Текст книги "Иди сюда, парень! (сборник)"

Чемпион

Ките был чемпионом мира по боксу среди юниоров. Может, я ошибаюсь и у него был другой титул, но ударом он обладал мощнейшим, нокаутирующим. Говорят, он был перспективным спортсменом, ему прочили великое будущее, но началась война, и Ките поменял боксерские перчатки на оружие. Особых подвигов во время войны Ките не совершил, зато по городу ползли упорные слухи о том, что чемпион насилует невинных девушек, и его решили убрать. И вот убийцы, натянув на головы маски, а может, колготки, пошли убивать чемпиона. Но то ли ночь выдалась темная, то ли прорези для глаз на колготках оказались узкие, но палачи перепутали дома и постучались в ворота соседа – актера местного театра и очень хорошего человека. Тот, ничего не подозревая, вышел из дома посмотреть на ночных гостей и был изрешечен пулями из нескольких автоматов. Ките после этого случая ездил по городу на своей белой «семерке» со скоростью не меньше ста километров в час, причем рулил он одной рукой, а другой придерживал автомат. Однако это не спасло чемпиона, и где-то через неделю после убийства артиста Ките все-таки был застрелен чистильщиками…

Шок

С мамой мы всегда общаемся между собой на родном осетинском. Но однажды она совершенно неожиданно заговорила со мной по-русски. Сейчас расскажу, но для этого мне нужно вернуться в лето 1992 года…

С обеда шла перестрелка, а я со своей девчонкой гулял по городу. На стрельбу я сначала не обращал внимания, потому как привык к ней. Страшней, когда тихо, вот тогда одолевают сомнения: а не задумал ли враг какой-нибудь хитрый план захвата города? Ну а пальба как колыбельная для слуха: враг выдает свое местонахождение стрекотней автоматов и пулеметов. И если у тебя, допустим, есть лишние патроны, то сам можешь без особого риска для здоровья принять в перестрелке самое активное участие, пока не надоест или боеприпасы не кончатся. Но моя девчонка только недавно приехала в Цхинвал и страшно пугалась, даже если снаряды разрывались в километре от нас. Я успокаивал ее как мог, и в какой-то момент она даже дала себя обнять, а потом и поцеловать.

Время летело быстро, солнце уже планировало закатиться, а стрельба все не умолкала, она как будто даже усилилась. Тут я сам начал тревожиться, потому что шум боя, уже настоящего, доносился со стороны холма, под которым живу. Я проводил девчонку до дома, и там меня за ногу укусила небольшая такая собачонка, облезлая и мерзкая, такие всегда исподтишка норовят напасть. Я пытался ее пнуть, но она, зараза, залезла в дыру под забором и начала тявкать оттуда. Я швырнул в нее камнем и побежал домой.

Мама, радостная, объявила, что сегодня у нас праздник – она сварила лобио. Мама готовит его как никто в нашем районе. Я съел две тарелки, сижу за столом с набитым брюхом и прислушиваюсь к пальбе над нашей улицей. И вдруг донесся гул танка. Мне стало страшно, мама тоже в ужасе убежала в свою комнату. А танк между тем начал стрелять из своего орудия, и дом наш затрясся от взрывов. Я вытащил из-под кровати пулемет, намотал на себя ленты с патронами, как гребаный матрос революции, и уже хотел выйти на улицу, как вдруг мама выбежала из своей комнаты с сеткой, куда запихала документы и что-то из белья, и говорит по-русски:

– Сынок, приказ отдан – надо отступать!

Я схватил родительницу за старые немощные плечи и стал трясти:

– Мама, все нормально, пожалуйста, не пугай меня!

Но она не унималась и продолжала вещать по-русски, причем очень чисто и не своим голосом. Я усадил ее на стул, накапал валерьянки, дал ей выпить, но она все равно отказывалась объясниться со мной на осетинском.

Я плюнул и на деревянных ногах выбрался на улицу и там заметил соседей Тамаза и дядю Васю. Они стояли возле кирпичного двухэтажного дома Пумпуша, моего друга детства, который умотал в Грузию к своим еще в девяносто первом, хотя, останься он здесь, его пальцем никто не тронул бы. Я подошел к соседям с тяжелым своим пулеметом, вступил с ними в разговор, а сам во все глаза смотрел на склон холма, где бушевал бой. И тут я увидел бойца с автоматом, бегущего вниз по тропинке, прицелился и хотел его завалить, но он закричал, чтоб я не стрелял, что он свой, из ОМОНа. Я опустил пулемет, и он приблизился к нам, но уже тяжело, как будто его сзади напичкали пулями. Поравнявшись с нами, омоновец стал вопить, чтобы мы немедленно убегали отсюда, и грохнулся на землю. Тамаз кинулся домой, вернулся с ведром воды и вылил его на бойца, который мигом раскрылся, как ежик, вскочил на свои длинные ноги и, не переставая вопить: «Убегайте отсюда пока не поздно!», скрылся за поворотом. Второй омоновец тоже, как только добежал до нас, упал, но на него потребовалось уже четыре ведра воды, и он, очнувшись, стал сеять панику, но надо признать, что бежал он на редкость резво.

Третьего я не стал ждать и бросился домой за мамой, но она куда-то подевалась. Я заглянул под кровать, в шифоньере ее тоже не было, покричал: «Мама, мама, где ты?» Но в ответ только танк пальнул на холме. Снаряд разорвался совсем близко, и окна наши остались без стекол. Я подумал, что при любом раскладе грузины не станут убивать мою старушку, и дернул в город. Добрался до малого моста, и там меня чуть не задавил грузовик. Я отпрянул в сторону, машина резко затормозила, и я увидел наших в кузове. Андрейка Козаев свесился с борта и, сверкая глазами, спросил:

– Куда это ты бежишь? Ты что, стал дезертиром?

Они, наверное, не знают о том, что наши сдали высоту, подумал я, надо срочно предупредить их, пока не поздно.

– Разворачивайтесь! – крикнул я. – Вы разве не знаете? Грузины взяли высоту над городом!

Из кузова донесся хохот.

– Кто тебе сказал? – спросил Тао-младший, Алан Остаты.

– Омоновцы! Чего вы смеетесь? Их всех убили, только двое спаслись, да и те убежали в город!

– Слушай их больше, – засмеялся Радик Табуты. – Все нормально! Давай залезай в кузов!

– Вы с ума сошли! Я не самоубийца! Пока!

Я стал пятиться к городу и уже хотел повернуться и дать стрекача, но с борта ко мне потянулись руки ребят. Они схватили пулемет, в который я вцепился мертвой хваткой, и закинули меня вместе с оружием в кузов, полный противотанковых мин. Машина взяла с места и, грохоча бортами, помчала меня обратно в ад. Я вцепился в трясущуюся доску борта и подставил ветру свое пылающее дезертирское лицо. Так облажаться при всех! И все из-за этих проклятых, сеющих панику омоновцев! Я сгорал от стыда, и мне хотелось совершить какой-нибудь безумный подвиг.

Тао-младший прокричал мне в ухо, что видел за старым мостом мою мать. Хоть одна хорошая новость, спасибо.

– Она просила тебе передать, что с ней все в порядке! – продолжал он орать.

– А на каком языке она с тобой говорила? – заорал я в свою очередь. Тао-младший удивленно на меня взглянул, потом как будто понял, улыбнулся и прокричал:

– На нашем! Успокойся, видишь, сколько у нас всего! Мы заминируем все входы и выходы в город, и пусть кто-нибудь попробует сунуться к нам!

Под прикрытием

Памяти братьев Олега и Алана Остаты

После сдачи нашими ТЭКа Андрейка Козаев посоветовал мне найти позицию, и мы с Куском принялись бродить по левобережью, но подходящего места для пулеметной точки так и не нашли. Тогда мы перешли по деревянному мосту на другой берег Лиахвы, и там на набережной, возле психушки, заметили двухэтажный дом без крыши. Мы забрались туда и установили на подоконнике пулемет. Снаружи нас трудно было заметить, так как перед домиком росла ветвистая черешня с большими спелыми ягодами, и мы, сплевывая косточки, по очереди смотрели на высоту из биноклей. В тот же день к нам заявились гости: братья-богатыри Олег и Алан Остаты, с ними еще был легкоатлет Гия Туаев по кличке Дукел, и у него на плече висел такой же пулемет, как у нас. Ребятам очень понравилась наша позиция, особенно черешня, и они, наломав веток, хвалили нас за смекалку. Наевшись, они ушли, но потом вернулся Олег Остаты и этак небрежно сказал:

– Сейчас мы полезем наверх, к ТЭКу, и если через час не вернемся, открой огонь, Таме.

– Но я могу попасть в вас, – возразил я.

– Через час уже будет не важно, в кого ты попадешь.

– Сколько на твоих золотых? – спросил я Куска.

Тот вынул из кармана наручные часы с порванным кожаным ремешком и, взглянув на них, произнес:

– Без пяти минут три.

– Ровно в четыре мы открываем огонь, так?

– Да, – подтвердил Олег.

Он ушел, а я в недоумении взглянул на Куска.

– Апасныу[30]30
  Очень опасно (осет.).


[Закрыть], – ухмыльнулся он.

В половине четвертого меня уже тошнило от черешни, а еще через десять минут я сидел со спущенными штанами и искал взглядом бумажку. Только непонятно, отчего у меня начался понос: то ли от черешни, то ли от тревожившей меня тишины.

Без пяти минут четыре я с замаранной задницей подскочил к пулемету и дал длинную очередь по ресторану «Эрцо». Ответом мне была еще более жуткая тишина, и тогда я стал прочесывать ТЭК и ужасно обрадовался, когда противник стал отвечать. Завязалась отчаянная перестрелка. Минуты летели, словно трассеры, черешню трясло от очередей, на полу под ногами валялись вскрытые пустые ящики и кучи отстрелянных гильз калибра 7,62. Однако бой продолжался, и Кусок сгонял в штаб и притащил в мешке еще несколько цинков с патронами.

К вечеру опять все смолкло, и мы с Куском перешли на левый берег. Первый, кого я увидел, был Олег Остаты. Он обнял меня, расцеловал и закричал, что если бы не я, то они все трое погибли бы. Потом меня тискал Алан. Гия по кличке Дукел сдержанно пожал мне руку и сказал, что он передо мной в неоплатном долгу. Когда утихли восторги, Олег стал рассказывать: «Мы забрались наверх по тропинке и возле миндального дерева увидели четверых вражеских солдат. Они бухали и не заметили нас, а мы подкрались к ним так близко, что я плевком достал бы пулеметчика. И только мы решили выскочить из кустов и взять их в плен, как подъехал БМП и остановился позади, в пяти-шести метрах от нас. То есть мы сами оказались в ловушке. Из бронемашины вылезли несколько грузин и стали переговариваться с теми четырьмя под миндалем. А мы даже не могли пошевелиться, потому что любой шорох мог привлечь их внимание. Так мы и парились в жаре, пока ты не начал стрелять. Грузины сначала материли тебя, но не отвечали, пока один из них с пробитой башкой не свалился с БМП. И тогда они в ярости стали отстреливаться, а мы, воспользовавшись суматохой, скатились вниз».

Белый лис

Как-то весной девяносто второго я в жутком похмелье забрел на площадь, а там наши ребята собрались, и все встревожены. Я сразу же заметил Зыв-Зыва, потому что его голова плавала над толпой – такой он был огромный. Он вообще был похож на тигра, самого что ни на есть настоящего, только без полос и хвоста. Пробираюсь, значит, к нему, здороваюсь, спрашиваю, в чем дело. А он показывает на Дом правительства и говорит: да Шеварднадзе приехал, хочу взять его в заложники, поможешь? А у меня руки трясутся и мутит, как будто ложку дерьма проглотил, сейчас вырвет. Он заметил, в каком я состоянии, и отгреб к Хъадыну[31]31
  Деревянный, сделанный из дерева (осет.).


[Закрыть], на котором повисли парни из отряда Хубула. Сам Хубул умолял Хъадына не мочить Шеварднадзе, мол, потом войну не остановить. Но тот со стволом в руке все же пытался вырваться, но как-то ненатурально – при его звериной силе он бы их всех порвал. В общем, цирк. А Зыв-Зыв с наганом перешел дорогу и направился к припаркованной возле Дома правительства белой машине, в которую испуганные телохранители запихнули своего президента. Тут еще Гамат стал кричать: дескать, не надо выпускать Белого Лиса[32]32
  Эдуард Шеварднадзе.


[Закрыть] отсюда, пусть он останется в Цхинвале как залог мира… Но белая машина с Шеварднадзе уже уехала, а где-то через час начался обстрел Цхинвала…

Тот, кто на другой стороне

Диме Ухлину

 
Тернистая пустошь все туже сжимает город,
с окровавленных ступенек гонит луна
перепуганных женщин.
В ворота врывается стая волков.
 

Георг Тракль

Усатый, похожий на цыгана Бота крадучись переходил старый мост с банкой пива в одной руке, другой он придерживал болтавшийся на боку короткоствольный автомат. Я наблюдал за ним из парка: если снайпер решит испробовать на нем свою меткость, то его маленькое симпатичное оружие достанется мне. Уж я постараюсь добежать до него первым. Я так ясно представил, как прошитый пулями Бота падает в тополиный пух, даже чихнул – у меня аллергия на это дерьмо! Значит, подбегаю к захлебнувшемуся кровью, хватаю автомат и банку с пивом… И вдруг мне захотелось махнуть во Владик[33]33
  Владикавказ (прим. автора).


[Закрыть] и выпить там в киоске кружку холодного пенистого пива. От вина я устал, от водки тоже воротит. Да и неинтересно пить, когда в подвале каждого дома здесь чуть ли не по тонне вина хранится. Заходи и пей сколько сможешь. И никто тебя не отругает, не выставит за дверь, потому что хозяева дернули в город, а мы вот, ребята, остались, делаем вид, будто охраняем дома левобережья, хотя лично мне на них насрать. В моей-то хате ни хера не осталось. Матушка давным-давно перетащила наше барахло в какую-то развалюху за мостом. Вчера я решил остаться там на ночь, но никак не мог уснуть из-за пульсации в животе, да и белье подо мной было сырое и воняло дохлятиной. А мама уже обжилась тут и, как только легла на диван в углу, сразу захрапела. Я терпел-терпел, потом вскочил, злой как демон, и принялся толкать ее, пока не разбудил.

– Ты слишком громко храпишь! – заорал я. – Раньше за тобой такого не водилось, так что пока!

Мама вскочила, зажгла свечку на столе, и пока она металась по комнате, я успел обуться в свои вонючие кожаные туфли, накинуть футболку и затянуть ремень на джинсах.

– Подожди, сынок, я накапаю тебе валерьянки, ты выпьешь и уснешь.

– Меня эти вонючие капли не берут, лучше дай каких-нибудь таблеток, ты ведь обещала, помнишь?

– Сейчас, сынок, куда же я их дела…

Мать покопалась в ящике стола, ничего не нашла, немного подумала и вывернула свою старую потрепанную сумку.

– К подруге ходила в больницу, выпросила седуксен для тебя, – бормотала она.

– С этого бы и начала… Лучше твоей подруге?

– Нет, она умирает.

– Блин… А дочка там при ней?

– Какая дочка? У Тамары сын был, твой ровесник, он зимой погиб, царство ему небесное.

Мать нашла в кошельке два блистера и вручила мне. Я взял таблетки, обнял маму и, попросив прощения за наезд, взвалил на плечо пулемет.

– Я заночую у Куска, моего напарника.

– Хорошо, сынок, только будь осторожней на улице, времена теперь сам знаешь какие.

– Ладно. А с кем ты хотела меня тогда познакомить?

– С медсестрой одной, из детской поликлиники, но ты про нее забудь, она давно вышла замуж.

У Куска и в самом деле нашлось средство от сердцебиения: натуральное вино, травка, душевные разговоры о том о сем. Я даже не помню, как отключился, но пробуждение было ужасным. Мне было так плохо, что я потянулся к пулемету, чтоб положить конец своему сраному бытию, но вспомнил про таблетки и решил полечиться. Я вынул из кармана блистер, выдавил несколько штук седуксена, проглотил и, откинув простыню, вытянулся на кровати, однако лучше не стало. Проверив пульс, я испугался, что сейчас кончусь, и начал будить храпящего на раскладном кресле Куска. Тот проснулся, встал и, обругав меня последними словами, заперся в туалете. Я пытался поговорить с ним, но он только пердел в ответ. Я пнул ногой дверь сортира, закинул на плечо пулемет и покинул квартиру напарника. На площади было пусто, небо распухло от туч, а меня продолжало тошнить. Я дошел до разграбленной аптеки, напротив МВД, постоял возле разбитой пустой витрины, потом решил идти за старый мост и страдать там на посту…

К вечеру стало легче, но не так чтобы очень. Я и в парк сбегал проблеваться, но ничего не вышло. Только глотку расцарапал ногтями. Надо будет состричь их, если найду ножницы, хотя можно, конечно, и бритвой или отгрызть на худой конец. Терпеть не могу длинные ногти, они, говорят, и после смерти растут…

Ребята, сидевшие на матрасах перед старым кирпичным домом через дорогу, тоже пялились на Боту и ждали метких выстрелов из леса Чито. Однако ничего не случилось, и Андрейка, почесав бритую голову, крикнул:

– Таме, где ты? Поди-ка сюда, сегодня твоя очередь стоять на посту!

Мне, боевой единице, не очень-то улыбалось торчать ночь с какими-то чмошниками, но перечить Андрейке не хотелось, к тому же он командир, стало быть, ему видней. Я вышел из парка, перебежал дорогу и оказался в объятиях Боты. Он был рад встрече, сказал: «В городе пошли слухи, будто тебя убили, а ты вот живой бегаешь, значит, долго жить будешь». – «Мне тоже приятно видеть тебя, Бота, в добром здравии, дай глотнуть пивка». – «Кончилось, брат… слушай, меня прислали из бункера с приказом». – «Каким?» – «Короче, вам, левобережным, велено сняться с позиций и перейти в город до утра».

– Опа, а кто приказал?

– Как кто, Седоголовый.

– А Парпат в курсе? Это же безумие – сдавать левый берег без боя!

Об этом Бота ничего не знал, но, когда он передал устный приказ лично Андрейке, тот пришел в ярость и чуть не пристрелил гонца, потом раздумал и сам смотался в бункер узнать, не рехнулся ли Седоголовый. Вернулся он в сумерках, под дождем, и велел всем сворачиваться. Я немного поговорил с бритоголовым командиром, спросил, в чем, собственно, дело. Оказывается, Седоголовому доложили, что этой ночью наши соседи намерены спуститься с высот и захватить левый берег. «Так это же здорово – встретить врагов кинжальным огнем и положить их тут всех на х…!» – «А если мы сами ляжем, кто тогда ответит за потери? Лично я не хочу говорить твоей матери, что тебя уже нет!» – «Андрейка, слушай, я не военный, но даже я понимаю, что такой шанс отыметь противника у нас вряд ли когда еще представится! Ты только подумай: они спускаются во тьме по такому дождю, а мы поджидаем их в засадах и х… их, х…!» – «Угомонись. Сейчас я исполняю приказ Седоголового, а утром посмотрим». Я пожал плечами и отошел.

Ребята между тем собирались в небольшие группы и перебегали старый мост, хотя снайпер не стрелял – должно быть, уснул или у него батарейки от ночного видения сдохли. Я закинул пулемет на плечо, взял бачок с патронами, а Бота вызвался помочь перетащить боеприпасы к моему стволу на правый берег. Весь личный состав левобережья расположился в подвале большого недостроенного дома напротив музея. Многие уже расстелили матрасы и храпели, другие под свет трофейных торшеров чистили оружие, иные курили или играли в карты, попивая винцо. Крутые все собрались возле Андрейки и молчали. Я немного постоял с ними, потом решил уйти. Утром предстояло отбивать левый берег, и надо было выспаться. Пять-шесть таблеток седуксена усыпят и не такого торчка, как я. Вполне возможно, что после такой дозы я не проснусь. Тем лучше. Воюешь, мать его, с врагами, наживаешь болезни, ранения, тебе говорят, что надо потерпеть, и все будет в шоколаде, а когда наступает мир, ты оказываешься за бортом и барахтаешься в темных холодных волнах, пока не получишь веслом по голове и не исчезнешь в пучине с раскроенным черепом…

«Эй, Андрейка, я неважно себя чувствую. Апчхи! Отпустишь меня до утра?» – «Что случилось?» – «Простыл, наверное. Ночью полечусь, а утром буду здесь с Куском. Пулемет оставить?» – «Валяй, но только под твою личную ответственность». – «Ладно, всем пока».

Мы с Ботой выбрались на улицу и, поливаемые дождем, затрусили в город. Я так промок, что перестал прятаться от ливня под деревьями и бесстрашно пересекал лужи, с каждым шагом приближаясь к дому Куска. Кровать с сухой, пусть и не совсем чистой постелью – вот о чем я мечтал сейчас, в такой потоп, и потому предложение Боты пойти посмотреть пленных мне не очень-то понравилась. «Да это тут, рядом, – нудел он, – два шага всего, вон за той улицей». «Да на фиг они мне сдались, – говорил я, по пояс проваливаясь в наполненную водой воронку, – пленных я, что ли, не видел?» – «Так ведь их сейчас расстреливать поведут!» – «Зачем?» – «Как зачем, они наших мочили на Зарской дороге!»

Дом с пленными оказался возле городской бани, куда я не ходил лет сто, а то и больше. Помню, в детстве мама взяла меня туда с собой помыться, и я, потеряв ее среди множества голых теток с большими болтающимися туда-сюда сиськами, испугался и заплакал. «Мама, где ты?» – пищал я, вырываясь из рук смеющихся женщин. «Какой симпатичный мальчик! – раздавалось со всех сторон. – Эй, малыш, хочешь, я буду твоей мамой?» – «Нет, я хочу к своей!» – «А твоей уже нет, ее украли!» Вдруг одна из теток, с распущенными волосами и лохматой, как мочалка, писькой, схватила меня, подняла над собой и поцеловала мой маленький пенис…

Наконец мы пробрались к дому, где томились узники, и по скрипучей деревянной лестнице взобрались на второй этаж. Бота открыл дверь и первым вошел в освещенную электричеством комнату, я робко последовал за ним и не сразу разглядел восседающих за столом пьяных типов – так было накурено. Сейчас эти мудаки начнут выносить мозг, подумал я, однако ребята оказались мировые. Им и в голову не пришло насильно вливать в глотку бухло, как это обычно бывает, просто предложили выпить. Я вежливо отказался, не пришлось говорить, что у меня больное сердце и все такое. Зато Бота тяпнул с ними, затем, положив на кусочек хлеба джонджоли, просунул бутерброд себе в дыру под усами и задвигал челюстями. «Живы еще пленные?» – спросил он с набитым ртом. «Да», – ответили типы. – «Супер, а где они?» – «В другой комнате». – «Отлично, я хочу показать их своему другу, можно?» – «Смотрите сколько хотите, только никого не бейте». – «Мы пальцем до них не дотронемся, правда, Таме?» Я пожал плечами: дескать, само собой разумеется. «А то приходят сюда со всего города, – сказал тип с рыжей бородой, – и начинают лупить пленных. Или, может, вы думаете, что нам приятно слышать, как они воют?»

На деревянном полу другой комнаты, тоже освещенной, сидели двое пленных. Один из них, худой, со светлыми курчавыми волосами, как только увидел нас, улыбнулся и заговорил по-осетински. Он просил не убивать их, сказал, что они ни в чем не виноваты.

– Заткнись! – крикнул Бота и, подскочив к нему, замахнулся прикладом, но вдруг остановился и только слегка пнул ногой другого пленного, закрывшего голову руками. – Так просто бить я не могу, он должен хотя бы оскорбить меня…

Я представил себя на месте этих ребят, и мне еще больше захотелось оказаться в квартире моего напарника Куска и спрятаться под одеялом на кровати. Я взял Боту за мокрый рукав и потянул к двери: идем отсюда.

– Нет, погоди, пусть он пошлет меня или заругается на мать, тогда я ему точно врежу! – артачился Бота.

– Я ничего не скажу, – улыбнулся пленный. – У меня мать осетинка, жена тоже отсюда, из Цхинвали, а мои дети говорят по-осетински не хуже тебя…

– Христа из себя корчишь, а сам небось людей расстреливал на дороге!

– Никого я не убивал, мы просто ехали в Россию на заработки, а ваши ребята высадили нас из поезда в Орджоникидзе, затолкали в багажник и привезли сюда.

– Не Орджоникидзе, а Владикавказ! Сукой буду, если сейчас не врежу ему! Ну-ка скажи, где вас сцапали наши орлы?

– Во Владикавказе…

Внезапно в комнату ворвался Сумасшедший Махар с бутылью вина. Поставив бухло на пол, он уселся на корточки, как будто хотел посрать, и замахал руками на Боту.

– Уйди, уйди отсюда, мать твою! – зарычал он. – Ну, чего вылупился, шлюха бункерная?

– Ты это мне говоришь?! – побледнел Бота.

– Тебе, мудак, тебе! – Махар вскочил и, сжав кулачищи, заскрежетал зубами. – Давай вали и не порть здесь воздух, а я потолкую с Иисусом! Ты разве не видишь, перед кем стоишь? – Махар снова повернулся к курчавому пленному. – Позволь обнять тебя, брат мой, а этому усатому пидарасу я однажды порву зад!

Бота осторожно снял автомат с предохранителя – похоже, он решил завалить Махара. И тут, чтоб я сдох, светлокудрый пленный встал между ними и начал успокаивать обоих, а я тем временем нащупал задницей дверь и, взявшись за ручку, осторожно приоткрыл ее.

– Махар, – просипел Бота, – завтра я приду сюда, и если трезвый ты скажешь то, что произнес сейчас, я сделаю из тебя сито!

Но Сумасшедшему Махару было уже не до него, он повис на шее худого пленного, который оказался ростом чуть ли не под два метра, и причитал: будет утром лить дождь – ты не узнаешь, а выглянет солнце – не увидишь, не погреешься в его теплых лучах, не искупаешься в Лиахве – ты ведь любишь купаться в Лиахве? Он и вправду Христос! Слышишь ты, усатая свинья?

Ну их всех к дьяволу – с меня хватит этого безумия! Я вылетел из комнаты с пленными, не говоря ни слова, обогнул стол с пьяными типами, на ходу стибрив с подоконника пачку сигарет для Куска, и осторожно, чтоб не сломать себе ноги, спустился по скрипучей лестнице на улицу. Дождь все еще лил, и я немного остыл под его прохладной слюной. Этой ночью сон мой будет слаще груш, решил я и, закинув в рот таблетки, попер в сторону дома, где жил Кусок. «Таме, подожди!» – послышалось сзади. Опять Бота, никак не отвяжется, черт бы его побрал. Он догнал меня, и какое-то время мы хлюпали по лужам молча. Возле разграбленной аптеки напротив МВД мы наткнулись на небольшой отряд во главе с Колорадо. Я обнялся с ним, потом пожал мокрые ладошки его увешанных оружием бойцов.

– Я слышал, вы сдали левый берег, – сказал Колорадо голосом, от которого у меня появился озноб, как при гриппе. – Мы как раз идем проверить…

Он не в курсе, подумал я в ужасе, значит, и Парпат не знает о сдаче левобережья! Б… я как чувствовал, что надо было остаться, а не бежать через старый мост, как баран в стаде! Сказать правду Колорадо я не решился, потому что за такую весть мог схлопотать пулю в рыло или прикладом по голове. Черт, как все плохо… и зачем Седоголовому было предавать нас? У меня ноги подкашивались от страха, однако я сгреб себя в руки и как можно небрежнее сказал:

– О чем ты, Колорадо? За мостом все в порядке, Андрейка расставил посты, а мы вот спать идем. Апчхи!

– Будь здоров, – пискнул Бота.

– Живи долго, – сказал Колорадо.

– Спасибо. Апчхи.

– Ты простыл, что ли? – спросил Колорадо. – Чаю липового попей, она как раз цветет сейчас.

– Фигня, пройдет. Я вот что хочу сказать, Колорадо: в такую темень ребята на позициях могут принять вас за грузин и открыть огонь. Апчхи!

– Ты прав, – сказал он, немного подумав. – Я приду к вам утром, и если слухи подтвердятся, я сам расстреляю вашего командира, и не только его! Ну не болей, пока…

Колорадо со своим отрядом повернулся и ушел, а у меня с Ботой возникли небольшие прения о том, как быть дальше. Он считал, что надо рвать когти из города, ведь, как ни крути, утром все прояснится, и тогда нам кранты. Он уже хотел бежать, но я схватил его за рукав: «Ну-ка подожди, вестник несчастья! Принес нам этот говенный приказ, а сейчас хочешь смыться? Нет, брат, так не бывает». – «А что ты предлагаешь, намазать жопу вазелином, поискать в аптеке баночку?» – «Не надо вазелина, мы просто вернемся на левый берег!» – «Ты точно спятил, там же сейчас полным-полно грузин, наших задниц им только не хватает!» – «Не все так плохо, Бота, ты просто послушай!» – «Ну давай, говори, только побыстрей, мне еще до Владика надо добраться!» И я рассказал ему, как однажды до войны познакомился с одной очаровательной туристкой. Она загорала с компанией на поляне леса Чито, как раз там, где сейчас окопались враги, и читала книжку. Я подсел к ней и заговорил о литературе, кино, всяких таких интеллектуальных вещах, и она клюнула! Ну да, черт возьми, и через каких-то полчаса мы были уже жених и невеста и, взявшись за руки, полетели в лес искать ручей, которого там в помине не было. Зато мы нашли кусты под большой лохматой сосной и набросились друг на друга. И только я запустил руку ей в трусы, как начался ливень! Представляешь, нас снесло грязевым потоком прямо на трассу, и мы чуть не погибли. Это я к тому, что в такой дождь опасно спускаться с высот, и левый берег сейчас пустой.

Бота бросился мне на шею:

– Что же ты молчал, пидор Македонский?!

Минут через пятнадцать мы уже были в подвале большого недостроенного дома напротив музея, и Андрейка, поигрывая револьвером, весьма недружелюбно разговаривал со мной. Вокруг все замерли, даже храп прекратился. И крутые, и чмошники слушали, о чем я толковал с командиром.

– Хочешь вернуться? – усмехнулся Андрейка. – В героя решил поиграть? Почему же ты не остался, когда мы уходили?

– Минуту назад я встретился с Колорадо, подумай, он не знает, что мы сдали левый берег, и шел сюда проверить посты…

– Почему же он не пришел?

– Я сказал ему, что у нас все в порядке, он поверил мне, но только до утра…

– Кто такой Колорадо, мать его, и почему он суется не в свое дело?! Не он, а Седоголовый отдает приказы!

– Ты сам знаешь, что Седоголовый тут никто, здесь все решают Парпат, Хубул и Колорадо.

– Ну и поцелуй их в зад! – Андрейка покрутил барабан нагана и будто невзначай направил на меня ствол. – Иди и делай что хочешь!

Дальше говорить с Андрейкой было опасно, он нечаянно мог нажать на спуск и проделать во мне дырку, поэтому я закинул пулемет на плечо, взял большой бачок, а Бота схватил ящики с патронами. Мы вылезли из подвала, повернули в сторону старого моста – и тут за спиной я услышал голоса. Я остановился, скинул с плеча пулемет, повернулся и стал ждать. Похоже, Андрейка все-таки решил меня замочить. Сам он, конечно, руки марать не станет, просто шепнет крутым, и те мигом исполнят его приказ, потом бросят трупы на старый мост, а утром скажут, что Таме и усатый тип из города погибли в бою за левый берег. От страха сердце упало в живот и, пульсируя, продвигалось к заднему проходу. Только бы не высрать его! И зачем я только солгал Колорадо? Сказал бы все как есть, но тогда он отобрал бы у меня пулемет, ведь оружие я получил благодаря ему. Или шлепнул бы. А все из-за этого Боты! Кстати, куда он делся? Похоже, он успел перебежать на другой берег. Молодец, сообразил! Крутые мочить меня одного на станут, а моего товарища им уже не достать – побоятся сунуться за мост. А это еще что за хер? Старик какой-то в цилиндре и плаще изъявил желание пойти со мной на левый берег. Понимаешь, дед, там сейчас опасно… Хочешь взглянуть на свой дом? Ну это пожалуйста, только будь осторожен и, если заметишь в хате посторонних, прячься или… в общем, ты сам знаешь, на вот тебе сигареты. Трое из ближнего окружения Андрейки подошли ко мне и сказали, что присоединятся, но чуть позже…

Заминированный старый мост над пахнущей гнилью Лиахвой мы с дедом прошли спокойно, не дергаясь, и остановились возле военкомата. Я тихонько свистнул. Бота вылетел из темноты и кинулся мне на шею. Уж не гей ли он скрытый? Да похер, сейчас не до таких тонкостей! Меня тревожило другое: дождь перестал лить, стало быть, противник легко мог спуститься с высот и захватить левый берег, будь он проклят! А старик все не уходил, трындел про то про се. Шел бы ты отсюда, дедушка, нам не до тебя сейчас! Нет, мы не нуждаемся в твоей помощи. Ну давай, пока. Да не ходи за нами, мать твою…