Книга: Хрустальный шар (сборник) - Станислав Лем

В одном из интервью Лем говорит, что пытался читать «Радугу тяготения» Пинчона, но мало что понял и отложил роман. Ещё в одном разговоре Лем последовательно доказывает журналисту, что всё на свете фэнтези – страшная ерунда и слегка злится на журналиста, когда тот доказывает ему, что Сапковский выводит мировое фэнтези и польскую литературу на новый качественный уровень. Но коварству Лема нет предела. Из сборника его ранних вещей «Хрустальный шар» мы узнаём, что в сороковых Лем написал несколько рассказов о полётах «Фау-2» над Лондоном (ракета «Фау-2» является первым в истории объектом, совершившим суборбитальный космический полёт, достигнув при вертикальном запуске высоты в 188 км) – это пинчоновская тема, робкие подходы к которой Лем делал ещё за четверть века до «Радуги тяготения». И кто знает, что было бы, уступи в своё время Лем советам Станислава Береся и прочти Сапковского. Помимо преклонения (своеобразно-критического, конечно) перед фэнтези Урсулы Ле Гуин, Лем очень любил Эко и всем советовал «Имя розы», несмотря на тот факт, что «Имя розы» был бестселлером, по какой причине многие знакомые Лема брезговали пробовать его читать. Теперь закройте глаза и представьте себе фэнтези-роман, который мог бы написать Лем.

В рассказах про холокост Лем добивается страшноватого нереального кафкианского эффекта глобального недоразумения. Особенно ценен в этом плане «Операция "Рейнгард"» – единственный переведенный отрывок из так и не переведённого целиком (по запрету автора) романа «Среди мёртвых» – одного из двух томов навязанного ему социалистическим издательством продолжения «Больницы Преображения» (из третьего тома трилогии, «Возвращения», переведён отрывок «Дежурство доктора Тшинецкого» – физиологически подробный рассказ о буднях акушерского отделения). Не впадая в патетику и истерию, он описывает события Второй мировой, свидетелем которых являлся сам. Вкупе с его бесхитростными воспоминаниями из книги «Так говорил... Лем», всё это читается и воспринимается на каком-то запредельно высоком личностном уровне. Мало кто из писателей-реалистов мог трезво описать все эти события, тем ценнее видится лемовская невыносимо простая незамутненная манера: так было, потому что так было. Это вообще интересный вопрос: имеет ли право хоть кто-то кроме непосредственных участников описывать те события и проводить историческую реконструкцию. Потому что, допустим, австралиец Зусак и, особенно, француз Литтелл отстраняются, вводя в реальное повествование фантастические элементы, тем самым заочно снимая с себя вину в некомпетентности и ерундоплетении (что не мешает французу Бине зачем-то ещё раз отдельно упрекать «Благоволительниц» в ерундоплетении).

И вот тут, наконец, мы получаем от молодого перспективного автора Сташека Лема, потихоньку приходящего в форму лучшего фантаста Европы, «Атомный город», «Человека из Хиросимы» и «Хрустальный шар» – реалистичные лишь номинально, на деле же содержащие в себе хитрый пастиш американского шпионского детектива (с коммунистической мирной коннотацией, естественно) и подобия уэллсовско-верновского фантастического рассказа. Здесь Лем вводит фантастические элементы не для того, чтобы отстраниться и прикрыть своё фактологическое незнание чего-то, а именно как маленькое допущение, необходимое для увлекательности, но, в первую очередь, для возбуждения у себя самого и у читателя жажды знаний, стремления проверить, перелопатить тонны энциклопедий и научных трудов и убедиться. Чуткому сердцу истого лемолога наиболее близка повесть «Хрустальный шар» (1954), два великолепных эпизода из которой практически без изменений вошли в последний роман Лема «Фиаско» (1986). В этих эпизодах Лем, кажется, хочет показать читателю истинный смысл настоящей фантастики, что непутёвого читателя запутывает только больше. В первом речь идёт о парадоксальном перевёртыше одного из «законов» Артура Кларка о том, что любая достаточно развитая технология неотличима от магии. Лем показывает, что неотличимы от магии бывают даже довольно примитивные творения рук человеческих. Задача же научной фантастики – с помощью здравого смысла и науки развенчать и объяснить эти явления «божественного толка» читателю. Ко второму эпизоду можно приплести ещё один «закон» Кларка: единственный способ обнаружения пределов возможного состоит в том, чтобы отважиться сделать шаг в невозможное. Здесь Лем, как бы в отместку смыслу первого эпизода, выводит мысль, что рано или поздно в ходе решения задач и развенчания мифов алчущий человеческий ум наткнётся на принципиально непознаваемое для него на данном этапе развития. Этот горький агностицизм как раз и пронизывает «Фиаско».

Отдельно хочется уделить внимание Лему-сатирику, но тут просто лучше привести целиком несколько его текстов из книги «Диктанты или… каким образом дядя Сташек в то время Михася – сейчас Михала – учил писать без ошибок» (1970). На русском языке они выходили в сборнике «Чёрное и белое». Ничего более душеспасительного я за последнее время не читал:

«Печень со слегка поджаренным лучком, если только она не горькая от желчи, является великолепной закуской. Чтобы ее приготовить, следует купить автомобиль и мчаться на нем до тех пор, пока кого-нибудь не переедешь. Печень, покойнику уже ненужную, из нутра вынимаем и помещаем в холодильник. Труп выбрасываем или ставим в поле в качестве пугала от воробьев. Из печени пожилых людей получается только паштет, потому что она у них волокнистая. Самая хорошая печень у маленьких мальчиков, обычно ездящих на велосипеде. Лучше всего настичь такого, у которого нет тормозов или стертый протектор покрышки. Таким способом добытую печень не следует бросать в кипящий жир, а можно только ополоснуть уксусом, а, имея наготове булку, из мозгов можно сделать фарш. Хорош также холодец из мальчика (с хреном). Его надо только хорошо оскоблить, чтобы не скрежетал на зубах. Некоторые повара рекомендуют блюда из почек, но они бывают неудобоваримыми. Маленьких детей можно употреблять только в дни поста.»

«Один миссионер, посланный в Судан, обращал в веру тамошних негров, но сильная засуха вызвала голод, и население никак не могло его удовлетворить. В полночь негры бесшумно проникли в жилище миссионера и начали его натирать чесноком. Преодолев сопротивление несчастного, они заставили его съесть шесть килограммов риса, перемешанного с изюмом, потому что решили приготовить миссионера с начинкой. Несчастный с ужасом смотрел на их кулинарные приготовления. Огонь весело пылал, противень, натертый шкуркой сала, блестел, как серебро, а черный поваренок с кружкой воды в руке кропил миссионера, чтобы тот не пригорел. Чудесно подрумяненного, с потрескивающей кожицей, его запекли потом в соусе бешамель. Легенда гласит, что никакой другой миссионер так неграм не нравился. Упоминая ужин, они восклицают: «Какой же это был хороший, нежный и легко усваиваемый учитель!»

«В пещере вокруг костра сидели древние люди, занятые, как обычно после обеда, разными делами. Брат у сестры в волосах копался, жирные вши с удовольствием глотая. Дядя пальцем прочищал себе нос, забитый вражьей кровью, ибо в полдень он кремневым молотком соседа прикончил. Дикая и омерзительная прабабка бивнем мамонта размешивала бульон. Далекие родственники вместе с кузинами грызлись, хрипя и скуля, как обычно это делает молодежь. Мускулистый и волосатый старший сын ловца мамонтов со слезящимися глазами и жирной от костного мозга бородой, заложивши ногу на ногу, наигрывал на каменной мандолине новейший шлягер, постукивая в такт твердыми, как рог, пятками, с приятным осознанием того, что он не должен писать никаких диктантов.»

А ещё в молодости Лем писал стихи. Большая часть их не сохранилась, но в «Хрустальном шаре» собраны те немногие, что были опубликованы по разным журналам в сороковых.

Я тот, кто видит сосуд, воздвигающийся Из ваших жестов и мыслей, а край сосуда Бледней лепестков золота – мое одиночество. Не могу рассказать всего, что должно быть рассказано, Не могу писать так тонко, как по небу безлистое дерево, Вижу лишь зеленые тропы унесенной ветром листвы, Только касаюсь завитков рассыпанных раковин, Слышу лишь шепот темных сердечек мака, Но большего надо. Они этого хотят, мертвые.