Текст книги "Охотники за костями. Том 2"

– Апсалар.

Голос она узнала, поэтому и не подумала оборачиваться.

– Привет, Котильон.

Бог подошёл ближе, опёрся о борт с ней рядом.

– Непросто оказалось тебя найти.

– Ты меня удивляешь. Я же выполняю твоё поручение, в конце концов.

– В сердце Малазанской империи. Такого развития событий мы не предвидели.

– Жертвы не всегда сидят смирно в ожидании ножа. Даже ничего не подозревая, они способны многое переменить.

Какое-то время он не произносил ни слова, и Апсалар вновь ощутила нарастающее напряжение внутри. В приглушённом лунном свете лицо его выглядело усталым, глаза – когда он на неё посмотрел, – показались воспалёнными.

– Апсалар. Я был… слишком самодоволен.

– Котильон, у тебя множество качеств, но самодовольство в список не входит.

– Беспечен, в таком случае. Случилось кое-что – довольно сложно теперь свести всё воедино. Как если бы все важные детали сбросили в илистый пруд, и я шарю там наполовину вслепую, не понимая толком, что именно пытаюсь найти.

– Резчик.

Он кивнул:

– Произошло нападение. Засада, как мне кажется… даже воспоминания, оставшиеся в земле, где пролилась кровь, оказались обрывочными, и я мало что сумел прочитать.

Что там было? Ей хотелось задать этот вопрос. Поторопить его. Он слишком медлил, осторожничал… нет, он не просто тянет – он колеблется…

– Поблизости есть небольшое поселение… его жители потом убирали тела.

– Он мёртв.

– Не знаю. Трупов не было, если не считать лошадей. Одна могила – но кто-то вскрыл её и похитил тело… и нет, я понятия не имею, зачем это кому-то понадобилось. В любом случае, я утратил связь с Резчиком, и это тревожит меня сильнее, чем всё остальное.

– Утратил связь, – без всякого выражения повторила она. – Тогда он мёртв, Котильон.

– Честное слово, не знаю. Однако есть две вещи, которые мне известны наверняка. Ты хочешь их услышать?

– Это важно?

– Тебе решать.

– Тогда говори.

– Одна из женщин, Скиллара…

– Да.

– Она родила ребёнка – до родов дожила, по крайней мере, и младенец остался в деревне.

– Это хорошо. Что ещё?

– Геборик Лёгкая Рука мёртв.

На этих словах она повернулась – но не к нему, а от него, и какое-то время смотрела на море и на тусклую луну вдалеке.

– Призрачные Руки.

– Да. Сила – аура – этого старика… она полыхала зелёным пламенем, отдавала дикой яростью Трича. Её невозможно, немыслимо было спутать с чем бы то ни было…

– А теперь она пропала.

– Да.

– Была ещё одна женщина, совсем молоденькая.

– Да. Мы оба её искали, я и Престол Тени. Как оказалось, я знаю, где она живёт, и она в самом деле именно там, где она нам была нужна, с единственной – ключевой – разницей…

– Её контролируете не вы с Престолом Тени.

– Ведём, а не контролируем… мы не настолько самоуверенны, Апсалар, чтобы претендовать на контроль. К несчастью, то же самого нельзя сказать о её новом хозяине. Увечном Боге. – Он немного поколебался. – Фелисин Младшая – это Возрождённая Ша'ик.

Апсалар кивнула:

– Как меч, убивающий своего создателя… справедливость описывает собственные круги.

– Справедливость? Во имя Бездны, Апсалар, справедливость не имеет к этому ни малейшего отношения.

– Разве? – Она вновь повернулась к нему лицом. – Я отослала Резчика прочь из страха, что он погибнет, если останется со мной. Я прогнала его, и это его погубило. Ты пытался использовать Фелисин Младшую, а теперь она оказалась пешкой в руке другого бога. Тричу хотелось найти себе Дестрианта, чтобы тот вверг своих последователей в войну, но Геборика прикончили, и он ровным счётом ничего не добился. Как тигрёнок, которому размозжили череп, – вся сила, весь потенциал ушёл в песок. Скажи мне, Котильон, какое поручение ты дал Резчику?

Он не ответил.

– Ты велел ему защищать Фелисин Младшую, верно? И он потерпел неудачу. Жив ли он? Ради его же блага, надеюсь, что нет.

– Ты это не всерьёз, Апсалар.

Она прикрыла глаза. Нет, я это не всерьёз. Боги, что же мне делать… со всей этой болью? Что делать?

Котильон медленно поднял руку, потянулся – без чёрной кожаной перчатки – и бережно провёл по щеке. Она ощутила, как его пальцы скользнули по коже, почувствовала холодок на том месте, где он стёр слезинку. Слезинку, которой она даже не заметила.

– Ты заледенела, – послышался негромкий голос.

Она кивнула, а потом внезапно затрясла головой, когда внутри всё начало рушиться, – и оказалась в его объятиях, заходясь беспомощными рыданиями.

И бог сказал ей:

– Я найду его, Апсалар. Клянусь. Я узнаю правду.

Все правды, о да. Одну за одной, убирая камень за камнем. Один за другим. На нас, затмевая свет, наползает тьма, просеивается гравий и песок, и вечное безмолвие наступит, когда всё встанет на свои места. А теперь, дурочка, попробуй вдохнуть. Хотя бы раз.

Тучи стремительно наползали на лунный диск. И сады умирали, один за другим.

Глава девятнадцатая

 
Жестокое заблужденье, ты выбираешь форму и вид
мокрой глины в руках, а колесо всё вращается.
 
 
Закалённый в граните, сей обожжённый панцирь
затвердевает щитом для твоих деяний, и решения тёмные
 
 
Оседают внутри, невидимые в чресполосице слоёв, ждут
прихода усталой смерти, привала в пути, что тебя исключит.
 
 
Мы, слепые плакальщики, высóко возносим тебя, славим
всё, чем не были мы, и гниль, что с тобою уходит в могилу.
 
 
Вот я стою меж скорбящих, которых злят мои подозренья,
а прах сосуда летит… о как ненавистны мне похороны.
 

Панит Фанал. Тайны глины

Баратол открыл глаза – вокруг было темно. Не шевелясь, кузнец сосредоточился, пытаясь понять, что за звуки его разбудили. Баратол выделил два источника шума. Один далеко, второй прямо рядом. Осторожности ради он прислушался к ближнему.

Шорох простыни, сминаемой сплетёнными руками, лёгкое поскрипывание песка, затем тихий шёпот. Долгий, протяжный выдох, ещё немного возни, затем звуки становятся ритмичными и два дыхания сливаются в одно.

Вот и хорошо. Видит Худ, самому Баратолу не под силу было исцелить загнанный, потерянный взгляд даруджийца. Кузнец молча молился, чтобы Скилларе не пришло в голову как-нибудь жестоко предать юношу. В этом случае Резчик наверняка отстранился бы от мира навсегда.

Как бы то ни было, Баратол тут ничего поделать не мог, и это тоже было неплохо.

Итак… другой, далёкий звук. Шорох, ритмичный, но более мягкий, чем нарастающий пульс страсти по другую сторону дымящегося кострища. Будто ветер поёт в кронах деревьев… только вокруг нет деревьев. И ветра тоже нет.

Это море.

Близился рассвет, небо на востоке бледнело. Баратол услышал, как Скиллара перевернулась на бок, тихо, но часто дыша. Резчик подтянул одеяла повыше, тоже повернулся на бок и мгновение спустя снова уснул.

Скиллара поднялась и села. Удар кремнём по железу, несколько искр – и трубка раскурена. Вчера она потратила последние деньги, пополняя свои запасы «ржавого листа» у маленького каравана, который двигался прочь от побережья. Встреча была неожиданной – отряды просто столкнулись на каменистой тропе. Торговцы сперва насторожились, а потом взглянули на них как будто с облегчением.

Чуму одолели. Так сказали таннойские духовидцы, снимая ими же провозглашённый карантин с Отатаралового острова.

Но Баратол и его спутники были первыми живыми людьми, которые повстречались караванщикам с того момента, как они вышли из маленькой прибрежной деревеньки – места высадки с корабля. Торговцы, везущие товары первой необходимости из Руту-Джелбы, боялись, что прибыли в вымерший край.

Два дня, пока Скиллара была не в себе, Баратол жалел, что вообще ушёл из своей кузницы. «Ржавый лист», любовник – она снова в мире с собой, слава Худу.

Скиллара поинтересовалась:

– Баратол, хочешь, я приготовлю завтрак?

Кузнец перевернулся на спину и сел, пристально разглядывая женщину в неверном утреннем свете.

Скиллара пожала плечами:

– Это женское дело. Ты расстроен?

– С чего бы это? – проворчал Баратол, глядя на всё ещё неподвижного Резчика. – Он и правда снова уснул?

Скиллара кивнула:

– Он мало спит ночью, если вообще спит, – из-за кошмаров или из-за страха кошмаров. Вот почему ещё полезно разделить с ним ложе – после этого он сможет выспаться и отдохнуть.

– Я восхищаюсь твоей добротой, – заметил Баратол, придвигаясь ближе к кострищу и разгребая посеревшие угли остриём кухонного ножа. Из рассветных сумерек справа вынырнул улыбающийся Чаур.

– И правильно делаешь, – ответила кузнецу Скиллара.

Баратол бросил взгляд на женщину:

– И это всё? Ты просто ему так помогаешь?

Скиллара отвела взгляд и затянулась трубкой.

– Не причиняй ему боли, Скиллара.

– Ты что, дурак? Я – как раз наоборот.

– Это я заметил. Но что если он в тебя влюбится?

– Не влюбится. Не сможет.

– Почему?

Скиллара встала и подошла к их пожиткам:

– Разводи огонь, Баратол. Горячий чай согреет наши косточки.

Если только они не промёрзли насквозь, женщина.

Чаур подошёл к Скилларе и нагнулся, чтобы погладить её по волосам. Не обращая на великана внимания, девушка достала свёртки с едой.

Чаур с живым интересом следил за каждой струйкой дыма, которую выдыхала Скиллара.

Да, парень, легенды не врут – некоторые демоны и вправду дышат огнём.

Они дали Резчику выспаться, так что он проснулся только к обеду – рывком сел, и удивлённое выражение на лице юноши сразу же сменилось виноватым. Солнце уже начало припекать, но с востока дул приятный прохладный ветерок.

Баратол заметил, как Резчик огляделся в поисках Скиллары, обнаружив её сидящей спиной к валуну, и как даруджиец вздрогнул, когда та ему подмигнула и послала воздушный поцелуй.

Чаур кружил по лагерю, словно любопытный пёс – звук прибоя был всё громче, и великан никак не мог скрыть, что ему крайне любопытно, что же там так шумит.

Резчик отвлёкся от Скиллары и некоторое время наблюдал за Чауром:

– Что это с ним?

– Море, – ответил Баратол. – Он никогда раньше не видел моря. Наверное, даже не знает, что это такое. У нас ещё остался чай, Резчик, а в тех свёртках возле Скиллары – твой завтрак.

– Уже поздно, – заметил даруджиец, поднимаясь, – надо было меня разбудить.

И тут Резчик понял:

– Море? Храни нас Беру, мы уже так близко?

– Слышишь запах? И шум?

Резчик внезапно улыбнулся – и эта улыбка была настоящей, первой настоящей улыбкой юноши на памяти Баратола.

– Кто-нибудь обратил внимание на луну вчера ночью? – спросила Скиллара. – Она была пёстрой. Как будто в луне кто-то наделал дыр.

– И некоторые из этих дыр, – заметил Баратол, – кажется, увеличиваются.

Скиллара посмотрела на кузнеца и кивнула:

– Мне тоже так показалось, но я не была уверена. Как думаешь, что это значит?

Баратол пожал плечами:

– Говорят, луна – это другой мир, такой же как наш, и по её поверхности бродят люди. Иногда что-то падает с нашего неба. Камни. Огненные сферы. Я слышал, что Увечный Бог тоже с неба сверзился. Целые горы валятся вниз, уничтожают континенты, вздымают в небо огромные тучи дыма и пепла. – Кузнец перевёл взгляд со Скиллары на Резчика. – Я думаю, может, что-то вот так же грохнулось на луну.

– Будто бог упал сверху?

– Да, вроде того.

– Тогда что это за тёмные пятна?

– Не знаю. Может, дым и пепел. Может быть, кусочки, отколовшиеся от их мира.

– Пятна становятся больше…

– Да, – пожал плечами Баратол, – тучи пепла и дыма растут. Укладывается в картинку, разве нет?

Резчик быстро расправлялся с завтраком:

– Прошу прощения, что заставляю себя ждать. Нам нужно идти. Хочу взглянуть, что в той заброшенной деревне.

– Что угодно нам сгодится, лишь бы на воде держалось, – заметил Баратол.

– Надеюсь, мы там что-то подобное и обнаружим.

Резчик отряхнул руки от крошек, сунул в рот последний сушёный инжир и поднялся на ноги:

– Я готов, – объявил он с набитым ртом.

Ладно, Скиллара, ты всё правильно сделала.

На задворках рыбацкой деревни валялись выбеленные солнцем и обглоданные собаками кости. Все двери домов, трактира и ставки малазанского налогового инспектора были распахнуты, проёмы замело мельчайшим песком. По обе стороны каменной пристани были пришвартованы полузатопленные рыбацкие лодки: верёвки, которыми их привязали, растянулись и разлезлись. В мелководном заливе за пристанью, у причальных шестов, на якоре стояли два судна побольше.

Чаур замер там, откуда впервые заметил море и белопенные перекатывающиеся волны. Он всё ещё улыбался, но по щекам великана непроизвольно катились слёзы, на которые Чаур не обращал внимания, пытаясь как бы петь с закрытым ртом, издавая странные мычащие звуки.

Скиллара бродила по деревне в поисках всего, что может пригодиться в предстоящем путешествии. Верёвки, корзины, бочки, сушёная еда, сети, остроги, соль, чтобы засаливать рыбу, – что угодно. В основном ей попадались останки жителей деревни – их всех уже нашли собаки. По обеим сторонам улицы, ведущей к пристани, стояло два больших приземистых здания, и оба были заперты. С помощью Баратола они сломали замки и обнаружили внутри припасы на всю оставшуюся жизнь и более.

Резчик поплыл присмотреться к кораблям, и через некоторое время вернулся с докладом: обе каракки вполне на ходу, и обе примерно одинаково готовы к выходу в море. По длине и осадке судна были практически близнецами.

– Наверное, их делал один мастер, – сказал Резчик, – как мне кажется. Баратол, ты-то сможешь точнее сказать, если заинтересуешься.

– Верю тебе на слово, Резчик. Значит, мы можем выбрать любую из них.

– Да. Возможно, они принадлежат торговцам, которых мы повстречали.

– Нет, корабли не джелбанские. Как они называются?

– Тот, что слева – «Хвост дхэнраби». Второй зовётся «Скорбь Санали». Интересно, кто это – Саналь?

– Пойдём на «Скорбь», – решил Баратол. – И не спрашивай почему.

Скиллара рассмеялась.

Резчик задержался на пристани у залитых грязной водой судёнышек:

– Нужно вычерпать воду из одной такой посудины, чтобы доставить припасы на нашу каракку.

Баратол выпрямился:

– Я начну стаскивать наше добро из склада сюда.

Скиллара проводила взглядом массивную фигуру кузнеца, который двинулся вверх по улице, а затем обернулась к Резчику, который уже раздобыл черпак из половинки тыквы и начал выбирать воду из лодочки.

– Тебе помочь? – поинтересовалась она.

– Справлюсь. Наконец-то у меня есть чем заняться.

– Теперь у тебя и дни, и ночи заняты.

Резчик смущённо взглянул на Скиллару:

– Я никогда раньше не пробовал молока.

Усмехнувшись, девушка забила трубку:

– Пробовал, просто ты не помнишь.

– М-да. Наверное, ты права.

– Как бы то ни было, ты намного нежнее, чем та маленькая, краснощёкая пиявка.

– Ты не дала ей имени?

– Нет. Пусть про имя спорят её новые матери.

– Даже мысленно? Ну, кроме «кровожадная муха», «пиявка» и «конский клещ».

– Резчик, – ответила Скиллара, – ты кое-чего не понимаешь. Если бы я дала ей настоящее имя, мне в конце концов пришлось бы развернуться и отправиться назад. Мне пришлось бы взять ребёнка себе.

– Ох. Прости, Скиллара. Ты права, я вообще многого не понимаю.

– Надо больше доверять себе.

– Нет, – коротко ответил Резчик и замолчал, глядя на восток, на море. – Я не сделал ничего, свидетельствующего, что мне можно довериться. Посмотри, что стало с Фелисин Младшей, которая доверяла мне, думала, что я смогу её защитить. Даже Геборик говорил, будто у меня есть задатки лидера и будто это хорошо. Так что он тоже доверял мне.

– Ты проклятый идиот. Мы попали в засаду т'лан имассов. Что ты мог бы сделать, как думаешь?

– Я не знаю, и в этом-то всё и дело.

– Геборик был Дестриантом Трича. А его зарубили, словно хромую собаку. Серожаба разделали, как дичь на пиру. Резчик, мы с тобой – обычные люди и не можем остановить подобное. Имассы нас одним махом зарубили бы и дальше пошли. Да, это любому сложно принять. Осознать свою никчёмность, бесполезность. От нас никто не ждёт подвигов, так что лучше заляжем пониже и не будем попадаться на глаза никому вроде т'лан имассов, богов и богинь. Ты, Резчик, и я, и Баратол, и Чаур. Мы из тех, кто будет потом разгребать руины и пытаться всё починить, если нам повезёт выжить. Мы будем отстраивать обычный мир. Вот что мы можем – гляди-ка, ты вдохнул жизнь в старую лодку, и она снова может приносить пользу – посмотри, посудина наконец-то выглядит так, как должна, и в этом что-то есть, правда?

– Худа ради, – покачал головой Резчик, – Скиллара, мы не просто рабочие муравьи, отстраивающие муравейник, по которому неосторожно потоптался бог. Мы можем и больше.

– Я не говорю, что не можем, – ответила Скиллара, – но сейчас это то, что в наших силах – начать восстанавливать деревни, а затем и свою жизнь.

Баратол несколько раз сходил туда-сюда за время беседы, а теперь к ним спускался и Чаур, с опаской приближаясь к воде. Немой великан освободил лошадей от сумок с припасами и даже от свёртка с телом Геборика. Теперь рассёдланные и распряжённые кони бродили по траве у линии прибоя, взмахивая хвостами.

Резчик начал загружать припасы в лодочку.

Через некоторое время юноша прервался и едко заметил:

– Интересный метод отлынивать от работы: разжигание трубки.

– Ты же сказал, что тебе не нужна помощь.

– С черпанием – была не нужна.

– Ты, Резчик, никак не можешь понять духовной потребности в удовольствии и ясности, которую приносят эти мгновения отдыха. И из-за этого непонимания ты чувствуешь негодование, которое портит твою кровь и отравляет твои речи. Такая отрава, знаешь ли, пожирает людей изнутри.

Резчик пристально взглянул на Скиллару:

– Ты имеешь в виду, что я просто ревную?

– Конечно, ревнуешь, но поскольку я понимаю тебя, я легко воздерживаюсь от осуждения. Можешь ли ты сказать то же про себя?

К ним подошёл Баратол с двумя бочками под мышками:

– Поднимай задницу, женщина. Ветер сейчас благоприятный, так что чем быстрее двинемся, тем лучше.

Скиллара отдала кузнецу честь и встала:

– Вот, Резчик, сразу видно, кто главный. Наблюдай за ним, слушай и учись.

Даруджиец потрясённо уставился на неё.

Скиллара точно знала, что он думает: Но ты же только что говорила…

Я говорила другое, мой юный любовник. Мы, люди, противоречивые существа, но переменчивости не стоит бояться, как и вообще переживать из-за неё. Подумай о тех, кто жаждет постоянства, и ты поймёшь, что они все тираны или скоро ими станут. Они насаждают свою волю тысячам, жене, или мужу, или ребёнку. Не бойся противоречий, Резчик, это верный признак разнообразия.

Чаур держал руль, а Резчик с Баратолом занимались парусами. День был ясный, ветерок – свежий, и их каракка так легко перекатывалась с волны на волну, будто само дерево желало нестись вперёд. Иногда нос корабля нырял вниз, поднимая брызги, и Чаур смеялся от незамутнённой радости бытия, как ребёнок.

Скиллара устроилась в средней части судна и потянулась, подставляя лицо тёплому, но не жаркому солнышку.

Мы идём на каракке по имени «Скорбь», с мертвецом на борту. Которого Резчик хочет доставить до места последнего упокоения. Геборик, знал ли ты, что на свете есть такая верность – и до неё рукой подать?

Когда Баратол проходил мимо и Чаур снова рассмеялся, девушка заметила ответную улыбку на потрёпанном, покрытом шрамами лице кузнеца.

И вправду, благословенны эти звуки. Этот смех так удивителен и так нужен нам, он и его невинность…

Онрак Разбитый осознал, что с возвращением некоторых человеческих качеств задумался о несовершенстве жизни. Не то чтобы он питал иллюзии на этот счёт. На самом деле имасс вообще не питал никаких иллюзий. Ни в чём. Но, несмотря на это, Онрак не сразу понял, что странные внутренние метания на самом деле – ощущение… нетерпения.

Враг придёт снова. Пещеры наполнятся криками, звоном оружия, яростными голосами. И Онрак будет сражаться плечом к плечу с Труллом Сэнгаром, и вместе с ним в бессильной ярости узрит смерть всё новых и новых детей Миналы.

Конечно, детьми их уже назвать сложно. Если бы они были имассами, они бы уже прошли посвящение во взрослую жизнь. Они бы искали себе пару, охотились, пели вместе с кланом ночные песни в час, когда возвращается темнота, – чтобы напомнить всем, что смерть ждёт каждого в конце пути.

Любовными утехами также следует заниматься ночью, и это разумно, так как именно в самом сердце тьмы зажглось первое пламя жизни, пробудилось сияние, которое разогнало беспросветный мрак. Возлечь с любовником означало восславить пришествие огня. Из плотского жара вовне, в мир.

Здесь, в пропасти, темнота длилась вечно, и не было ни огня души, ни пламени страсти. Только обещание смерти.

И Онрака стало мучить нетерпение. Нет никакой чести в ожидании забытья. Нет, для жизни, наполненной истинным смыслом и целью, забытьё должно наступать внезапно, неожиданно, непредсказуемо. Вот ты несёшься во весь опор, а вот – конец.

Будучи Логросовым т'лан имассом, Онрак знал, насколько тяжело дались клану бесконечные изматывающие войны. До предела истощённым душам имассов неоткуда было ждать спасения – и не на что надеяться в будущем. Вот сородич валится на обочину, сломленный, неподвижный – его глаза теперь столетиями будут глядеть на один и тот же перекошенный пейзаж, отстранённо отмечая малейшие изменения в картине. Зверушка робко крадётся мимо, упорный росток травы вырывается из земли после дождя, птицы клюют семена, насекомые строят империи…

Трулл Сэнгар подошёл к Онраку, который стоял на страже у узкого прохода:

– Монок Охем говорит, что присутствие эдуров… сократилось, они уходят от нас. Пока что. Как будто что-то заставило моих сородичей отступить. Кажется, мой друг, нам выпала отсрочка – которой мы не желали. Я не знаю, сколько ещё смогу сражаться.

– Когда ты и вправду не сможешь сражаться, Трулл Сэнгар, поражение уже не будет иметь значения.

– Я не думал, что дети станут противиться её воле, знаешь ли, но в их действиях есть смысл. Минала ожидала, что они просто отойдут, бросив горстку оставшихся на произвол судьбы. То есть горстку нас, – Трулл пожал плечами. – Панек не удивился.

– Остальные дети считают его вожаком, – заметил Онрак. – Они его не бросят. И своих матерей тоже.

– А оставшись, они всем нам разобьют сердце.

– Да.

Тисте эдур взглянул на имасса:

– Ты уже начал жалеть, что в тебе пробудились чувства, Онрак?

– Это пробуждение служит мне напоминанием, Трулл Сэнгар.

– О чём?

– О том, почему я зовусь «Разбитым».

– Мы все здесь разбиты.

– Но не Монок Охем и не Ибра Голан.

– Да, они в порядке.

– Трулл Сэнгар, когда на нас нападут, ты должен знать – я не останусь у твоего плеча.

– Вот как?

– Да. Я собираюсь достать их главаря. Убить его или умереть, попытавшись. Возможно, если я достаточно многих повергну, они передумают заключать союз с Увечным Богом. По крайней мере, возможно, это заставит эдуров отступить и долго не возвращаться.

– Понимаю, – промолвил Трулл, и усмехнулся в темноту. – Мне будет не хватать тебя рядом в решающие мгновения, мой друг.

– Если моя затея удастся, Трулл Сэнгар, я вернусь и встану с тобой рядом.

– Тогда постарайся прикончить главного побыстрее.

– Таково моё намерение.

– Онрак, я слышу что-то новое в твоём голосе.

– Да.

– И что это значит?

– Это значит, Трулл Сэнгар, что, открывая в себе нетерпение, Онрак Разбитый обнаружил и кое-что ещё.

– Что именно?

– Вот что: мне надоело защищать то, что защитить невозможно. Мне надоело смотреть, как гибнут мои друзья. В будущей битве ты узришь во мне кое-что ужасное. То, чего не достиг ни Ибра Голан, ни Монок Охем. Трулл Сэнгар, ты увидишь т'лан имасса, который познал ярость.

Банашар открыл дверь, на мгновение застыл, задержав руку на косяке, а затем проковылял в старую комнату. Пахнуло потом, несвежими простынями и протухшей едой, которую он оставил на столике у окна. Старик повременил, раздумывая, не зажечь ли фонарь – но не стал: масла было мало, и он забыл купить ещё. Банашар потёр подбородок – сильнее, чем обычно, потому что ему показалось, будто лицо потеряло чувствительность.

У дальней стены, в шести шагах от входа, скрипнуло кресло. Банашар застыл на месте, вглядываясь в темноту.

– Кто здесь? – требовательно спросил старик.

– Мало что выглядит более жалко, Банашар, – ответила фигура, сидящая в кресле, – чем бывший Полу-Дрек, павший так низко. Вваливаешься пьяным в эту крысиную нору каждый вечер – зачем?

Банашар шагнул вправо и тяжело опустился на койку:

– Я не знаю, кто ты, – ответил он. – И потому не вижу причин отвечать.

Нежданный гость вздохнул:

– Ты уже некоторое время шлёшь отсюда зашифрованные послания. Просишь встречи с имперским Высшим магом.

– Тогда, – заметил Банашар, пытаясь протрезветь, чему немало способствовал ужас, – ты должен понимать, что это дело касается только верных Д'рек…

– Ни ты, ни Тайшренн уже ими не являетесь.

– Есть вещи, – заявил Банашар, – от которых нельзя уйти. Тайшренн знает это, как и я…

– Вообще-то имперский Высший маг ничего такого не знает. – Собеседник Банашара замолчал, сделав вид, будто изучает свои ногти. – Пока не знает. Возможно, и не узнает. Решать мне, Банашар.

– Кто ты?

– Ты ещё не готов узнать ответ.

– Почему ты перехватываешь мои письма Тайшренну?

– Ну, вообще-то я ничего подобного не говорил.

Банашар нахмурился:

– Ты только что сказал, что решение в твоих руках.

– Да, сказал. Мне решать, останусь ли я лишь наблюдателем в этом деле, каковым и был до этого, или – если получу достойный повод – предпочту вмешаться.

– Тогда кто ставит мне палки в колёса?

– Ты должен уразуметь кое-что, Банашар. Тайшренн, в первую и главную очередь – имперский Высший маг. Кем он был в прошлом, не имеет значения…

– Нет, имеет. Особенно после того, что я выяснил…

– Расскажи мне об этом.

– Нет.

– Точнее – убеди меня.

– Я не могу, – пробормотал Банашар, стискивая в кулаках грязное покрывало.

– Это касается Империи?

– Нет.

– Уже кое-что. Как ты говорил, это дело касается бывших последователей Д'рек. И скорее всего, имеет отношение к череде загадочных смертей в культе Червя. Череде смертей? Или лучше сказать – истреблению всего культа? Скажи, кто-то ещё остался, Банашар? Хоть кто-нибудь?

Банашар промолчал.

– Конечно, остались, – добавил незнакомец, – те немногие, что когда-то в прошлом ушли из культа. Те, кто оставил поклонение.

– Ты слишком много знаешь, – проворчал Банашар. Нельзя было оставаться в этой комнате. Нужно было менять укрытия каждую ночь. Старик не думал, что найдётся кто-то, кто вспомнит о нём. В конце концов, все, кто мог узнать его, уже мертвы. И я знаю почему. Нижние боги, лучше бы мне не знать.

– Тайшренна, – промолвил посетитель, – сейчас отрезали ото всех. Тщательно и очень эффективно. Как профессионал, я восхищён. И как профессионал, я очень сильно обеспокоен.

– Ты – Коготь.

– Очень хорошо, Банашар, через пьяный дурман пробиваются ростки разума. Да, меня зовут Жемчуг.

– Как ты меня нашёл?

– Это имеет значение?

– Имеет. Для меня имеет, Жемчуг.

Коготь снова вздохнул и взмахнул рукой:

– Мне было скучно. Я напал на след кого-то, кто, как оказалось, выслеживал тебя: с кем разговариваешь, куда ходишь, – ну, знаешь, обычные полезные расспросы.

– Полезные кому?

– Ну, для подготовки. Я так думаю, чтобы убить тебя тогда, когда заказчик сочтёт нужным.

Банашара внезапно пробила дрожь, на теле выступил холодный, липкий пот.

– Тут не замешана политика, – прошептал старик, – и Империя тут ни при чём. Нет никакой причины…

– Но ты сам вырыл себе могилу, Банашар. Ты помнишь? Тайшренна изолировали. А ты пытаешься пробиться к нему, привлечь внимание имперского Высшего мага…

– Как он допустил такое? – возмутился Барашан. – Тайшренн не дурак…

Гость мягко рассмеялся:

– О нет, Тайшренн не дурак. Вот тебе и ответ.

Банашар уставился в темноту:

– Мне нужно встретиться с ним, Жемчуг.

– Ты пока не убедил меня.

Коготь надолго замолчал, и в этой тишине Банашар закрыл глаза, накрыв веки руками, будто это могло принести какое-то утешение. Но это могли сделать только слова. Слова, сказанные этому человеку. О, как он хотел верить, что этого будет… довольно. Коготь может стать моим союзником. Почему? Потому что у Когтя есть соперники. Новая организация, которая решила возвести непроницаемые стены вокруг имперского Высшего мага. Что это говорит о такой новой группе? Считают ли они Тайшренна врагом или его заблокировали, ибо он и сам желал бездействовать? Они знают, что он знает, и хотят посмотреть, когда же он выступит против них? Но маг пока не противится и вселяет в них уверенность, что и не будет впредь, как бы дела ни пошли дальше. Бездна меня побери, во что же мы вляпались?

Банашар заговорил, не отнимая рук от лица:

– У меня есть просьба, Жемчуг.

– Хорошо.

– Представь себе устройство мира в величайшем масштабе, – продолжил жрец. – Представь, как проходят тысячелетия. Представь, как стареют боги, богини, верования, цивилизации…

– Продолжай. О чём ты хочешь попросить?

Банашар всё ещё колебался. Затем старик медленно опустил руки и всмотрелся в серое призрачное лицо своего собеседника.

– Что есть большим преступлением, Жемчуг – бог, предающий своих последователей, или последователи, предающие бога? Последователи, которые затем творят ужасы во имя этого бога. Что, Жемчуг? Ответь мне, пожалуйста.

Коготь помолчал с дюжину ударов сердца, затем пожал плечами:

– Ты говоришь с безбожником, Банашар.

– Кто мог бы рассудить лучше?

– Боги постоянно предают своих последователей, как я вижу. Каждая молитва, оставленная без ответа, каждая неисполненная мольба о спасении. Все эти вещи и составляют веру, я бы сказал.

– Ненадёжность, молчание и равнодушие? Из этого состоит вера, Жемчуг?

– Как я и предупреждал, я неподходящий собеседник для таких споров.

– Но является ли что-то из перечисленного тобой предательством?

– Это как посмотреть. Зависит от того, считаем ли мы бога, которому молятся, в свою очередь обязанным помочь молящимся, из-за того, что они ему молятся. Если нет, если у них нет морального соглашения – то ответ таков: нет, это не предательство.

– Чего ради – кого ради – действует бог? – спросил Банашар.

– Если мы продолжим опираться на утверждение, высказанное выше, то божество отвечает лишь перед самим – или самой – собой.

– В конце концов, – голос Банашара сорвался, когда старик подался вперёд, – разве нам судить?

– Как скажешь.

– Так и скажу.

– Но если, – продолжил Жемчуг, – между богом и его почитателями существует моральное соглашение, то каждый отказ молящемуся – это предательство…

– Предполагая, что просьба, обращённая к богу, сама по себе отвечает соответствующей морали.

– Точно. Если муж молится о том, чтобы с его женой произошёл ужасный несчастный случай, чтобы он мог жениться на любовнице, то вряд ли какой-либо уважающий себя бог снизойдёт до помощи и выполнения такой просьбы.

Банашар расслышал иронию в голосе Когтя, но решил не обращать на неё внимания.

– А если жена – изверг и избивает своих детей?

– Тогда по-настоящему справедливому богу не нужно ждать молитвы, чтобы вмешаться.