с потребителями. У них была хорошая норма прибыли – они раньше нас купили автомобили, – но я предпочитал мобильность и не оформляться. Все официальные формы собственности рождают ненужный интерес со стороны привыкших жить на ренте. Рейдеры вычисляли предпринимателей, когда те вставали в госреестр.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации