Текст книги "Смерть и Воскресение. Семь слов о заупокойной молитве"

Священник Максим Вараев
Смерть и Воскресение. Семь слов о заупокойной молитве

Рекомендовано к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви ИС 13-219-1658

Предисловие

Благословен Властный Адама воззвать и возвратить его в Рай.

Прп. Ефрем Сирин

Я давно не держал в руках такой глубокой и ясной книги о таинстве смерти. На эту тему, к сожалению, написано очень мало, хотя мысль о смерти, о нашем посмертном существовании, о состоянии души после ее исхода заботит ум всякого человека, и верующего, и неверующего.

Гадательно, как сквозь тусклое стекло, мы предчувствуем, как существует душа после разлучения с телом. Лишь отдельные фрагменты Священного Писания говорят нам о загробной участи человека, при этом некоторые тексты остаются не вполне ясными. Есть в Евангелии рассказ о богаче и Лазаре (см.: Лк. 16:19–31). Мы понимаем, что речь идет о посмертном существовании до всеобщего воскресения из мертвых. Но как описать это состояние другим, не притчевым, языком? Распятый Христос сходит во ад, туда, где пребывают души усопших (см.: Мф. 12:40; 1 Пет. 3:19–20). Но где сейчас эти души – мы не знаем. Нам известно только, что души праведников в руке Божьей. А остальные? Как произошло разделение на праведников и грешников при схождении Спасителя во ад, если мы знаем, что ада больше нет, что у ада нет победы, у ада нет жала? В Евангелии от Матфея мы встречаем таинственное замечание, что тела многих святых воскресли: И тут же разорвалась надвое завеса храма сверху донизу, и всколыхнулась земля, и раскололись камни, и открылись гробницы, и воскресло множество усопших святых, и, выйдя из гробниц своих после воскресения Его, они пришли в святой город и явились множеству людей (Мф. 27:51–53). Кто были эти воскресшие? Что стало с ними потом? Почему о них не сказано ничего, кроме этой маленькой фразы?..

Даже такое, казалось бы, популярное учение о мытарствах появляется в Церкви достаточно поздно, а в Священном Писании об этом ничего не сообщается. Христос, отвечая на молитву покаявшегося разбойника, говорит: Ныне же будешь со Мной в раю (Лк. 23:43). Ни о каких мытарствах души после смерти речи не идет. Эта фраза таит в себе загадку: Христос воскресает только на третий день, в момент смерти разбойника рая еще нет.

Размышляя о посмертном существовании человеческой души, мы можем опираться не только на Священное Писание, но и на наше богослужение. Когда отец Максим Вараев разбирает богослужебные тексты, он не просто рассуждает о смысле этих прекрасных и возвышенных молитв. В изящной форме, легким слогом он раскрывает богословие человеческой смерти, упование на Бога, тоску человеческой души, разлучающейся с телом. Отец Максим пользуется замечательными примерами, которые очень образно раскрывают учение о вечной жизни даже для далекого от Церкви человека.

Знание текстов Иоанна Дамаскина, стихир и молитв погребального чина (они приведены в конце книги с русским переводом) раскрывает для нас наше собственное недоумение перед смертью: каким образом человеческое сердце может «дотянуться» до тех, с кем уже нельзя поговорить, кого невозможно осязать, кого больше не получится прижать к себе, но о ком мы знаем, что они живы? Ведь у нас нет учения о смерти – у нас есть учение о жизни. И во Христе нет смерти – во Христе есть только жизнь. Эта книга принесет огромную пользу и утешение каждому человеку – и тому, кто уже оплакал своих усопших, и тому, кто еще не осознал, что такое смерть.

Такое глубокое аскетическое понятие, как память смертная, нам практически не присуще. У человека нет опыта смерти, он не может представить себя умершим, и потому думать о смерти для него неестественно: он все время отодвигает от себя эту мысль. Иногда нам кажется, что самое главное – это создание семьи, рождение детей, устройство на работу… В жизни много важного, но все же самое важное для человека – это минуты его смерти. Он движется к ней всю свою жизнь, она является для него подведением итогов существования. Эта книга помогает каждому из нас приблизиться к опыту памяти смертной, к возможности предосмыслить наши последние минуты и тот момент, когда мы перейдем границу этой жизни.

Протоиерей Алексей Уминский

Несколько общих рассуждений

…Каждый человек естественным образом пребывает в состоянии внутренней убежденности, что он бессмертен, поэтому и смерть ближнего переживается нами как трагедия, как зло, как то, чего не должно было быть.

Заупокойная молитва является древнейшей неотъемлемой частью Предания Церкви. Существуют свидетельства о поминовении усопших уже в первые века христианства. Это вполне закономерно – ведь в основе практики молитвы за умерших лежит евангельская вера в то, что смерть как таковая не есть последнее слово жизни, что Бог Авраама, Исаака и Иакова – Бог живых, а не мертвых (см.: Мф. 22: 32). Более того, сама по себе молитва о ближнем – насущная потребность любого верующего человека, и православному христианину естественно молиться об отошедших в иной мир дорогих его сердцу людях, так же как и о тех, кто находится рядом с ним здесь и сейчас, в этой земной жизни. Поэтому заупокойное поминовение в молитвенной жизни человека свидетельствует о его здоровом, этически выверенном религиозном чувстве, в основе которого лежат такие константы христианской духовности, как доверие Богу, любовь к ближнему и вера в жизнь вечную.

Поминовение усопших в современной обиходной практике имеет различные формы. Большинство христиан хоронят своих родственников согласно церковным традициям, отпевая усопшего в храме. Заупокойные литии, панихиды и конечно же наиболее важное – евхаристическое – поминовение совершаются на наших приходах регулярно и для большинства являются чем-то само собой разумеющимся. Помимо того, в церковном году имеется несколько дней особого поминовения усопших. Также существует и практика домашней заупокойной молитвы, в частности чтение Псалтири по усопшему.

Но несмотря на столь широкую распространенность всех перечисленных форм поминовения, нужно признать, что для многих верующих молитва об умерших, в большинстве случаев являясь частью повседневности, принимает рутинный характер, становится некой формальностью. Острое переживание заупокойной молитвы обычно связано лишь с личной трагедией – потерей кого-либо из близких людей. Подобного рода потрясения в жизни человека случаются не часто, и, как показывает опыт, не всегда даже давно пребывающий в Церкви христианин имеет в себе мужество смиренно принять такую утрату, что искажает его восприятие смерти ближнего и, соответственно, делает для него затруднительным полноценное участие в церковной молитве об упокоении усопшего.

Мало кто отдает себе отчет в том, что смерть отдельного человека – это частный случай общечеловеческой драмы, отпадения творения от своего Творца как Источника Жизни. Серьезная мысль о смерти вызывает у современного человека чувство душевного беспокойства, а многие из наших прихожан ищут в Церкви лишь поверхностного психологического комфорта. Кстати говоря, этим и объясняется популярность среди православных всевозможных ритуальных инструкций, содержащих лишь подробный алгоритм внешних действий и лишающих верующего возможности в действительности молитвенно преодолеть скорбь, разделив свою боль со Христом. Поэтому многие из нас зачастую вовсе гонят мысль о случившейся утрате, ища утешения в забвении, полагая, что время – лучший из докторов. Здесь молитва об упокоении ближнего, если она вообще присутствует, принимает форму выполнения религиозного долга перед усопшим и предельно механизирована, лишена всяческой глубины и трепета.

Смерть близкого – это всегда намек на конечность собственного земного пути, это всегда встреча с собственной смертью. Возможно, прав был Паскаль, когда говорил, что нам «легче перенести смерть, не думая о ней, чем мысль о смерти, даже не угрожающую нам». Заметим, что человек всегда старался отмахнуться от смерти, сделать ее как бы несуществующей. Так, еще античные философы-эпикурейцы говорили, что смерть – это не причина для беспокойства и не должно ее бояться: «пока мы существуем, нет смерти; когда есть смерть, нас более нет», но такая позиция несовместима с христианским мировоззрением.

Позицию эту, вероятно, следует признать неудовлетворительной еще и по следующей причине: страх перед смертью и рожденная этим страхом тревога зачастую составляют самую суть религиозного поиска человека, отправную его точку. Ведь вера в Бога без веры в вечную жизнь – нелепость, возможно, пригодная лишь для построения теоретической картины мира, и не более того. Недаром великий немецкий философ Иммануил Кант рассматривал вопрос о существовании Бога вкупе с вопросами о существовании свободы и бессмертия души. Неужели Всеблагой и Всемогущий Бог сотворил человека лишь для этой временной, полной скорбей и невзгод жизни?

Стоит признать, что на определенной глубине своего существа каждый из нас имеет уверенность в своем бессмертии, и лишь наш жизненный опыт заставляет усомниться в этом. Поэтому в восприятии смерти есть элемент неожиданности, она всегда для нас внезапна. Бывает так, что человек обреченно болен, когда он сам и его близкие почти смирились с предстоящей его кончиной, но где-то глубоко в сердце таится надежда и неверие в то, что это произойдет именно с ними. В таких обстоятельствах при наступлении смерти неизбежно, в той или иной степени, вскрывается наша неготовность принять это испытание как часть благого Промысла Бога Творца. Хотя, говоря по правде, модели поведения в таких случаях бывают разные.

Очевидно одно: в современном мире, пока человек непосредственным образом не столкнется со смертью, он не задумывается о ней всерьез. Для большинства людей на земном шаре типично жить так, как будто никакой смерти вовсе не существует, и при соприкосновении с ней в человеческом сознании образуется некий разрыв между его интуитивным знанием жизни и эмпирическим фактом случившейся потери ближнего или мыслью о неизбежности своей собственной смерти. Можно сказать, что каждый человек естественным образом пребывает в состоянии внутренней убежденности, что он бессмертен, поэтому и смерть ближнего переживается нами как трагедия, как зло, как то, чего не должно было быть.

Самое интересное, что такая, хотя бы и интуитивная, вера в собственное бессмертие характерна не только для людей, живущих в современном христианском или, как сейчас говорят, постхристианском мире, но была присуща человеку с самых ранних времен. Известно, что некоторые древнейшие археологические культуры подтверждают наличие отрефлексированной веры человека эпохи неолита не только в свое бессмертие, но и, вероятно, в телесное воскресение. Вне всякого сомнения, можно утверждать, что человек всегда искал для себя вечности и преодоления своей природной биологической ограниченности.

Сколько бы мы ни говорили о смерти, она остается для нас неразгаданной тайной. Недаром эта тема привлекала столь пристальное внимание художников разных стран и эпох. Нам известны выдающиеся образцы высокого искусства, которые по форме своей являются заупокойной молитвой, среди них – стихиры Иоанна Дамаскина, «Реквием» Моцарта, «Траурная ода» Баха и многие другие произведения, давно уже вошедшие в сокровищницу мировой культуры. Объяснить это можно тем, что заупокойная молитва, в конечном счете, представляет собой для нас не что иное, как первый шаг к преодолению смерти, и дальнейший наш разговор будет строиться вокруг того скромного опыта в этом вопросе, коим обладает автор этих строк и которым он хочет поделиться со своим читателем.

Да минует Меня чаша сия

…Человек, сотворенный богом для вечной жизни, в глубине своей всегда не согласен со смертью. Смерть – это то, что не вписывается в стройную картину мироздания.

В большинстве случаев смерть переживается нами как абсолютное зло, как крайняя его форма, его апофеоз. Дело в том, что человек, сотворенный Богом для вечной жизни, в глубине своей всегда не согласен со смертью. Смерть – это то, что не вписывается в стройную картину мироздания. Вот мы читаем Евангелие, где Христос в Гефсиманском саду, перед тем как Он будет взят под стражу, переживает внутренний конфликт, моля Отца о том, чтобы чаша смерти миновала Его. Немыслимо обвинять Спасителя в малодушии, просто, как и для любого из нас, для Богочеловека Христа смерть сама по себе противоестественна, природная воля человека всегда противится смерти. Но тем не менее жизненный опыт говорит нам, что если мы здесь, на земле, и имеем непреложные законы, то закон смерти и тления, вне всякого сомнения, является одним из них. Наша повседневность свидетельствует о том, что именно смерть является подлинным господином жизни, перед которым все вынуждены смириться. Хотим ли мы этого или нет, но земная жизнь конечна и смерть рано или поздно возьмет свое.

Попробуем проиллюстрировать вышесказанное. Один из ярких образов как раз таки смерти побеждающей и торжествующей предлагает нам М. П. Мусоргский в вокальном цикле на стихи своего друга А. А. Голенищева-Кутузова «Песни и пляски смерти». Возможно, наиболее выразительная из метафор, которую мы встречаем в этом величественном опусе, рисует перед нами смерть в виде владыки-полководца, осматривающего после кровопролитной битвы занятые позиции и подсчитывающего свои трофеи:

 
Тогда, озарена луною,
На боевом своем коне,
Коней сверкая белизною,
Явилась смерть! и в тишине,
Внимая вопли и молитвы,
Довольства гордого полна,
Как полководец, место битвы
Кругом объехала она;
На холм поднявшись, оглянулась,
Остановилась… улыбнулась…
И над равниной боевой
Пронесся голос роковой:
«Кончена битва – я всех победила!
Все предо мной вы склонились, бойцы,
Жизнь вас поссорила – я помирила.
Дружно вставайте на смотр, мертвецы…»
 

Не будем возражать, отметим лишь то, что никто из нас не желает просто так капитулировать перед смертью, и с издревле мысль о тленности и бренности всего земного рождала тоску по подлинному бытию по «нестареемей» жизни и «гласу чистого радования». Подобного рода духовный поиск зачастую приводит нас к особому возвышенному скептицизму, и в истории человечества мы имеем множество примеров такого скептического отношения к жизни, в которых можно увидеть некую попытку справиться со смертью. Значительная часть церковных песнопений чина погребения мирских человек (отпевания) также пронизана этим настроением. Вот так, например, о смерти говорит прп. Иоанн Дамаскин в своих известных заупокойных стихирах, знакомых нам по обряду отпевания:

Кая житейская сладость пребывает печали непричастна? Кая ли слава стоит на земли непреложна? Вся сени немощнейша, вся соний прелестнейша: единем мгновением, и вся сия смерть приемлет…[1]1
  Какая сладость в жизни пребудет непричастною печали? Чья слава устоит на земле непреложной? Всё здесь – ничтожнее тени; всё обманчивее сна; одно мгновение – и все это похищает смерть…


[Закрыть]

А вот текст из стихир при последнем целовании из того же чина погребения:

Приидите, братие, во гробе узрим пепел и персть, из неяже создахомся. Камо ныне идем? Что же быхом? Кий убог или богат? Или кий владыка? Кий же свободь? И не вси ли пепел? Доброта лица согни, и юности весь цвет увяди смерть[2]2
  Придите, братья, увидим в могиле пепел и персть, из которой мы созданы; куда мы теперь идем? И чем мы были? Кто здесь нищий или богач? Кто владыка? Кто свободный? Не все ли одинаково – пепел? Красота лица сгнила, и весь цвет юности увял со смертью.


[Закрыть].

Воистину суета и тление, вся житейская, виды и безславная: вси бо исчезаем, вси умрем, царие же и князи, судии и насильницы, богатии и убозии, и все естество человеческое: ныне бо, иже иногда в житии, во гробы ввергаются, ихже да упокоит Господь, помолимся[3]3
  Подлинно все в жизни – суета и тление, все житейское и бесславное. Все мы исчезнем, все умрем: и цари, и князья, и судьи, и подчиненные, и богатые, и убогие, весь род человеческий. И вот теперь опускаются в могилу те, которые когда-то жили; помолимся же, чтобы Господь упокоил их.


[Закрыть].

Тем же настроением пронизаны известные слова седальна, взятые также из обряда отпевания мирян:

Воистину суета всяческая, житие же сень и соние: ибо всуе мятется всяк земнородный, якоже рече писание: егда мир приобрящем, тогда во гроб вселимся, идеже вкупе царие и нищии. Темже, Христе Боже, преставльшагося раба Твоего (преставльшихся раб Твоих) упокой, яко Человеколюбец[4]4
  Поистине все суета, а жизнь лишь тень и сон, и тщетно утруждает себя земнородный; ибо, по словам Писания, если и весь мир приобретем, и тогда в гроб вселимся, где не отличишь нищего от царя. Упокой, Христе Боже, преставившегося (преставившихся), ибо Ты – Человеколюбец.


[Закрыть].

А это уже строки из 38-го псалма, и опять то же состояние духа, та же возвышенная печаль, та же жажда чего-то большего, нежели то, что предлагает нам повседневность:

Скажи ми, Господи, кончину мою и число дней моих, кое есть, да разумею, что лишаюся аз? Се пяди положил еси дни моя, и состав мой яко ничтоже пред Тобою: обаче всяческая суета, всяк человек живый. Убо образом ходит человек, обаче всуе мятется: сокровищствует, и не весть, кому соберет я[5]5
  Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, чтобы я познал, чего не хватает мне. Вот, Ты пядями размерил дни мои, и естество мое – как ничто пред Тобою; впрочем, все – тщета, всякий человек живущий. Подлинно, как призрак, преходящ человек, только напрасно волнуется; копит сокровища и не знает, для кого он их соберет.


[Закрыть].

Несмотря на всю поэтическую убедительность и мудрость этих богослужебных текстов, нужно сказать, что мудрость эта по преимуществу дохристианская, ветхозаветная, какую мы находим в книге Екклесиаста, говорящей нам о суетности всего земного. Подобное скептическое отношение к жизни зачастую обесценивает все человеческие усилия, рождает мысль о том, что здесь, на земле, нас не ждет ничего подлинного и непреходящего. Поэтому и смерть ближнего нередко воспринимается человеком религиозным прежде всего как избавление: дескать, отмучился, там ему будет легче. Такой взгляд на мир рождает пренебрежение ко всему материальному, в том числе и к человеческому телу, т. к. именно оно наиболее очевидным образом подвластно закону тления, ничто так явно не причиняет мучение человеку, как телесное страдание. Вот и античный мудрец Платон говорит нам, что «тело – гробница души», следственно, подлинная жизнь начинается лишь за гробом, где нет болезней и печалей, где жизнь бесконечная. Здесь же, на земле, в мире, который лежит во зле, не может быть ничего хорошего, поэтому смерть в действительности – это благо для человека. Но так ли это на самом деле, об этом ли нам говорит Евангелие? И если в смерти – благо и освобождение от власти зла, почему тогда Господь плачет над телом умершего Лазаря, в чем смысл Гефсиманского борения, почему Он чуждается смерти? Для более глубокого ответа нам необходимо задаться другим не менее важным вопросом: откуда в мире смерть и вообще зло и какова их природа?

Христианство однозначно говорит нам о том, что Бог ни зла, ни смерти не сотворил, Он есть свет, и нет в Нем никакой тьмы (1 Ин. 1: 5), то есть причина страданий мира лежит в самом мире, а именно в свободной воле каждого из нас. Смерть входит в мир с грехом, с отпадением наших прародителей Адама и Евы от Жизнодавца Бога. Тогда резонно возникает и другой вопрос: почему же Господь не сотворил нас неспособными ко злу, почему не создал человека таким, что он даже если бы и захотел, то не смог бы согрешить? Святитель Василий Великий, каппадокийский епископ IV века, так отвечает на это: «Потому же, почему и ты не тогда признаешь служителей исправными, когда держишь их связанными, но когда видишь, что добровольно выполняют перед тобою свои обязанности. Поэтому и Богу угодно не вынужденное, но совершаемое добродетельно. Добродетель же происходит от произволения, а не от необходимости; а произволение зависит от того, что в нас; и что в нас, то свободно» («Беседа о том, что Бог не виновник зла»). Поэтому, согласно великому каппадокийцу, тот, кто порицает Творца за то, что не устроил нас неспособными ко греху по нашей природе, тот предпочитает свободе рабство и безволие, а также отрицает творческую способность человека менять окружающую его действительность. Человек создан Богом не как раб, но как соработник, как соучастник творения, он был вызван Им из небытия для свободного возрастания в любви и совершенстве. Свобода же предполагает и возможность отказа от следования тому предназначению, к которому он призван. К сожалению, именно по этому пути и пошло человечество. Путь этот в Библии назван путем познания добра и зла. Но, оторвав себя от Всеблагого Творца, человек как венец творения отрывает мир от Божественной Благодати, и более того, чем дальше человечество отпадает от Бога и Его Правды, тем больше становится на земле хаоса, бессмыслицы и страдания. Бог как бы отступает от мира, когда мы не заинтересованы в Его присутствии.

Но даже такое, казалось бы, убедительное объяснение лишь только отчасти отвечает на поставленный нами вопрос. Ответ во всей его полноте дает нам Сам Христос в Своем искупительном крестном подвиге. Ответ этот заключается даже не в уничтожении зла и страдания, что уже невозможно в нашем падшем мире, а в претворении их в победу над всяческой неправдой. Вот это претворение и совершает Христос, Сам принимая крестную смерть, вольно отдавая Себя на поругание. Очень удачно об этом сказал протопресвитер Александр Шмеман: «Христос, Сын Божий, сиянье и свет Бога на земле, вошел в наше страданье, принял его до конца, сделал его Своим страданьем во всей полной и страшной мере его: с нами вместе, как один из нас, но только в сверхчеловеческой полноте. Таким образом открыв Своим состраданьем и для нас возможность наше страданье претворять в состраданье Ему – и это значит в духовный подвиг, в духовную борьбу, в духовную победу. Страданье – венец и торжество бессмыслицы и абсурда – Христос наполнил Своей верой, Своей любовью, Своей надеждой, и это значит – смыслом» (беседа на радио «Свобода»). Тот, о Котором сказано, что Он есть Любовь, Кто есть источник добра и красоты, смиряет Себя перед злом, предает Себя в руки палачей, чтобы каждый из нас имел возможность личной победы над самой смертью, и начало этой победы нам доступно уже здесь в нашем земном пути. Вместо разрушения жизни, посредством страдания и смерти Христос сделал возможным рождение через них в подлинную, духовную жизнь.

Христианство полностью не объясняет и тем более не оправдывает смерти, но предлагает опыт ее преодоления путем следования за Христом. Крест Господень, по словам Апостола, – для Иудеев соблазн, для Еллинов безумие (1 Кор. 1: 23). Проблема зла и смерти не может быть разрешена Евклидовым логическим умом, но она преодолевается в полноте Богочеловеческой любви, которая одна только и может противостоять всей бессмыслице и несправедливости окружающей нас действительности.