Книга: Джаз - Тони Моррисон

Откуда-то из-за тучи выплывает цветной музыкант, играя на саксофоне, а под ним в закутке между домами стоит девушка и что-то серьезно говорит мужчине в соломенной шляпе. Он дотрагивается кончиком пальца до ее губы и снимает налипшую крошку. Она замолкает. Он касается ее подбородка, поворачивает к себе ее лицо. Так они стоят. Она перестает цепляться за свою сумочку, шея ее красиво изогнута. Мужчина опирается рукой о стену. По повороту его головы и тому, как движется его челюсть, я вижу, что он мастер красиво говорить. Солнце крадется в переулок за их спинами. Опускается, рисуя напоследок красивую картинку.

Ньюйоркцы не могут сопротивляться этим вездесущим вибрациям разных частот, тела идут в пляс уже на пути в Город.

Только не на подъезде к Городу, когда так хорошо стоять в проходе и приплясывать вместе с поездом. Ее бедро касалось его ноги, они стояли в проходе и улыбались, не переставая. Они еще не приехали, а Город уже разговаривал с ними. Танцевал с ними. Подобно миллиону других до и после них, с бьющимися сердцами смотревших в окна вагонов, им не терпелось увидеть Город, и они боялись пропустить его появление, Города, который танцевал вместе с ними и уже было ясно, как сильно он их любит. И подобно миллиону других они хотели побыстрее добраться, наконец, до него и отдать ему в ответ свою любовь.

Язык автора хоть в переводе, говорит с тобой новыми словами, но такими понятными и простыми.

Или они с Папочкой Сейджем до сих пор занимаются своими гадкими липкими глупостями?

Незначительное для тебя — это удар для другого. Надо об этом чаще вспоминать.

А меня как-то не тянет на дурное. Очень мне надо шататься по кабакам. Хочется немножко женского общества, вот и все.

Ритмы вплетаются в мелодию жизни. Смена фокуса показывает, что они всюду.

Итак, почему же это в четверг мужчины выглядят удовлетворенными? Может, из-за искусственного ритма рабочей недели? Может, в семидневном цикле есть что-то ложное и организм не любит его, предпочитая дуэты, триплеты, квартеты, но только не семидневный цикл, и если разбить его на подходящие человеку порции, то остановка случается как раз в четверг. Сопротивляться бесполезно. Непомерные ожидания и беспощадные требования конца недели в четверг еще ничто. В пятницу и субботу много волнений: люди ждут выходных для встреч, расставаний и других перемен, каковые события любят сопровождаться синяками или даже капельками крови.

Молчание может быть громче любых слов, особенно когда подкреплено барабанным боем. <Бей, барабан>> как поёт Tequilajazzz.

В обычный летний день, влажный и солнечный, Алиса Манфред три часа стояла на Пятой авеню, дивясь на холодные черные лица и слушая барабанную дробь, выговаривающую то, о чем молчали идущие в марше люди. Все, что поддавалось словесному выражению, было написано на знамени: что-то из Декларации Независимости. Но настоящее значение скрывалось в барабанном бое. Был июль 1917 года, и красивые лица были холодны и спокойны, медленно заполняя пространство, отвоеванное для них барабанными палочками.

Так, звук говорит о самом больном и главном.

Теперь во всю ширину Пятой авеню катилась волна холодных черных лиц, молчаливых и неподвижных, доверивших барабану сказать все, о чем молчали губы и что видели их глаза. Боль по-прежнему была в ней, но страх ушел. Пятая авеню прочно заняла ее внимание наравне с заботой о только что осиротевшей малышке, стоявшей рядом.

Тишина — это наслаждение, даже когда кругом джаз высшей пробы.

Отделить барабаны Пятой авеню от мелодий, вибрирующих ниже пояса всеми своими пиано и крутящихся на каждом граммофоне, было невозможно. Невозможно. Впрочем, бывают и тихие ночи, когда не слышно машин, пьяниц, младенцев, плачем зовущих маму, и Алиса может открывать окна, сколько ее душе угодно, и ничего не слышать.

Главное для кого-то это личный контакт, когда не нужно больше ничего.

Смеяться над тем, что правильно, и над тем, что неправильно, – какая разница, ведь все равно ты не делаешь того единственного, чем стоит заниматься, не лежишь в чьих-нибудь объятиях где-нибудь в укромном местечке, в самом сердце мира.

Влечение подобно отравляющей зависимости.

Что творится у меня внутри, меня не касается, думала я, и Джо тоже ни при чем, мне просто надо любыми путями сохранить его, а если я спрячу, то уж точно его потеряю.

Для меня даже чтение вслух здесь обретает ритм и мелодию.

Мы поселились в доме у железной дороги в Тендерлойне. Вайолет пристроилась убирать квартиры, а я чем только ни занимался, и кожу выделывал на обувь для белых, и сигары скручивал: набьемся в комнату и вертим табачные листья, а нам в это время читают что-нибудь.

Танцы становятся полем боя, местом где можно изменить своё положение.

После, конечно, будут сплетни, разговоры, что да как, но главное – само действо, ритм бьющейся в сердце крови. На танцульке, как на войне, все хитры и злокозненны, цели ставятся и тут же меняются, союзы создаются и предаются. Союзники и соперники повергаются в прах, новые связи торжествуют. Мысль о поражении поразительна для Доркас: здесь, среди воинcтвeнныx взрослых, играют всерьез.

Читать и вслушиваться в музыку большого Города через слова — отдельное удовольствие.

После такого первого абзаца, я знала, что буду читать дальше.

Еще с самого раннего детства я люблю джаз. По вечерам папа всегда слушал его, рассказывал об исполнителях, а я завороженно сидела рядом и понемногу влюблялась в волшебные мелодии. Чуть позже мы придумали игру - слушали джаз и рассказывали друг другу что мы представляем под разные песни. А уже в зрелом возрасте я с упоением листала книгу Харуки Мураками "Джазовые портреты".

Поэтому пройти мимо произведения под названием "Джаз" оказалось невозможным.

Книга почти такая, какой я себе ее и представляла. О диком глубоком одиночестве, щемящем сердце, что аж хочется выть. Об одиночестве каждого человека в огромной толпе людей, снующих по Городу. Об одиночестве цветных в деловом Городе. Об одиночестве в семье. Об одиночестве, когда семьи нет. Об одиночестве, которое не хочешь ни с кем делить. И об одиночестве, которое хочется разделить, но не с кем. Когда автор описывает Город, слушайте Дюка Эллингтона, Бенни Гудмана, Дейва Брубека, а когда читаете о наших главных героях - Майлза Дэвиса,Чарли Паркера и Джона Колтрейна.

. ...Все пути, конечно, исхожены, и есть дорожки, скользкие от постоянных набегов то одних, то других, там где скрещиваются интересы многих, где есть что нибудь притягательное или волнительное. Что нибудь такое страшненькое, с треском и блеском. Выбиваешь эдак пробку из бутылки и прикладываешься к холодному стеклянному горлу. Находишь себе на голову приключений или сам берешь других за глотку, дерешься до упаду и улыбаешься, когда острие ножа проносится мимо тебя. Или не мимо, какая разница. Да только поглядеть на это, и то здорово. И здорово знать, что где то там, в твоем собственном доме хозяйки составляют списки покупок для мужей, и те пойдут рыскать по базару, и вернутся нагруженные как верблюды, а на кухнях висят простыни, потому что снегопад и на улицу их нельзя, и они висят, как декорации на спектакле про волхвов в воскресной школе.

Бутылочное стекло блеснуло перед глазами и вроде как чувство пятничной расслабленности и список покупок - да, вот он, в блокноте, и серые тучи за окном, и сырая теплая кухонная духота, запотевшее окно... Задело, пронеслось запахом\звуком\личными ощущениями? Если приноровиться к мелькающей синестезии этого потока, то картинка постепенно сложится, и тогда из потока выплеснутся слова, от которых подступят слезы.

Из всего этого юная Вайолет уяснила себе одну очень важную вещь: никогда и ни за что нельзя иметь детей. И тогда, что бы ни произошло, ничьи маленькие темные ножки не будут растерянно переминаться на голом полу, а голодный рот не будет говорить: «Мама».

Комок встал у меня в горле, потому что книга уже рассказала о том, что было с Вайолет дальше.

Про мужчину с разными глазами. Один глаз грустный, он показывает, что у мужчины внутри, а другой ясный - смотрит, что у тебя внутри. И про сладкоежку - туфельки носками внутрь, косички, рябинки на щеках. И про дикарку.

Про то, что с покойницами трудно воевать - обязательно проиграешь. Про то, как люди сходят с ума. Про тёмные впадинки на золотом шарике дня. Про ксенофобию, расовую рознь, про предрассудки. Про горожан в первом поколении. Про великий город Нью-Йорк.

Ну и про jazz, конечно. Про вредную, смутительную музыку, пьянящую больше любого шампанского. "И слушать-то ее было все равно что совершать беззаконие".