Текст книги "Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965"

В период с сентября до конца декабря Лондон перенес более 450 налетов; иногда в минуту сбрасывалось сто бомб. 29 декабря столица перенесла самый тяжелый налет. Это был воскресный день, наиболее предпочтительный для бомбардировки промышленных районов, когда склады с горючими материалами закрыты на выходные и нет дежурных, чтобы бороться с пожаром. Все было на стороне налетчиков. Резко упал уровень воды в Темзе; облачность была высокой, туман – тяжелым. 100-я бомбардировочная группа (K-grupp 100) поднялась в воздух с авиабазы в Бретани в 17:30 по местному времени и взяла курс на Лондон, на собор Святого Павла. За самолетами наведения следовали более двухсот бомбардировщиков с авиабаз, расположенных в Северной Франции. Налет продолжался всего два часа, но бомбардировщики сделали свое дело. Первый раз 100-я группа промахнулась на тысячу ярдов, сбросив бомбы на южный берег Темзы, рядом с Elephant and Castle. Остальные бомбардировшики сбросили бомбы точно на цель, Сити (финансовый квартал Лондона), так что в итоге пожары бушевали вдоль обоих берегов Темзы. Горела даже река[600]600
  Mosley, Battle of Britain, 149.


[Закрыть].

Эдвард Р. Марроу начал передачу с крыши Би-би-си со слов: «Сегодня вечером бомбардировщики Германского рейха нанесли удар по Лондону, причинив наибольшую боль, поскольку удар пришелся по сердцу города. Собор Святого Павла, построенный сэром Кристофером Реном, с его огромным куполом, возвышающимся над столицей империи, продолжает гореть, пока я говорю с вами». Но собор Святого Павла, окутанный отвратительным черным дымом, не горел. По словам Марроу, нескольким пожарным, забравшимся под крышу собора, удалось справиться с зажигательными бомбами[601]601
  Leonard Mosley, Marshall: Hero for Our Times (New York, 1982), 150—51.


[Закрыть].

В других районах дела обстояли хуже. Немцы сбрасывали «хлебные корзины Молотова» – ротативно-рассеивающие авиационные бомбы (РРАБ)[602]602
  Зимой 1939/40 года советская авиация бомбила «белофиннов» РРАБ трех модификаций: РРАБ-3 массой до 250 кг, РРАБ-2 – до 500 кг, РРАБ-1 – до 1 т. За счет хвостового оперения бомба вращалась при падении, центробежной силой разбрасывая малые бомбы – фугасные, осколочные, зажигательные. Министр иностранных дел СССР Вячеслав Молотов в одном из своих радиовыступлений заявил, что советские бомбардировщики не сбрасывают бомбы, а доставляют продовольствие голодающим финнам. Финны немедленно стали называть советскую кассетную авиационную бомбу РРАБ «хлебной корзиной Молотова» или «хлебницами Молотова».


[Закрыть].

Была разрушена ратуша и восемь церквей Рена. Улица издателей и книготорговцев Патерностер-Роу была уничтожена полностью, сгорело около 5 миллионов книг. Среди утраченных, невозместимых сокровищ был указ Вильгельма Завоевателя о предоставлении Лондону свободы. В Ист-Энде вспыхнуло более тысячи пожаров, когда градом посыпались зажигательные бомбы. Пожары не утихали в течение двух дней. «Бедный старый Лондон, – написал Гарольд Николсон, – поденщица среди столиц, и, когда ее зубы начали выпадать, она действительно выглядит больной». На следующий день, когда Черчилль с Клементиной осматривали разрушенные районы, к ним подошла старая женщина и спросила, когда закончится война. «Когда мы их разобьем», – ответил Черчилль[603]603
  NYT, 12/30/41; TWY, 132; Klingaman, 1941, 16.


[Закрыть].

Когда утром 30 декабря в Лондоне бушевали пожары, американцы, собравшись у радиоприемников, слушали, как Франклин Рузвельт в своих «Беседах у камина» рассказывает о положении в мире. Он подчеркнул необходимость охранять Атлантику, «где нашими соседями были и остаются англичане. На этот счет у нас с ними не было ни письменного договора, ни «устного соглашения». Однако мы верили, что сможем уладить все разногласия мирным путем, по-соседски, и это было подтверждено историей. В результате в течение более века Западное полушарие не знало агрессии ни со стороны Европы, ни со стороны Азии». И в конечном итоге, заявил Рузвельт, «ничто не ослабит нашей решимости помогать Великобритании». Зная, что многие избиратели родом из Ирландии и Италии, и им может не понравиться, что Америка собирается помогать Великобритании, Рузвельт сказал, что Ирландия и Италия – первая нейтральная, вторая «вынужденно ставшая сообщницей нацистов» – рано или поздно будут порабощены нацистской Германией. «В Азии великую оборону держит китайский народ – он ведет войну против японцев». Затем, как бы утверждая, что этим «сказано достаточно», он добавил: «В Тихом океане находится наш флот». Опасность исходит из Европы, где британцы сражаются в одиночку, и им необходимо оказать материальную поддержку. «По мере того как будут производиться самолеты, корабли, пушки и снаряды, правительство, исходя из рекомендаций своих военных экспертов, сможет определять, как их лучше всего использовать, чтобы обеспечить оборону нашего полушария. Вопрос о том, какую часть вооружений послать за границу, а какую оставить дома, мы должны решать исходя из общих военных потребностей. Соединенные Штаты должны стать военным арсеналом для всей мировой демократии. Для нас это неотложная и важная задача. Мы должны взяться за дело так же решительно и споро, с таким же патриотизмом и самопожертвованием, как если бы сами были в состоянии войны. Мы предоставили британцам большую материальную помощь и в будущем сделаем в этом направлении еще намного больше. Никакие преграды не заставят нас от этого отказаться… Их сила растет. Это сила людей, которые ценят свободу больше собственной жизни»[604]604
  FDR broadcast, 12/29/40, Franklin D. Roosevelt Presidential Library and Museum.


[Закрыть].

Фразу «арсенал для всей мировой демократии» долго помнили по обе стороны океана. Это были дерзкие слова, обнадеживающие и многообещающие, но как быть с британской неспособностью платить за помощь? «Никакие преграды не заставят нас от этого отказаться». Но разве отсутствие у Британии наличных денег не являлось такой преградой? В последний день года Черчилль в телеграмме Рузвельту дал оценку «всего, что вы сказали вчера… особенно планов по оказанию нам помощи, без которой гитлеризм не может быть искоренен из Европы и Азии». Он опустил фразу, которая была в проекте телеграммы: «Запомните, господин президент, мы не знаем, что вы имеете в виду или, точнее, что Соединенные Штаты собираются делать, и мы боремся за наши жизни»[605]605
  FDR broadcast, 12/29/40, Franklin D. Roosevelt Presidential Library and Museum; Colville, Fringes, 321; C&R-TCC, 1:122 23.


[Закрыть].

Черчилль и британцы дожили до конца года, который Черчилль назвал «самым прекрасным, как и самым ужасным, годом в нашей длинной английской и британской истории». Этот год, как он написал позже, превзошел год испанской Армады, кампаний Мальборо, побед Нельсона над Наполеоном, даже всей Первой мировой войны. В течение 1940 года «наш небольшой древний остров… оказался способным вынести всю тяжесть и удары судьбы мира… В одиночестве, но при поддержке всего самого великодушного, что есть в человечестве, мы дали отпор тирану на вершине его триумфа»[606]606
  WSC 2, 628—29.


[Закрыть].

Он и его соотечественники, действительно не отступив и не дрогнув, бросили вызов тирану. Но пока не победили его.

Они сражались в новом 1941 году. В одиночку.

Глава 2
Пороги
1941 год

Вскоре после полуночи 1 января 1941 года Черчилль телеграфировал Франклину Рузвельту: «В этот момент, когда Новый год начинается в шторм, я чувствую, что мой долг от имени британского правительства, да и всей Британской империи, сказать Вам, господин президент, насколько сильно наше чувство благодарности и восхищения незабываемым заявлением, с которым Вы обратились в последнее воскресенье года к американцам и свободолюбивым народам на всех континентах». Он вновь поборол желание напомнить президенту, что он и британцы понятия не имеют, что именно собирается делать Америка, как и когда. Он не знал подробностей относительно билля о ленд-лизе, который будет внесен в палату представителей США, и, конечно, не мог знать содержания билля, когда он вышел из сената, если он вообще выходил из сената. Когда билль начал свой путь через конгресс, то делал это на условиях Вашингтона, а не Черчилля. Если бы на это потребовалось слишком много времени, то Великобритания обанкротилась бы, довольно печальное обстоятельство для величайшей империи в истории, а теперь с вермахтом, готовым пересечь Канал, к тому же и фатальное. Тем не менее в последний день старого года Черчилль, по мнению Колвилла, был в хорошем расположении духа. Телеграмма Рузвельту выявила это хорошее настроение, приняв форму праздничных приветствий, в которых он обошел молчанием очевидную истину, которую не мог выразить открыто: если 1940 год окажется последним мирным годом для Америки, то, может, 1941 год окажется первым годом надежды для Великобритании[607]607
  C&R-TCC, 1:120; John Colville, The Fringes of Power: 10 Downing Street Diaries 1939–1955 (New York, 1985), 326—27.


[Закрыть].

Хотя Черчилль заявлял, что у него «одна-единственная неизменная цель» – уничтожить Гитлера, те, кто работал с ним, часто не имели понятия, как он собирается достигнуть ее. «Его беспокойный ум», написал лорд Ноэль Аннан, который в 1941 году, будучи молодым человеком, работал в военном министерстве, «рождал одну идею за другой». Каждое утро, приходя на работу, Аннан задавался вопросом: «Интересно, какого кролика на этот раз вытащат из шляпы». Может, это будет «план Черчилля по высадке в Бордо или на Шпицбергене, Сардинии, в Северной Африке, на оконечности Суматры? Только Черчиллю было известно, в чем состояла цель этих экспедиций и как они могли избежать уничтожения превосходящими силами противника». Картами были чистые холсты, которые он усеивал булавками, и на которых рисовал стрелки – свои стрелки – в разных направлениях к желанным блестящим победам в неких отдаленных местах[608]608
  WSC 3, 540; Noel Annan, «How Wrong Was Churchill?» New York Review of Books, 4/8/93.


[Закрыть].

Побежденные континентальные государственные деятели, члены королевских семей и голландское, бельгийское и польское правительства в изгнании встречали Новый год в лондонских клубах, отелях и частных домах. Король Албании Зогу жил в отеле «Риц». Норвежский король Хокон обедал в ресторане отеля «Кларидж», где вечером в меню появлялись мясо, рыба и фрукты, недоступные большинству лондонцев. Королева Нидерландов Вильгельмина жила в «Кларидже» и, бродя по коридорам в шерстяном халате, останавливала незнакомых людей, чтобы узнать последние новости. Чехословацкий президент в изгнании Эдуард Бенеш поселился в столице империи, которая двумя годами ранее предала его, создал правительство Чехословакии в изгнании и возглавил его в ранге президента. Когда осенью король Румынии Кароль II, Король-плейбой, искал убежище, министерство иностранных дел отказало ему на том основании, что он содержал любовницу. Черчилль немедленно отреагировал, отправив записку в министерство иностранных дел: «Да, у него есть любовница… но с каких пор нравственный облик является помехой для предоставления убежища?» Кароль получил разрешение отправиться на Бермуды. Его несовершеннолетний сын, Михай, вступил на престол, остался в Румынии и ждал подходящего момента, чтобы расправиться с диктатором Ионом Антонеску. Ожидание было долгим. Короли Греции и Югославии появились позже весной, после вторжения вермахта в их королевства. Король греков Георг II поселился в «Кларидже». Петр, семнадцатилетний король Югославии, любил смотреть американские вестерны с балконов кинотеатров в Вест-Энде[609]609
  William K. Klingaman, 1941: Our Lives in a World on the Edge (New York, 1989), 24, 92–93; ChP 20/36; ChP 20/21.


[Закрыть].

Польский премьер-министр в изгнании Владислав Сикорский большую часть времени проводил в Шотландии, где была расквартирована 20-тысячная польская армия. В то время как поляки проходили обучение в Шотландии, «свободные французы» томились в ожидании на юге Англии. Шарль де Голль – многие на Уайтхолле называли его «этот упрямец де Голль» – с июня 1940 года засел в своей убогой штаб-квартире. Хотя в октябре он создал «государство» «Свободной Франции» в Браззавиле, Французская Экваториальная Африка, на самом деле, чтобы добраться до французских колоний в Азии и Северной Африке, ему было достаточно просто подойти к старым картам, висевшим на стенах его кабинета. Де Голль, Вильгельмина, Бенеш, Сикорский – все побежденные лидеры – мечтали о том дне, когда они победителями вернутся на родину. И Лондон должен был стать командным центром Свободного мира[610]610
  Klingaman, 1941, 24–25; ChP 20/36; ChP 20/21.


[Закрыть].

Более 600 тысяч детей из английских городов были эвакуированы в сельскую местность, но за границу их больше не отправляли. Они до конца оставались в Англии. Копию Великой хартии вольностей отправили в Вашингтон, но по распоряжению Черчилля британские произведения искусства остались в стране. «Спрячьте их в подвалах. Ни одно не должно пропасть. Мы должны победить», – заявил он. Теперь Лондон стал последней цитаделью для искусства империи, для высокородных беженцев с континента и простых людей, которые прибывали в город в течение двух лет, последней остановкой для многих из них, включая Черчилля[611]611
  Colville, Fringes, 145.


[Закрыть].

Томас С. Элиот, ответственный за пожарную безопасность в издательстве «Фабер», где он работал редактором, в пяти словах отразил суть тяжелых испытаний, выпавших на долю народа: «История – ныне и Англия»[612]612
  Из поэмы «Литтл Гиддинг», написанной Элиотом в 1942 году. Литтл Гиддинг – небольшая англиканская община, основанная Николасом Ферраром в 1625 году в графстве Хантингдоншир. Оплот англиканства и роялизма во время гражданской войны 1641–1649 годов, общину трижды посещал король Карл I. Деревню, появившуюся на ее месте, в 1936 году посетил поэт.


[Закрыть].

1 января Черчилль, возмущенный желанием Рузвельта утянуть в Америку оставшееся в Южной Африке британское золото, сказал Колвиллу, что любовь Америки к совершению удачных сделок может помешать ей стать добрым самаритянином, а это обернется фатальными последствиями для Великобритании. Он написал, а затем удалил из телеграммы, отправленной в канун Нового года, слова, отражавшие его недовольство политикой Рузвельта: «Я с удовольствием распоряжусь о погрузке золота на военные корабли, которые Вы сможете отправить в Кейптаун… Однако я считаю, что не должен забывать о своих обязанностях в отношении народа Британской империи, если, без малейших признаков, свидетельствующих о том, что наша судьба решается в Вашингтоне, мне придется расстаться с этим последним запасом, на который мы могли бы в течение нескольких месяцев покупать продовольствие». Так можно было сказать только другу. Рузвельт и Черчилль продолжали обмениваться телеграммами, хотя еще официально не оформили партнерство[613]613
  C&R-TCC, 1:121—22; Colville, Fringes, 327.


[Закрыть].

В последние часы первого дня Нового года Черчилль поднялся на крышу министерства иностранных дел вместе с новым министром иностранных дел Энтони Иденом. По мнению Колвилла, Иден был «тщеславным и временами истеричным». П.Дж. Григг, преемник Идена в военном министерстве, считал его «полным барахлом». Черчилль думал иначе и имел большие виды на Идена. Иден был бы рад остаться в военном министерстве после смерти лорда Лотиана и назначения Галифакса послом в Соединенные Штаты, но внял требованию Черчилля занять более высокую должность. Позже Иден вспоминал, что когда Черчилль предложил ему эту должность, то сказал, что «не повторит ошибку Ллойд Джорджа, оставшись на посту после войны, и преемник должен быть моим человеком». Спустя много лет все именно так и произошло[614]614
  John Colville, The Churchillians (London, 1981), 162; Colville, Fringes, 653; Anthony Eden, Earl of Avon, The Reckoning: The Memoirs of Anthony Eden (New York, 1965), 168, 215.


[Закрыть].

Иден происходил из аристократической английской семьи. Со стороны отца в его роду был Роберт Иден, последний британский колониальный губернатор Мэриленда. Со стороны матери – семья Калверт и лорд Балтимор (рисунок его фамильного герба украшает флаг штата Мэриленд). Жена Идена упоминала Томаса Бекета в качестве дальнего родственника. В Первую мировую войну Иден был награжден Военным крестом и в 20 лет стал самым молодым начальником штаба бригады в английской армии. В Оксфорде он изучал русский, персидский и несколько арабских и китайских диалектов. Когда в конце 1935 года Болдуин сделал молодого военного героя и приобретающего влияние тори министром иностранных дел, Черчилль в письме Клементине написал: «Думаю, теперь ты увидишь легковесность Идена». Но Иден, не согласный с политикой умиротворения, в 1938 году ушел в отставку, чем вызвал уважение Черчилля. Черчилль готовил Идена в качестве своего преемника, поощрял и награждал; он научил его тому, что, возможно, не мог дать Идену собственный отец[615]615
  Lewis Broad, Anthony Eden, The Chronicle of a Career (New York, 1955), 4–8; Eden, The Reckoning, 435; W&C-TPL, 408.


[Закрыть].

Итак, со своим будущим преемником Черчилль в ту ночь поднялся на крышу министерства иностранных дел. Воздух был пропитан запахом едкого дыма от десятков тлеющих пожаров. Над головой плыли рваные облака; шел холодный, мелкий дождь. Внизу раскинулся Лондон, погруженный в темноту более темную, чем во времена норманнов, когда скудный свет факелов из пропитанной смолой пакли отражался в Темзе и освещал Лондонский мост, указывая паломникам дорогу домой. Пристально вглядываясь в высокое, спокойное небо, изредка озарявшееся вспышками от выстрелов зенитных орудий, Черчилль и Иден задавались вопросом: что принесет новый год? Весь мир задавался тем же вопросом, хотя ответ был очевиден: он принесет бурю.

Некоторые в эти темные часы почувствовали грядущие возможности. Недавно повышенный в чине генерал-лейтенант Бернард Лоу Монтгомери, пятидесятитрехлетний кадровый солдат, командовавший союзным арьергардом при эвакуации из Дюнкерка, сын англиканского священника, верил в светлое будущее. Он командовал 5-м армейским корпусом, сменив на этом посту генерала Клода Окинлека, упрямого ольстерца, который, будучи командующим союзными войска ми в Норвегии, просил и не получил тактической поддержки с воздуха, был вынужден предпринять наступление и потерпел фиаско. Он ушел в полной уверенности, что войска, не имея достаточной поддержки, не могут вести бой. Окинлек, открыто возмущавшийся тем, что солдат бросают в бой без необходимой поддержки, главное, без непосредственной авиационной поддержки, заработал репутацию чрезмерно осторожного человека и неприязненное отношение со стороны Уайтхолла. В результате он был переведен в Индию, где начинал свою военную карьеру и научился бегло говорить почти на всех диалектах Индийского субконтинента. Предполагалось, что противник не будет использовать в своих интересах осторожность Окинлека, теперь в должности главнокомандующего войсками. Монтгомери не ладил с Окинлеком и приветствовал его перевод в Индию. Монти, как называли Монтгомери солдаты, считал, что у него отличные шансы на продвижение по службе, но его точку зрения не разделяли некоторые его начальники, считавшие его напыщенным и злобным, даже подлым. Он был вдовцом; четыре года назад жена умерла у него на руках от инфекции, вызванной укусом насекомого. В день похорон Монтгомери опоздал в штаб на совещание. «Господа, – сказал он подчиненным, – прошу простить мне минуту слабости». С тех пор он посвятил свою жизнь армии. «Неуживчивый характер» Монтгомери и его готовность применить газ в случае появления немцев произвели впечатление на Черчилля[616]616
  Martin Gilbert, Churchill’s War Leadership (New York, 2004), 72; Mark Mayo Boatner, The Biographical Dictionary of World War II (New York, 1999), 18–19, 372—73; Colville, Churchillians, 156—57.


[Закрыть].

Впечатление на Черчилля произвел и сорокалетний герой Королевского флота капитан Луис (Дики) Маунтбеттен – правнук королевы Виктории, троюродный брат Георга V и двоюродный брат детей русского царя Николая II – был награжден орденом «За выдающиеся заслуги», когда в 1940 году сумел привести свой эсминец Kelly, торпедированный немецким торпедным катером, из Северного моря в порт. Черчилль продиктовал поздравительное письмо, а на копии приписал: «Я едва знаю его». Вскоре ситуация изменилась, поскольку Черчилль знал отца Маунтбеттена, принца Людвига фон Баттенберга, который в 1914 году, будучи первым морским лордом, работал с Черчиллем; он привел британский военно-морской флот в состояние готовности к войне. Наградой за службу стал вынужденный досрочный уход в отставку на волне германофобии, захлестнувшей Великобританию. Тогда Черчилль смолчал. Теперь, возможно, чтобы искупить свое молчание, или потому, что не мог отказать герою, тем более аристократу, Черчилль живо интересовался Маунтбеттеном, который был бесстрашным и дерзким. И удачливым: на протяжении четырнадцати месяцев его торпедировали, бомбили, обстреливали; его эсминец столкнулся с другим кораблем и прошел над плавучей миной. В начале нового года Маунтбеттен командовал эскадрой эсминцев в Средиземноморье, где такие небольшие военные корабли, как Kelly, терялись с пугающей регулярностью. Командование столь уязвимым кораблем, как и его манера ведения морских сражений, не оставляли шансов на достаточно долгую жизнь, которая позволила бы добиться продвижения по службе[617]617
  ChP 2/416; Colville, Fringes, 326; Boatner, Biographical Dictionary, 380.


[Закрыть].

Немного не дожил до Нового года Френсис Скотт Фицджеральд, а следом за ним в Женеве в начале января умер Джеймс Джойс. Вирджиния Вульф, давно страдавшая от приступов тяжелой депрессии, последовала за ними, наложив на себя руки. Немецкие бомбы разрушили ее лондонский дом. Доверяя свои мысли дневнику, Вульф написала: «Я думаю, мы живем без будущего. Так странно, прижавшись носами к закрытой двери». Глядя из окна на холмы, шпили и старые каменные стены Суссекса, она вспоминала печальные строки Уолтера де ла Мара: «Взгляд твой последний на все вещи прекрасные» – и в конце марта надела пальто, наполнила карманы камнями и утопилась в реке Оуз[618]618
  Klingaman, 1941, 90–91.


[Закрыть].

Большинство британцев – и в первую очередь Черчилль – видели будущее и были готовы бороться и умереть за него. Той зимой они поддались необъяснимым взрывам примитивных эмоций. «Давай еще!» – кричали в азарте лондонцы во время одного из налетов в начале января, бегая, словно безумцы, по улицам и «расправляясь» с зажигательными бомбами. Малькольм Маггеридж поймал себя на том, что наслаждается «звуком, видом и запахом этих разрушений… лицами свидетелей, причудливо освещенных огнем… казалось, будто поистине сбывается Книга Откровение Иоанна Богослова». Черчилль был един с лондонцами и Маггериджем. Каждая ночь, освещенная пламенем, давала еще одну прекрасную возможность жить или умереть, сделать шаг к тому дню, когда он сможет ознакомить Германию со своей версией справедливости[619]619
  Klingaman, 1941, 92; WM/Malcolm Muggeridge, 11/25/80.


[Закрыть].

Для многих молодых американцев, которые задавались вопросом, не окажутся ли они в числе этих 800 тысяч рузвельтовских призывников, необходимых для его «смотра», с наступлением нового года ситуацию прояснили местные призывные комиссии. Армия получила всех призывников; к призывникам в военно-морской флот и морскую пехоту предъявляются более высокие требования, чем к призывникам в армии, так что в случае вступления в войну Америка будет иметь некомплект матросов и солдат морской пехоты. В общем, почти миллион молодых американцев отправился в учебный лагерь, но пока еще не на войну. Те американцы, которые выбрали военную карьеру, обдумывали свои шансы на продвижение по службе. Дуайт Эйзенхауэр, пятидесятилетний подполковник армии США, до конца 1939 года служил в Маниле начальником штаба генерала Дугласа Макартура, командующего войсками США на Филиппинах. 1 января он был назначен начальником штаба 3-й дивизии. Эйзенхауэр сказал своему старому другу Джорджу Паттону-младшему, что способен командовать полком, но не питает особых надежд на то, что когда-нибудь достигнет более высокого положения. Фамилия Эйзенхауэр появилась в списке из восемнадцати офицеров, способных командовать дивизией, составленном для генерала армии Джорджа Маршалла; Эйзенхауэр шел под номером восемнадцать[620]620
  Dwight D. Eisenhower, Crusade in Europe (New York, 1948), 9; Carlos D’Este, Patton: A Genius for War (New York, 1995), 390—91.


[Закрыть].

Хотя в 1939 году Рузвельт приказал начальнику штаба армии Джорджу Маршаллу укрепить и усилить американские вооруженные силы к началу 1941 года, армия США занимала всего лишь семнадцатое место в мире; она была достаточно мощной, чтобы в случае необходимости справиться с Канадой или Мексикой, но недостаточно мощной для вермахта.

В Новый год французов мало интересовали последние новости из Лондона, Америки и любого места между ними. Мир, который французы знали и любили, исчез в июне прошлого года. В любом случае нацистские оккупанты были уверены, что французы почти ничего не знают о том, что происходит в мире. Погода была ужасной; стояли сильные морозы. На Ривьере сильный ветер принес холод и снег. Снежные заносы отрезали Марсель от остальной части Южной Франции. В Париже удлинились очереди за бесплатным питанием, и нехватка угля для каминов подписала приговор деревьям в городских парках. Парижанам оставалось только смотреть, как немецкие солдаты крадут продовольствие, прибывающее из Америки, Марокко и с юга Франции. Французы потерпели поражение и понимали, что в будущем их ждут только страдания, голод и рабство. 1 января Петен сказал соотечественникам, что в обозримом будущем «мы будем голодать». У старого маршала была, как и у всех остальных, продовольственная карточка. Он был побежденным[621]621
  Klingaman, 1941, 43.


[Закрыть].

А Шарль де Голль, находившийся в Лондоне, не был. Он постиг нерушимую силу мечты. 1 января де Голль обратился к народу Франции с просьбой оставаться в течение часа в закрытом помещении, символический, но впечатляющий протест, чтобы оставить пустыми улицы. Большинство французов никогда не слышали о де Голле до 18 июня прошлого года, когда, выступая из студии Би-би-си, этот второстепенный генерал объявил себя блюстителем и защитником чести Франции. Он сказал французам: «Что бы ни случилось, пламя французского Сопротивления не должно потухнуть и не потухнет».

Он был католиком правого толка; его ораторские навыки оставляли желать лучшего, однако превосходили его политические навыки. Он не принадлежал ни одной партии; он принадлежал Франции, точнее, был выдуманным лицом Франции, а учитывая изгнание, его присутствие было духовным. Плакаты с изображениями Черчилля, Гитлера, Муссолини, Сталина и Рузвельта висели на стенах в их странах, но правительство Виши уничтожило во Франции все изображения де Голля. Вишистские пропагандисты изображали его маленьким, толстым, уродливым неудачником. Французы не представляли, как он выглядит на самом деле; они знали только его голос, пробивающийся через помехи в эфире – как немцы ни старались, но им не удалось до конца заглушить Би-би-си. Когда Наполеону было столько лет, сколько в 1941 году де Голлю, его жизнь почти подошла к концу; миф, окружавший его, сложился. Де Голль только начинал. Он призывал к сопротивлению, и в ночной темноте вспыхнула искра. В воспоминаниях он пишет: «Я чувствовал, что заканчиваю одну жизнь… В сорок девять лет я вступил в неизвестность, как человек, которому судьба указывала необычный путь». Черчилль придавал огромное значение тому, что делал де Голль, который наполнял французов волей к борьбе, внушал им необходимость бороться. Черчилль делал почти то же самое с британцами, погружая слушателей в туманы и мифы английской истории, в душу Англии. Но разница была, и серьезная. Британцы видели и общались со своим Винни. Де Голль, несмотря на то что французы не представляли себе, как он выглядит, завоевал их сердца. Черчилль признал это; Франклин Рузвельт – нет[622]622
  Charles de Gaulle, The Complete War Memoirs of Charles de Gaulle (New York, 1964), 84.


[Закрыть].

Берлин встретил 1 января в мрачном настроении. Несколькими месяцами ранее вермахт прорвал линию Мажино. Угольные печки, койки и продовольствие, достаточное, чтобы кормить 250 тысяч человек в течение года, были отправлены с линии Мажино в немецкие бомбоубежища, где граждане, основываясь на заверениях своих лидеров, предположили, что добытое нечестным путем будет пылиться в силу ненужности. Но теперь Берлин подвергался бомбардировкам королевских ВВС, и пыль заполнила бомбоубежища, проникая с улиц, на которых горели дома берлинцев[623]623
  Klingaman, 1941, 44.


[Закрыть].

Берлинцы заполняли бомбоубежища, но евреям вход был запрещен, фактически им был запрещен вход во все берлинские подвалы. Евреи испытывали свою судьбу на улице. Берлинцы были подавлены кровавым урожаем гитлеровских авантюр и растущим осознанием того, что их жизнь при нацистах не имеет ничего общего с жизнью, которой они когда-то жили и надеялись жить дальше. Тиргартен, безлюдный, темный, молчаливый, был усеян воронками от бомб. В новогоднем обращении Гитлер подверг резкой критике «этого преступника» Черчилля, который в течение трех месяцев по ночам бомбит немецкие города «и – берлинцам это хорошо известно – его основная цель – больницы». Гитлер пообещал, что ответит на «преступления Черчилля», и заверил немцев, что «война будет вестись до конца, пока все преступники, ответственные за свои деяния, не будут уничтожены». Он добавил, что «согласно желанию поджигателей войны – демократов, и их еврейских союзников, эта война должна продолжиться. Представители рушащегося мира надеются, что в 1941 году они смогут добиться того, чего не добились в прошлом. Мы готовы… Год 1941 принесет нам окончательную, величайшую победу в нашей истории». Уильям Л. Ширер покидал Европу, в которой провел пятнадцать лет жизни, оказавшиеся «счастливыми – лично для меня, и для всех народов Европы», эти годы «были полны смысла и вселяли надежду, пока не пришли эта война, и нацистская зараза, и ненависть, и ложь, и политический бандитизм, и убийства, и резня, и невероятная нетерпимость, и страдания, и голод, и холод, и грохотание бомб, разносящих людей в домах на куски, грохотание бомб, разрушающих человеческие надежды и достоинство»[624]624
  Klingaman, 1941, 48; Brian Gardner, Churchill in Power: As Seen by His Contemporaries (Boston, 1970), 96; Charles Eade, ed., Churchill by His Contemporaries (New York, 1954), 140; William L. Shirer, Berlin Diary (The Journal of a Foreign Correspondent 1934–1941) (New York, 1941), 481.


[Закрыть].

Берлинцы, как и лондонцы, нашли способ, чтобы выразить свое презрительное отношение к происходящему. Немецкий военный марш Wir fahren, wir fahren, wir fahren gegen Engeland («Мы идем, идем, идем против Англии»), который прошлым летом бесконечно передавали по радио, когда британский экспедиционный корпус попал в окружение в Дюнкерке, был изменен: «Wir fahren, wir fahren, wir fahren, schon seit Jahren, mit langen weissen Haaren, gegen Engeland» (Мы маршируем, маршируем, маршируем; мы маршируем в течение многих лет; наши волосы поседели с течением времени, мы продолжаем идти в поход против Англии). Ширер приводит анекдот, который ходил по Берлину: «Самолет, в котором летят Гитлер, Геринг и Геббельс, терпит крушение. Все трое погибли. Кто спасся? Ответ: немецкий народ». Ширер, в отличие от Уайтхолла, понявший психологию нацистов, предсказал, что «Британия не выиграет эту войну, уморив голодом немецкий народ», поскольку «Гитлер, который никогда не был сентиментальным по отношению к негерманцам, позаботится, чтобы умер от голода каждый из 100 миллионов человек на оккупированной территории, прежде чем хоть один немец умрет. В этом мир может быть уверен»[625]625
  George F. Kennan, Memoirs: 1925–1950 (New York, 1967), 130; Klingaman, 1941, 18; Shirer, Berlin Diary, 448—49, 459.


[Закрыть].

За исключением бесчисленных народов, населявших Британскую империю, Черчилль сам был не особо сентиментален по отношению к небританцам, и в частности, к французам, после капитуляции Франции. В новогоднем обращении Петен объявил французам, что проблемы с продовольствием на юге Франции связаны с британской блокадой. Он не сказал соотечественникам, что поставки продовольствия из Соединенных Штатов во Французское Марокко, предназначенные для оккупированной Франции, немцы – с согласия Виши – отправляют в Германию. Помутнение рассудка у Петена привело в бешенство Черчилля, который выразил свое недовольство Рузвельту. Когда спустя несколько недель Государственный секретарь США Корделл Халл выразил протест в связи с длительной британской блокадой Виши, Черчилль с возмущением сказал Галифаксу: «Не могу поверить, что правительство Соединенных Штатов хочет, чтобы мы просто ничего не делали и продолжали войну, беспрепятственно пропуская в Германию все эти грузы, не только продовольствие, но и резину и другие материалы военного назначения». Он высказал Рузвельту свое отношение по этому вопросу в присущей ему манере: «К примеру, есть французское судно… с 3 тысячами тонн резины на борту, которая, конечно, предназначена не для изготовления сосок на детские бутылочки». Все боеприпасы и материалы, объяснил он Рузвельту, «идут прямо в Германию и Италию». По мнению Черчилля, если для того, чтобы не допустить поступления в Германию материалов военного назначения, потребуется отрезать пути поставки продовольствия во Францию, то так тому и быть. Суда, необходимые для снабжения Великобритании, не могут заниматься доставкой продовольствия во Францию, сказал он Рузвельту, тем более что Черчилль не хотел, чтобы британцам, «помимо тяжелых бомбежек, которые, вероятно, скоро возобновятся, пришлось затянуть пояса и лишиться немногих оставшихся удобств, считая, что я не прилагаю максимум усилий против врага». Если британская блокада означает, что французы должны голодать, чтобы британцы могли жить, так на то и война[626]626
  C&R-TCC, 1:147; CAB 65/18 (to Halifax).


[Закрыть].