Текст книги "Бука"

Стивен Кинг
Бука

[1]1
  The Boogeyman. © 2011. А. Аракелов. Перевод с английского.


[Закрыть]

– Я пришел сюда, потому что мне нужно высказаться, – произнес человек, сидевший на кушетке в кабинете доктора Харпера.

Это был Лестер Биллингс из Уотербери, штат Коннектикут. В его медицинской карте, заполненной сестрой Виккерс, было записано, что ему двадцать восемь лет, он работает на фабрике в Нью-Йорке, разведен, отец троих детей. Все трое умерли.

– Я не могу исповедоваться, поскольку я не католик. К юристу обращаться бесполезно, я не нарушал Уголовного кодекса. Я просто убил своих детей. Одного за другим. Всех до одного.

Доктор Харпер включил магнитофон на запись.

Биллингс лежал на кушетке – напряженный, прямой, как доска. Человек, готовый к неизбежному унижению. Руки сложены на груди, как у мертвеца. Он рассматривал панели белого подвесного потолка, словно там разыгрывались какие-то сцены и картины.

– Вы хотите сказать, что действительно их убили, или…

– Нет. – Раздраженный взмах руки. – Но ответственность на мне. Денни – в шестьдесят седьмом. Ширл – в семьдесят первом. И Энди – в этом году. Вот о чем я хочу вам рассказать.

Доктор Харпер промолчал. Биллингс выглядел осунувшимся и казался старым. Он начал лысеть, кожа была землистого цвета. Глаза выдавали близкое и регулярное «общение» с виски.

– Они убиты, понимаете? Но никто мне не верит. Если меня поймут, все будет хорошо.

– Почему?

– Потому что… – Биллингс замолчал и приподнялся на локтях, осматривая комнату. Его глаза превратились в узкие щелочки. – Что это?

– Где?

– Та дверь.

– Это стенной шкаф, – ответил доктор Харпер. – Там висит мой плащ и стоят галоши.

– Откройте. Я хочу убедиться.

Доктор Харпер молча встал, подошел к дверце и открыл ее. Внутри висел коричневый плащ и болтались несколько пустых вешалок. На полу стояла пара блестящих галош. В одну из них была плотно забита страница «Нью-Йорк тайме». Больше ничего.

– Все нормально? – спросил доктор Харпер.

– Все нормально. – Биллингс повернулся и принял первоначальную позу.

– Вы сказали, – напомнил доктор Харпер, вернувшись в свое кресло, – если удастся доказать, что дети были убиты, все будет хорошо. Как это понимать?

– Меня посадят, – мгновенно ответил Биллингс. – Дадут пожизненное. А в тюрьме все камеры просматриваются. Все камеры.

Он улыбнулся пустоте.

– Как были убиты ваши дети?

– Не пытайтесь меня допрашивать! – Биллингс развернулся и посмотрел на Харпера с нескрываемой злобой. – Я сам все расскажу, не волнуйтесь. Я не из этих ваших слюнявых придурков-наполеонов или ребят, заявляющих: «Я подсел на героин, потому что мама меня не любила». Знаю, вы мне не поверите. И наплевать. Не важно. Я должен все рассказать.

– Хорошо. – Доктор Харпер достал свою курительную трубку.

– Я женился на Рите в шестьдесят пятом. Мне был двадцать один год, ей – восемнадцать. Она ждала ребенка. Денни. – Его губы на мгновение искривила резиновая, пугающая улыбка. – Мне пришлось бросить колледж и устроиться на работу, но я не жалел об этом. Я любил их обоих. Мы были счастливы.

Рита снова забеременела вскоре после рождения Денни, и в декабре шестьдесят шестого появилась Ширл. Летом 1969 года у нас родился Энди, а Денни к тому времени уже не было на свете. Появление Энди было случайностью. Рита так сказала. Сказала, что контрацептив себя не оправдал. Но я в это не верю. Простая случайность, как же. Понимаете, дети привязывают мужчину. Женщины этим пользуются, особенно если мужчина умнее их. Вы согласны?

Харпер неопределенно хмыкнул.

– Ну, не важно. Я все равно его любил. – В этой фразе слышалась чуть ли не мстительность, словно он любил ребенка назло жене.

– Кто убил детей? – спросил Харпер.

– Бука! – выпалил Лестер Биллингс. – Их всех убил Бука. Вышел из чулана и убил. – Он повернулся к доктору и ухмыльнулся: – Вы думаете, я сбрендил, да? У вас это на лице написано. Но мне плевать. Я хочу лишь рассказать вам все и свалить отсюда.

– Слушаю вас, – ответил Харпер.

– Все началось, когда Денни было почти два года, а Ширл только родилась. Он завел привычку реветь, как только Рита уложит его в кроватку. У нас было две спальни, колыбелька Ширл стояла в нашей комнате. Сначала я думал, что Денни плачет из-за того, что ему перестали давать в кроватку бутылку с соской. Но детям нельзя давать спуску, их нельзя баловать. Начнешь с ними церемониться – и все. Подложат тебе свинью – обрюхатят какую-нибудь девку или ширяться начнут. Или станут слюнтяями. Можете себе представить, просыпаетесь вы утром и вдруг понимаете, что ваш ребенок – ваш сын – слюнтяй? Прошло какое-то время, он продолжал плакать, и я решил укладывать его сам. Если он не успокаивался, я давал ему затрещину. Потом Рита сказала, что он постоянно повторяет: «Свет, свет». Я такого не слышал. Вообще дети в таком возрасте только лопочут, кто их поймет. Мать, разве что. Рита хотела повесить ночник, какого-нибудь пластмассового Микки-Мауса или Супермена, который втыкается прямо в розетку. Я ей не разрешил. Если парень не преодолеет страх темноты в детстве, то будет всю жизнь бояться. В общем, он умер на следующий год, летом. В ту ночь я положил его в кроватку, и он тут же завелся. Я разобрал его лепет. «Бука, – говорил мой сын. – Папа, там Бука». Я выключил свет, вышел в нашу комнату и спросил Риту, с чего ей вздумалось учить детей таким словам. У меня руки чесались ей врезать, но я сдержался. Она сказала, что не учила его этому. Я обозвал ее лживой тварью. Поймите, у меня ведь тоже выдалось тяжелое лето. Работы не было, мне пришлось устроиться грузчиком на склад «Кока-колы», домой я приходил смертельно усталый. Ширл по ночам просыпалась и плакала, Рита вставала ее укачивать. Честно скажу, иногда я был готов выкинуть их обеих в окно. Господи, как же эти дети иной раз доводят! Просто убить хочется! Так вот, разбудила она меня в три утра, строго по расписанию. Я сходил в туалет, как лунатик, почти не просыпаясь, потом Рита спросила, посмотрел ли я, как там Денни. Я сказал, чтобы она сама им занялась, завалился спать и уже почти заснул, когда она закричала. Я вскочил и зашел к Денни. Он лежал на спине, мертвый. Белый как мел, кроме тех мест, в которых собралась… сгустилась кровь – затылок, икры, бедра, ж… ягодицы. Глаза у него были открыты. Вот ужас, скажу я вам… Широко раскрытые, стеклянные, как глаза у оленьих голов, что висят у охотников над каминами. Как у убитых косоглазых детей на снимках из Вьетнама. Американский ребенок не должен так выглядеть. Мертвый, на спине, в подгузниках и резиновых трусиках – последние несколько недель он снова начал писать в штаны. Кошмар, я любил этого чертенка.

Биллингс медленно покачал головой, потом на его лице вновь появилась странная, неестественная улыбка.

– Рита так рыдала. Она даже пыталась взять Денни на руки и баюкать, но я не разрешил. Полиция не любит, когда кто-то трогает улики. Уж я-то знаю…

– Тогда вы и поняли, что это Бука? – тихо спросил Харпер.

– Нет, нет. Не тогда. Но кое-что я заметил. Сразу не придал значения, но в память как-то врезалось.

– Что именно?

– Дверь чулана была открыта. Чуть-чуть, щелочка в палец шириной. Но я, понимаете, точно помню, что закрыл ее. Там у нас лежали пакеты из химчистки. Если ребенок до них доберется – кранты. Наденет на голову и задохнется. Вы знали об этом?

– Да. Что было дальше?

Биллингс пожал плечами:

– Мы его похоронили.

Он отрешенно посмотрел на свои руки, бросавшие землю на три крошечных гробика.

– А расследование проводилось?

– Конечно. – В глазах Биллингса промелькнут сардонический блеск. – Прислали какого-то деревенского хмыря с горы со стетоскопом, саквояжем, полным мятных леденцов, и дипломом какого-то коровье-бараньего колледжа. Младенческая смерть, сказал он! Вы когда-нибудь слышали такую чушь? Мальчишке было три года!

– Синдром внезапной детской смерти чаще всего отмечается в первый год жизни ребенка, – осторожно произнес Харпер, – но такой диагноз встречается в свидетельствах о смерти детей до пяти лет…

– Полная хрень! – яростно рявкнул Биллингс.

Харпер вновь раскурил трубку. Биллингс продолжил:

– Через месяц после похорон мы устроили Ширл в комнате Денни. Рита, правда, вцепилась в нее, возражала, но последнее слово осталось за мной. Конечно, мне было неприятно. Господи, мне нравилось, что малышка спала с нами. Но не стоит слишком усердствовать с опекой, так можно и жизнь ребенку искалечить. В детстве, когда мы бывали на море, моя мать себе голос срывала. «Не отходи далеко! Туда не ходи! Осторожнее в воде! Ты ел только час назад! Не кувыркайся!» Даже велела остерегаться акул, представляете? И чем это обернулось? Я к воде и близко подойти не могу. Честное слово. Как только подхожу к пляжу, у меня начинаются колики. Однажды, когда Денни еще был жив, Рита уговорила меня поехать всей семьей в Сейвин-Рок. Меня там всего трясло. Так что я знаю: нельзя чересчур опекать детей. И себя жалеть тоже не надо. Жизнь продолжается. Ширл переселилась в кроватку Денни. Его старый матрас мы, конечно, выкинули. Я не хотел, чтобы моя малышка подцепила заразу. Прошел примерно год. И как-то раз укладываю я Ширл в кроватку, а она как завоет, закричит: «Бука, папа, там Бука, Бука!» Меня словно током дернуло. Точь-в-точь как Денни. Я сразу вспомнил о приоткрытой двери чулана в ту ночь, о той маленькой щелочке. Я хотел взять девочку на ночь к нам.

– И взяли?

– Нет. – Биллингс снова посмотрел на свои руки, и лицо его исказилось. – Как я мог сказать Рите, что был не прав? Мне следовало быть сильным. Она всегда была размазней… Вспомнить хотя бы, как легко она легла со мной в постель, когда мы еще не были женаты.

– Но и вы легли с ней в постель не менее легко, – заметил Харпер.

Биллингс замер и медленно повернулся к Харперу:

– Умника из себя строите?<

...

конец ознакомительного фрагмента