Текст книги "Последняя тайна Патриарха"

Глава 19
Катакомбы Ватикана

Шатаясь по Вечному городу и забредая то и дело в кафе и ночные клубы, троица к утру добралась до отеля и бросилась отсыпаться – хоть пару часиков. Работа предстояла нешуточная.

Когда продрали глаза и спустились в лобби позавтракать – там уже нарезала круги известная особа, якобы запавшая на княжеский титул. Как всегда, расписанная «под хохлому» и струящая невыносимо крепкие ароматы. Даже непонятно было, где же она такие крепкие духи достает? Но раздражали не только духи: сегодня в ход пошел «образ простушки», достав всех окончательно.

– А я вчера все думала, вы появитесь! А вы бросили бедную девушку на произвол, я чуть с ума со скуки не сошла! С моими-то спутниками каши не сваришь, там нафталин сплошной! Ха-ха-ха! Они – представляете! – кипятильники с собой привезли! И свою водку с сервелатом и консервами. А одеваются так, что по улице рядом идти стыдно: чесслово, лучше уж в лаптях, с караваем наперевес и в кокошниках! Представляете моих мужичков в кокошниках?! Хо-хо-хо! Давеча по пять раз к шведскому столу подходили – впрок наедалися. Одно слово: «советские командировочные»! Чемоданы шмотками набивают – ничё уже не влазиит! Сельпо-сельпом, а туда же, в Евросоюз приехали! Хи-хи-хи.

Ни с того ни с сего, у «евросоюзной дивы» вдруг прорезался какой-то краснодарский говорок. По ее игривым интонациям выходило, что Данила уже просто обязан был если не жениться, то хотя бы отвести бедную тоскующую девушку сначала в дорогой бутик, а потом – в фешенебельный ресторан. Ну, и поход в театр не помешал бы! На эту тираду князь, еще путавшийся в сленге, отреагировал своеобразно: тихо спросил у Насти, что такое «не-вла-зи-ит»? Минерал или диагноз?

Недоспавшие друзья вяло отнекивались и ссылались на пресловутые «дела». Но заторможенность прошла, как только Никита заметил быстрый взгляд, брошенный «феей московского метрополитена» на его руку, протянутую за солонкой. И тут же почувствовал, как отчаянно «играет» камень. Даже детская обида кольнула: все смотрят на таинственное кольцо, а и его, такого – ух! – не замечают вовсе. Даниле, небось, в глаза глядят «с интересом», а ему – лишь на руку зыркают… Впрочем, эта Лилечка Даниле не только в глаза смотрит. Всего взглядом общупала!

Но – щелчок тумблера, и программа поменялась: простушку сменила интеллектуалка. Лилия вдруг заговорила совсем по-другому, со щемящей грустью.

– А я так мечтала о встрече с Вечным городом, когда летели – сердце ныло… Рим… Все дороги и вправду ведут к тебе. Вот и моя дотянулась, и, смежив веки, я с грустью думаю: ну как не пенять судьбе, что не все здесь оканчиваются навеки…

– Черт, что она за человек? Маску сменяет маска! – прошептал Данила изумленной Насте, которую кольнуло недоброе предчувствие: «а… человек ли?»

Однако пресловутые «дела» не ждали. Скомкав завтрак, пришлось откланяться. Вдогонку им несся художественно исполненный «плач Ярославны»: интеллектуалку вновь сменила простушка. Публика вокруг уже откровенно улыбалась, глядя на их общение.

В Ватикане их долго вели величественными коридорами, пока у высоких резных дверей не приказали подождать. Предупредили, что надо дождаться падре Микеле. Скоро к ним вышел маленький седенький старичок, в котором Данила узнал того библиотекаря, что жутко напрягся пару лет назад, когда молодой аспирант получил в своем заказе не тот манускрипт…

Почтенный архивариус переводил взгляд с одного свалившегося ему на голову «кардинальского протеже» на другого. Глаза его серыми тусклыми рыбами плавали за толстенными стеклами очков в роговой оправе, лишь изредка слегка поблескивая. Черная сутана была старенькой, заношенной и слегка порыжевшей на сгибах.

И вдруг он вздрогнул, побледнел, заметив на пальце Никиты перстень: парень опять забыл повернуть его камнем внутрь. Старик склонил голову, паучьи лапки стали судорожно перебирать кипарисовые четки. По следующему пытливому взгляду Данила понял, что его вспомнили. Наконец страж библиотеки пришел в себя и, сгорбившись еще больше, кивнул головой, приглашая визитеров следовать за ним.

В хранилище падре Микеле немедленно отослал всех помощников и вдруг обратился к Даниле на довольно приличном русском. Ребята остолбенели!

– Я прошу прощений за мой язык, но так будет наиболее поньятно всем. Моя мать была родом из Россия, она оказалась в Италии после golpe… переворота… No-no-no! Не этого, недавнего, после которого не стало Совьетов! Того, ужасного, когда не стало Империи… Я до сих пор что-то помню по-русски! – и вдруг, без всякого перехода: – Вы пришли, чтобы получить некоторых знания об этой ре-лик-вии? – падре ткнул сухоньким пальчиком в сторону перстня, который светился спокойным синим огнем и не выказывал никакой тревоги, словно узрел доброго знакомого. Данила, понимая, что шифроваться бессмысленно, вынул серебряный футляр и почтительно ответил:

– Да, падре, нас интересует такой же футляр с манускриптом. И судьба остальных Предметов…

– Excuse me… Я прошу прощений… – патер продолжал говорить по-русски, иногда помогая себе английскими словами. Он, очевидно, полагал, что так его скорее поймут соотечественники.

– …но прежде вам необходимо совершить… so to speak… один обряд. Я чувствую, что камень не раскрылся полностью… Мы, оказывается, это чувствуем… Хотя за всю мою долгую жизнь я никогда не видел ни одной реликвии… – старичок пожевал губами и, тяжело вздохнув, проговорил:

– Следуйте за мной, только джовинетта пусть накинет на голову свой красивый… скарф. Все должно быть… как это… по наука! – впервые на лице его мелькнула бледная улыбка. Так в духовке светятся печеные яблоки.

«Очевидно, это так «они» шутят, – подумала Настя на удивление спокойно. – А Знающие прячутся не только в Алтайских горах… Хорошо, что я догадалась эту косынку повязать! Но как же еще: в Ватикане, женщине – да простоволосой?!»

Архивариус подошел к резной дубовой панели и нажал одну из завитушек: панель медленно отъехала в сторону. Открылся ход, в глубине которого мерцал слабый свет. Стертые каменные ступени уводили куда-то вниз… Вновь Насте показалось, что она уже где-то видела эту картину… В ушах словно зазвучала еле слышная музыка… «Та-ак, вот уже и глюки пошли. Нет, никакие это не глюки: вон, Никитушка тоже головой мотнул, словно отгоняя что-то! И взгляд такой растерянный…» – Настя вдруг ощутила озноб: в подземелье, куда они стали спускаться, стоял нешуточный холод. Казалось, температура падала с каждым шагом.

Ступени привели в некое подобие пещеры с очень низкими сводами. Все вокруг было заставлено горящими свечами, так что света было даже слишком много. В трепетных язычках пламени ребята увидели на небольшом возвышении простой саркофаг, грубо вытесанный из камня – должно быть, известняка. Только перстень здесь будто с ума сошел – просиял яркой синей звездой и зашелся в импульсах! Патер с трудом опустился на колени возле изъеденного временем камня и тихо проговорил:

– Fall on your knees… Склонитесь, дети мои! Вы находитесь в сердце Ватикана и всего христианского мира: перед вами гробница Святого Петра… Сын мой, положи руку на сюда… – падре обратился к Никите. – Don’t worry… Не бойся, так надо.

Взволнованный богатырь опустился на колени и положил огромную ладонь на схематичное изображение рыбы, выбитое в камне, – полностью закрыв его. Ледяной холод так пронзил руку, что Никита инстинктивно отдернул ее, и… вдруг перстень ослабил хватку и сам скатился с пальца… Сапфир своим сиянием затмил блеск свечей, а на бледном золоте оправы вдруг проступили какие-то знаки, напоминающие иероглифы с серебряного футляра, что мгновенно заметил острый взгляд Данилы.

Лицо старика библиотекаря преисполнилось торжественности, он смотрел на реликвию и шептал молитву… Когда сияние перестало пульсировать, ребята услышали голос, говоривший, – вот странно! – совсем без акцента:

– Теперь Камень обрел полную силу и власть над тем, кого владелец хочет подчинить своей воле. Но пользоваться этим надо крайне осторожно: можно сломить человека и лишить его разума, что есть большой грех. Пути Господни неисповедимы, но если возжелать Зла, Реликвия может воспротивиться и убить своего хозяина. Вам, неопытным, лучше вообще не прибегать к ее силе без крайней нужды!

Архивариус подполз на коленях к саркофагу, с великой осторожностью взял кольцо, – камень продолжал нестерпимо сиять, – и попытался рассмотреть проступившие знаки. Довольно долго он шевелил губами и вертел Реликвию – по стенам плясали васильковые «зайчики». Наконец он кашлянул и произнес:

– Тут написано… Как это будет по-русски… «И каждый пребудет во власти моей»…

– Мне кажется, падре, лучше перевести как «всякий», – воскликнул Данила, глядя через плечо монаха на затейливую вязь. Литературный дар не дал ему промолчать. Азарт ученого заставил забыть обо всем: и где он находится, и что в этом месте нельзя громко говорить. Фра Микеле бросил на князя полный одновременно и строгости, и симпатии:

– Ш-ш-ш… silentio… тише, сын мой! Возможно, ты прав… Что бы сии слова означали? А, конечно, это же о власти Сапфира… Но все – потом… – и старик, поцеловав перстень, протянул его Никите, все еще стоявшему на коленях.

В полном молчании парень принял удивительный предмет, слегка улыбнулся и надел его на безымянный палец, решив идти по этому пути до конца. Перстень вновь пришелся впору, еще чуть-чуть, и камень бы заурчал от удовольствия! Наверное, он тоже успел привязаться к хозяину… Сияние стало меркнуть, словно камень успокоился в надежных руках.

«Теперь бы выбраться отсюда, что-то трудновато дышать…» – не успел Никита подумать, как тотчас же старик, кряхтя, поднялся с колен, обронив: «Здесь нельзя долго находиться!»

«Интересно, это на самом деле нельзя или… сапфир магический ему приказал?» – думал Никита, поднимаясь по ступеням и украдкой стиснув ладонь Насти. Ему, прошедшему ад Чечни, тут вдруг потребовалась поддержка, ибо к чудесам, или к тому, что мы считаем таковыми, невозможно привыкнуть – всякий раз они до предела изматывают нервы…

В архивах перевели дух… Отец Микеле, не спрашивая ничего, отлучился куда-то и вернулся со шкатулкой, в которой хранился свиток – тот самый, однажды уже выданный Даниле по ошибке засмотревшегося на него служки. Данила сел переписывать иероглифы, а Настю с Никитой патер отправил на небольшую экскурсию по библиотеке Ватикана: ему лапшу на уши, – что, мол, они «великие научные работники», – вешать не надо было. В провожатые дал того самого молодого клирика, что пал под чарами красоты Данилы.

Бедный Никита и тут усмотрел влияние перстня: стоило только ему слегка заскучать среди непривычного обилия книг, как пожалуйста – развлекают! Еще чуть-чуть, и парень даже влюбленный взгляд Насти счел бы «вмешательством таинственных сил»! Но до такой глупости дело не дошло, тем более что девушка заметила со смешком:

– Что, воин, надоели книжки? Вот если б тут солдатики оловянные на полках стояли…

– Так они ж все нерусские, книжки-то! Чего мне с ними делать? – вывернулся сметливый «боец невидимого фронта». – Кстати, Насть, скажи, а почему на гробнице была выбита рыба? Я ожидал там увидеть хотя бы крест… Они что, так вот шифровались, первые христиане?

– Нет, крест стал символом христианства не сразу. Понимаешь, это для нас теперь довольно отвлеченный образ: человек на кресте, а тогда это было орудие позорной и очень жестокой казни: человек медленно умирал от удушья… А рыба – по-гречески «ихтис» – это понималось как аббревиатура, или акроним имени, по-гречески, разумеется: Иисус Христос Божий Сын Спаситель… Ладноладно, вижу, ты уже на «акрониме» скис, грузить больше не буду! – и смущенный Никита в который раз подивился, что такая умная и красивая девушка полюбила его – дубину стоеросовую!

Долгими переходами взволнованный юный монах, исподволь бросая пламенные взоры на русского богатыря, привел ребят в Собор Святого Петра. Ну, что делать, обет – обетом, а природа – природой!

Когда они вынырнули из-за неприметной дверцы, то ахнули: казалось, под куполом ходят облака – таким он был высоким! Гиды водили немногочисленные группы туристов, и клирик попытался что-то рассказать о храме, но его итальянский не вызвал никакого понимания, а английский был доступен только совершенно неинтересной Насте, так что попытки «охватить аудиторию» быстро сошли на нет.

Потом их провели по знаменитым залам Ватикана. Закаленная музеями Настя не уставала восторгаться, а ее спутник быстро устал, утратив способность вообще что-либо воспринимать. Только в Сикстинской капелле открыл рот от восхищения, шепнув Насте:

– А тебе никого эти черти не напоминают? Странно, вон, смотри: вылитый барнаульский Петро! Только не живой и настоящий, а тот фуфель поддельный, что явился тогда на квартиру, – «ни клят, ни мят…» Ты же обратила внимание, что между ними была разница?

– Да, похож… А этот – смотри, смотри! – ему бы рыжие волосы и – ваша подруга Лилечка, как она есть!

Торжественная обстановка помешала Никите прыснуть со смеху: а Настя-то ревнует! Сердце затопила нежность… Шутки-шутками, но ребята, покидая зал, долго не могли избавиться от ощущения, что черти провожали их налитыми кровью взглядами…

Долго продолжалась экскурсия, и все равно, когда алчущие культурных благ вернулись к Даниле, тот еще только входил во вкус дебатов с отцом Микеле по поводу трактовок перевода загадочного языка оригинала… Почтенный архивариус оказался видным лингвистом и автором многих научных трудов, помнил наизусть массу всего и блистал недюжинной эрудицией! Потому-то с такой легкостью и прочел знаки, проступившие на кольце!

А еще он помнил приказ кардинала-диакона: тщательно выяснить происхождение этого странного русского, хранителя Реликвии. Одновременно огромного, словно Балу, и гибкого, как Багира. У одинокого старика дома хранилась на русском языке «Книга джунглей» Киплинга. Потрепанная, изрисованная детскими каракулями. Ему эту книжку на ночь читала мама…

Видимо, что-то в этом джовинетто очень серьезно заинтересовало Его Высокопреосвященство… И не что-то, а именно – его происхождение. Как странно…

Глава 20
Чудеса Санта Клауса

– Теперь, когда мы многое обсудили, я советую вам, дети мои, не возвращаться обратно в Россию до поры до времени… В аэропортах вас может подстерегать опасность. Мне кажется, что наилучшим выходом будет незаметно исчезнуть из Рима и отправиться в Бари, а оттуда на пароме – в черногорский Бар. Для переправы документы не нужны. Вы говорите, что на родине вас считают погибшими? Не думаю… Но, даже если и так, то для Врага вы живы, его куда труднее обмануть, чем ГПУ или ФСБ… Чтобы восстать, ему нужны реликвии. Пока проявил себя только перстень, и Враг его должен чувствовать. Мы совершили обряд, так было необходимо, но… тем самым дали Злу возможность всегда знать, где перстень…

Ребята молча слушали слова Знающего, и радостное возбуждение, охватившее их после гробницы Святого Петра, медленно угасало…

– Я направлю с вами письмо тамошнему архиепископу, и вы будете приняты достойно. А теперь, – как это по-русски? – с Богом! – голос старика неожиданно дрогнул…

Ребята вернулись в гостиницу. Настырной Лилечки нигде не было видно. Очевидно, высокое начальство припахало ее на ниве «сопровожданса и оживляжа».

Данила сразу засел за перевод древнего текста, начатый еще в хранилище знаний. А Настя с Никитой уединились в номере: отдохнуть и «всячески подготовиться к дальнейшему путешествию». Мало ли в каких условиях окажутся – надо загодя утолить тоску друг по другу. Так торопились утолить и предусмотреть, что забыли закрыть дверь на ключ. Когда через пару часов радостный князь постучал и поторопился войти, он пулей вылетел со своими переводами, красный как рак. Готовились к превратностям пути влюбленные очень основательно. Перстень теперь снимался с пальца без сопротивления и таки был снят и засунут в тумбочку. А чтоб не подглядывал! Отношение к реликвии стало как к живому существу. Ну, как к преданному породистому псу: все понимает, но ни говорить, ни даже лаять – не может.

Наконец влюбленные угомонились, и Данила смог более или менее связно изложить итоги своего титанического труда. И что бы Настя с Никитой без него делали?!

– Понимаете, тут, конечно, пришлось домыслить значения кое-каких слов, но я старался избегать поэтических вольностей и отсебятины. Текст идет… как это? – сплошняком! – тогда не знали ни «красной строки», ни абзацев. Конечно, некоторые указания за давностью лет теперь неясны и малопонятны: никто не помнит этих названий, так что я их пока опустил. Постараюсь только мало-мальски ясную суть передать… Вот, слушайте:

Манускрипт

Так было, так есть и так будет.

Восставший из тьмы пробудится к свету. И доступно станет Ушедшему то, что хранят Настоящие и осознают Грядущие.

И сосредоточится в руках Человека сотворенное Высоким Небом.

Пятеро стучат в сердца людские, но лишь немногие души слышат их.

Безымянный перст вершит судьбу Гипербореи. Следуя от венца к венцу, отвечая кровью на кровь, изменяя предначертанное, озарится светом на деснице Последнего, идущего путем Первых.

Изменив его путь, Непорочная Рука укроет Венцом правителя чело Прозревшего и свершится Пророчество. Ибо не должны быть вдали друг от друга Глава и Десница.

На древней земле, освященной мудростью Величайшего, страданиями Искупившего жестокость неведающих, откроется Тайна Венца. Но лишь Трем сердцам, бьющимся как одно, будет дано удержать то, что достанется Поверженному.

За пеленой Бескрайней Любви, в тени Горы Бессмертных, взращенные лукавством и праздным словом сохранят Взор, проникающий в Вечность.

И в малом обретается Великое, а Любовью будет искуплена Потеря.

И только Слышащий сердце свое увидит Солнце во Тьме.

И перед Взором Единственной, преклонив Венец, сияющий багровым заревом, Избранный уничтожит Завесу Прошлого и возложит Настоящее на алтарь Будущего.

На холме Волчицы, вблизи Камня, соединившего в себе Небесное и Земное, застынет сверкающая Слеза Искупившего.

И встанут Добро и Зло, подобно Ангелам Света и Тьмы, по разные стороны Пути истины.

И обретет Человек право Божественного Выбора между ними, познав ценою жизни многих, что – истинно, а что – ложно.

Под сенью Небесного Пришельца хранит силу Существовавшая Изначально.

Она не знает сомнений, ей ведомо Последнее Слово, и только ее касанием Правда обретает Силу Истины. На истинном же Она не оставляет следа.

В Ее власти сделать прошлое – будущим, а черное – белым.

Она бессильна без Властелина, но и Властелин бессилен без Нее.

Тот, кто был рожден в Сиянии, но исчез во Тьме, откроет Врата Хаоса, а Ищущий постигнет смысл Великого Замысла, начертанного на Скрижалях Вечности. Силою Пятерых соединит несоединимое и обретет Истинную Сущность.

Без поэтических вольностей, разумеется, не обошлось.

Ошарашенные многозначительным и витиевато-запутанным текстом, его пафосом и тяжеловесными оборотами, Никита с Настей молчали и пытались осмыслить, что бы все это значило. Потом попытались перечесть написанное, – каждый на своем уровне. Запутались еще больше, тщетно придавая словам разные смыслы и воображая уже невесть что. Данила собрал свои бумаги и устало посоветовал не ломать голову, все равно сразу не одолеть этой премудрости. Заметил лишь, что добраться до остальных сокровищ – дело будущего – туманного и не совсем достоверного… Теперь хоть бы от преследований оторваться!

Переезд в Апулию, в старинный городок Бари, занял почти весь следующий день. Ехали на арендованном втихаря стареньком сером фиате – Данила оказался мастером на такие махинации. Отель покинули засветло, никто из возможных преследователей и не дернулся. Даже неприметный мужичок, поселившийся через два номера. Рим прощался с русскими хмуро, шел легкий снежок, и похолодало.

Но по дороге на юг распогодилось, Италия – даже зимняя – все равно была прекрасна и чарующе живописна. Холмы, убегающие вдаль, какие-то селения… Все дышало спокойствием, и не верилось в плохое… Этим Европа россиян и завораживает. Глядя в окно машины Настя нараспев произнесла ахматовские строчки:

 
Я не была здесь лет семьсот,
Но ничего не изменилось —
Все так же льется Божья милость
С непререкаемых высот.
 

Данила тоже вспомнил какие-то стихи, завязался поэтический дуэт, и Никита с наслаждением их слушал: его детская душа была открыта поэзии, из которой он не знал ни строчки… Разве что «жил-был у бабушки серенький козлик…» Где «козлик» был понятнее и ближе «бабушки», которую детдомовец никогда и не знал…

Тем не менее покой казался обманчивым, и сквозь элегическое настроение пробивалась тревога и ожидание чего-то неожиданного, немыслимого… Жуткого.

Город Бари – последний оплот Византии на италийском берегу – встретил их обычной мешаниной средневековой старины и новодела, глаз уже замылился красотами и все воспринимал не как событие, а как должное. Да и устали в пути…

Данила дорогой рассказал о нем все, что знал сам: подготовился, хитрец, Интернет прошерстил! Никита, которому в качестве начальника охраны пришлось немало поездить с покойным Алексием, обычно изучал путеводители на обратном пути из города.

– В начале предыдущего тысячелетия, когда Вильгельм Завоеватель вторгся в Англию, юг Италии оказался под властью норманнов, изгнавших оттуда сарацин – да-да, сарацины были не только в Испании! Норманны довольно долго тасовали там свои микроскопические княжества, пока не попали под власть Неаполитанского королевства. Кстати, именно от северян-норманнов у многих южных итальянцев светлые глаза и волосы. Они вовсе не обязательно такие смуглые… маврообразные! Хотя сами говорят: «Все, что южнее Неаполя – уже Африка».

– А как в Бари попали мощи Николая Угодника? – перебила Настя, которую насыщенная событиями история этой земли стала утомлять. – Он же был епископом в Мирах Ликийских, а это где-то в современной Турции…

– Итальянские купцы – как раз во времена владычества норманнов – перевезли его мощи сюда, но в Турции, в Домре, до сих пор сохраняется пустой саркофаг. Он вообще был мощный старик, уникальная личность! Своему оппоненту Арию по морде надавал за ересь на Вселенском Соборе, даже от архиерейства его за это отлучали… Тебе, Никита, особо полезно будет Храм Николы посетить: он ведь защитник не только моряков, но и невинно оклеветанных! Попроси его рассеять подозрения в твоей причастности к смерти Алексия.

– А еще он – избавитель от напрасной смерти… – тихо прошептала Настя, хорошо помнившая азы православия. Сумрак грядущих событий окончательно нагнал на нее грусть…

– Ну, если только Никола сам явится Дамиану! Может, тогда в Патриархате и поверят… А что, он может! Явился же нам Алексий! – ни о чьей напрасной смерти Никита думать категорически не хотел.

А смерть была рядом, она уже ползла к ним глубокими подземельями, что соединяют мир в некую единую систему, для человека незримую и человечеству доселе неизвестную…

С отъездом превращенного в девицу помощника Хозяин стал нервничать, потерял покой, и все ему мерещилось, что изворотливые русские, а с ними и перстень окажутся потерянными для него, что путь к остальным реликвиям будет закрыт… Как иглой его пронзила радость, когда он понял, что перстень обрел полную силу и, стало быть, его можно почувствовать на куда большем расстоянии, чем раньше! И Хозяин решился!

Его подземелье было связано сетью древних ходов с другими залами – и так по всей планете. Там, в сырости и мраке, обитали существа пострашнее мерзких ящеров и реликтовых огромных пауков, скорпионов и мокриц. Но не они страшили Повелителя Зла, они как раз служили ему… Страшили люди… Нет ничего ужаснее для Господина, чем встреча со вчерашним рабом, который больше не боится и полон сил. О, если бы прежние силы не иссякли! Он бы показал этим людишкам! Но сил не было, от былого могущества осталась лишь, – пусть зловещая и жуткая, – но всего лишь Тень… Ничего-о, еще покажет!

Тем не менее, не полагаясь на силы втиснутого в женский облик Серого Мастера, не доверяя никому Хозяин решил совершить вылазку и завладеть манускриптами. Это позволило бы отнять Сапфир и найти остальные реликвии. И, наконец-то, уничтожить живучих и докучливых русских! Никто из людей никогда не сопротивлялся Хозяину так долго и так стойко…

И он пустился в путь, сверяясь с внутренним компасом, стрелку которого неудержимо притягивал чудесный перстень.

А в тот день по римскому отелю металась Лилия Серая, она поняла, что ее провели как девчонку! Однако, сосредоточившись, она быстро собрала вещи и выехала на автовокзал, бросив свою экспедицию на произвол судьбы.

Не находил места и неприметный мужичок – не гнев Серафима страшил его, а собственная самонадеянность и беспечность удручала. Ведь было же сказано: «не упускать из виду ни на час!» Исчезнувших следовало найти во что бы то ни стало. Но он не чувствовал Синий Сапфир, он не понимал, куда теперь надо ехать и как могут лечь пути беглецов. Однако, полученные из Москвы ценные указания тех, кто обладал стратегическим мышлением, а не плел тактические кружева, заставили особиста тоже рвануть на автовокзал!

Все пути вели в Бари. А вы все: «Рим, Рим!»

Данила заявил, что поедут они в самых лучших условиях, и купил баснословно дорогие билеты. Мотивировал это не столько привычкой к комфорту – богат, богат, кто спорит! – сколько тем, что в высшем классе проще остаться незамеченным. А вот в третьем, на который нацелились ребята, они оказались бы на виду у толпы любопытных пассажиров «средней руки». Среди которых легко могли затеряться и враги. Бедный Никита напрягся. Он если и ездил в таких условиях, то исключительно по долгу службы, которая не оставляла времени на приятности и роскошества. Однако Настя, довольно быстро вошедшая во вкус «красивой жизни», начала любимого нежно успокаивать и отвлекать рассказами о морских приключениях Святого Николая: «Представляешь, даже убившегося насмерть матроса воскресил!»

Эх, как бы хотелось бывшему спецназовцу оживить своих боевых товарищей, сказать им: «А вы, небось, решили, что – все?! Ан нет, дудки, – еще повоюем!» Но он святым не был и мог только мечтать, направляясь в храм. Уехать из славного города, не поклонившись такому любимому и почитаемому в России Николаю, было бы неразумно и даже просто невежливо.

Да, святые сильны не только прижизненными чудесами и непоколебимой верой, они и после смерти продолжают объединять верующих, внося в дело мира куда больше пользы, чем все политики и партии, вместе взятые.

Храм встретил их сумраком и насыщенной внутренней жизнью: поклониться столь славным мощам всегда много желающих, а просто по-туристически отметиться – еще больше. Но странное дело: как только наши паломники вступили под его сень, народ стал мало-помалу рассасываться и скоро они остались у раки с честными мощами одни. Было похоже, что людей охватила какая-то безотчетная тревога, – как, к примеру, животных она охватывает перед природным катаклизмом. Конечно, время было уже позднее, но все-таки? Люди уходили спешно, хотя никто их еще не просил «очистить помещение».

Тревога передалась и Никите, вновь ощутившему леденящий запах смерти. Он стал торопить друзей покинуть храм, словно не был он наилучшей защитой!

На выходе их встретила пустая площадь… Город как будто вымер, даже бродячие собаки попрятались. Закатное небо налилось багровым светом, надвинулось, резко похолодало. Пожалуй, слишком резко – мороз стоял не хуже алтайского… Ребята тесно сбились в кучу, стоя на древних стертых ступенях и оглядывая пространство перед собой, не в силах двинуться дальше.

И тут же с ужасом увидели, как плиты, которыми была вымощена пьяцца, зашевелились, и в образовавшуюся расселину стало протискиваться нечто… Это даже фигурой нельзя было назвать – так, сгусток мрака, очертаниями напоминавший карлика в длинном плаще.

Никита, окаменев, мысленно взмолился перстню: «Сделай так, чтобы ЭТО исчезло, рассыпалось, обратилось в бегство на худой конец!» Но на существо Сапфир не действовал. Оно приближалось, и холод становился все невыносимее, и, казалось, не было в природе сил его остановить – ни человеческих, ни ангельских. Ни звука не доносилось из кривых улочек, выходивших к собору. Мир оставил ребят, принес их в жертву, спасовал перед воплощенным Злом…

– Так вот оно какое… – едва слышно проговорил Данила, серый, как стены церкви.

Однако подползающая Тень не была всемогущей! Вдруг позади раздался тихий скрип резных створок дверей собора, и из-за спин безжизненных статуй, в которые превратились Никита, Данила и Настя, вынырнула невысокая худая фигура в странном одеянии: риза не риза, сутана не сутана… Через плечо переброшена епитрахиль с вышитыми крестами. Что-то до боли знакомое почудилось Насте в этом свидетеле их бессилия. А человек бодро метнулся по ступеням храма и встал перед жутким карликом, лица которого разглядеть под капюшоном было невозможно. Неведомый храбрец был совсем не молод: лысый, седобородый, сутулый. Но весь его облик дышал такой уверенностью и силой, что Тень попятилась. А незнакомец взмахнул зажатой в руке книжицей и на неизвестном языке стал кричать какие-то слова – не по-итальянски и уж точно не по-английски… Настя первой очнулась от ледяного оцепенения и прошептала: «Господи, он же по-гречески… ругается! Мы же проходили греческий в Универе, я понимаю! «Афоризменос»… «анафематизменос»… – это же означает «отлученный»… «изгнанник»… «проклятый»… Там и похуже слова…»

Ожили ошеломленные ребята! Ожил и камень, выпустивший ликующий синий луч, от которого Тень стала лихорадочно увертываться, все ближе приближаясь к пролому в каменных плитах, откуда она столь неожиданно появилась. При этом очертаниями стала более всего походить на огромного мерзкого паука.

Старик наступал на нее, в ярости сыпал греческими словами, и было видно: внезапный союзник нисколько не боится страшного паукообразного карлика, а только презирает его! Следом за ним плечом к плечу шли парни, окончательно забывшие недавний ужас позорного ступора. В какой-то момент незнакомец обернулся, блеснув широкой белозубой улыбкой, и прокричал:

– Вре, палликарья, эмброс! Эмис tha ники апо афтос!

Настя, следовавшая словно сомнамбула за любимым по пятам, переводила: «А ну, молодцы, вперед! Мы победим его!»

Наконец сгусток мрака, сверкнув красными крысиными глазами из-под капюшона, исчез в расселине, плиты легли на место и ничто больше не напоминало о загадочном появлении. Тут вновь потеплело, повалил снег, сквозь пелену которого стали доноситься привычный городской гул: взвизгивания шин, лай собак, голоса неугомонных итальянцев…