Текст книги "Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965"

В свой день рождения он сообщил военному министерству, что война с Японией «уменьшит наши шансы победить Германию». Нам следует проводить такую политику, сказал он, чтобы «не допустить войну с Японией». Но выбор – война или мир в Тихоокеанском регионе – полностью зависел от Японии[1048]1048
  Cv/3, 1530.


[Закрыть].

У Черчилля было много поводов быть благодарным судьбе; он был здоров, Клементина и дети тоже. Мэри, которой было всего восемнадцать, записалась во Вспомогательную территориальную службу и была зачислена в зенитную батарею в районе Энфилда. Рэндольф вернулся в Каир из Западной пустыни. Ему присвоили звание майора и назначили ответственным за связь с прессой, что позволило ему по ночам играть в азартные игры (он всегда был в проигрыше), выпивать и ухаживать за женщинами. К отцу Рэндольф испытывал «любовь и глубочайшее восхищение». Диана, очень нервная, подверженная приступам депрессии, стала уполномоченной по гражданской обороне и, по воспоминаниям Сары, ходила в брюках и на высоких каблуках. Кроме того, в течение нескольких месяцев она дежурила у постели мужа, Дункана Сэндиса, серьезно пострадавшего в автомобильной аварии; у него были повреждены обе ноги. Во время Норвежской операции Сэндис служил в зенитном полку в Норвегии, получил ранение и, до того как попал в аварию, надеялся вернуться на поле боя. После выздоровления он вернулся к работе над проектами, связанными с радарами, зенитными установками и ракетами. Черчилль хотел назначить Сэндиса заместителем министра иностранных дел, ответственная должность, но Сэндис не обладал необходимой квалификацией для этой должности. Иден был категорически против. Тогда Черчилль нашел для Сэндиса место в военном министерстве. Это был столь вопиющий факт непотизма, что Джон Пек (один из секретарей Черчилля) предложил Колвиллу 5 фунтов, если тот посоветует Старику сделать Вика Оливера министром информации[1049]1049
  Colville, Fringes, 414—15; Churchill, Keep On Dancing, 95.


[Закрыть].

Вик Оливер – к тому времени они с Сарой уже развелись – прислал поздравление с днем рождения. Со временем Клементине стал нравиться Вик, но Черчилль даже не потрудился лучше узнать его. После развода с Оливером Сара поступила на службу в Женские вспомогательные военно-воздушные силы и работала в отделе аэрофотосъемки. Она мечтала стать актрисой, но не обладала особым талантом и, когда поняла, что никогда не станет звездой, рассталась с Виком. К чему она действительно испытывала тягу, так это к хорошему вину и крепким напиткам, но, в отличие от своего отца, не обладала способностью много пить и продуктивно работать. Она была упряма, как отец, и Черчилль называл ее «мулом». Черчилль испытывал гордость (о чем сказал членам семьи) по поводу секретной работы дочери, но, не считая редких встреч в Чекерсе, в тот год Сара – как и все дети – редко видела отца. Клементина, впрочем, тоже редко видела мужа[1050]1050
  WM/Lady Mary Soames, 10/27/80; Mary Soames, Clementine Churchill: The Biography of a Marriage (New York, 2003), 403; Churchill, Keep On Dancing, 160.


[Закрыть].

Клементину выручала работа. Она была движущей силой Фонда помощи России, который за годы войны собрал для России более 8 миллионов фунтов стерлингов, в основном благодаря рабочим, хотя несколько богатых тори выписали чеки более чем на 200 тысяч фунтов стерлингов. По словам Мэри, ее мать «безумно уставала, физически и морально» от «напряженной общественной и семейной жизни». Мэри, упоминая о напряженной семейной жизни, дает понять, что Клементина страдала от нервных перегрузок и что отношения между родителями мало походили на те, что принято называть нормальными. В тот год Черчилль был «полностью поглощен событиями государственной важности» и все проблемы, связанные с детьми, переложил на Клементину. Он даже был не в курсе бурного, но непродолжительного романа Мэри с неким молодым человеком. У него было мало времени для решения семейных проблем, да он и не стремился найти для них время. Каждый вечер Клементина одевалась к ужину, но ее муж редко появлялся к ужину[1051]1051
  Soames, Clementine, 404.


[Закрыть].

Самый ценный подарок ко дню рождения прибыл из Северной Африки. На прошлой неделе Окинлек показал Роммелю, что некоторые британские генералы умеют воевать. Операция под кодовым названием «Крусейдер» («Крестоносец») была самым мощным наступлением из предпринимавшихся британцами в пустыне. Войска под командованием генерала Алана Каннингема, героя Эфиопии, должны были прорвать позиции Роммеля, растянувшиеся на 50 миль, от его штаба в Бардии до Сиди-Омара. Затем Каннингем собирался перебросить часть сил на северо-запад, чтобы вовлечь Роммеля в детально спланированный бой, который, в случае успешного завершения, должен был заставить Роммеля отступить на запад и уйти из Киренаики. В каждой армии было приблизительно по 115 тысяч солдат, семьсот танков Каннингема почти в два раза превосходили количество танков, имевшихся у Роммеля; к тому же на стороне британского генерала был эффект внезапности. Из-за непрекращающихся дождей немецкие разведывательные самолеты не поднимались в воздух; Роммель понятия не имел, что британцы собираются перейти в наступление. 17 ноября Роммель собирался напасть на Тобрук в тот самый момент, когда из тумана неожиданно появились британцы. Шок испытали и те и другие.

Каннингем ошибался, считая, что Роммель поведет себя в соответствии с его планом и попадется в расставленную ловушку. Но Роммель не попался, поскольку в течение почти двух дней не верил, что британцы действительно перешли в наступление, и был полон решимости захватить Тобрук. Когда Роммель повел себя совсем не так, как ожидалось, Каннингем совершил грубую ошибку, рассредоточив свои танки по пустыне. Роммель наконец понял, что британцы перешли в наступление, сосредоточил свои танки, развернул, и 23 ноября в грандиозном танковом сражении, которого до этого еще не видела пустыня, его танки прорвали линию британской обороны. Британцы стали отступать на восток. Немцы тоже двинулись на восток. Началась такая неразбериха, что томми смешались с немцами, и все вместе понеслись как одержимые к египетской границе, а затем еще 15 миль за нее. Если бы Каннингем был оптимистом, то, возможно, решил, что ему удалось окружить немцев и что Роммель готов принять смерть. Но он был пессимистом и потерял контроль над сражением[1052]1052
  Collier, War in the Desert, 83–86.


[Закрыть].

Его вернул Окинлек. 25 ноября он освободил Каннингема от занимаемой должности, приказал перегруппировать 8-ю армию и продолжать боевые действия. В течение четырех дней Окинлек расчистил коридор к Тобруку. На следующей неделе Каннингем был госпитализирован в Каир; согласно официальному объявлению, он страдал от «истощения». Роммель отступил в пустыню, перевооружился и вернулся. Накануне дня рождения Черчилля, вскоре после того, как 8-я армия установила контакт с осажденными в Тобруке войсками, Окинлек телеграфировал премьер-министру: «Поздравляю вас с днем рождения, коридор к Тобруку чистый и безопасный. Тобрук испытал облегчение, как и я»[1053]1053
  Cv/3, 1531 (Auchinleck greetings).


[Закрыть].

Теперь Родной остров был превращен в крепость. Более тысячи танков – три полностью оснащенных танковых дивизии – дислоцировались в 100 милях от Лондона, готовые заполнить побережье и порты в случае высадки немцев весной следующего года. Спустя два дня после дня рождения Черчилль, выступая в палате общин, сказал: «У нас есть несколько миллионов человек, которые будут сражаться до смерти, если страна подвергнется вторжению, но которых мы не можем обеспечить необходимым количеством винтовок, хотя наши винтовки исчисляются уже миллионами. Поэтому мы вооружим их пулеметами, пистолетами-пулеметами Томпсона, пистолетами, гранатами и бомбами, а если не хватит этого, то мы не колеблясь вручим им пики и булавы. В конце концов, вооруженный человек может добыть себе винтовку»[1054]1054
  WSCHCS, 6519.


[Закрыть].

Но у Черчилля были другие планы на свою постоянно растущую армию. С июня 1940 года он был уверен, что немцы не будут вторгаться на остров, и создавал армию в ожидании дня, когда они высадятся во Французской Северной Африке, и того дня, когда пересекут Канал, чтобы вести войну на Европейском континенте. В течение года военные инженеры проектировали искусственные гавани – названные Черчиллем Mulberries («Тутовые ягоды»). С верфей один за другим сходили корветы и эсминцы. Со сборочных конвейеров сходили тяжелые бомбардировщики «Ланкастер». Черчиллевской конечной целью была Европа. Когда придет время, он появится там, обеспечив превосходство в кораблях, танках, самолетах и солдатах, и принесет с собой искусственные гавани.

Палата общин и король решительно поддерживали Черчилля, хотя британская армия пока еще не одержала значимой победы над Гитлером. Фактически в 1941 году Черчилль не мог похвастаться ничем, кроме поражений, да еще несколькими диверсиями своих коммандос. Удалось, правда, уничтожить «Бисмарк», но это была скорее символическая, чем стратегическая акция. И Окинлеку удалось продолжить операцию «Крусейдер», но Роммель пока еще не потерпел поражение. Гарольд Николсон чувствовал себя не в своей тарелке, когда Черчилль, ликуя, сообщал членам палаты об успехах Окинлека. Ливия имеет второстепенное значение, написал Николсон. «Москва может пасть, Япония может выступить против нас. Франция может присоединиться к оси. Мы можем быть разбиты в Ливии». Если произойдет любое из перечисленного, написал он, «я чувствую, это негативным образом отразится на репутации Уинстона»[1055]1055
  TWY, 190.


[Закрыть].

Его репутация не пострадала, даже когда нехватка свежих овощей, сахара, угля и одежды стала ощущаться столь же остро, как нехватка побед. Британцы, подвергавшиеся ударам с 1940 года, поддерживали своего Винни, который, по словам Николсона, «являлся воплощением воли народа». Однако его политические противники придерживались мнения, что одно или два поражения, подобных поражению в Греции или на Крите, будут означать его конец. Христос и Морковь Криппс нацелился на свое законное, как он считал, место в кабинете, возможно даже во главе нового правительства, если Черчилль проиграет еще одно сражение[1056]1056
  TWY, 205.


[Закрыть].

Кэтлин Хилл составила список тех, кто прислал поздравления. Почти 120 человек со всего мира поздравили Черчилля с днем рождения; среди них были короли, королевы и европейские монархи, команда эсминца «Черчилль» и ученики Харроу. Пришли поздравления из доминионов, от чиновников высшего и среднего уровня. Короткое поздравление пришло от Уайнанта, свое уважение выразил Уэйвелл, находившийся в Индии, и «этот осел» де Голль. Прислали поздравления Иден, Эттли, большая часть членов кабинета и махараджа Непала. Даже от Сталина пришло поздравление. А вот Франклин Рузвельт не поздравил премьер-министра с днем рождения[1057]1057
  Cv/3, 1534—36.


[Закрыть].

Черчилль испытывал недостаток только в том, чего желал больше всего, – чтобы его американские собратья сражались на его стороне. Америка помогала ему, но не стояла рядом. До Нового года оставалось четыре недели, и у него не было серьезных оснований считать, что Америка вступит в войну до окончания года. Потратив почти два года на просьбы, уговоры, лесть, понукания и предупреждения Рузвельта, он почти ничего не достиг. Черчилль, как и другие, обращавшиеся с просьбами к Рузвельту, слышал волшебные слова, но не получал ответы на свои вопросы. Хотя отношения с Рузвельтом были неоднозначными, но довольно многообещающими, чтобы поддерживать надежды Черчилля на спасение. Рузвельт по-прежнему придерживался политики «любая помощь, кроме войны». Для Черчилля это было недопустимо. Он стремился, чтобы их отношения строились на принципе «победа или смерть». Для таких отношений существует слово «альянс»[1058]1058
  Keegan, Second World War, 538.


[Закрыть].

В первые дни декабря самый надежный и беспощадный союзник Сталина, зима, застал немцев врасплох. Первый снег выпал 6 октября, рано даже для Москвы, и явился предвестником суровой зимы. Но немцы продолжали наступать. 2 декабря немецкий разведывательный батальон проник в Химки, пригород Москвы. 4 декабря температура упала до минус 17 градусов; резкие порывы ветра со снегом, который царапал кожу, словно острые металлические опилки, забивал глаза. На следующий день температура упала еще на два градуса, резина потрескалась, а бензин превратился в желе. Движение танков застопорилось. Немецкие солдаты, находясь в видимости Москвы, замерзали в летней униформе, поскольку начальник гитлеровского штаба, Альфред Йодль, решил, что выдача зимней одежды подвергнет сомнению обещание рейха одержать победу над Россией до наступления зимы. Красная армия, перейдя в контратаку 5 декабря, заставила немцев отступить от Москвы. Это была настоящая контратака, хотя немцы отступили всего на несколько десятков миль. Немцы окопались. Для тысяч немцев в серой летней униформе эти окопы стали могилами. За первую неделю декабря 2 тысячам немецких солдат ампутировали обмороженные конечности. Испытания для вермахта только начинались[1059]1059
  Keegan, Second World War, 203, 206.


[Закрыть].

В течение первой недели декабря Черчилль регулярно звонил в Блетчли с вопросом о расположении Объединенного флота Японии. Императорский линейный флот, под командованием вице-адмирала Тюити Нагумо, исчез на необъятных просторах Тихого океана. Другой японский флот, по слухам, находился в Южно-Китайском море, но где, никто не знал. Каждый раз, задавая вопрос, Черчилль слышал в ответ: разведывательной информацией не располагаем. Японский флот исчез.

Глава 3
Водоворот
1942 год

В начале декабря 1941 года Черчилль узнал, что владеет устаревшей информацией о событиях на Дальнем Востоке. Что там будет, мир или война? Он не имел права голоса в этом вопросе, и ему оставалось только ждать, а он ненавидел состояние бездеятельности, когда требовалось то, чего ему не хватало, терпение.

Наступили самые длинные ночи, когда вездесущее однообразие английской зимы проникало сквозь холодные каменные полы и старые деревянные балки в дом в Чеверсе. Телохранитель Черчилля, Уолтер Томпсон, вспоминал, что, когда зарядили зимние дожди, в старом доме создалась «странная и неприятная» атмосфера. Домашний персонал пытался создать уютную и теплую рождественскую атмосферу, насколько позволяли жесткие ограничения, наложенные войной, и отсутствие эффективного централизованного теплоснабжения. В будние дни Черчилль ночевал в Лондоне, в подземном штабе, где в его маленькой комнате помещался только стул, небольшой стол, обогреватель и полуторная кровать с электрической грелкой для ног. Голые лампочки свисали с бетонного потолка; за восемнадцать месяцев стены пожелтели от сигарного дыма. В Чекерсе было намного уютнее, чем в этом сыром полутемном подвале. Слуги расставили по всему дому вазы с сосновыми ветками и ветками остролиста. Зимой в старых английских домах холоднее, чем на улице, и дом в Чекерсе не являлся исключением. Горничные топили камины валлийским углем, за исключением большого зала и спальни Черчилля. Он требовал, чтобы в этих помещениях топили дровами – ему нравилось шевелить кочергой дрова в камине, молча глядя в огонь[1060]1060
  Walter H. Thompson, Assignment: Churchill (New York, 1953), 3.


[Закрыть].

Приближался любимый Черчиллем праздник, рождественские каникулы, и в Чекерсе слуги установили в большом зале рождественскую ель, украсив ее стеклянными игрушками, свечами и фигурным печеньем, специально испеченным для этого случая. На всякий случай, если ель загорится, оставили в зале пару ведер с водой, в которые опустили привязанные к метловищам большие губки – любимые губки Черчилля, которые позаимствовали у Старика (без его ведома). Черчилль, ворча, спустился вниз, босиком, в купальном халате, и потребовал у первого слуги, с которым столкнулся, чтобы ему немедленно вернули банные принадлежности[1061]1061
  PFR/Winston S. Churchill, 4/04 (Christmas at Chequers); WM/Pamela Harriman, 8/22/80; Martin Gilbert, Churchill and the Jews (New York, 2007), 2; John Colville, The Fringes of Power: 10 Downing Street Diaries 1939–1955 (New York, 1985), 392.


[Закрыть].

Благодаря заботам друзей винный погреб в Чекерсе никогда не пустовал, и его содержимое способствовало подъему праздничного настроения. Шампанское Pol Roger подавали к каждому приему пищи. Друзья подарили коньяк Napoleon в таких количествах, что его, по словам Памелы, хватило бы судовой команде «на двадцать лет войны». Камердинер Черчилля, Фрэнк Сойерс, держал под рукой спиртовку, чтобы греть черчиллевский бокал с коньяком, и этот ритуал повторялся два-три раза за вечер. Среди подарков, приходивших со всего мира, было много коробок с сигарами. Кубинское правительство в этом отношении не скупилось; Черчиллю присылали ящики, набитые сотнями самых лучших гаванских сигар. Министерство финансов определило огромный размер акциза на сигары; Черчилль, возмутился, но заплатил. Профессор, лорд Червелл, настаивал, чтобы Черчилль отказался от сигар, поскольку боялся, что немецкие агенты в Гаване могут отравить табак. Проверка продуктовых подарков и сигар была поручена молодому Виктору Ротшильду, 3-му барону Ротшильду, химику из МИ-5 и специалисту по обезвреживанию взрывных устройств. Никаких ядов в продуктах и сигарах Ротшильд не обнаружил, но Профессор просил Черчилля не курить сигары Romeo y Julietas. Старик, невзирая на предостережения, блуждал по залам своей крепости, с сигарой и стаканом виски. У него было все, что необходимо, чтобы встретить опасность в стенах этого дома – семья была в безопасности, еды и напитков вволю и хорошая компания[1062]1062
  PFR/Winston S. Churchill (Christmas at Chequers), 4/04.


[Закрыть].

В выходные после дня рождения Черчилль пригласил в Чекерс Аверелла Гарримана с дочерью Кэтлин, корреспондентом Newsweek. Кэтлин была близкой подругой Памелы, и, поскольку через несколько дней был ее день рождения – ей исполнялось 24 года, – Черчилль предложил отпраздновать его за городом в компании Гила Уайнанта и всех тех людей, которые обычно бывали у него в гостях; устроить небольшую передышку в напряженном ритме войны. Черчилль подписал Кэтлин книгу своих воспоминаний о Суданской кампании The River War (в русском переводе «Война на реке», издательство «Эксмо»). Хотя ее день рождения выпал на воскресенье, отмечали в субботу, 6 декабря, в День святого Николая, покровителя моряков (купцов и детей). Вся Великобритания отмечает этот день; детям дарят подарки; праздничные службы проходят в Кентерберийском соборе и в сотнях небольших церквей, построенных в честь Николая по всему побережью, с которого англичане отплыли, чтобы построить империю, и с которого они теперь отплывали, чтобы защитить ее. Памятуя о зимних бурях, британские моряки в часовнях на берегу и на борту кораблей обращались к Николаю с просьбой защитить детей и моряков в море.

6 декабря Клементина рано ушла спать, как и остальные члены семьи, все, кроме Черчилля. Он составил несколько записок по продовольственной проблеме – за исключением вооруженных сил, нормы продовольствия упали до самого низкого уровня; этого не хватало для поддержания здоровья и физических сил, чтобы работать полную смену на военных заводах. Черчилль все еще работал, когда позвонил Брук, сообщивший, что японские транспортные суда и военные корабли возможно направляются в Сиамский залив к перешейку Кра или к Бангкоку. А может, это блеф, точно никто не знает. В любом случае Великобритания не сможет остановить такой флот. Черчилль сразу связался с аналитиками из Блетчли, в надежде, что они смогут определить местоположение японского флота[1063]1063
  Alex Danchev and Daniel Todman, eds., Field Marshal Lord Alanbrooke: War Diaries 1939–1945 (Berkeley, 2003), 209.


[Закрыть].

Они не смогли. Японский флот оставался невидимым.

После дня рождения Черчилля больше интересовало не местоположение японского флота, а другой вопрос. На той неделе Сталин ловко подвел Великобританию к тому, чтобы она объявила войну Финляндии, Венгрии и Румынии. Два последних государства пытались, но не смогли избежать войны, сдавшись на уговоры Германии и России. Финляндия, после вторжения Сталина в 1939 году желавшая отомстить – и вернуть границы до 1939 года, присоединилась к оси после вторжения Гитлера в Россию. Хотя Черчилль считал, что Финляндия выбрала «омерзительных» партнеров, и ему был противен Антонеску, он сказал военному кабинету, что хочет, чтобы было «запротоколировано, что, по его мнению, объявление войны Финляндии (а также Венгрии и Румынии) не поможет ни нам, ни русским. Единственным оправданием является то, что это необходимо для того, чтобы удовлетворить русское правительство». Черчилль бросил Сталину кость – три кости, – поскольку не мог достаточно быстро поставить самолеты и танки, в которых нуждался Сталин. Самое главное, он не мог открыть второй фронт в Европе. Вместо этого он приказал Идену отправляться в Москву, чтобы успокоить Сталина[1064]1064
  Cv/3, 1553; Cv/3, 1235.


[Закрыть].

Он продолжал обдумывать ситуацию, с которой они с Рузвельтом могли в скором времени столкнуться в Азии. Если японцы нападут на британские или голландские владения, Великобритания вступит в новую войну. Что станет делать в этой ситуации Америка? Почти полгода Черчилль добивался у Рузвельта прямого ответа. Президент так его и не дал. Тогда Черчилль сказал Гарриману, что в случае нападения Японии Великобритания не будет объявлять войну «в течение часа», как обещал ранее, а подождет, пока Рузвельт примет «определенные действия при подобных обстоятельствах». Тогда, и только тогда Великобритания «в течение минуты» объявит войну Японии[1065]1065
  W. Averell Harriman and Elie Abel, Special Envoy to Churchill and Stalin: 1941–1946 (New York, 1975), 111.


[Закрыть].

Лидеры двух стран договорились, что будут действовать в качестве партнеров в таком исключительно рискованном предприятии, как создание атомной бомбы. Когда несколькими неделями ранее американские физики подтвердили выводы комитета MAUD относительно реальности создания такой бомбы, Рузвельт выделил несколько миллионов из дискреционных фондов Вэниверу Бушу и его ученым-атомщикам. Буш с ближайшими помощниками создали такую завесу тайны вокруг себя и своей работы, что в течение многих месяцев американская пресса сообщала, что в университетах приостановлены работы по исследованию атома, за исключением работ по «искусственному получению радиоактивных элементов для использования в медицине». Буш, по просьбе Рузвельта, рассказал Черчиллю о решении создать бомбу и предложил совместный англо-американский проект под кодовым названием Mayson. Черчилль ответил: «Не вижу необходимости заверять Вас в нашей готовности сотрудничать с администрацией США по данному вопросу». Он назначил Джона Андерсона – «безжалостного человека» – главным администратором проекта с британской стороны, а лорда Червелла научным консультантом. Атомный проект предоставил Червеллу возможность посрамить своих противников в академии. Кроме того, у него появился реальный шанс расправиться с самым ненавистным врагом, Германией[1066]1066
  Time, 5/11/42, 90; C&R-TCC, 1:279.


[Закрыть].

Утром 7 декабря, подгоняемый сообщением о японских военно-морских силах в Сиамском заливе, Черчилль составил сообщение о том, как можно пригрозить Японии, и отправил его Рузвельту. Он предложил Рузвельту сообщить Токио, что британцы и голландцы воспримут любое вторжение японских сил из Индокитая в Таиланд как нападение на сферу их интересов, что «приведет к военным действиях, ответственность за которые будет возложена на Японию». Двумя днями ранее Галифакс сообщил, что Рузвельт наконец согласился предупредить японцев, хотя никаких гарантий президент пока не дал. Учитывая состояние боевой готовности британских сил на Дальнем Востоке, черчиллевское предупреждение японцам было не чем иным, как размахиванием пустыми ножнами[1067]1067
  C&R-TCC, 1:280—81; Time, 1/19/42, 9.


[Закрыть].

В августе в Арджентии Рузвельт сказал Черчиллю, что может вести войну без объявления войны. Эти слова – вызов (во всяком случае, вызов конгрессу США) – давали Черчиллю надежду, но Рузвельт не мог бросить вызов конгрессу, и Черчилль прекрасно это понимал. Рузвельт бросил вызов Гитлеру, направив американские войска в Исландию; он наложил эмбарго на Японию и прилагал усилия к пересмотру Актов о нейтралитете. Президент вызвал сильное недовольство у многих в армии, отправив Черчиллю новейшие американские танки на том основании, что Великобритания, в отличие от Америки, ведет войну. Рузвельт осторожно прокладывал путь к войне, несмотря на то что это могло негативно сказаться на отношении к нему рабочего класса, составлявшего ядро его избирателей. Осенью конгресс пригрозил сорвать его планы по вооружению торговых судов, если он не объяснит Джону Л. Льюису, председателю Объединенного профсоюза шахтеров Америки, что забастовка шахтеров будет приравниваться к измене, поскольку без угля не может быть стали, а без стали – танков для британцев и автомобилей «бьюик» и «форд» для американцев. Рузвельт настоятельно рекомендовал Льюису прекратить забастовку, и Льюис не подвел президента. В течение нескольких месяцев Рузвельт предпринял много важных шагов, однако фельдмаршал Дилл так отозвался об Америке: «Я никогда не видел страны столь неготовой к войне и столь терпимой»[1068]1068
  Arthur Bryant, The Turn of the Tide: A History of the War Years Based on the Diaries of Field-Marshal Lord Alanbrooke, 1939–1943 (New York, 1957), 233.


[Закрыть].

7 декабря гостями на завтраке у Черчилля были леди Александра Мэри Кадоган, герцогиня Мальборо, с несовершеннолетним сыном Джоном Джорджем Вандербильтом Генри Спенсером Черчиллем, маркизом Бландфордом, внуком Консуэло Вандербильт и будущим 11-м герцогом Мальборо. Юный лорд Бланфорд был на четверть американцем (Черчилль – наполовину). Четвертым гостем был Гил Уайнант, который, как и Черчилль, верил, что идет война за свободу, а не за привилегии. По дороге в столовую Уайнант столкнулся с Черчиллем. Премьер-министр спросил Уайнанта, как он думает, будет война с Японией или нет. Будет, ответил Уайнант. Тогда Черчилль «с невероятной горячностью» спросил, объявит ли Америка войну Японии, если Япония объявит войну Великобритании. Уайнант ответил, что объявить войну может только конгресс. Черчилль на мгновение задумался, и в это мгновение Уайнант понял, в чем причина его мрачного настроения. Если Япония нападет на сферу британских, а не американских интересов, то Черчиллю придется вести две войны, в одиночку. Судьба Британии, понял Уайнант, «зависит от того, что выпадет, орел или решка»[1069]1069
  Cv/3, 1574.


[Закрыть].

Вечером 7 декабря мрачный Черчилль ужинал в компании Уайнанта и Гарримана. На ужине также присутствовали помощник Черчилля Томми Томпсон и его личный секретарь Джон Мартин[1070]1070
  Личный секретарь почти всегда обедал с Черчиллем, чтобы получить, оценить и сообщить информацию, считавшуюся жизненно важной. Руководители на таких обедах – сам Уинстон, Гарриман, Дилл, Гопкинс и другие – зачастую забывали упомянуть в своих мемуарах второстепенных помощников, которых британцы называли работягами, поскольку они всегда были рядом и являлись по первому зову. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Черчилль показался Гарриману усталым и подавленным. «Поиск японских флотов ничего не дал. Он несколько минут сидел за столом, обхватив голову руками». Гарриман узнал то, о чем члены семьи знали уже давно: в зависимости от событий, случившихся в течение дня, будь то известие, что его любимого лебедя съел барсук, или сообщение о болезни старого друга, Черчилль приходил в столовую мрачнее тучи, и члены семьи молча ждали, когда у него сменится настроение. Как правило, это случалось после пары бокалов шампанского. Черчилль начинал цитировать Маколея или рассказывать истории из своей жизни[1071]1071
  WM/Averell Harriman, 8/22/80.


[Закрыть].

Этот вечер преподнес сюрпризы. Вскоре после девяти Черчилль встал из-за стола и включил приемник. Сквозь атмосферные помехи пробивался голос диктора Би-би-си Альвара Лидделла, сообщавшего последние новости. Что-то о нападении японцев на британские корабли в Голландской Ост-Индии и на американские корабли в каком-то другом месте. Черчилль с гостями, пропустив начало передачи, застыли в молчании. Но тут на пороге комнаты появился дворецкий со словами: «Японцы напали на американцев». Томпсон, прервав его, сказал, что ему послышалось, будто диктор сказал, что американцы подверглись нападению у «реки Чжуцзян». Получалось, что японцы находились в устье третьей по длине китайской реки после Янцзы и Хуанхэ, примерно в 150 милях от Гонконга. А как туда попали американские корабли? В это время Лидделл повторил сообщение: американские корабли подверглись нападению на Гавайях. Какие корабли? Какого рода нападение? Черчилль и его гости вновь застыли в молчании[1072]1072
  Cv/3, 1576—77; WM/Pamela Harriman, 8/22/80; WM/Averell Harriman, 8/22/80.


[Закрыть].

Затем Черчилль вскочил и выбежал из комнаты, на ходу прокричав, что собирается выполнить обещание относительно объявления войны Японии в течение часа, если Япония нападет на Соединенные Штаты. «Подождите, – воскликнул Уайнант, – вы не можете объявить войну по радио». Черчилль остановился, вопрошающе глянул на Уайнанта и спросил: «И что я должен делать?» Затем повернулся к Джону Мартину и рявкнул: «Немедленно свяжите меня по телефону с президентом».

Сначала Уайнант поговорил с Рузвельтом, который подтвердил факт нападения, но опустил подробности, не только потому, что не знал размеров трагедии, но и потому, что разговор велся по незащищенной линии. Трубку взял Черчилль. «Господин президент, это японцы?» «Да, – ответил Рузвельт. – Они напали на нас в Пёрл-Харборе. Теперь мы в одной в лодке»[1073]1073
  Cv/3, 1576—77; WM/Pamela Harriman, 8/22/80; WM/Averell Harriman, 8/22/80; WM/John Martin, 10/23/80.


[Закрыть].

Хотя Черчилль не знал, где точно на огромных тихоокеанских просторах находился японский флот, но теперь мог с уверенностью сказать, где он был несколько часов назад. Он еще не знал, что японцы бомбили Гонконг. И Сингапур. И высадились рядом с Гонконгом, и, за час до нападения на Пёрл-Харбор, генерал-лейтенант Томоюки Ямасита высадил войска в Кота-Бару, в 400 милях к северу от Сингапура. В это время японские бомбардировщики были на пути из Формозы в Манилу. В Вашингтоне у Франклина Рузвельта, после страшного известия о сотнях, а может, и тысячах погибших на Гавайях, – а может, и всех, – о потерях тихоокеанских линкоров, отпала необходимость в политических играх; закончился долгий, призрачный путь президента и его страны к войне. Со смертью почти 2500 молодых американских моряков, морских пехотинцев и солдат – их война продлилась ровно столько, сколько времени уходит на то, чтобы выкурить одну сигарету «Лаки Страйк» или поцеловать, прощаясь, симпатичную девушку, – Черчилль наконец получил западного союзника. Но только в другой войне и против другого врага.

В воспоминаниях Черчилля есть глава, посвященная декабрьским событиям 1941 года, под названием «Пёрл-Харбор!». Он использовал в названии восклицательный знак не для того, чтобы подчеркнуть потрясение, испытанное Америкой от ужасающего нападения японцев на морскую базу, а чтобы передать свое глубокое облегчение. Он написал, что поздно вечером, после всех переговоров, подумал: «Итак, мы в конце концов победили». В ту ночь он лег спать очень довольным, и сон его был «спокойным и счастливым». Запись в дневнике Брука от 7-го числа показывает разницу между ним – штабным офицером – и Черчиллем, государственным деятелем, оценивавшим события с точки зрения их последствий в мире. «Вся наша работа последних 48 часов впустую! Японцы сами обеспечили участие американцев в войне»[1074]1074
  WSC 3, 604; Danchev and Todman, War Diaries, 209.


[Закрыть].

Черчилль был настолько обрадован известиями из Пёрл-Харбора, что в первую очередь, вот уж удивительно, решил поделиться ими с Имоном де Валера. После наступления полночи, уже 8 декабря, он составил телеграмму ирландскому премьер-министру, странный выбор, учитывая двадцатилетнюю историю неприязненных отношений между ними. Черчилль написал премьер-министру Ирландии: «Сейчас Ваш шанс. Сейчас или никогда. «Вновь нация»[1075]1075
  «Вновь нация» «A Nation Once Again» – ирландская патриотическая песня. В результате опроса, проведенного Всемирной службой Би-би-си, эта песня является одной из самых популярных песен в мире.


[Закрыть]. Я готов встретиться с Вами в любое время».

В прошлом году Черчилль сказал Рузвельту, что готов рассмотреть вопрос об объединении Ирландии, если де Валера даст возможность Королевскому флоту использовать три ирландских порта, а еще лучше если будет воевать на стороне союзников. Черчилль предложил де Валера «дорожную карту» для движения к единой Ирландии[1076]1076
  Cv/3, 1579.


[Закрыть].

Черчилль долгое время считал Ирландию своенравной дочерью империи, для которой всегда горела свеча в окне. Де Валера не разделял энтузиазма Черчилля по поводу семейной встречи; он никогда не отвечал на попытки примирения. Наоборот, он попросил японского консула и немецкого министра оставить своих сотрудников и посольства в Дублине. Хотя Черчилль отправлял своих подчиненных в Дублин, чтобы добиться от ирландского правительства согласия присоединиться к союзникам, и постоянно обдумывал вопрос силового захвата ирландских портов, в течение трех лет он редко упоминал де Валера и только в конце 1944 года телеграфировал Рузвельту, указав, что необходимо «сделать что-то для Польши» и «сделать что-то для де Валера». Многие сыновья Ирландии добровольно служили в Королевских военно-воздушных силах, в Королевском военно-морском флоте и британской армии, но ирландская дочь не собиралась возвращаться домой. Как понял Черчилль, проанализировав новости с Оаху, мгновенная победа была лишь вопросом времени, неслыханных денежных средств и немыслимых жертв. Он смотрел в будущее и видел там возможность сохранить и усилить Британскую империю, даже те ее части, вроде Ирландии, которые Лондон давно потерял[1077]1077
  Cv/3, 1579.


[Закрыть].