Текст книги "Охотники за костями. Том 2"

– Вот, – сказала она, – пей.

Человек поднял на неё покрасневшие глаза, его лицо было цвета китового жира.

– Пить? – Одного слова, кажется, было достаточно, чтобы он вновь сложился вдвое, обуреваемый спазмами, и удержаться от рвоты явно стоило ему немалых усилий.

– Я плохо знаю ваш язык, – сказала она. – Пей. Два глотка. Подожди, потом пей ещё.

– Меня вывернет, – возразил человек.

– Не важно. Два глотка, станет легче. Потом ещё. Болезнь уйдёт.

Дрожащей рукой он принял у неё небольшую, покрытую патиной склянку.

– Седа делает, – пояснила Мгла. – Делали, очень давно. Болезнь уйдёт.

Он глотнул раз, затем другой, застыл на пару мгновений, рывком повернулся на бок. Долго кашлял, отплёвывался, пытался отдышаться и выдохнул наконец:

– Чтоб меня духи забрали… Да.

– Лучше.

Кивок.

– Пей всё. Не стошнит.

Так он и сделал, потом улёгся поудобнее, прикрыл глаза.

– Лучше. Да, так лучше.

– Хорошо. Теперь иди к нему. – Она ткнула пальцем в сторону носа, где шагах в двадцати дальше по проходу виднелась в темноте скрюченная фигура.

– Преда Томад Сэнгар боится, что Предстатель не переживёт дорогу. Не ест, не пьёт. Тает на глазах. Иди к нему. Вы много говорили, какой он сильный. Мы видим другое. Мы видим слабость.

Стараясь не встречаться с ней взглядом, человек приподнялся и сел, потом неуверенно встал на ноги. С трудом удерживая равновесие, он распрямил спину. Поплевал на ладони, потёр их, затем пригладил волосы.

Только тогда Таралак Вид повернулся к женщине.

– Я гляжу, ты и сама-то выглядишь паршиво. – Он нахмурился. – В чём дело?

Мгла покачала головой.

– Иди. Преда должен быть уверен. Иначе мы бросим за борт вас обоих.

Гральский воин отвернулся и неловко, по-крабьи, двинулся вверх по проходу. По обе стороны, втиснутые между бочонками и ящиками, виднелись скованные цепями люди. Серокожие, как и их пленители, почти такие же рослые. Черты лица говорили о том, что в их жилах течёт эдурская кровь. Но это никак не мешало им гнить здесь, в грязи и нечистотах, тусклыми совиными глазами провожая пробиравшегося вперёд Таралака.

Грал опустился на корточки рядом с Икарием, опустил руку воину на плечо. Тот заметно дёрнулся под прикосновением.

– Друг мой, – негромко обратился к нему Таралак. – Я знаю, тебя терзает недуг духа, а не плоти. Но, Икарий, ты должен с этим бороться.

Ягг лежал на боку, поджав ноги и обняв руками колени, – в таких позах, насколько помнилось гралу, эрлийцы хоронили своих мертвецов. Долгое время его слова оставались без ответа, затем по скорчившемуся на полу телу прошла дрожь.

– Я не могу. – Икарий поднял отчаянный взгляд на Таралака. – Я не хочу… не хочу никого убивать!

Таралак потёр лицо. Во имя всех духов нижнего мира, отменное же пойло у этой Мглы. Я справлюсь.

– Икарий. Посмотри на этот трюм. Взгляни на этих грязных созданий – которым обещали спасти их от угнетения. Которые поверили, что эдуры станут их спасителями. Но нет же. Их кровь нечиста. Она замутнена – они были рабами! Пали так низко, не помнят ничего о своём прошлом, о былой славе – да, я знаю, о какой ещё славе? Но взгляни же на них! Что за демоны эти тисте эдур и что за проклятая дыра их империя, если они так обращаются со своими? А теперь скажи мне, Икарий, что я дал тебе? Скажи!

На лице воина отразилось смятение, взгляд исполнился ужаса – но было в нём и что-то ещё. Отблеск дикости.

– За то, чему свидетелями мы стали, – прошептал ягг. – За то, что они творили у нас на глазах…

– Месть, – произнёс Таралак Вид, кивая.

Икарий взирал на него как утопающий.

– Месть…

– Но такого шанса у тебя не будет, Икарий. Преда теряет веру в тебя – в меня – и почти готов отправить нас за борт, к акулам…

– Они хотят, чтобы я прикончил их императора, Таралак Вид. Это бред…

– То, чего хотят они, – проговорил грал, оскалившись, – и то, что сделаешь ты, – это две разные вещи.

– Месть, – вновь повторил Икарий, словно пробуя слово на вкус, и тут же закрыл лицо руками. – Нет, нет, я не смогу. И без того слишком много пролито крови… прольём ещё – и ничего это не даст. Я буду ничем не лучше их! – Внезапным рывком он подтянул Таралака ближе. – Ты разве не понимаешь? Погибнут невинные…

– Невинные? Икарий, глупец, как ты не понимаешь? Невинность – ложь! Никто из нас не невинен. Никто! Покажи мне хоть одного, прошу тебя, умоляю – докажи, что я ошибаюсь! – Он извернулся в стальном захвате, ткнул пальцем в сторону скрючившихся в проходе рабов. – Мы оба это видели, разве нет? Вчера! Как двое этих ничтожеств придушили третьего… а ведь они все в цепях, Икарий, все умирают с голоду, всем грозит смерть! И всё равно! Старая свара, старые обиды – внезапно это всплывает, и конец! Жертвы? Да, в этом нет сомнений. Невинные? Ха! И пусть поразят меня духи верхних и нижних миров, если в суждении своём я не прав!

Икарий долго смотрел на него, затем пальцы медленно разжались, и он выпустил кожаную рубаху грала.

– Друг мой, – сказал Таралак, – ты должен поесть. Ты должен беречь силы. Империя тисте эдуров – это империя зла, и во главе её стоит безумец, не способный ни на что, кроме как махать мечом. Тем не менее, и сильные, и слабые склоняются перед ним, ибо так устроен мир. И ты знаешь не хуже меня, что бросать вызов власть имущим означает открывать путь порабощению и истреблению. И всё же ты и только ты, Икарий, друг мой, обладаешь всем необходимым, чтобы это зло уничтожить. Для этого ты родился на свет. Ты орудие правосудия, так не вздумай же колебаться под натиском несправедливости. Пусть тебя питает всё, чему ты – мы оба – были свидетелями, и всё, что мы увидим ещё в этом путешествии. Кормись этим, насыщай справедливость внутри себя – пока она не исполнится ослепительной силы. Икарий, не позволяй проклятым эдурам взять верх над тобой – ведь сейчас они делают именно это.

За спиной у него послышался голос. Мгла.

– Преда хочет испытание. Для этого воина.

Таралак Вид обернулся, смерил женщину взглядом.

– Что ты хочешь сказать? Какое ещё испытание?

– У нас было много войн. Мы ходим путями Хаоса и Тени.

Грал сощурился.

– Мы?

Лицо её исказила гримаса.

– Эдуры правят Летэром теперь. Куда идут они, летэри должны за ними. Мечи эдуров проливают реки крови, из этой крови текут реки золота. Верные богатеют, хорошо богатеют.

– А те, кто не верен?

– Гребут на вёслах. Платят долги. Так положено.

– А ты, атри-преда? Верная – или нет?

Она смотрела на него изучающе с полдюжины ударов сердца и наконец проговорила:

– Каждый предстатель верит. Что император умрёт от его меча. Кто во что верит и как есть на самом деле – не одно и то же. – Слова её звучали странным отголоском того, что сам Таралак говорил чуть раньше. – Тому, что есть, я верна. Преда думает про испытание.

– Очень хорошо, – кивнул грал и затаил дыхание, опасаясь, что Икарий возразит. Но тот смолчал. Вот это уже хорошо.

Женщина развернулась и пошла прочь, доспехи её позвякивали, точно монетки сыпались на камни.

Какое-то время Таралак Вид смотрел ей вслед.

– Она скрывает, – тихим, печальным голосом проговорил Икарий. – Но что-то разъедает изнутри её душу.

– Ты полагаешь, друг мой, – спросил грал, вновь поворачиваясь к яггу, – что она единственная, кто страдает в тиши? Что она одна сжимается от стыда при мысли о том, что ей приходится делать?

Икарий покачал головой.

– Тогда думай о ней, когда решимость тебе изменяет, мой друг. Думай о Мгле. И обо всех других, как она.

Ответом ему была слабая улыбка.

– Ты же сам говорил, что невинности не существует.

– Истинность этого наблюдения не отрицает требования справедливости, Икарий.

Взгляд ягга устремился вниз, потом куда-то вперёд и вправо и задержался на осклизлой обшивке трюма.

– Да, – прошептал он безнадёжно. – Вероятно, ты прав.

На каменных стенах поблёскивала испарина, как будто давление мира сделалось невыносимым. Человек, возникший словно из ниоткуда, постоял неподвижно какое-то время, почти неразличимый в окружающем полумраке благодаря тёмно-серому плащу с капюшоном, но единственные свидетели столь странного появления были слепы и равнодушны – черви, копошившиеся в гниющей плоти, среди трупов, которыми было завалено всё дно расселины.

Смрад стоял невыносимый, и Котильон ощутил, как знакомая печаль подступает к горлу, будто это и был истинный аромат бытия. Бывали времена – он почти не сомневался в этом, – когда он был способен ощущать беспримесную радость, однако память о них истёрлась настолько, что он готов был заподозрить в них фикцию, ложь, сотканную ностальгией. Подобно тому, как у всякой цивилизации имеется свой золотой век, люди тоже устремляются мыслями в прошлое в поисках истинного покоя и благости.

Корни почти всегда крылись в детстве, в том времени, когда тенёта просвещения ещё не сковывали душу, когда всё казавшееся прежде простым, раскрывало свою сложность, подобно ядовитому цветку, что распускается, насыщая воздух миазмами разложения.

Перед ним были трупы молодых мужчин и женщин – воистину, слишком юных, чтобы воевать, – и всё же они были солдатами. Утешительные воспоминания, вероятно, были вырваны из их сознания, ещё когда – в том месте и в том мире, который они называли домом, – они висели, прибитые железными гвоздями к деревянным крестам, не понимая, за какие преступления несут такую кару. Никаких преступлений, конечно же, не было. И кровь, которую они пролили так обильно, не несла ни малейших признаков загрязнения, ибо ни имя народа, ни цвет кожи, ни черты лица не способны сделать кровь жизни менее чистой или менее драгоценной.

Упрямые глупцы, несущие жажду убийства в прогнивших сердцах, полагали иначе. Они делили мертвецов на невинных жертв и на справедливо наказанных – и с непоколебимой уверенностью знали, на какой стороне стоят они сами. Удары ножом куда проще наносить с такой убеждённостью.

Здесь они сражались отчаянно, отметил про себя Котильон, продвигаясь вперёд. Тщательно подготовленное сражение и отступление, призванное выманить противника на себя. Свидетельство отличной подготовки, дисциплины и яростного желания нанести как можно больший урон врагу. Своих мёртвых те забрали с собой, для этих же юных воинов расселина стала могилой. Избегли распятия… ради этого.

У него было множество… насущных забот. Необходимых дел. Мы пренебрегли этим отрядом – отрядом, который сами укрыли здесь для защиты того, что именовали своим. А потом мы их бросили… так это выглядело, по крайней мере. И он готов был признать, что в своих безрадостных выводах они не так уж и заблуждались. Но теперь нас осаждают со всех сторон. Настал миг кромешного отчаяния. И сейчас… о, мои павшие друзья, как же я сожалею…

Живые любят утешать себя лицемерной верой в то, что их слова могут принести мертвецам облегчение. Хуже того, они произносят эти слова, чтобы получить прощение у мёртвых. Но у павших есть лишь одно послание для живых, и это не прощение. Не забывай об этом, Котильон. Всегда помни, что говорят мертвецы тебе и всем остальным, что повторяют они раз за разом.

Впереди послышались звуки: приглушённое ритмичное шуршание, точно железом по грубой коже, затем лёгкая поступь мокасин.

Расселина в этом месте сужалась, и, перегораживая проход, в горловине стоял т'лан имасс. Уперев остриё меча в камень, он смотрел на приближавшегося Котильона. За спиной неупокоенного воина в тусклом жёлтом свете фонарей мелькнула тень, затем ещё, и наконец вперёд выступила женщина.

– Отойди, Ибра Голан, – сказала Минала, глядя на Котильона.

Её доспехи были порваны в клочья. Кольчугу и кожу на груди слева, прямо под плечом, пробило остриё копья. Там запеклась старая кровь. Шлем лишился одного из нащёчников, и лицо с этой стороны было распухшим, всё в кровоподтёках. Она обошла т'лан имасса, по-прежнему не сводя с Котильона взгляда необычайно светлых серых глаз.

– Они проходят сквозь врата, – сказала она. – Их путь озаряет серебристый огонь.

– Хаос, – кивнул он. – Доказательство того, что пакт, которого мы так опасались, был заключён. Минала, сколько атак вы смогли отразить?

– Четыре. – Поколебавшись, она всё же расстегнула шлем и наконец сняла его. Спутанные, влажные от пота тёмные волосы рассыпались по плечам. – Мои дети… Мы понесли большие потери.

Котильон не мог больше выдержать её взгляд. После такого признания…

Она заговорила вновь:

– Если бы не т'лан имассы… и ещё Апт, и перебежчик тисте эдур – этот проклятый Первый престол оказался бы в лапах кровожадных дикарей.

– Насколько я понимаю, – уточнил Котильон, – до сих пор на вас нападали только тисте эдуры?

– Да. – Какое-то время она молча, изучающе смотрела на него. – Но это скоро изменится, так?

Котильон вновь перевёл взгляд на Ибру Голана.

Минала продолжила:

– Эдуры – это лишь зачинщики, верно? Но и они пока что не выложились на полную. Почему?

– Их силы слишком растянуты, Минала, как и у нас.

– А, значит, новых апторов мне не ждать. Но ведь в твоём мире есть и другие демоны, Котильон? Азалы? Диналы? Неужели вы нам больше ничего не дадите?

– Дадим, – сказал он. – Но не сейчас.

– Когда?

Он взглянул на неё.

– Когда это будет нужнее всего.

Минала сделала шаг к нему.

– Сукин ты сын. У меня было тринадцать сотен. От них осталось всего четыре – тех, кто ещё способен сражаться. – Она ткнула пальцем куда-то за горловину расселины. – Ещё три сотни раненых умирают от полученных ран – и я ничем не могу им помочь!

– Престол Тени будет извещён, – пообещал Котильон. – Он придёт. Он исцелит ваших раненых…

– Когда? – Это прозвучало почти как рычание.

– Как только я отсюда уйду, – ответил он. – Мой путь лежит в Цитадель Тени. Минала, мне нужно поговорить с остальными.

– С кем? Зачем?

Котильон нахмурился, затем проговорил:

– Перебежчик. Ваш тисте эдур. У меня есть… вопросы.

– Я никогда не видела бойца, так искусно владеющего копьём. Трулл Сэнгар убивает, убивает, а потом, когда всё кончено и он стоит по колено в крови перебитых сородичей, он рыдает.

– Узнают ли они его? – спросил Котильон. – Зовут ли они его по имени?

– Нет. Он говорит, это ден-ратха, ещё совсем юные. Недавний призыв. Другое дело, что, по его словам, это лишь вопрос времени. Эдуры, которым удалось сбежать, наверняка донесут, что среди защитников Первого престола был их сородич. Трулл говорит, среди атакующих будет кто-то из его бывшего племени, его узнают – и тогда, он говорит, они бросят сюда все силы, включая колдунов. Котильон, он говорит, что навлечёт погибель на всех нас.

– Он собирается уйти? – спросил Котильон.

Она нахмурилась.

– Он об этом не говорит. Но я не стала бы его осуждать за такое решение. Но, – добавила она, – если он всё же решит остаться, я готова выкрикнуть его имя, как последнее проклятие, перед смертью. Или предпоследнее, что вернее.

Он понимающе кивнул.

– Так значит, Трулл Сэнгар остаётся из чувства чести.

– И его честь погубит нас всех.

Котильон провёл рукой по волосам, и сам удивился: когда они успели так отрасти. Нужно найти цирюльника. Надёжного – такого, которого я подпущу с бритвой к своему горлу. Он задумался. Какими только приземлёнными задачами не занимаются боги! Ты только послушай себя, Котильон, – твой разум всеми силами стремится бежать этого мига. Но отвага этой женщины заслуживает достойного ответа.

– Если тисте эдуры приведут с собой колдунов, этому трудно будет что-либо противопоставить…

– У нас есть заклинатель костей, – сказала она. – Пока что мы его прячем. Он не проявляет себя. Ибо, как и Трулл Сэнгар, это центр притяжения.

Котильон кивнул.

– Ты проведёшь меня внутрь, Минала?

Вместо ответа она повернулась, жестом указывая следовать за собой.

Пещера, куда они вошли, представляла собою ужасающее зрелище. Воздух был густым, насыщенным зловонием, как на бойне. Засохшая кровь покрывала каменный пол толстой крошащейся коркой. Бледные лица – юные, слишком юные – поворачивались, провожая Котильона взглядами, лишёнными всякой надежды. Бог заметил Апт, чёрную шкуру демоницы испещряли серые, едва зажившие шрамы, у передней лапы, скорчился Панек с огромным поблёскивающим фасетчатым глазом. Лоб над глазом был рассечён и кое-как сшит заново; скальп при этом сполз набок, слегка прикрывая глазную орбиту.

Из полумрака навстречу Котильону выступили три фигуры. Бог покровитель убийц остановился. Монок Охем, лишённый клана т'лан имасс по прозванию Онрак Сломленный – и перебежчик тисте эдур. Хотел бы я знать, хватило бы этих троих, если добавить к ним ещё Ибру Голана? Возможно, нам не следовало швырять в это пекло Миналу и её юнцов?

Но когда они приблизились, Котильон смог лучше разглядеть Онрака и Трулла. Все в порезах, ссадинах, ранах. Онрак лишился половины черепа. Грудная клетка проломлена ударом нечеловеческой силы, левая бедренная кость расщеплена. Трулл был без доспехов, да и сражался он, судя по всему, без них. Почти все ранения – глубокие порезы и уколы – пришлись на бёдра и внешнюю сторону ног: явный признак того, что в бою ему привычно было отбивать чужие удары средней частью древка. Эдур шёл с трудом, при каждом шаге тяжело опираясь на копьё.

Котильон через силу заставил себя встретить усталый, исполненный безнадёжности взгляд эдура.

– Помощь придёт, – сказал он серокожему воину, – когда час настанет.

Онрак Сломленный подал голос:

– Когда они захватят Первый престол – поймут. Что он не для них. Держать они его могут, но использовать – никогда. Так ради чего же тогда, Котильон из Тени, эти отважные смертные жертвуют здесь жизнью?

– Возможно, мы лишь отвлекающий манёвр, – проговорил Монок Охем. Голос заклинателя костей звучал так же невыразительно, как у Онрака.

– Нет, – возразил Котильон, – вы много больше. Вопрос в том, что они будут делать после такого открытия. Они откроют пути Хаоса – в тот самый зал, где стоит Первый престол. Они его уничтожат, Монок Охем, и таким образом уничтожат его силу.

– И стоит ли об этом жалеть? – спросил Онрак.

Потрясённый, Котильон не нашёлся с ответом.

Монок Охем развернулся к Онраку Сломленному.

– Он говорит слова Развязанных. Он сражается не ради Первого престола. Он сражается лишь ради того, чтобы защищать Трулла Сэнгара. Только благодаря ему тисте эдур ещё жив.

– Это правда, – подтвердил Онрак. – Я не признаю над собой иной власти, кроме собственной воли, желаний, которые мною движут, и тех суждений, которые выношу сам. Таков смысл свободы, Монок Охем.

– Не надо… – проговорил Трулл Сэнгар, отворачиваясь.

– Трулл Сэнгар?

– Нет, Онрак. Разве ты не понимаешь? Ты призываешь сам на себя погибель – и всё потому, что я не знаю, как поступить, всё потому, что я не могу решить – ничего. И остаюсь здесь, скованный в точности, как когда ты отыскал меня в Зарождении.

– Трулл Сэнгар, – возразил Онрак после недолгого молчания, – ты сражаешься ради спасения людей. Всех этих юных бойцов, которые здесь собрались. Раз за разом ты бьёшься за них. Это благородный выбор. Благодаря тебе, я обрёл великий дар – достойную цель, ради которой можно биться с честью. Я уже не тот, каким был прежде. Я не такой, как Монок Охем и Ибра Голан. Мне недостаточно одной лишь целесообразности. Целесообразность – выдумка убийц.

– Во имя Худа, – сказал Котильон Моноку Охему, раздражённый, готовый вот-вот взорваться, – вы разве не можете обратиться к сородичам? Пара сотен т'лан имассов – наверняка они есть поблизости, валяются где-нибудь без пользы, как обычно?

Пустые глаза остались… пусты.

– Котильон из Тени. Твой спутник заявил свои права на Первый престол…

– Тогда ему достаточно отдать приказ т'лан имассам, и они явятся…

– Нет. Остальные идут на войну. Это война за самосохранение.

– К Худу ассейлов! – прокричал Котильон, и отголоски рассыпались по всей пещере. – Это всё гордыня, будь она проклята, и ничего больше! Вам не добиться победы! Можете посылать клан за кланом в эту беспощадную мясорубку! Глупцы, чтоб вам пусто было – отступитесь! Там не за что сражаться, на этом жалком чудовищном континенте! Как можно этого не понимать? Для местных тиранов всё это – просто игра!

– Моим сородичам свойственна вера, – ответствовал на это Онрак, и в голосе его Котильон уловил нечто вроде горькой иронии, – что нет никого, кто умел бы лучше них добиваться поставленной цели. Они намерены победить в этой игре, Котильон из Тени, или обрести забвение. Третьего не дано. Гордыня? При чём тут гордыня? Это смысл их существования.

– Но угроза здесь намного серьёзнее…

– Им плевать, – перебил Онрак. – Это то, что тебе следует осознать, Котильон из Тени. Когда-то, очень давно по меркам смертных, твой спутник отыскал Первый престол. Он занял его и таким образом обрёл власть над т'лан имассами. Даже в ту пору господство его было довольно призрачным, ибо сила Первого престола стара. Она угасает. Престол Тени сумел пробудить Логросовых т'лан имассов – одиночную армию, которая была привязана к Первому престолу, потому что оказалась слишком близко. Но ему не удалось призвать т'лан имассов Крона, или Бентракта, или Ифэйла, или прочих, кто ещё оставался, но был чересчур далеко. Когда Престол Тени в последний раз восседал на Первом престоле, он был смертным, не связанным ни с какими иными сторонами. Он ещё не Взошёл. Но теперь он нечист, и это лишает его даже остатков власти. Котильон, по мере того, как твой спутник всё больше утрачивает свою сущность, он теряет и… истинность.

Какое-то время Котильон взирал на сломленного воина, затем перевёл взгляд на Монока Охема и Ибру Голана.

– А они, стало быть, – понизил он голос, – являют пример… частичного повиновения.

Заклинатель костей покачал головой:

– Мы должны думать о сохранении своего народа, Котильон из Тени.

– Но если будет утрачен Первый престол?

Ответом было лишь побрякивающее пожатие плеч.

Нижние боги. Теперь я наконец понимаю, почему мы лишились Логросовой армии нежити во время кампании в Семи Городах. Почему они просто… ушли. Он вновь окинул взглядом Онрака Сломленного.

– Возможно ли, – спросил он, – вернуть силу Первому престолу?

– Не говори ничего, – приказал Монок Охем.

Полуразбитая голова Онрака медленно повернулась к заклинателю костей.

– Ты не можешь мне приказывать. Я не связан.

Повинуясь безмолвному приказу, Ибра Голан поднял свой каменный меч и повернулся к Онраку.

Котильон вскинул руки.

– Постойте! Онрак, не отвечай на мой вопрос. Забудем, что я вообще о чём-то спрашивал. Это лишнее – разве у нас и без того мало врагов?

– Ты опасен, – обратился к богу Монок Охем. – Ты думаешь о том, о чём думать не следует, и говоришь вслух то, чего нельзя говорить. Ты подобен охотнику, идущему тропами, которые никому, кроме него, не видны. Мы должны подумать о последствиях. – Заклинатель костей развернулся и, стуча босыми пятками по камням, двинулся в зал Первого престола. Чуть погодя, Ибра Голан опустил клинок и потопал следом.

Котильон потянулся вновь пригладить волосы и обнаружил, что на лбу выступила испарина.

– Итак, – произнёс Трулл Сэнгар с намёком на улыбку, – ты оценил, чего мы стоим, Котильон. Нам же твоё посещение принесло горькие дары. К примеру, предположение, что все наши усилия по защите Первого престола бесплодны. Так что, решишь ли ты забрать нас отсюда? – Он не сводил с божества прищуренных глаз, и ироничная полуулыбка на лице сменилась… чем-то иным. – Нет. Я так и думал.

Возможно, я и вправду следую незримой тропой – такой, что не видна даже мне самому, – однако сейчас идти по ней дальше важно, как никогда.

– Мы вас не оставим, – заверил он.

– Так ты говоришь, – послышался сзади голос Миналы.

Котильон сдвинулся в сторону.

– Я вызвал Престола Тени, – сказал он.

Она приподняла бровь.

– Вызвал?

– Мы даём друг другу такое дозволение, в случае необходимости.

– Так вы действительно на равных. Я полагала, что ты служишь Престолу Тени, Котильон. Станешь ли ты теперь утверждать обратное?

Он выдавил улыбку.

– Мы полностью осознаём, насколько наши способности являются взаимодополняющими. – И больше не стал ничего объяснять.

– Времени было недостаточно, – сказала она.

– Для чего?

– Для тренировок. Тех лет, которые… им требовались. Чтобы повзрослеть. Чтобы выжить.

Он ничего не ответил, ибо она была права.

– Забери их с собой, – сказала Минала. – Немедленно. Я останусь с Апт и Панеком. Котильон, прошу тебя, забери их с собой.

– Не могу.

– Почему?

Он бросил взгляд на Онрака.

– Потому что я возвращаюсь не в Царство Тени, Минала…

– Какая разница, куда ты пойдёшь, – перебила она неожиданно резко. – Всё будет лучше, чем здесь!

– Увы, я не могу этого обещать.

– Не может, – подтвердил Онрак. – Минала, сейчас он и вправду встаёт на незримый путь. Я полагаю, больше мы его не увидим.

– Благодарю за доверие, – сказал Котильон.

– Мой друг видал лучшие дни. – Трулл Сэнгар потянулся, чтобы похлопать Онрака по спине. Удар вышел гулким, облачко пыли поднялось в воздух, и у воина в грудине что-то со стуком упало вниз.

– Ого, – опешил тисте эдур. – Я перестарался?

– Нет, – ответил Онрак. – Это был обломанный наконечник копья. Застрял в кости.

– Он тебе досаждал?

– Разве что неприятными звуками при ходьбе. Благодарю тебя, Трулл Сэнгар.

Котильон смерил взглядом их обоих. Какой смертный стал бы называть т'лан имасса другом? И они сражаются бок о бок. Я бы хотел больше узнать об этом Трулле Сэнгаре. Но, как и на многое другое в последние дни, на это у него не было времени. Со вздохом он повернулся и увидел, что юный Панек охраняет теперь узкий проход, в котором исчез Ибра Голан.

В ту сторону бог и направился.

Панек повернулся к нему.

– Мне его не хватает.

– Кого?

– Идущего по Граням.

– Почему? Сомневаюсь, чтобы этот мешок с костями сумел выбраться из берестяного гроба.

– Не для того, чтобы он сражался на нашей стороне, дядя. Мы тут выстоим. Мать слишком сильно волнуется.

– Которая из двух?

Ответом ему была пугающая острозубая улыбка.

– Обе.

– Так почему тогда тебе недостаёт Идущего по Граням?

– Из-за историй.

– А, ясно.

– Драконы. Глупые, мудрые, живые и мёртвые. Если бы миры были клетками на доске, они являлись бы фигурами. Но ни одна рука их не двигает. Они дикие, каждый сам по себе. А ведь есть ещё тени – Идущий по Граням объяснял – те, кого не видно.

– Объяснял, да? Тогда этот замшелый мерзавец любит тебя куда больше, чем меня.

– Они все отбрасывают тени, дядя, – сказал Панек. – В ваш мир. Каждый из них. Вот почему так много… пленённых.

Котильон нахмурился, а затем, неумолимо, по мере осознания сказанного, брови божества поползли вверх.

Трулл Сэнгар посмотрел, как бог проходит мимо Панека, одной рукой придерживаясь за каменную стену, как будто Котильону внезапно хмель ударил в голову.

– Любопытно, что там стряслось. Впечатление такое, что Панек его только что пнул между ног.

– За это я бы его расцеловала, – заявила Минала.

– Зря ты так, – возразил Трулл. – Я сочувствую Котильону.

– Тогда ты дурак. Впрочем, это для меня уже пару месяцев как не новость.

Он улыбнулся ей и ничего не сказал.

Минала покосилась в сторону прохода, который вёл в зал Первого престола.

– Что они там делают? Они же туда никогда не ходят.

– Думают о последствиях, вероятно, – предположил Трулл.

– И где Престол Тени? Он давно должен был появиться. Если на нас сейчас нападут…

Нам конец. Трулл сильнее опёрся о копьё, чтобы уменьшить давление на левую ногу, которая болела – слегка – больше правой. По крайней мере – мне. Хотя этого не миновать в любом случае, как только сородичи прознают, что я здесь, и не важно, что успеет сделать целитель. Однако он не мог понять, почему они нападают так вяло, вполсилы, выпускают вперёд необстрелянных ден-ратха. Зачем им вообще всё это? Он бы понял ещё, если бы речь шла о Тени – но кому нужно окаменевшее уродство, именуемое Первым престолом? Хотя, если копнуть глубже, смысл есть. Они заключили союз с Увечным Богом и с Развязанными т'лан имассами, которые теперь служат Скованному. Но мои тисте эдуры не доверяют союзам, заключённым с не-эдурами. Может, именно поэтому они пока и проливают кровь так неохотно. Хватило бы одного колдуна и отряда бывалых бойцов, чтобы не оставить здесь камня на камне.

Но они придут – придут непременно, как только меня опознают. Ему было не скрыться от их глаз: не мог же он остаться в стороне, когда крошили этих не знавших жизни человечьих юнцов, которых и солдатами-то назвать можно с натяжкой. Такие уроки жестокости и кровопролития – не то, что нужно детям. Это не то, чему детей следует учить. И мир, где их подвергают подобным испытаниям, – мир, где от милосердия остался лишь пустой звук, с отголосками насмешек и холодного презрения.

Четыре стычки. Четыре – и Минала стала матерью семи сотням разрушенных жизней, из которых половина ждёт смерти как избавления… покуда не появится Престол Тени, несущий свой обоюдоострый дар, холодный и бессердечный.

– Лицо выдаёт тебя, Трулл Сэнгар. Ты снова вознамерился лить слёзы.

Эдур бросил взгляд на Онрака, затем посмотрел на Миналу, отошедшую к Панеку.

– Ярость – её броня, друг мой. И моя главная слабость в том, что я не способен вызвать такое же чувство в себе. Вместо этого я стою тут и жду. Нового нападения, возвращения этой жуткой музыки – криков, боли и умирания, оглушающего рёва тщетности всех усилий, порождаемого нашей кровожадностью… с каждым ударом меча или копья.

– И всё же ты не сдаёшься, – заметил т'лан имасс.

– Не могу.

– Музыка, которую ты слышишь в бою, неполна, Трулл Сэнгар.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Когда я дерусь бок о бок с тобой, я слышу молитвы Миналы, даже если её нет рядом с нами. Даже когда она оттаскивает раненых и умирающих детей подальше от опасности, я слышу её. Она молится, Трулл Сэнгар, чтобы ты выстоял. Чтобы ты продолжал сражаться, чтобы чудо, каким являешься ты сам и твоё копьё, не изменило ей. Не изменило ей и её детям.

Трулл Сэнгар отвернулся.

– А, – сказал Онрак, – у тебя потекли слёзы, друг, и я вижу свою ошибку. Своими речами я желал вселить в тебя гордость, но вместо этого лишь разрушил броню и нанёс тебе глубокую рану. Отчаянием. Я сожалею. Я забыл слишком много о том, каково это – быть живым. – Потрёпанный в боях воин какое-то время молча взирал на Трулла и наконец проговорил. – Возможно, я смогу дать тебе что-то иное. Немного… надежды.

– Прошу тебя, попытайся, – прошептал Трулл в ответ.

– Временами в этом ущелье я ощущаю… некое присутствие. Очень слабо, звериным чутьём. Оно меня… успокаивает, не знаю почему, ибо мне не ясен исток этого чувства. В такие моменты, Трулл Сэнгар, мне кажется, что кто-то наблюдает за нами. Незримые глаза устремлены на нас. И в глазах этих безмерное сострадание.

– Ты говоришь это лишь с тем, чтобы утишить мою боль, Онрак?

– Нет, я не стал бы так тебя обманывать.

– Что… от кого это исходит?