Текст книги "В поисках древних кладов"

Люди сидели и на рангоуте клипера, на салингах, реях и мачтах, и на фоне затянутого облаками неба отчетливо выделялись длинные стволы их ружей. Это, очевидно были отборные стрелки, лучшие на «Гуроне», и их непременной мишенью станет группа офицеров на юте канонерской лодки. Клинтон надеялся, что бешеные скачки «Гурона» под штормовым ветром собьют их прицел.

– Джентльмены, вплоть до начала боевых действий советую вам уйти в укрытие, – тихо сказал он Денхэму и Феррису.

Ни тот, ни другой не двинулся с места, и в нем шевельнулась гордость. Это была традиция, заложенная Дрейком и Нельсоном, – не отступать перед грозящим шквальным огнем. Клинтон тоже остался на палубе, он стоял непринужденно, сцепив руки за спиной, и отдал команду рулевому немного изменить курс. «Черный смех» рвался вперед, как терьер, намеревающийся мертвой хваткой вцепиться в нос быку.

Американец повернул голову, оценивая в последний раз расстояние до цели, и сделал поправку на качку. Феррис пробормотал освященное веками проклятие, и у Клинтона язык не повернулся его упрекнуть: это тоже входило в великую традицию.

– Что нас сейчас ждет… – начал Феррис, и Сент-Джон, словно услышав его слова, вынул из ножен шпагу и поднял ее над головой.

Все три офицера невольно затаили дыхание. Клипер находился во впадине между волнами, пушки смотрели вниз, в море неподалеку от борта, потом волна приподняла корабль, пушки выровнялись, и Сент-Джон взмахнул шпагой.

Шесть пушек одновременно подпрыгнули, и в пятнадцати метрах от борта распустились облачка белого дыма. В полной тишине зрелище было пугающим, звук еще не долетел до них, и в бесконечную долю секунды им показалось, что бортовой залп «Гурона» дал осечку.

Потом со страшным ударом, разрывая барабанные перепонки, стеной навалилась взрывная волна. Разрежение воздуха, вызванное ею, казалось, способно высосать глазные яблоки из глазниц. Со щелчком, похожим на удар хлыста, над головой Клинтона лопнул штаг.

Это ядро прошло высоко, но палуба под ногами капитана запрыгала от ударов других ядер, корпус загудел, как исполинский бронзовый гонг

Одно ядро пробило корпус на уровне палубы. Оно высекло из стальной обшивки сноп искр, яркий, как Броксовский фейерверк в Хрустальном дворце. Его оранжевый огонь был хорошо виден даже при ярком солнечном свете. Ядро пробило в корпусе канонерки дыру с зазубренными краями; голые языки металла загибались, как лепестки серебряного подсолнуха.

Матрос в полосатом жилете и мешковатых брезентовых штанах притулился на коленях за фальшбортом. Его ударило прямо в грудь.

По отдраенной добела палубе беспорядочно разлетелись его оторванные руки и ноги. Ядро полетело дальше и ударилось об основание мачты «Черного смеха». Та вздрогнула как от удара молнии, и от ствола хорошо выдержанной норвежской сосны откололась длинная белая щепка. Растеряв первоначальную скорость, снаряд покатился по палубе, дымясь и наполняя воздух запахом раскаленного металла, и наконец ударился о шпигаты и остановился, лениво покачиваясь из стороны в сторону. Только сейчас, через несколько секунд после бортового залпа, преодолев широкую полосу бурлящего моря, до их ушей долетел грохот выстрелов.

– Неплохая стрельба для янки, – неохотно признал Феррис, пытаясь перекричать грохот пушек.

Денхэм достал часы и засек время, за которое орудийные расчеты клипера сумеют перезарядить пушки.

– Сорок пять секунд, – проговорил он, – а они еще не выкатили ни одной пушки. Ярмарочные сапожники и то сработали бы лучше.

Клинтон спросил себя, что это: глупая бравада или полное безразличие к опасности и жестокой смерти. Двое молодых офицеров легкомысленно болтали, а на палубе, в шести метрах от них, все еще извивались оторванные руки моряка.

Сам Кодрингтон боялся. Боялся смерти, боялся, что не сумеет выполнить свой долг, боялся, что другие увидят, что он боится. Но он все-таки был старше остальных – ведь, несмотря на то, что оба изо всех сил пытались выглядеть взрослыми мужчинами, Феррис был совсем мальчишкой, а Денхэму едва исполнилось двадцать, так что, скорее всего, ими двигало не мужество. Они не понимали опасности, и им не хватало воображения.

– Пятьдесят пять секунд! – презрительно проворчал Денхэм, когда в железный корпус «Черного смеха» ударил еще один бортовой залп. Под палубами кто-то завизжал, пронзительно и бессмысленно, словно свистел пар, выходящий из чайника.

– Пошлите кого-нибудь, чтобы заставили его замолчать, – сказал Феррис матросу, припавшему к палубе неподалеку.

Матрос, пригнувшись, убежал. Через несколько секунд крик резко оборвался.

– Хорошо сработано, – похвалил Феррис матроса, когда тот вернулся на свое место у фальшборта.

– Сэр, помер он, бедняга.

Феррис кивнул, не шевельнув ни одним мускулом лица, и подошел поближе, чтобы лучше слышать слова капитана.

– Мистер Денхэм, я пошлю на клипер абордажную команду. Если возникнет опасность для корабля, будьте готовы сняться с якоря и оставить нас…

Раздался резкий свист, словно у них над головами пролетело гигантское насекомое, и Клинтон раздраженно взглянул вверх. Стрелки на рангоуте «Гурона» открыли огонь. Хлопки их ружей звучали приглушенно и было совсем не страшно. Клинтон сделал вид, что не обращает на них внимания, и продолжил отдавать последние команды, повысив голос, чтобы перекричать грохот выстрелов и удары пуль в корпус канонерской лодки.

Едва Клинтон кончил говорить, Денхэм резко выпалил:

– Черт бы их побрал, стоим тут и не можем ответить!

Он смотрел на клипер. Его очертания расплывались в облаке порохового дыма, которое не успевал развеять даже штормовой ветер.

– Тяжело это для людей, – поспешно поправился он, и Клинтон получил ответ на свои сомнения.

Денхэм боялся не меньше, чем он, и мысль об этом отнюдь не утешила капитана. Если бы они могли сделать что-нибудь, хоть что-то, а не стоять тут в открытую и вести нарочито бодрые разговоры, пока «Черный смех» преодолевает последние сотни метров до клипера, было бы куда легче.

Заряжающие на борту «Гурона» работали не покладая рук, и теперь грохот пушечных выстрелов, разносящих вдребезги жизненно важные части «Черного смеха», звучал почти непрерывно. Носовая пушка, которую наводил американский капитан, успевала дать три выстрела, пока остальные делали по два. Клинтон считал дымки, вылетающие из ее дула: за несколько минут, прошедших после команды американца открыть огонь, они послали в маленькую канонерку шестое ядро.

Над жерлом пушки снова взвился дымок, но на этот раз по палубе канонерки словно прокатился сильный град. Свинцовые шарики величиной со спелый виноград пронзили тонкий стальной фальшборт, и в отверстиях засиял солнечный свет; они выгрызали из деревянного настила верхней палубы острые щепки. По палубе расползлись алые кровавые змейки, собиравшиеся в скользкие лужицы. Куда бы Клинтон ни бросил взгляд, повсюду, словно разбросанные расточительным безумцем, валялись скорчившиеся неподвижные тела.

«Черный смех» подвергался нещадному обстрелу, корабль едва выдерживал его, но до клипера было близко, очень близко, оставалось идти считанные секунды.

Кодрингтон уже слышал бодрые выкрики орудийных расчетов на клипере, перепуганные вопли рабов, съежившихся на палубе «Гурона» жалкими черными комочками, слышал грохот 127-миллиметровых пушек, выкатываемых на натянутых талях, слышал команды капитанов орудийных расчетов.

Девушка у планшира стояла, выпрямившись, с белым как бумага лицом, и смотрела на него. Она увидела его и узнала. Она попыталась поднять руку и приветственно помахать, но мешали железные наручники. Клинтон шагнул вперед, чтобы получше разглядеть ее, но тут что-то резко дернуло его за рукав, и Феррис у него за спиной громко ахнул.

Клинтон посмотрел на рукав кителя. Рукав был разорван, виднелась белая подкладка, и только тогда он понял, что его задела ружейная пуля, выпущенная с салинга «Гурона», и что, не шагни он вперед, пуля попала бы прямо в него. Он быстро повернулся к Феррису.

Юноша стоял, выпрямив спину, и прижимал к груди скомканный платок.

– Вы ранены, мистер Феррис, – сказал Клинтон. – Можете спуститься вниз.

– Благодарю, сэр, – прохрипел Феррис, – но мне хотелось бы посмотреть, как его убьют.

При этих словах в уголке его рта выступила капелька крови, и у Клинтона мороз пробежал по коже. Мальчик, видимо, смертельно ранен – кровь изо рта означала, что повреждено легкое.

– В таком случае можете остаться, мистер Феррис, – официально ответил он и отвернулся.

Капитан Кодрингтон не мог позволить сомнениям одолеть его, не должен задаваться вопросом, правильно ли его решение брать «Гурон» на абордаж, верно ли он провел атаку и… и не лежит ли на нем ответственность за изуродованные трупы на палубе «Черного смеха», за умирающего Ферриса, упорно не желающего сдаться. Он не может допустить, чтобы его решимость ослабла.

Заходящее солнце окутало мачты «Гурона» золотым сиянием. Клинтон прищурил глаза и всмотрелся в клипер с искренней ненавистью. Внезапно он осознал, что носовая пушка «Гурона» больше не может достать до них, что они вступили в кормовой квадрант американца, и ужасный обстрел картечью с близкого расстояния прекращается.

– Привести к ветру на два румба, – крикнул он, и «Черный смех» наискосок ткнулся носом в корму «Гурона».

Клипер мрачно возвышался над ними, прикрывая от штормового ветра. Корабль оказался неожиданно высок. Пушечный обстрел прекратился. Внезапная тишина казалась сверхъестественной, жутковатой, словно грохот пушек разорвал ему барабанные перепонки и он оглох.

Клинтон стряхнул ощущение ирреальности происходящего и размашистым шагом побежал по палубе.

– Вперед, Смехачи! – закричал он, и из-за прикрытия фальшборта поднялась вся команда. – Вы показали, что можете догнать их, ребята, теперь покажите, что можете с ними справиться!

– За Молотка – как тигры! – вскричал кто-то, и в тот же миг все разразились одобрительными криками.

Кодрингтону пришлось сложить руки рупором, чтобы отдать приказ.

– Руль под ветер, спустить паруса!

«Черный смех» резко нырнул под кормовой подзор «Гурона», а матросы на рангоуте принялись быстро спускать паруса.

Два корабля сошлись. Раздался резкий треск, стальные листы заскрежетали о дерево, задребезжали стекла в кормовых иллюминаторах «Гурона».

С канонерки перебросили через высокий планшир клипера трехзубые абордажные крюки, привязанные к тросам, и подергали за них; те прочно уцепились за крепительные планки левого борта. Тьма матросов с воинственным кличем ринулась на корму «Гурона», карабкаясь, как стая мартышек, которых загнал на дерево леопард.

– Примите командование судном, мистер Денхэм, – прокричал сквозь гомон Клинтон.

– Есть, сэр, – шевельнул губами Денхэм и отдал честь.

Клинтон вложил абордажную саблю в ножны и возглавил следующую группу людей, тех, кто, положив корабль в дрейф, смог оставить свои места у парусов.

Корпуса судов терлись друг о друга, как жернова, сталь с глухим стуком вгрызалась в дерево. По воле ветра и волн просвет между ними то сужался, то расширялся.

У поручней «Гурона» дюжина матросов перерубала абордажные тросы. Стук топоров по дереву перемежался хлопками пистолетных и ружейных выстрелов. Стрелки палили в гущу моряков, карабкающихся на клипер с палубы канонерки.

Один из нападающих лез по канату, быстро перебирая руками и отталкиваясь ногами от кормы «Гурона», как альпинист. Он почти добрался до планшира, как вдруг над ним появился американский матрос. Он взмахнул топором и с глухим стуком всадил его в дерево, перерубив трос одним ударом.

Англичанин упал в просвет между судами, как сбитый ветром плод. С секунду он барахтался в бурлящей воде, потом суда снова сошлись, затрещало дерево, и корпуса сжевали моряка, как пара чудовищных челюстей.

– Добавить тросов, – взревел Кодрингтон. У него над головой просвистел еще один абордажный крюк, брошенный чей-то крепкой рукой. Трос хлестнул Клинтона по плечам. Он поймал его, потянул, чтобы крюк уцепился за борт, перескочил через просвет и ударился сапогами о корму «Гурона». Капитан видел, что произошло с его матросом и, подгоняемый ужасом, карабкался как можно проворнее. Однако едва он перекинул ногу через планшир клипера, как им овладела жажда битвы, окружающий мир изменил цвет, подернулся красной дымкой ярости и ненависти – он ненавидел невольничье зловоние, выворачивающее душу, он хотел отомстить за смерть людей и гибель корабля.

Его абордажная сабля с металлическим лязгом выскочила из ножен. На него надвигался человек, обнаженный по пояс, с выпирающим волосатым животом и толстыми мускулистыми руками. Он размахивал над головой топором о двух лезвиях. Клинтон вытянул долговязое тело, как змея, распрямляющая кольца, и нанес удар. Он всадил острие абордажной сабли в косматую посеребренную бороду неприятеля. Топор выпал из поднятых рук и покатился по палубе.

Клинтон наступил ногой на грудь убитого и выдернул абордажную саблю из горла. Заливая сапоги английского офицера, из сонной артерии алым фонтаном хлынула кровь.

Полдюжины моряков взобрались на палубу «Гурона» раньше капитана. Не было произнесено ни слова команды, но все они выстроились у тросов на корме, абордажными саблями и сплошным пистолетным огнем сдерживая вооруженных топорами матросов «Гурона». У них за спиной абордажная команда «Черного смеха», не встречая сопротивления, лавиной хлынула на палубу и ринулась вперед. Воинственные крики слились в ликующий хор:

– Вперед, Смехачи!

– Дружнее, ребята, – орал Клинтон.

Безумие захлестнуло его с головой. Не было ни страха, ни сомнений, не было даже ни одной здравой мысли.

Безумие оказалось заразительным, и вот уже его люди орали вместе с ним. Рыча, как стая волков или диких собак, они рассыпались по палубе и схлестнулись с толпой моряков, ринувшихся им навстречу с носа «Гурона».

Две волны бегущих, визжащих людей встретились чуть ниже края полуюта. Все смешалось в единую массу сцепившихся тел, крики и проклятия сливались со звериным ревом перепуганных рабов. Пистолеты и ружья давно были разряжены, и не было времени их зарядить. Сталь билась со сталью.

Команда «Черного смеха» была закалена в сражениях. Они прошли плечом к плечу не один десяток битв, штурмовали невольничьи корабли и загоны, противостояли огню и стали. Они знали запах крови и гордились этим.

Матросы «Гурона» были торговыми моряками, почти никогда не обнажавшими абордажной сабли и не стрелявшими в человека из пистолета, и разница в боевой выучке сразу дала о себе знать.

С минуту или чуть меньше сплошная масса людей качалась и бурлила, как два мощных течения, столкнувшихся на приливной линии в океане, но потом команда «Черного смеха» начала одолевать.

– Вперед, Смехачи!

Они сознавали свое преимущество.

– Молотом и клещами, ребята! Зададим им жару!

Волна британских моряков распадалась только в одном месте. У подножия грот-мачты плечом к плечу стояли два человека.

Типпу неподвижно возвышался на массивных голых ногах, словно высеченный из камня Будда. Он с легкостью сдерживал натиск наступавших. Их ряды смешались и откатились.

Его набедренная повязка натянулась между ногами, над ней выпирал огромный живот, снова налившийся тяжестью, как скала.

В лучах солнца ярко сверкали золотые нити на вышитом жилете. Низко пригнув огромную шарообразную голову, он размахивал топором, точно это был дамский зонтик. Топор свирепо свистел, рассекая воздух. Моряки с «Черного смеха» расступились.

Ружейная пуля слегка царапнула усеянную шрамами безволосую голову, из неглубокой раны потоком лилась кровь, превращая лицо в устрашающую алую маску.

Распахнув широкий лягушачий рот, он презрительно хохотал над вооруженными людьми, которые кишели вокруг него, как пигмеи вокруг великана-людоеда

Бок о бок с ним сражался Манго Сент-Джон. Он скинул синий китель, чтобы сподручнее было действовать шпагой, белая полотняная рубашка распахнулась до пояса – вражеская рука дернула за ворот и оторвала все пуговицы. Он обвязал лоб шелковым платком, чтобы пот не заливал глаза. Пот ручьями стекал по обнаженной груди, промочив местами рубашку. В правой руке американец держал шпагу с гладкой, без украшений, серебристо-стальной гардой на рукоятке. Он размеренно, в едином ритме наносил и отражал удары.

На нем не было ни единой царапины. Кровь, испещрявшая рубашку и расплывающаяся грязно-коричневыми пятнами, принадлежала не ему.

– Сент-Джон! – окликнул его Клинтон.

Оба были такого высокого роста, что возвышались над толпой и смотрели друг на друга над головами окружающих. Глаза Клинтона горели фанатичным голубым огнем, губы побелели от ярости. Лицо Манго было серьезно, почти задумчиво, в глазах сквозила печаль, словно он понимал, что потерял корабль и что жизнь его и всех его людей висит на волоске.

– Сражайтесь! – бросил вызов Кодрингтон. В его голосе звенело торжество.

– Опять? – спросил Манго. Мимолетная улыбка коснулась его губ и тотчас же исчезла.

Англичанин плечом проложил дорогу сквозь гущу своих людей. В последний раз они дрались на пистолетах, выбирал оружие Сент-Джон, но сейчас Клинтон ощущал в руке привычную тяжесть морской абордажной сабли. Это было его оружие, он впервые обнажил ее в четырнадцать лет, будучи гардемарином. С тех пор мускулы его рук окрепли и закалились, и каждый прием, каждая уловка были отработаны так тщательно, что выполнялись инстинктивно.

Они сошлись.

Клинтон сделал обманный маневр и нанес низкий удар наотмашь, целясь в бедро, чтобы ранить противника и повергнуть его на палубу. Манго парировал удар. Клинтон ощутил силу шпаги американца и в следующий миг перевел оружие и плавным движением перешел в атаку. Сделав выпад правой ногой, он нанес колющий удар в полную силу. Манго снова парировал удар искусным и сильным движением, однако силы его едва хватило, чтобы сдержать тяжелый широкий клинок абордажной сабли.

Этих двух кратких соприкосновений Кодрингтону хватило, чтобы оценить силу противника и найти его слабое место – запястье. Он почувствовал это через сталь точно так же, как опытный рыболов чувствует слабость рыбы через удочку и леску. Слабость таилась в запястье. Руке Сент-Джона не хватало стальной упругости, которая развивается только долгими самоотверженными тренировками и практикой.

В странных крапчатых глазах Сент-Джона мелькнула тревога. Капитан «Гурона» тоже почувствовал, что не сможет тягаться с неприятелем, и понял, что не должен допускать, чтобы борьба затянулась. Ему нужно стараться закончить схватку как можно быстрее, до того как англичанин измотает его.

Инстинктом фехтовальщика Клинтон понял, что означает тень, мелькнувшая в золотистых глазах. Он понял, что Манго собирается перейти в атаку, так что, когда через миг удар был нанесен, капитан «Черного смеха» отразил его кривым широким лезвием абордажной сабли. Он перенес вес тела вперед и поворотом железного запястья не дал противнику перевести шпагу. Сила его руки вывернула запястье Сент-Джона. Клинки скреблись друг о друга, сталь скрежетала о сталь так, что сводило зубы. Кодрингтон повернул саблю на два оборота, затем на три, совершая классическое долгое ангаже, и Манго Сент-Джон не мог из него выйти, не рискуя нарваться на смертоносный рипост. Клинтон ощутил, что под его нажимом рука противника поддается. Он сделал выпад, вложив в него вес всего тела. Гарда абордажной сабли скользнула по клинку шпаги. Используя силу вращения двух клинков, действуя запястьем, как рычагом, и помогая себе изогнутой гардой, он выбил рукоять шпаги из пальцев Манго Сент-Джона.

Шпага американца с лязгом упала на палубу между ними. Сент-Джон вскинул обе руки, втянул живот и отскочил к грот-мачте, пытаясь уйти от удара тяжелой абордажной сабли, который, американец знал, последует незамедлительно. Клинтон обезумел от ярости, и нечего было и думать, что он пощадит безоружного.

В убийственный удар Кодрингтон вложил всю силу руки, плеча, тела.

Клинтон всецело сосредоточился на человеке, стоявшем перед ним, но вдруг в поле его зрения что-то мелькнуло. Типпу заметил, что Манго лишился шпаги, в тот самый миг, когда только что опустил топор. Поза его была неустойчивой, и требовалась доля секунды, чтобы восстановить равновесие и снова поднять топор, но эта доля секунды могла оказаться слишком длинной. Он увидел, что абордажная сабля уже наносит удар, а Манго Сент-Джон беспомощно прижат к грот-мачте, его живот не прикрыт и безоружные руки высоко подняты.

Великан отшвырнул топор – тот улетел, вращаясь, как колесо телеги, – протянул огромную лапищу и голыми пальцами ухватился за блестящий клинок.

Клинок скользнул по пальцам, острое как бритва лезвие рассекло тело до кости, но он налег на саблю всей тяжестью, приподнимая острие и отводя его от беззащитного человека у грот-мачты. Он отразил удар, но не смог полностью сдержать его: лезвие рассекло сухожилия, искалеченные пальцы разжались, и клинок, движимый всей силой беловолосого морского офицера, нанес удар.

Типпу услышал, как острие абордажной сабли заскреблось о его ребра, потом грудь онемела, и он ощутил, что стальная гарда ударилась о грудную клетку. Раздался глухой стук, точно мясник ударил ножом о разделочную доску, и клинок абордажной сабли закончил свое движение.

Даже чудовищная сила этого удара не смогла сбить помощника с ног, хоть и заставила отступить на шаг. Он стоял неподвижно. Глаза превратились в узкие щелки, великан смотрел вниз, на клинок, пронзивший грудь, на кровоточащие пальцы, все еще сжимавшие гарду абордажной сабли.

Только после того как Клинтон шагнул назад и вытащил клинок из его тела, Типпу начал медленно заваливаться вперед. Колени его подогнулись, тело стало вялым и безвольным, и он упал.

Англичанин поднял абордажную саблю. Ее клинок по всей длине был покрыт тонкой пленкой крови и отливал красным. Клинтон нанес удар справа, целясь в человека, все еще прижатого к грот-мачте.

Он не закончил удар. Абордажная сабля застыла в воздухе: Манго Сент-Джон простерся на палубе у ног британских моряков.

– Пощады, ради всего святого, пощады!

Два моряка взяли Сент-Джона под руки и поставили на ноги. На нем не было ни царапины, и ярость Клинтона, не находя выхода, пылала с прежней силой. Он едва сдерживал себя, чтобы не всадить острие абордажной сабли в живот Манго. Тот пытался вырваться из рук державших его моряков и тянулся к огромному телу полуголого помощника-мусульманина, лежавшему у его ног.

– Выпустите меня, – кричал Манго. – Мне нужно быть рядом с ним. – Но они безжалостно держали его, и Сент-Джон поднял глаза на Клинтона – Во имя милосердия, – молил он.

Кодрингтон не ожидал, что Сент-Джон способен на это. Капитан «Черного смеха» порывисто вздохнул, безумие отпускало его.

– Даю слово, сэр. – Сент-Джон был убит горем, и Кодрингтон заколебался. – Я ваш пленник, – произнес капитан «Гурона». – Но этот человек мой друг…

Победитель медленно выдохнул и кивнул матросам, державшим Манго Сент-Джона.

– Он дал слово. – Потом посмотрел на побежденного. – Даю вам пять минут.

Сент-Джон торопливо опустился на колени у неподвижного тела.

– Дружище, – прошептал он, снял с головы платок и прижал к обманчиво безобидной маленькой ранке между ребрами Типпу. – Дружище.

Клинтон отвернулся, вложил абордажную саблю в ножны и перебежал через палубу к наветренному борту.

Робин Баллантайн увидела его и потянулась навстречу. Наручники не давали ей поднять руки. Он обнял ее, молодая женщина прижалась лицом к его груди и, дрожа всем телом, всхлипывала.

– О, благодарю Бога…

– Найдите ключи, – отрывисто бросил Клинтон. Наручники спали с рук Робин, он подхватил их и протянул одному из своих людей.

– Наденьте их на капитана невольничьего корабля, – приказал он. – Простите, доктор Баллантайн. Поговорим позже, сейчас у меня слишком много дел. – Кодрингтон слегка поклонился и быстро отошел, выкрикивая команды.

– Помощник плотника, срочно спуститесь вниз. Нужно немедленно починить корабль. Боцман, разоружите команду, отправьте вниз, посадите под замок и поставьте на сходном трапе караульного. Два человека на штурвал, призовая команда на паруса. На заре отведем его в Столовую бухту, ребята, и призовых денег будет столько, что вы и представить не можете.

Боевой пыл и жажда битвы все еще пьянили людей. Они ответили хриплыми ликующими выкриками и бросились выполнять команды.

Растирая затекшие запястья, Робин пробиралась по захламленной палубе сквозь толпу деловито снующих британских моряков. Они сгоняли в трюм пленников и все еще скованных цепями рабов.

Чуть ли не робко она подошла к странной, казавшейся несовместимой паре у подножия грот-мачты. Типпу лежал на спине, его гороподобный живот возвышался, как чрево роженицы, рану прикрывал намокший платок. Широко раскрытыми глазами он смотрел вверх, на мачту, нижняя челюсть отвисла.

Манго Сент-Джон держал на коленях огромную, лысую, как пушечное ядро, голову. Он сидел, вытянув ноги и прислонясь спиной к мачте. При приближении Робин он большим пальцем закрыл широко распахнутые глаза Типпу, сначала один, потом другой. Манго склонил голову и нежно, как мать, ласкающая дитя, снял с раны платок и подвязал отвисшую челюсть.

Робин опустилась на одно колено и протянула руку к груди помощника, чтобы послушать, бьется ли сердце, но Манго Сент-Джон поднял голову и посмотрел на нее.

– Не прикасайтесь к нему, – тихо произнес он.

– Но я врач…

– Ему больше не нужен врач. – Голос Манго был тих и ясен. – Особенно если этот врач – вы.

– Простите.

– Доктор Баллантайн, – сказал он ей, – ни вам, ни мне не за что просить извинения друг у друга, равно как и не о чем больше говорить.

Она взглянула на Сент-Джона. Его лицо было замкнутым и холодным, в глазах, встретивших ее взгляд, не теплилось никаких чувств. В этот миг Робин поняла, что потеряла его, бесповоротно и навсегда. До сих пор она полагала, что именно этого и хочет, но сейчас, когда это свершилось, внезапно нахлынула опустошенность. Не было сил отвести глаза, заговорить, произнести хоть слово. Он смотрел на нее отчужденным взглядом, суровым и не знающим прощения.

– Манго, – прошептала она, найдя наконец силы и мужество заговорить. – Я не хотела, чтобы так случилось, Бог свидетель, не хотела.

Грубые руки рывком подняли его на ноги, голова мертвого великана соскользнула с колен и с глухим стуком ударилась о деревянную палубу.

– Приказ капитана, приятель, отведаешь собственных цепей.

Манго Сент-Джон не сопротивлялся. Наручники защелкнулись на его запястьях и лодыжках. Он стоял спокойно, чуть покачиваясь в такт бешеной качке «Гурона», и осматривался по сторонам. Корабль почернел от пожара, снасти оборвались и перепутались, палубу заливала кровь команды. Лицо капитана оставалось неподвижным, но в глазах сквозила бесконечная тоска.

– Мне очень жаль, – прошептала Робин, все еще стоя на коленях возле него. – Мне, правда, жаль.

Манго Сент-Джон посмотрел на нее сверху вниз. Холодная черная цепь сковала его руки за спиной.

– Да, – кивнул он. – Мне тоже.

Один из матросов ткнул его в спину мозолистой ладонью, подталкивая к полубаку. Американец сделал шаг, споткнулся, и у его лодыжек звякнула невольничья цепь. Через несколько шагов капитан восстановил равновесие и движением плеча стряхнул руки тюремщиков. Он уходил, выпрямив спину и расправив плечи, и ни разу не оглянулся на Робин, стоявшую на коленях на залитой кровью палубе Манго Сент-Джон зажмурился от яркого солнца. Следом за конвоирами в алых мундирах с перекрестьем белых лент он вышел во внутренний двор Кейптаунского замка.

Капитан не видел солнца пять дней; камера, в которой его держали после прибытия на берег, не имела выходящих наружу окон. Даже в разгар лета за толстыми каменными стенами притаились зимняя тьма и стужа; воздух, проходивший сквозь забранное решеткой окошко в дубовой двери, был спертым и пропитался тюремными запахами, удушливыми испарениями дюжины заключенных из других камер.

Манго наполнил грудь воздухом, остановился и посмотрел на крепостную стену. Над Каценеленбогенским редутом весело развевался британский флаг, чайки с жалобными криками парили в потоках свежего юго-восточного ветра. Пять баллов, попутный, как раз то, что нужно, чтобы корабль вышел из бухты и направился в открытый океан, инстинктивно отметил Сент-Джон.

– Сюда, пожалуйста, – поторопил его младший офицер, командующий тюремным конвоем, но Манго замешкался еще на мгновение. Из-за стен замка доносилась тихая песня прибоя, набегающего на пляж, и со стены наверняка открывается чудесный вид на всю Столовую бухту вплоть до Блубергстранда на дальнем мысу.

«Гурон» должен стоять на якоре неподалеку от берега. На нем все еще хозяйничает призовая команда. Капитану страстно хотелось бросить на него хоть один взгляд, посмотреть, черна ли до сих пор от пожара кормовая часть судна, разворочена ли она или О′Брайену наконец разрешили починить корпус и рулевое устройство.

«Если бы Типпу…» – пришла в голову мысль, но он велел себе не продолжать.

Душу леденил не только тюремный холод, въевшийся в кости. Сент-Джон расправил плечи и кивнул младшему офицеру.

– Ведите, – согласился он, и подбитые большими гвоздями сапоги конвойных зазвенели о булыжники внутреннего двора.

По широкой лестнице они поднялись в анфиладу губернаторских комнат.

– Заключенный и конвой, остановитесь.

Под портиком их ждал лейтенант военно-морского флота в синем с золотом мундире, белых брюках и треуголке.

– Мистер Сент-Джон? – спросил лейтенант.

Для своего ранга он был немолод, выглядел изможденно, и в волосах пробивалась седина, усталые глаза не выражали интереса ни к чему. Манго надменно кивнул.

Лейтенант повернулся к конвойному офицеру:

– Благодарю вас, сэр, с этого момента я принимаю командование на себя. – Он добавил, обращаясь к американцу: – Мистер Сент-Джон, будьте добры следовать за мной.

Офицер распахнул великолепные резные тиковые двери – дело рук искусного мастера Анрейта – и вошел в переднюю губернаторских апартаментов, где полы были выложены паркетом из капской сосны цвета сливочного масла, стропила вырублены из того же дерева, а толстые стены увешаны сокровищами Востока, кропотливо собранными великим грабителем – голландской Ост-Индской компанией, которая, в свою очередь, пала жертвой еще более могучего хищника.

Лейтенант повернул направо и прошел мимо двустворчатых дверей красного дерева, выложенных латунью. Они вели в личный кабинет губернатора, и Манго ожидал, что его проведут именно туда. Однако его подвели к куда менее пышной одностворчатой двери в уголке передней. Лейтенант постучал, и голос из-за дверей пригласил их войти. Они попали в небольшой кабинет, по всей видимости принадлежавший адъютанту губернатора, с которым Манго встречался раньше.