Текст книги "Охотники за костями. Том 2"

Удары тяжёлых мотыг. Израненная плоть, крошащиеся кости. Она рухнула наземь, обливаясь кровью. До края расселины было совсем близко, она потянулась туда. Подползти, свалиться вниз – уж лучше такая смерть…

Мощные когтистые лапы, обтянутые толстой кожей, взметнули пыль у неё перед лицом. Не в силах пошевелиться, она могла лишь ощущать, как жизнь покидает её, и смотреть, как эта пыль оседает тончайшей патиной на луже её крови. Слишком много грязи, крови это не пойдёт на пользу, она попортится от всей этой грязи.

Её нужно было очистить. Собрать её, каким-то образом влить обратно в тело, через зияющие раны, в надежде, что сердце как-то справится с такой нагрузкой.

Но и сердце уже начинало сдавать, кровь, перемешанная с пеной, вытекала у неё из носа и изо рта.

Внезапно она осознала, что это было за странное ощущение порядка. К'чейн че'малли, воспоминание, внезапно пробуждённое к жизни, спустя столько лет. Так значит, они вернулись. Но нет, не те, что были воплощением самого хаоса. Не длиннохвостые. Это были другие, служители машин, порядка, во всей своей беспощадности. На'руки.

Они вернулись. Зачем?

Там, где когти оставили борозды, кровь впитывалась в меловую белую пыль и по этим канавкам растекалась тоненькими ручейками. Беспощадные законы эрозии… действуют неприметно, но от этого… да, пожалуй, ещё больнее.

Стало холодно, но это было даже приятно. Так спокойнее. В конце концов, она же была яггуткой.

Я ухожу.

Женщина стояла и смотрела на берег с неотрывным напряжением. Маппо Коротышка потёр физиономию, устав слушать Искарала Прыща, оравшего на команду каравеллы. Едва он закончил, матросы бросились врассыпную, карабкаясь по снастям наверх, разбегаясь по палубе, занимая свои места на непрочных насестах. Казалось, в их движениях не было ни малейшей осмысленности – и всё же каким-то образом это небольшое, но надёжное торговое судно поймало попутный ветер и уверенно встало курсом на норд-ост.

Команда, целиком состоявшая из бхок'аралов. На первый взгляд, это было невозможно. На второй – абсурдно. И всё же именно эти создания на своём – наверняка, краденом – корабле, бросившем якорь в стороне от берега, поджидали Маппо, Искарала, его мула и женщину по имени Злоба, когда те, преодолев последние заросли кустарника, выбрались наконец на скалистое побережье.

И то были не просто какие-то случайные остроухие, обезьяноподобные твари. Нет – и яростные вопли Искарала стали лучшим тому свидетельством: это был личный зверинец верховного жреца, некогда находившийся в его цитадели, далеко к востоку отсюда, на утёсах моря Рараку. Как они оказались здесь, на этой каравелле, – загадка, которой, очевидно, суждено оставаться без ответа в ближайшее время.

Вся средняя часть палубы была завалена плодами и моллюсками, вокруг которых бхок'аралы суетились, как вокруг молитвенных подношений. Троих путешественников доставила на борт в утлом ялике полудюжина гребцов. Там, к своему вящему изумлению, Маппо и обнаружил, что черноглазый мул Прыща их каким-то образом опередил.

С того самого момента хаос начался – и больше не заканчивался.

Если бхок'аралы и обладали верой в божественное, то их бог только что снизошёл к ним в сомнительном обличье Искарала Прыща, – и бесконечное мяуканье, щебетание да приплясывание вокруг верховного жреца очевидно сводило Прыща с ума. Если там было, с чего сводить, разумеется.

Некоторое время Злоба с усмешкой наблюдала за происходящим, игнорируя все вопросы Маппо – Откуда они тут взялись? Куда они нас повезут? Мы правда последуем за Икарием? Молчание.

И вот теперь, когда береговая линия, слегка покачиваясь, поползла мимо, по правому борту, женщина словно вросла в палубу, не сводя с неё напряжённого взгляда.

– В чём дело? – спросил Маппо, особо не надеясь на ответ.

Но она его удивила.

– Убийство. Безбожники вновь топчут пески Семи Городов. Мне кажется, я понимаю природу этого союза. Разумеется, всё очень непросто, а ты всего-навсего трелль, пастух из травяной лачуги.

– Который ничего в таких сложностях не смыслит, это точно. Но всё-таки объясни. Что за союз? И кто такие безбожники?

– Едва ли это имеет значение, ты всё равно не поймёшь. Речь о природе богов, Маппо Коротышка. И веры.

– Я слушаю.

– Если утверждается, что следует отделять дары бога и тот дольний мир, в котором обитает верующий, – сказала она, – это можно считать открытой дверью к истинной божественности. К религии неверия, если угодно. – Она бросила на него взгляд и подошла ближе. – А, вижу, ты уже хмуришь брови в смятении…

– Я хмурюсь от того, что именно подразумевает такое разделение, Злоба.

– Вот как? Что же, тебе удалось меня удивить. Приятно удивить. Отлично. Тогда ты должен понимать следующее. Когда мы говорим о войне богов, это не означает, скажем, что такой-то бог готов выцарапать глаза сякому-то. Или что армия прислужников из одного храма мчится через улицу штурмовать другой храм. Война между богами ведётся не ударами молний и не землетрясениями, хотя, конечно, такое тоже возможно – пусть и маловероятно. Подобная война – это всегда смятение, неразбериха, и даже главные среди сражающихся зачастую не понимают, что является их оружием, что причиняет вред, а что совершенно безвредно. Хуже того, подобное оружие нередко ранит владельца куда сильнее, чем его врага.

– Фанатизм порождает фанатизм, ага, – кивнул Маппо. – «Объявляя кого-то врагом, приходится его определять как своего врага».

Она наградила его чарующей улыбкой.

– Цитата? Из кого же?

– Келланвед, основатель Малазанской империи.

– Воистину, ты понимаешь суть того, о чём я веду речь. Что до природы фанатизма, она может быть уподоблена дереву – с множеством корней, но единым стволом.

– Неравноправие.

– Или, по крайней мере, понимание того и вера в то, является ли такое неравноправие надуманным или существует в действительности. Чаще всего, разумеется, неравноправие и правда имеется – и это та самая отрава, что порождает самые ядовитые плоды. Мирское богатство чаще всего строится на костях, высоко насыпанных и хорошо утрамбованных. Увы, владетели такого богатства неверно истолковывают природу своего вознаграждения и чаще всего выставляют его напоказ самым равнодушным и возмутительным образом. Неверное толкование заключается в следующем: якобы все те, кто таким богатством не владеет, стремятся к нему, а потому ищут уподобления – и стремление сие поглощает любые обиды, злоупотребления и, что особенно важно, несправедливость. В какой-то мере они правы, однако в основном ошибаются – и весьма жестоко. Когда богатство достигает предела, при котором бедняки осознают его – каждый для себя – как недостижимое, – настаёт конец порядку и воцаряется анархия. Но перед тем я говорила о войне богов. Улавливаешь ли ты связь, Маппо Коротышка?

– Не совсем.

– Я ценю твою честность, трелль. Смотри: когда неравноправие приносит кровавые плоды, боги теряют силу. Они больше не могут никого никуда вести, им остаётся лишь безвольно следовать за верующими. Предположим теперь, что боги, по сути своей, суть существа этические – представляющие и воплощающие собой определённый набор понятий… И тогда первыми жертвами этой войны станут именно этика и мораль. Разве что бог примет решение обороняться от собственных сторонников. Союзники, враги? Какое значение могут иметь эти примитивные, упрощённые представления в таком сценарии, Маппо Коротышка?

Трелль окинул взглядом вздымающиеся волны – бесконечные гряды, без устали порождаемые далёкими столкновениями приливов и отливов, течений, беспощадных ветров, всего, что движется в этом мире. Если смотреть на них достаточно долго, это непрекращающееся движение странным образом зачаровывало.

– Мы подобны суше и морю, – проговорил он.

– Опять цитата?

Он пожал плечами.

– Влекомые вперёд незримыми силами, вечно движущиеся, даже когда неподвижны. – Он передёрнул плечами, силясь стряхнуть накатившее отчаяние. – Сколько бы враждующие ни утверждали, что являются лишь солдатами своего божества…

– Всё, что они творят во имя этого бога, по глубинной природе своей является безбожным.

– И истинные безбожники – как те, о ком ты говорила раньше, – не могут не видеть в таких святотатцах естественных союзников.

Она смотрела на него молча так пристально, что ему сделалось неловко. И лишь тогда задала вопрос:

– Что заставляет Икария воевать?

– Когда всё под контролем, это… неравноправие. Несправедливость.

– А когда контроль утрачен?

– Тогда… ничего.

– И разница между одним и другим в масштабах.

Он вновь отвёл взгляд.

– И в побуждениях.

– Уверен? Даже если неравенство, возбуждающее его ярость, затем нарастает и переходит, не пересекая никакого очевидного порога, в стремление к уничтожению всего сущего? Трелль Маппо, я полагаю, что побуждения в конечном счёте значения не имеют. Бойня – это бойня. По обеим сторонам поля боя расцветают бессмысленные ухмылки, в то время как дым застилает небо от горизонта до горизонта, чахнут и гибнут посевы, а плодородная земля обращается в соль. Неравенство заканчивается, трелль, когда не остаётся больше никого и ничего. Возможно, – добавила она, немного подумав, – именно в этом истинная цель Икария, и поэтому Безымянные так стремятся освободить его. В конце концов, нет более верного способа закончить эту войну.

Трелль Маппо внимательно посмотрел на неё.

– В другой раз, когда мы станем говорить о таких вещах, Злоба, ты могла бы поведать о причинах, что побуждают тебя противостоять Безымянным. И помогать мне.

Она улыбнулась.

– А, ты начинаешь сомневаться в прочности нашего союза?

– Было бы странно, если бы я не сомневался.

– Такова война богов, трелль.

– Мы не боги.

– Мы их руки и ноги, своевольные и непредсказуемые. Причины, заставляющие нас сражаться, по большей части нелепы, даже когда оправдания просты и прямолинейны. Два королевства, одно выше по реке, другое ниже. Вода приходит в нижнее королевство грязной, отравленной, полной ила и нечистот. Верхнее королевство, расположенное на возвышенности, страдает, не в силах наладить ирригацию. Раз за разом дожди смывают плодородный слой почвы. Королевства ссорятся, и начинается война. На полях сражений льётся кровь, сгорают дотла города, жителей угоняют в рабство, засоляются поля, разрушаются каналы и дамбы. В конце концов остаётся одно лишь нижнее королевство. Но эрозия не прекращается. Теперь, когда выше по течению некому сдерживать реку, в половодье она обрушивается всей своей мощью, несёт известь и соль, оседающие в земле. Начинаются голод, болезни. Пустыня наступает со всех сторон. Победоносные вожди низвергнуты. Повсюду убийства и грабежи, и вот уже ни выше по реке, ни ниже не остаётся никаких королевств. Являлось ли оправдание внятным? Конечно. Уберегла ли эта внятность победителей от гибели? Конечно, нет. Воюющая держава выбирает самого очевидного врага. Как правило, такого, которого, на первый взгляд, проще всего одолеть. Но этот враг не является истинным врагом, как не является и основной угрозой для державы. Таким образом, воюющая держава чаще всего выбирает ложного врага. Скажи мне, Маппо Коротышка, в чём крылась истинная угроза для двух королевств, о которых я вела речь?

Он покачал головой.

– Да, ответить непросто, потому что угроз слишком много. На первый взгляд – вид, они не связаны между собой, то появляются, то исчезают с течением времени. Где-то дичь загоняют до полного уничтожения, где-то вырубают леса, выпускают коз пастись на холмы, где-то роют те самые каналы для ирригации. Мало того: избыток пищи ведёт к тому, что население растёт и производит больше отходов. Потом приходят болезни, почва выветривается или вымывается… И короли – один за другим, – не могут или не желают ничего менять, глухие ко всему, кроме фанатичного стремления обличать тех, кого они считают виноватыми.

– Увы, – продолжила она, опираясь на планширь и подставляя ветру лицо, – противостоять таким угрозам непросто. Для начала их надо уметь опознать, а для этого следует мыслить масштабно. Затем – научиться увязывать одно с другим, улавливать тончайшую связь между событиями, видеть, как одна проблема перетекает в другую. Исходя из этого, подыскивается решение, и наконец следует сподвигнуть людей на сознательное усилие… и не только жителей своего королевства, но и соседних, ведь все они – часть единого процесса самоуничтожения. Скажи, можешь ли ты представить, чтобы такой правитель пришёл к власти? И удержался хоть ненадолго? Я тоже не могу. Держатели богатств, все до единого, объединятся против такого мужчины или такой женщины. К тому же, подыскать врага и объявить ему войну куда проще… хотя почему такие богатеи верят, что переживут подобную войну, – это за пределами моего понимания. Но они делают это раз за разом. Порой мне кажется, они уверены, что переживут весь мир.

– В твоих речах мало надежды, Злоба.

– Ты даже не представляешь насколько. Трелли были животноводами, не так ли? Вы пасли полудиких бхедеринов на масайских равнинах. Не худший образ жизни, кстати говоря.

– Пока не пришли торговцы, а за ними поселенцы.

– Да, им была нужна ваша земля – ради наживы, спасения от нищеты или потому, что свою они загубили. Все они желали богатства. Но ради этого сперва надо было уничтожить вас.

К треллю подступил Искарал Прыщ.

– Вас двоих слушать страшно! Поэты и философы! Чем вы вообще тут заняты? Болтаете, пока меня доводят до изнеможения эти мерзкие юлящие твари!

– Твоя паства, верховный жрец, – возразила Злоба. – Ты их бог. Что, по моему скромному мнению, указывает по меньшей мере на две нелепицы разом.

– Ты меня не убеждаешь, женщина. Если я их бог, так почему они не слушают, что я им говорю?

– Возможно, – откликнулся Маппо, – они просто ждут, когда ты скажешь им то, что нужно.

– Вот как? И что же это, по-твоему, толстый недоумок?

– То, что они хотят услышать. Что же ещё?

– Она отравила твой разум! – Верховный жрец отвернулся с негодованием, вцепился в остатки волос, подёргал, после чего внезапно устремился к своей каюте. – Три бхок'арала – ближайшие прислужники – бросились следом, отчаянно вереща и подражая каждому его движению.

Маппо вновь повернулся к Злобе.

– Кстати, куда мы плывём?

Она улыбнулась.

– Для начала, в Отатараловое море.

– Зачем?

– Бриз освежает, ты не находишь?

– Слишком холодно.

– Да. И это восхитительно, согласись?

К глубокой яме продолговатой формы, выложенной известняковыми плитами и окружённой кирпичными стенами, которые венчала купольная крыша, вёл единственный вход, также отделанный известняком. Массивный архитрав был украшен гербом империи, высеченным в камне прямо над именем Дуджека Однорукого и его званием – Первый Кулак. Внутри гробницы повсюду расставили лампы, чтобы быстрее сохли выбеленные стены.

Снаружи, в большой неглубокой миске, наполовину заполненной липкой глиной, восседала крупная жаба, сонно наблюдавшая за тем, как смешивает краски Ормулогун, имперский художник. Десятки разнообразных масел, каждое особого назначения; пигменты, изготовленные из растёртых минералов, утиных яиц, сухих чернил морских тварей, листьев, корней и ягод; ёмкости с прочими материалами: белками яиц, взятых от голубей, змей, стервятников, растёртыми личинками, чаячьими мозгами, кошачьей мочой, собачьей слюной, соплями сводников…

Ладно, уточнила жаба, может, с соплями все-таки перебор. Хотя с этими художниками и их чудодейственными эликсирами никогда нельзя ни в чём быть уверенным. Довольно и того, что большинство тех, кто имел дело с подобными ингредиентами, либо были чокнутыми с самого начала, либо сходили с ума в процессе.

И все же этот безумец Ормулогун не сдавался. Руки были все в краске, губы перепачканы, поскольку он вечно облизывал кисти, борода слиплась из-за привычки пережёвывать пигменты, смешивая их во рту со слюной и Худ знает чем ещё, нос также чистотой не отличался: он вытирал его грязными пальцами, почёсывал, ковырял, а пятна на штанах…

– Знаю я, о чём ты думаешь, Гамбл, – нарушил молчание Ормулогун.

– В самом деле? Так изложи же ход моих мыслей, прошу.

– Ушная сера шлюх, пятна там, пятна тут, размышления, стремительно скатывающиеся в полнейший абсурд, ибо ты не способен мыслить, избегая преувеличений и ребяческих гипербол. Теперь же, несмотря на овладевшее тобою изумление, молю, напряги свой крохотный, предсказуемый мозг и ответь, в свою очередь, о чём сейчас думаю я. Не можешь? Ха, я так и думал!

– Я скажу тебе на это, о неутомимый жеватель густотёртых красок, что мысли мои и в самой малой степени не напоминали то, что было тобою указано. Принимая во внимание презренную скудность той словесной жижи, которую ты именуешь своей речью, меня ничуть не удивляет твоя промашка, ибо, в то время, как меня можно назвать безупречным языкознатцем, ты остаёшься вечным недоучкой, мазилой-портретистом, которому недостаёт мастерства и, увы, таланта.

– Пытаешься общаться с теми, кто поражён умственной глухотой?

– А ты рисуешь, дабы просвещать слепцов. Да-да. – Грамбл вздохнул с такой силой, что на выдохе изрядно сдулся, и, сам того напугавшись, поторопился вновь втянуть в себя воздух. – Мы с тобой ведём войну, которой нет ни конца, ни края. Так чем же будут украшены стены усыпальницы великого мужа? Хотя… чего от тебя ждать. Традиционный парадный блеск и помпа, политически безупречное подтверждение неизменности мироустройства. Героическое служение Империи и ещё более героическая смерть, ибо в наш век, как и в любой другой, необходимы герои – мёртвые, разумеется. Ведь в живых мы не верим, благодаря тебе…

– Мне? Благодаря мне?!

– Изображение пороков – это то, что удаётся тебе лучше всего, Ормулогун. О, прислушайся, как это звучит! Порой я сам себя потрясаю изощрённостью своей иронии. Так вот, таковые пороки в изображаемом объекте подобны отравленным дротикам, поражающим героизм. Твоё жадное внимание к деталям уничтожает, как обычно…

– Нет-нет, не как обычно, глупец. Я Ормулогун Великий, и со мною такого не случается никогда. Почему? Всё просто, хотя и не настолько просто, чтобы ты оказался способен это усвоить – однако всё равно знай же, что великое искусство не есть простое копирование. Великое искусство – это трансформация. Великое искусство – это экзальтация, духовное вознесение в самом чистейшем и духовнейшем смысле…

– Как уже отмечалось ранее, – лениво процедил Грамбл, – этот бедолага лишён не только краткости, но и таланта. К тому же, сдаётся мне, я уже слышал это определение великого искусства. В каком-то ином контексте и, кажется, в сопровождении ударов кулаком по столу… или лбом об стену… или, на худой конец, коленом по почкам. Не важно. Ибо звучит оно всё, конечно, прекрасно. Жаль только, тебе так редко удаётся выразить это в действительности.

– У меня есть молоток, которым я тебя сейчас возьму и выражу, Гамбл.

– И разобьёшь эту восхитительную миску.

– Да, придётся пролить над ней пару слезинок. Но мне быстро полегчает.

– Дуджек Однорукий перед сокрушёнными вратами Чёрного Коралла. Дуджек Однорукий на переговорах с Каладаном Брудом и Аномандром Рейком. Дуджек Однорукий и Тайшренн у Крепи, на рассвете перед атакой. Три главных стены, три картины, три образа.

– Ты подсмотрел мои наброски! Боги, как я тебя ненавижу!

– Не было никакой нужды, – отозвался Грамбл, – заглядывать в твои наброски. Это, во-первых, грубо, а во-вторых, повергает меня в депрессию.

Ормулогун торопливо собрал нужные краски, стилусы и кисти и поспешил в усыпальницу.

Гамбл остался сидеть, где сидел. И думать о мухах.

Ганос Паран посмотрел на доспехи, разложенные на походной койке. Броня Первого Кулака с заново прикреплённым кольчужным рукавом. От такого наследства во рту стояла кислая горечь. Заявление, да? Как будто хоть что-то из того, что он делал как солдат, могло послужить оправданием. Да любой Кулак в этой армии сгодился бы лучше. Так что же тут нашлось такое, в записях Дуджека, чтобы настолько извратить, фальсифицировать весь послужной список Парана как капитана и командира «Мостожогов»? Мелькнула мысль, не проверить ли самому, но тут же пропала. Он и без того ощущал себя самозванцем, не хватало только собственными глазами узреть доказательство обмана. Понятное дело, у Дуджека имелись свои причины защищать, а то и возвеличивать репутацию Дома Паранов: тем самым он пособлял его сестре Тавор, командовавшей Четырнадцатой армией.

Официальный журнал боевых действий – это всегда политика. И мне, вероятно, тоже придётся писать неправду. Или нет. Что мне за дело до политики? Память потомков? Плевать я на них хотел. Если теперь это моя армия, будет как я скажу. Императрица в любой момент может отнять её у меня. Да, наверняка, и отнимет, как только узнает. Но пока он будет делать всё, что сочтёт нужным.

Хурлокель у него за спиной откашлялся.

– Первый Кулак, конечно, Кулаки уже на ногах, но они все ещё слабы.

– Хочешь сказать, они стоят там по стойке смирно?

– Так точно.

– Что за бред. Ладно, обойдёмся тогда без доспехов.

Они подошли к выходу из шатра, и Хурлокель откинул полог. Паран шагнул наружу, щурясь от яркого света. Вся армия целиком выстроилась перед ним, сверкая бронёй, гордо вздымая штандарты. Впереди стояли Кулаки, и первой среди них – Рита Буд, бледная, исхудавшая, в доспехах, которые казались слишком велики для неё. Она отдала честь.

– Первый Кулак Ганос Паран, войско к смотру готово.

– Спасибо, Кулак. Как скоро солдаты будут готовы выступать?

– Завтра к рассвету, Первый кулак.

Паран окинул взглядом строй. Ни единого звука, даже броня не скрипела. Они стояли, точно статуи, припорошенные пылью.

– И как, – проговорил он едва слышно, – я стану этого достоин?

– Первый Кулак, – прошептал Хурлокель, не отходивший от него ни на шаг, – вы отправились в Г'данисбан с одним-единственным целителем, собственноручно низвергли богиню. Изгнали её из своего царства. Потом заставили сестру этой богини наделить дюжину смертных даром целительства…

– Этой силы надолго не хватит, – возразил Паран.

– И тем не менее, Первый Кулак, вы одолели чуму. С этим не справился и Дуджек Однорукий. Это ваши солдаты, Ганос Паран. Что бы там ни решила Императрица.

Да не хочу я никакую армию, проклятье!

Рита Буд подала голос:

– Первый Кулак, болезнь унесла немало солдат, зато теперь провианта хватит на шесть дней пути или даже на семь – и это без пополнения припасов. Хотя, конечно, – добавила она тут же, – в Г'данисбане имеются амбары с зерном, на которое никто больше не претендует…

– Да, – перебил Паран. – Потому что населения почти не осталось. Тебе это не кажется странным, Кулак?

– Богиня…

– Разведчики Хурлокеля заметили людей, которые идут на север и на восток. Паломников.

– Так точно, Первый Кулак.

Он видел, что она колеблется.

– Мы последуем за этими паломниками, Кулак, – сказал Паран. – Задержимся на два дня, за это время пополним свои запасы из амбаров Г'данисбана, но так, чтобы остатков зерна хватило для уцелевших горожан. По необходимости забирайте повозки и фургоны. Зовите местных, пусть присоединяются к нам. Как минимум, мы не оставим их без воды, еды и защиты. Сейчас передай капитанам, что утром, перед тем, как мы выступим в поход, я обращусь к войску – когда освятим и запечатаем усыпальницу. А теперь вольно. Всем разойтись.

Кулаки отдали честь. Под окрики капитанов строй рассыпался, солдаты начали расходиться.

Надо было сказать им хоть что-то здесь и сейчас. Предупредить, чтобы слишком на многое не рассчитывали. Нет, так нельзя. Что говорит новый командир? Особенно после гибели великого полководца, истинного героя? Проклятье, Ганос, уж лучше помолчи. И не болтай особо над могилой. Пусть старик наконец познает покой. «Мы пойдём за паломниками. Почему? Потому что я хочу знать, куда они направляются». Этого будет достаточно. Мысленно пожав плечами, Паран двинулся прочь. За ним последовал Хурлокель, а ещё в десяти шагах – темнокожая г'данийка Наваль Д'натха, которая теперь, кажется, также вошла в его свиту.

– Первый Кулак?

– Что, Хурлокель?

– Куда мы идём?

– Навестить имперского художника.

– А, этого. Можно спросить зачем?

– Зачем подвергать себя таким страданиям, ты хотел сказать? Мне надо его кое о чём попросить.

– Первый Кулак?

Мне нужна новая Колода Драконов.

– Ты не в курсе, насколько он хорош в своём деле?

– На этот счёт постоянно спорят, Первый Кулак.

– Вот как? И кто же? Не могу поверить, что солдаты.

– Ормулогун повсюду за собой возит критика.

Ох, бедняга.

Труп лежал на тропе, конечности были иссечены, кожаная туника почернела и заскорузла от крови. Искатель Лодок присел рядом на корточки.

– Искатель Камней, – сказал он. – Теперь уже ничего не найдёт. Мы были знакомы.

– Кто-то отрезал ему палец, – заметил Карса Орлонг. – Все прочие раны – это следы пыток, если не считать удара копьём под левой лопаткой. Видишь следы – убийца выскочил из засады, когда анибар шёл мимо, – он не бежал, а едва ковылял. Они с ним, считай, играли.

Самар Дэв опустила руку на плечо Искателю Лодок.

– Давно? – спросила она Карсу.

Тот пожал плечами.

– Какая разница. Они близко.

Встревожившись, она распрямилась.

– Насколько близко?

– Они разбили лагерь, не думая про мусор. – Он обнажил кремнёвый меч. – И у них есть ещё пленники.

– Откуда ты знаешь?

– Я чувствую их муки.

Невероятно. Как такое может быть? Она огляделась по сторонам в поисках более очевидных признаков того, о чём говорил тоблакай. Справа было торфяное болотце, чуть ниже каменистой тропы, где они стояли. Чёрные ели торчали над водой, иссохшие, почти лишённые иголок. Между ветвями проблёскивала паутина, похожая на сеть царапин на стекле. Слева вдоль тропы шла длинная канава, сплошь заросшая приплюснутыми кустами можжевельника. Самар нахмурилась.

– Из какой засады? – спросила она. – Ты говоришь, убийца выскочил из засады и ткнул анибара копьём в спину. Но тут нет укрытия, Карса.

– Теперь уже нет, – подтвердил он.

Она недоверчиво поморщилась.

– Так они прячутся под ветками и листвой?

– Есть и другие способы скрывать себя, женщина.

– Например?

Карса повёл плечами под меховым плащом.

– Колдовство, – сказал он. – Жди здесь.

Ещё чего! Она двинулась следом за Карсой, едва лишь тоблакай устремился вперёд, сжимая меч обеими руками. Четыре шага – и ей пришлось перейти на бег.

Он бежал молча, всё быстрее и быстрее. Потом сделал рывок.

Задыхаясь, она поднажала, чтобы его не упустить, но громадный воин уже скрылся из виду.

Внезапно слева раздался пронзительный крик, и Самар резко остановилась. Карса успел сойти с тропы и ринулся куда-то в лес, перепрыгивая мшистые валуны и поваленные деревья, вострившиеся мёртвыми сучьями. Следов он не оставлял. И снова послышались вопли.

С отчаянно колотящимся сердцем Самар Дэв нырнула в рощу, отвела рукой ветки. Паутина натянулась и порвалась, посыпалась пыль и сухая кора…

…а где-то впереди продолжалась резня.

Лязг оружия, железо ударяет о камень. Хруст ломающегося дерева. Что-то мелькало там, среди деревьев, люди разбегались во все стороны… тёмная фигура металась в алой дымке… Самар Дэв добралась наконец до края стоянки…

И увидела Карсу Орлонга – и с полсотни, если не больше, рослых серокожих бойцов, вооружённых копьями, саблями, длинными ножами и топорами, которые надвигались на Тоблакая.

За Карсой оставались трупы и тела покалеченных противников, но врагов было слишком много…

Огромный кремнёвый меч взметнулся и опустился, круша кости и разбрызгивая густую кровь. Двое отлетели назад, третьему досталось так, что ноги в мокасинах взлетели Карсе на уровень глаз. В падении он зацепил древки копий ещё двух бойцов – и в эту лакуну метнулся тоблакай, уходя от нацеленных в него ударов. Скорость, с какой он двигался, была не просто невероятной, она ужасала.

Двое противников попытались уклониться от столкновения, но клинок Карсы дотянулся и до них, рубанул первого по горлу так, что голова отлетела в сторону, а другому по плечо отсёк правую руку.

Удерживая меч одной рукой, Карса перехватил устремлённое в него копьё, рванул на себя, и когда враг оказался совсем рядом, резким движением сломал ему шею – с такой лёгкостью, точно это был пергаментный свиток. Кровь брызнула из глаз, носа и рта. тоблакай резко толкнул его от себя – и подёргивающийся труп полетел на напиравших врагов, помешав ещё нескольким нападавшим…

Самар Дэв не успевала отслеживать происходящее, потому что одновременно с тем, как Карса расправлялся с копейщиком, меч его продолжал рубить врагов, взлетая и опускаясь с невиданной лёгкостью, и в тот самый миг, когда левая рука совершала жёсткий захват, клинок Тоблакая отразил очередную сабельную атаку, взрезал плоть, ломая противнику ключицу, а затем и рёбра…

Меч вырвался из развороченной грудной клетки, и Самар успела заметить, как сердце, до сих пор продолжавшее биться, вывалилось наружу и повисло на артериях и венах – прежде, чем поверженный боец рухнул наземь.

Кто-то заголосил – не в самой гуще боя, а намного левее, ближе к скалам, – и у воды, на которой покачивались низко сидящие, широкие деревянные каноэ, Самар углядела стройную золотоволосую женщину – человеческую женщину, творившую чары.

Однако, к какому бы ведовству та ни обращалась, оно явно не помогало. Карса Орлонг каким-то образом ухитрился прорубить себе путь сквозь толпу нападавших и развернулся там спиной к громадной ели. Исполинский меч отбивал атаки почти с презрением, пока тоблакай переводил дыхание.

Самар не верила своим глазам.

И вновь послышались крики: одинокий боец, стоявший где-то позади, заорал на своих товарищей – и те внезапно начали отступать.

Заметив, что тоблакай набирает полную грудь воздуха и готовится перейти в наступление, Самар Дэв закричала:

– Карса! Стой! Не атакуй, будь ты неладен!

Он устремил на неё взгляд, такой ледяной, что Самар содрогнулась.

Гигант сделал жест клинком.

– Ты видела, что они сделали с анибарами, женщина? – В гулком голосе слышались отзвуки боевых барабанов.

Она кивнула, но не стала больше смотреть в сторону обнажённых пленников, связанных и распятых на деревянных дыбах на краю лагеря. Перед каждым были свалены тлеющие уголья, воздух был пропитан запахами крови, горелых волос и плоти. Только теперь она осознала, какая ярость двигала Карсой Орлонгом, однако эти эмоции оставляли гиганта совершенно недвижимым, воздетый меч оставался непоколебим, готовый в любой миг продолжить свой смертоносный полёт.

– Да, – подтвердила она, – я видела. Но послушай меня, Карса. Если ты перебьёшь их всех – а я вижу, что ты на это настроен… просто выслушай меня! Если ты это сделаешь, придут другие, они будут искать своих пропавших родичей. Они будут приходить снова и снова, тоблакай, этому не будет конца, и рано или поздно ты допустишь ошибку, их окажется слишком много, и даже ты не сможешь одолеть их всех. Точно так же, как ты не сможешь быть одновременно повсюду. И анибары будут умирать.