Электронная библиотека » Уильям Коллинз » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Желтая маска"


  • Текст добавлен: 26 мая 2015, 23:51


Автор книги: Уильям Коллинз


Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Ты пытаешься поймать меня, Рокко, в сеть из тонких фраз, но это тебе не удастся! Я хорошо знаю, почему я сам хотел бы, чтобы Маддалене сделал предложение этот богатый молодой человек. Ей достались бы его деньги, и это было бы всем нам на пользу. Пусть это будет грубо и корыстно, но в этом истинная причина, почему я хочу видеть Маддалену женой Фабио. Ты хочешь того же – по какой причине, позволь тебя спросить, если не по той же?

– Какая мне польза от богатых родственников? Что значат сами деньги для человека, следующего моему призванию?

– Деньги нужны всем!

– Так ли это? Когда ты видел, чтобы я обращал на них внимание? Дай мне столько денег, чтобы я мог оплатить мой хлеб насущный, и жилье, и вот эту грубую сутану, и хотя бы я желал многого для бедных, мне самому не нужно больше ничего. Когда ты видел меня корыстолюбивым? Разве я не помогаю тебе в студии из любви к тебе и к искусству, не требуя себе хотя бы жалованья поденщика? Когда я просил у тебя больше нескольких лир, чтобы раздать их в праздник моим прихожанам? Деньги! Деньги – человеку, которого завтра могут призвать в Рим, которому могут сказать, чтобы он через полчаса выехал в чужеземную миссию на край света и который будет готов, как только ему это объявят! Деньги – человеку, у которого нет жены, нет детей, нет никаких интересов, кроме священных задач церкви! Брат, видишь ты пыль, и мусор, и бесформенные мраморные осколки, валяющиеся вокруг твоей статуи? Вместо них покрой пол золотом, и хотя бы этот сор изменил цвет и форму, в моих глазах он по-прежнему останется сором!

– Несомненно, весьма благородный взгляд, Рокко, но я не могу присоединиться к нему. И допустим, что ты совершенно равнодушен к деньгам. Объясни же мне, почему ты так жаждешь, чтобы Маддалена вышла за Фабио? Ее руки домогались менее богатые люди – тебе об этом было известно, – но раньше тебя нисколько не интересовало, примет ли она или отклонит предложение.

– Я намекал тебе на причину уже несколько месяцев назад, когда Фабио впервые появился в студии.

– Это был довольно туманный намек, брат! Не можешь ли ты сегодня высказаться яснее?

– Думаю, что могу. Прежде всего, позволь заверить тебя, что против самого молодого человека я ничего не имею. Пожалуй, он немного капризен и нерешителен, но я не нашел в нем никаких неисправимых недостатков.

– Ты хвалишь его довольно холодно, Рокко!

– Я говорил бы о нем гораздо теплее, если бы он не был живым напоминанием об отвратительной развращенности и чудовищном зле. Стоит мне подумать о нем, как я вспоминаю о той обиде для церкви, которая длится, пока длится его нынешнее существование, и если я в самом деле говорю о нем холодно, то лишь по этой причине.

Лука быстро отвернулся от брата и начал механически откидывать ногой мраморные осколки, рассыпанные по полу вокруг него.

– Теперь я вспоминаю, – сказал он, – на что ты намекал. Я знаю, что ты имеешь в виду.

– Тогда ты знаешь, – отозвался священник, – что часть богатства, которым владеет Фабио д’Асколи, честно и неоспоримо его; а другая часть – унаследована им от вымогателей и расхитителей церковного добра…

– Вини в этом его предков, но не его!

– Я буду винить его, пока похищенное не будет возвращено.

– А как ты можешь знать, было ли это, в конце концов, хищением?

– Я с величайшей тщательностью изучил хроники гражданских войн в Италии и знаю, что предки Фабио д’Асколи отторгли у церкви, в час ее слабости, имущество, на которое они имели дерзость предъявить мнимые права. Я знаю, как в те бурные времена одним росчерком пера раздавали земли, уступая страху или ложным фактам. Я называю полученные таким способом деньги похищенными и говорю, что они должны быть возвращены и будут возвращены церкви, у которой они были взяты.

– А что Фабио отвечает на это, брат?

– Я не говорил с ним на эту тему.

– Почему?

– Потому что пока еще не имею влияния на него. Когда он женится, жена будет иметь такое влияние; и она заговорит.

– Ты подразумеваешь Маддалену? Откуда ты знаешь, что она станет говорить об этом?

– Разве не я воспитал ее? Разве она не знает своего долга перед церковью, в лоне которой ее вырастили?

Лука встревоженно медлил. Он прошелся по комнате и наконец заговорил снова.

– Это «хищение», как ты его называешь, достигает крупной денежной суммы? – озабоченным шепотом спросил он.

– Со временем я, вероятно, отвечу на твой вопрос, Лука, – произнес патер, – пока же удовлетворись сказанным. Тебе теперь известно все то, о чем я обещал осведомить тебя в начале нашей беседы. Теперь ты знаешь, что если я хочу, чтобы этот брак состоялся, то – по соображениям, не имеющим ничего общего с личной заинтересованностью. Если бы все имущество, которое предки Фабио бесчестно отняли у церкви, завтра было возвращено ей, ни один грош из него не перешел бы в мой карман. Сейчас я бедный священник и останусь таким до конца своих дней. Вы, мирские солдаты, брат, бьетесь за плату, а я – солдат церкви и бьюсь за ее цели.

С этими словами он решительно повернулся к статуэтке и отказывался говорить или отрываться вновь от своего занятия, пока не снял формы и не отложил заботливо в сторону отдельные части, из которых она состояла. Покончив с этим, он вынул из ящика своего рабочего стола письменный прибор, взял из бювара листок бумаги и написал на нем следующие строки:


«Приходи завтра в студию. Фабио будет с нами, Нанина же больше не вернется!»


Не указав своего имени, он запечатал листок и написал на нем: «Маддалене». Потом взял шляпу и отдал записку брату.

– Будь любезен передать это моей племяннице! – сказал он.

– Послушай, Рокко, – остановил его Лука, в замешательстве вертя двумя пальцами записку. – Ты думаешь, Маддалене удастся выскочить за Фабио?

– Опять грубое выражение, брат!

– Плюнь на мои выражения! Скажи, похоже ли на это?

– Да, Лука, я думаю, что похоже.

Сказав это, он приветливо махнул брату рукой и вышел.

Глава 3

Из студии патер Рокко отправился прямо к себе на квартиру, у самой церкви, где он служил. Открыв в своем кабинете шкаф, он взял из ящика горсть мелкой серебряной монеты, изучал около минуты аспидную доску[5]5
  Аспидная доска – складная доска.


[Закрыть]
, где были записаны несколько имен и адресов, вооружился карманной чернильницей и несколькими узкими полосками бумаги, затем снова вышел.

Он направил шаги к беднейшему из окрестных кварталов. Когда он входил то в один, то в другой из жалких домишек, обитатели приветствовали его с большим уважением и любовью. Женщины целовали ему руки, притом с такой почтительностью, какой они не оказали бы первым коронованным особам Европы. А он в свою очередь говорил с ними легко и непринужденно, как с равными: весело присаживался на край грязных кроватей и шаткие скамьи и распределял свои маленькие денежные подарки с видом человека, скорее уплачивающего долг, нежели оказывающего благотворительность. Там, где он встречался с заболеваниями, он извлекал свою чернильницу и бумажки и писал несложные рецепты; по ним можно было получить лекарство из аптечного запаса одного из ближайших монастырей, выполнявших в те времена одинаковое милосердное служение с учреждениями бесплатной медицинской помощи наших дней. Когда он исчерпал свои деньги и окончил визиты, его провожала из бедного квартала целая свита восторженных почитателей. Женщины снова целовали ему руки, а мужчины сняли шляпы, когда он повернулся и, дружески помахав им рукой, простился с ними.

Оставшись один, он тотчас направился в сторону Кампо-Санто и, поравнявшись с домом, где жила Нанина, несколько минут задумчиво прохаживался по улице взад и вперед. Когда наконец он поднялся по крутой лестнице, ведшей в комнату сестер, то нашел дверь полуотворенной. Слегка толкнув ее, он увидел Ла Бьонделлу, которая сидела, повернувшись своим прекрасным профилем в его сторону, и ужинала хлебом и виноградом. В углу комнаты сидел на задних лапах Скарамучча, разинув пасть, и, очевидно, ожидал, что девочка бросит ему кусочек хлеба. Что делала старшая сестра, патер не успел разглядеть, так как собака залаяла в тот же миг, как он появился, и Нанина поспешила к двери выяснить, кто вторгается к ним. Единственное, что он мог заметить, – это что при виде его она была крайне смущена и не могла произнести ни слова. Первая заговорила Ла Бьонделла.

– Благодарю вас, отец Рокко, – сказала девчурка, вскакивая и держа хлеб в одной руке и гроздь винограда в другой. – Благодарю вас: вы дали мне столько денег за мои циновочки! Вот они лежат в углу, связанные в один пакет. Нанина сказала, что ей стыдно допустить, чтобы вы сами несли их. А я сказала, что знаю, где вы живете, и что вы позволите мне доставить их вам.

– А ты думаешь, моя милая, тебе не тяжело будет нести их так далеко? – спросил священник.

– Посмотрите, отец Рокко, могу ли я нести их! – воскликнула Ла Бьонделла, засунув хлеб в один из карманов своего передничка, ухватив зубами за стебель виноградную гроздь и мигом вскинув на голову пакет с циновками. – Посмотрите, у меня хватило бы силы и на двойную ношу! – гордо заявила девочка, глядя священнику в лицо.

– Не позволишь ли ты ей отнести их ко мне домой? – спросил отец Рокко, поворачиваясь к Нанине. – Я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз; ее отсутствие дало бы мне эту возможность. Можешь ли ты отпустить ее одну?

– Да, отец Рокко, она часто выходит одна.

Нанина дала свой ответ тихим, дрожащим голосом, в смущении глядя на пол.

– Ступай же, моя дорогая! – сказал отец Рокко, похлопывая ребенка по плечу. – И возвращайся к сестре, как только освободишься от циновок.

Ла Бьонделла сейчас же ушла, торжествуя, и Скарамучча последовал за ней, подозрительно вытягивая нос в сторону того кармана, куда она положила хлеб. Отец Рокко закрыл за ними дверь. Потом, взяв единственный находившийся в комнате стул, он дал знак Нанине присесть возле него на табурет.

– Веришь ли ты, что я твой друг, дитя мое, и что я всегда был расположен к тебе? – начал он.

– Самый лучший и самый добрый друг! – ответила Нанина.

– Тогда ты терпеливо выслушаешь то, что мне нужно тебе сказать; и ты поверишь, что я говорю для твоего блага, хотя бы слова мои огорчили тебя. (Нанина отвернула голову.) Теперь скажи мне для начала: ошибаюсь ли я, если думаю, что ученик моего брата, молодой дворянин, которого мы называем синьор Фабио, сегодня навестил тебя… здесь? (Нанина испуганно вскочила с табурета.) Садись опять, дитя мое, я не собираюсь бранить тебя. Я только хочу сказать, как тебе быть дальше.

Он взял ее руку; она была холодна и сильно дрожала в его руке.

– Я не стану спрашивать, что он тебе говорил, – продолжал патер, – так как тебе, может быть, больно отвечать. А кроме того, я имел случай узнать, что твоя юность и красота произвели на него сильное впечатление. Поэтому не буду останавливаться на том, какие речи он мог вести с тобой, а сразу перейду к тому, что теперь должен сказать я. Нанина, дитя мое, вооружись всем своим мужеством и, прежде чем мы сегодня расстанемся, обещай мне никогда больше не видеться с синьором Фабио!

Нанина вдруг повернулась и остановила глаза на священнике с выражением ужаса и недоумения:

– Никогда?

– Ты очень молода и очень несведуща, – сказал отец Рокко. – Но, наверное, тебе уже случалось задумываться над разницей между синьором Фабио и тобой. Наверное, ты часто вспоминала, что твое место всегда было глубоко внизу, в рядах бедняков, а его – высоко, среди богатых и знатных?

Руки Нанины упали на колени патера. Она склонила на них голову и принялась горько плакать.

– Наверное, тебе случалось думать об этом? – повторил отец Рокко.

– О, я часто, часто об этом думала! – пролепетала девушка. – Я горевала об этом и проплакала тайком много ночей. Он сказал, что я сегодня бледна и что у меня больной и расстроенный вид. А я сказала ему, что это от таких мыслей!

– Что же он сказал на это?

Ответа не было. Отец Рокко поглядел вниз. Нанина вдруг подняла голову с его колен и хотела опять отвернуться. Взяв ее за руку, он остановил ее.

– Послушай! – сказал он. – Говори со мной откровенно. Скажи то, что ты должна сказать своему отцу и другу. Что он ответил, дитя мое, когда ты напомнила ему о различии между вами?

– Он сказал, что я рождена быть дамой, – пробормотала девушка, все еще стараясь отвести лицо, – и что я могу стать настоящей дамой, если буду учиться и буду прилежна. Он сказал, что, если бы ему надо было сделать выбор и все благородные дамы Пизы стояли с одной стороны и только маленькая Нанина с другой, он протянул бы руку ко мне и объявил им: «Эта станет моей женой!» Он сказал, что любовь не знает разницы в положениях и что если он знатен и богат, тем больше у него оснований поступать, как ему угодно. Он был так добр, что мне казалось – сердце мое разорвется от его слов. А моя сестренка так была ему рада, что взобралась к нему на колени и поцеловала его. Даже наш пес, который рычит на всех чужих, подкрался и лизнул ему руку. Ах, отец Рокко, отец Рокко!

Слезы брызнули сызнова, и прелестная головка опять упала, измученная, патеру на колени.

Отец Рокко тихонько улыбнулся и ждал, чтобы она успокоилась.

– Допустим, – заговорил он после нескольких минут молчания, – допустим, что синьор Фабио в самом деле думал все то, что сказал тебе…

Нанина встрепенулась и, вскочив, смело взглянула в упор на патера в первый раз с того мгновения, как он вошел в комнату.

– «Допустим»?! – воскликнула она, и к щекам ее начала приливать краска, а синие глаза вдруг засверкали сквозь слезы. – «Допустим»! Отец Рокко, Фабио никогда не обманул бы меня. Я лучше умру здесь, у ваших ног, чем усомнюсь в едином его слове!

Священник спокойно сделал ей знак, чтобы она снова села на табурет. «Никогда бы не поверил, что у девочки столько характера!» – подумал он.

– Я умру, – срывающимся голосом повторила Нанина. – Я лучше умру, чем усомнюсь в нем!

– Я не требую, чтобы ты сомневалась в нем, – мягко произнес отец Рокко. – И я готов верить в него так же твердо, как ты. Но допустим, дитя мое, что ты прилежно изучила все то, о чем теперь не имеешь понятия и что необходимо знать благородной даме. Допустим, что синьор Фабио действительно нарушит все законы, управляющие поступками людей его высокого положения, и перед лицом всего света возьмет тебя в жены. Тогда ты была бы счастлива, Нанина. Ну а он? Правда, у него нет отца или матери, которые имели бы власть над ним; но у него друзья, множество друзей и близких знакомых, которые ничего не знают о твоих достоинствах и добродетелях, которые, прослышав о твоем низком рождении, смотрели бы на тебя, да и на твоего мужа, дитя мое, с презрением. Он не имеет твоего терпения и твоей силы. Подумай, как горько было бы ему сносить это презрение – видеть, как гордые женщины сторонятся тебя, а надменные мужчины говорят с тобой небрежно или покровительственно. Да, все это, и даже больше, ему пришлось бы терпеть или же покинуть тот круг, в котором он жил с детства, круг, для которого он родился. Я знаю, ты любишь его…

Нанина вновь разразилась слезами.

– О, как я его люблю, как я его люблю! – лепетала она.

– Да, ты очень любишь его, – продолжал патер. – Но может ли вся твоя любовь возместить ему то, что он должен потерять? Вначале, может быть, да; но придет время, когда его круг восстановит свое влияние на него; когда он ощутит желания, которых ты не сможешь удовлетворить, тоску, которой тебе не рассеять. Подумай о том дне, когда первое сомнение закрадется в его душу. Мы не властны над всеми нашими побуждениями. Самые безмятежные души знают часы непреодолимого уныния, самые стойкие сердца не всегда побеждают сомнения. Дитя мое, дитя мое, мир силен, гордость светских людей коренится глубоко, воля же человеческая слаба! Прими мое предостережение! Ради своего блага и ради блага Фабио прими мое предостережение, пока есть время!

Нанина в отчаянии протянула к священнику руки.

– Ах, отец Рокко, отец Рокко! – выкрикнула она. – Почему вы не сказали мне раньше?

– Потому, дитя мое, что я только сегодня узнал о необходимости сказать это тебе. Но сейчас еще не поздно, да и никогда не поздно сделать доброе дело. Нанина, ты любишь Фабио? Согласна ли ты доказать свою любовь великой жертвой ради него?

– Ради него я готова умереть!

– Согласна ли ты излечить его от страсти, гибельной для него, а может быть, и для тебя, оставив завтра Пизу?

– Оставить Пизу? – воскликнула Нанина.

Ее лицо покрылось смертельной бледностью. Она встала и отошла на шаг или на два от священника.

– Выслушай меня, – продолжал отец Рокко. – Мне говорили, что ты жалуешься на недостаток постоянной швейной работы. У тебя будет такая работа, если ты завтра поедешь со мной во Флоренцию. Конечно, поедет и твоя сестричка.

– Я обещала Фабио прийти в студию, – испуганно начала Нанина. – Я обещала прийти в десять. Как же я могу…

Она вдруг смолкла, словно у нее пресеклось дыхание.

– Я сам отвезу тебя с твоей сестренкой во Флоренцию, – сказал отец Рокко, не обращая внимания на эту паузу. – Я поручу тебя заботам одной дамы, которая будет добра, как мать, к вам обеим. Я отвечаю за то, что ты получишь работу и сможешь существовать честно и независимо; и я беру на себя, если тебе не понравится жизнь во Флоренции, привезти тебя назад в Пизу по прошествии всего лишь трех месяцев. Три месяца, Нанина! Это недолгая ссылка.

– Фабио! Фабио! – закричала девушка, снова опускаясь на табурет и закрывая руками лицо.

– Это для его блага, – спокойно произнес отец Рокко. – Помни: для блага Фабио!

– Что он подумает обо мне, если я уеду? Ах, если бы я умела писать! Если бы я только могла написать Фабио!

– Разве ты не можешь положиться на меня? Я объясню ему все, что ему надо знать.

– Ну как я могу уехать от него?! Ах, отец Рокко, как вы можете требовать, чтобы я уехала от него?!

– Я не требую от тебя никаких поспешных поступков. Я дам тебе срок решить до завтра. В девять часов я буду здесь, на улице. И я даже не войду дом, если не буду знать заранее, что ты решила последовать моему совету. Подай мне знак из окна. Если я увижу, что ты машешь из окна мантильей, я буду знать, что ты приняла благородное решение спасти Фабио и спастись самой. Больше я ничего не скажу, дитя мое, ибо, если я не ошибся в тебе самым печальным образом, я уже сказал достаточно.

Он вышел, оставив ее все еще в горьких слезах.

Недалеко от дома он встретил Ла Бьонделлу с ее псом, возвращавшихся домой. Девочка остановилась сообщить ему о благополучной доставке циновок, но он, кивнув и улыбнувшись ей, быстро прошел мимо. Его беседа с Наниной оставила в нем какой-то след, и он сейчас не чувствовал себя в силах разговаривать с ребенком.

На следующее утро, задолго до девяти часов, отец Рокко отправился в переулок, где жила Нанина. Идя туда, он нагнал собаку, лениво трусившую по мостовой в нескольких шагах перед ним; одновременно он заметил изящно одетую даму, шедшую ему навстречу. При ее приближении собака насторожилась, потом зарычала и, когда она проходила мимо, оскалила зубы. Дама, в свою очередь, издала возглас отвращения, но, видимо, не была ни удивлена, ни испугана угрожающим видом животного. Отец Рокко не без любопытства поглядел ей вслед, когда она прошла мимо него. Это была довольно красивая женщина, и ему понравилась ее смелость. «Этого рычащего зверя я знаю хорошо, – сказал он про себя, – но что это за дама?»

Пес был Скарамучча, возвращающийся с одной из своих грабительских экспедиций. А дама была Бригитта, направлявшаяся в студию Луки Ломи.

За несколько минут до девяти патер занял позицию в переулке, напротив окна Нанины. Оно было открыто. Но ни она, ни ее маленькая сестренка не показывались в нем. Когда церковный колокол стал отбивать время, священник тревожно поглядел наверх; но знака не было и минуту после того, как умолк бой часов. «Неужели она все еще колеблется?» – спросил себя отец Рокко.

Не успели эти слова слететь с его губ, как в окне затрепетала белая мантилья.

Часть вторая

Глава 1

Даже искусный ход, состоявший в замене коварной итальянской мастерицы французской портнихой, выписанной прямо из Парижа, вначале не мог сделать великое заведение Грифони недостижимым для второстепенных бедствий. Не успела мадемуазель Виржини пробыть полную неделю на своем новом посту в Пизе, как уже слегла. Всевозможные слухи поползли о причинах этой болезни; а мадемуазель Грифони зашла даже так далеко, что утверждала, будто здоровье новой мастерицы стало жертвой каких-то гнусных махинаций химического свойства со стороны ее соперницы по ремеслу. Однако, чем бы ни было вызвано это несчастье, оставался тот непреложный факт, что мадемуазель Виржини была тяжко больна, и другой факт, что, по настоянию врача, ее предстояло отослать на воды в Лукку, как только она в силах будет расстаться с постелью.

К счастью для мадемуазель Грифони, француженка, прежде чем надорвалось ее здоровье, успела создать три образца своего искусства. Это были: вечерний туалет из желтого расшитого шелка, тот самый, которым она занялась в утро, когда приступала к исполнению своих обязанностей в Пизе; черный плащ с капюшоном, совершенно нового фасона; и очаровательный капотик, о котором говорили, что его впервые ввела в моду французская принцесса крови. Эти предметы одежды, выставленные в приемной комнате, наэлектризовали пизанских модниц, и сейчас же со всех сторон в заведение Грифони посыпались заказы. Их, конечно, с легкостью выполняли рядовые работницы – по выкройкам французской мастерицы. Таким образом, болезнь мадемуазель Виржини, хотя и причинила ее хозяйке временные затруднения, все же не привела к прямым убыткам.

Два месяца на водах в Лукке восстановили здоровье новой мастерицы. Она вернулась в Пизу и снова обосновалась в своем рабочем кабинете. И сейчас же она обнаружила происшедшую в ее отсутствие важную перемену. Ее подруга и помощница Бригитта отказалась от должности. Все расспросы, обращенные к мадемуазель Грифони, привели лишь к одному: работница внезапно ушла с места, предупредив об этом за пять минут и никому не сообщив, что она намерена делать и куда собирается направить свои шаги.

Текли месяцы. Настал Новый год, но никаких объяснительных писем не пришло от Бригитты. Промелькнул весенний сезон, когда усиленно шьют и покупают наряды, но от нее по-прежнему не было известий. Приблизилась первая годовщина службы мадемуазель Виржини у мадемуазель Грифони; и тогда, наконец, прибыла записка, сообщавшая, что Бригитта возвратилась в Пизу и что, если француженка ответит ей и укажет, где находится ее частная квартира, Бригитта в тот же вечер посетит свою старую подругу после ее работы. Желаемые сведения были охотно даны, и точно в назначенное время Бригитта появилась в маленькой гостиной мадемуазель Виржини.

Пройдя по комнате своей беспечной и уверенной походкой, итальянка осведомилась о здоровье подруги так равнодушно и опустилась на ближайшее кресло так небрежно, будто они были в разлуке не более нескольких дней. Мадемуазель Виржини рассмеялась с обычной живостью и с веселым удивлением подняла свои быстрые глаза француженки.

– Ну что ж, Бригитта! – воскликнула она. – А ведь в мастерской милейшей Грифони были не так уж не правы, когда прозвали тебя Мне-то-что. Где ты пропадала? Почему никогда не писала мне?

– Не было ничего такого, о чем стоило бы писать. А кроме того, я всегда имела намерение вернуться в Пизу и повидать тебя, – ответила Бригитта, удобно откидываясь в кресле.

– Где же ты была почти целый год? В Италии?

– Нет, в Париже! Ты знаешь, что я пою?.. Не так уж хорошо, но все-таки у меня голос, а у большинства француженок (прости меня за дерзость!) его нет. Я встретила одну знакомую, и она представила меня режиссеру театра. Так я стала петь, правда, не первые роли, но вторые. Твои любезные соотечественницы не могли перекричать меня на сцене, зато успешно интриговали против меня за кулисами. Короче говоря, я поссорилась с нашей примадонной, поссорилась с режиссером, поссорилась со своей знакомой. И вот я опять в Пизе, с маленькими сбережениями в кармане и без ясного представления о том, что мне тут делать.

– Опять в Пизе! А почему ты покидала ее?

Глаза Бригитты начали утрачивать свое беспечное выражение. Она вдруг выпрямилась в кресле и тяжело опустила одну руку на стоявший сбоку столик.

– Почему? – переспросила она. – Потому что, когда я вижу, что игра проиграна, я предпочитаю бросить ее сразу, а не ждать, пока меня побьют.

– А, ты имеешь в виду свой прошлогодний план составить себе состояние в среде скульпторов! Мне хотелось бы услышать, как это вышло, что ты потерпела неудачу с богатым молодым скульптором-любителем. Вспомни, что я заболела, прежде чем ты могла сообщить мне что-либо новое. Твое отсутствие, когда я вернулась из Лукки, и почти немедленная женитьба твоего «предмета» на дочери маэстро, конечно, показали мне, что твое дело не выгорело. Но я так и не узнала, как это случилось. Единственное, что мне известно, это – что приз достался Маддалене Ломи.

– Сперва скажи мне, счастливо ли живет она с мужем?

– Мне не довелось слышать, чтобы между ними были разногласия. Она имеет наряды, лошадей, экипажи, слугу-негритенка, самую крошечную комнатную собачку в Италии, короче говоря – всю ту роскошь, какой может желать женщина, а кстати еще и ребенка!

– Ребенка?!

– Да, ребенка, родившегося немного больше недели назад.

– Надеюсь, не мальчика?

– Нет, девочку.

– Очень рада! Богачи всегда хотят первенца-наследника. Наверное, оба они огорчены, и я этому рада!

– Господи помилуй, Бригитта! Почему у тебя глаза стали такие злые?

– Злые? Вполне возможно. Я ненавижу Фабио д’Асколи и Маддалену Ломи, как мужчину и женщину, но вдвое – как мужа и жену. Постой! Я сейчас расскажу тебе все, что ты хочешь знать. Только раньше ответь мне на один или два вопроса. Слыхала ли ты что-нибудь о ее здоровье?

– Откуда я могла слышать? Портнихи не справляются у дверей знатных господ об их здоровье.

– Правда! Теперь последний вопрос: что с этой простушкой Наниной?

– Я ни разу не видела ее и ничего о ней не слыхала. Очевидно, ее нет в Пизе, иначе она заходила бы к нам за работой.

– О! Если бы я хоть минуту подумала, мне незачем было бы и спрашивать о ней. Отец Рокко ради своей племянницы, конечно, постарался упрятать ее подальше от Фабио.

– Как?! Он по-настоящему любит эту «божью коровку», как ты ее окрестила?

– Он предпочел бы ее пятидесяти таким женам, как его Маддалена! Я была в студии в то утро, когда он узнал об ее отъезде из Пизы. Ему секретно вручили письмо, уведомлявшее его, что девушка, из чувства чести, покинула город и спряталась так, что ее невозможно будет найти, чтобы не дать ему скомпрометировать себя в глазах друзей женитьбой на ней. Само собой разумеется, он не поверил, что она затеяла это сама; само собой разумеется также, что, когда послали за отцом Рокко и его нигде нельзя было разыскать, Фабио заподозрил руку патера в этом деле. Я никогда раньше не видела у человека такого приступа ярости и гнева. Он клялся, что заставит обыскать всю Италию, что прикончит священника и что ноги его больше не будет в студии Луки Ломи…

– Что касается последнего пункта, он, будучи мужчиной, конечно, не сдержал слова?

– Конечно! При этом моем первом посещении студии я обнаружила две вещи: во-первых, как я сказала, Фабио был по-настоящему влюблен в девочку, а во-вторых, Маддалена Ломи была по-настоящему влюблена в него. Ты можешь мне поверить, что я внимательно присматривалась к ней, пока шла эта кутерьма и никто не обращал внимания на меня. Я знаю, все женщины страдают самомнением, но оно никогда не ослепляло моих глаз. Я сразу увидела, что имею перед нею только одно преимущество – хорошую фигуру. Она была моего роста, но не особенно изящно сложена. Волосы у нее были такие же темные и глянцевитые, как у меня; глаза – такие же блестящие и черные, как мои; но остальное в лице – лучше моего. Нос у меня грубой формы, губы толстоваты, и верхняя слишком нависает над нижней. У нее не было ни одного из этих недостатков. А что касается ее способностей, то она укротила неистовствовавшего молодого дурня не хуже, чем укротила бы его я.

– Каким образом?

– Она стояла безмолвно, опустив глаза, с расстроенным выражением, пока он бушевал и метался по студии. Наверное, она ненавидела эту девчонку и ликовала по поводу ее исчезновения, но и виду не подала. «Ты была бы неприятной соперницей даже для более красивой женщины, чем я!» – подумала я, однако решила не отчаиваться слишком скоро и преследовать свой план так, словно происшествия с исчезновением девочки и не бывало. Маэстро скульптора я умаслила довольно легко, польстив ему разговорами о его репутации и заверив его, что произведения Луки Ломи с детства были предметом моего обожания. Я рассказала ему, что слыхала о его затруднении – что ему трудно подыскать натуру для завершения его статуи Минервы – и предложила себя (если он сочтет меня достойной!) ради чести – на этом слове я сделала ударение, – ради чести позировать для него. Не знаю, удалось ли мне обмануть его такими речами; так или иначе, он все-таки сообразил, что я и вправду могу быть полезна, и принял мое предложение, рассыпавшись в комплиментах. Мы расстались, сговорившись, что первый сеанс будет через неделю.

– Зачем такая проволочка?

– Затем, конечно, чтобы наш молодой человек успел остыть и вернуться в студию. Стоило ли мне торчать там, пока его не было?

– Да-да, я забыла! И когда же он вернулся?

– Я дала ему больший срок, чем требовалось. Когда состоялся мой первый сеанс, я увидела его в студии и услыхала, что это было его второе посещение со дня исчезновения девчонки. Такие порывистые люди всегда переменчивы и слабовольны.

– Неужели он не пытался разыскать Нанину?

– Что ты! Он и сам искал ее и других заставил, но без успеха. Четырех дней непрерывных разочарований было достаточно, чтоб образумить его. Лука Ломи написал ему примирительное письмо, спрашивая, что сделали ему он или его дочь, если даже предположить виновность отца Рокко. Маддалена Ломи встретила его на улице и смиренно смотрела в другую сторону, словно ожидая, что он не заметит ее. Одним словом, они пробудили его чувство справедливости и доброту (ты видишь, я способна отдать ему должное!) и сумели вернуть его. Сначала он был в молчаливом и сентиментальном настроении и до неприличия угрюм и резок с патером…

– Я удивляюсь, что отец Рокко не избегал его.

– Отец Рокко, должна тебе сказать, не такой человек, чтобы его можно было запугать. В тот же день, когда Фабио снова показался в студии, вернулся и он. Смело высказав свое мнение, что Нанина поступила вполне правильно и действовала как хорошая и добродетельная девушка, он не пожелал больше говорить о ней и о ее исчезновении. Бесполезно было задавать ему вопросы: он ни за кем не признавал права их ставить. Угрозы, мольбы, лесть – все это не производило на него никакого впечатления. Ах, дорогая моя, могу тебя заверить, что самый умный и вежливый человек в Пизе, самый опасный для врага и самый очаровательный для друга – это отец Рокко! Все прочие там, в студии, когда я немного поторопилась и приоткрыла свои карты, обошлись со мной чудовищно грубо. Отец же Рокко с начала и до конца обращался со мной, как с дамой из общества. Искренне или нет, это мне все равно, но он вел себя со мной, как с дамой, тогда как остальные…

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2
  • 4.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации