Текст книги "Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965"

У Черчилля в Индии осталось всего четырнадцать тяжелых бомбардировщиков. У Нагумо – почти девятьсот (к началу операции была тысяча) летчиков и самолетов, и этого было более чем достаточно, чтобы уничтожить британский или американский флот полностью, в зависимости от того, какой из них Нагумо найдет первым. Адмирал Соммервилл был вынужден уйти из Индийского океана и искать пристанище у восточных берегов Африки, оставив Бенгальский залив – и Индию – полностью незащищенными[1253]1253
  WSC 4, 184.


[Закрыть].

Великобританию выгнали из Индийского океана. Но, в это трудно поверить, Нагумо тоже оттуда ушел. Адмирал опять скрылся в неизвестном направлении. Черчилль был уверен, что Нагумо скоро вернется, чтобы закончить дело. 7 апреля Черчилль (по непонятной причине решил, что американский флот теперь «определенно превосходит вражеский флот в Тихом океане») попросил Рузвельта использовать свой флот, чтобы заманить японцев обратно в Тихий океан. Трудно сказать, чем руководствовался Черчилль, но Рузвельт не стал информировать его о том, что соотношение японских линкоров к американским – одиннадцать к нулю, а авианосцев – десять к четырем. Пятый авианосец «Уосп» и новейший американский линкор «Вашингтон», который адмирал Кинг хотел базировать в Тихом океане, направили в Британию, чтобы переправить истребители «Спитфайр» на Мальту, – непосильная задача для истощенного Королевского флота. Символичным для союзнического флота, находившегося в плачевном состоянии, был тот факт, что американского адмирала, находившегося на «Уоспе», смыло волной за борт где-то в Атлантике и его не нашли. Когда адмирал Каннингем отправил конвой из Александрии на Мальту – на острове почти не осталось топлива и продовольствия – все корабли потонули. Брук признался в дневнике: «Это были черные дни»[1254]1254
  C&R-TCC, 1:382—83, 443; Samuel Eliot Morison, The Battle of the Atlantic: September 1939 May 1943 (Edison, NJ, 2001), 168; Bryant, Tide, 244.


[Закрыть].

Положение союзнического флота на всех океанах было отчаянным. И это было ясно по черчиллевскому тону, когда 15 апреля он предупредил Рузвельта, что британское положение угрожающее, и если флот адмирала Ямамото не потерпит поражение, ввязавшись в бой, то «нет причин, почему бы японцам не доминировать в западной части Индийского океана. Это повлечет за собой наше полное поражение на Ближнем Востоке». В телеграмме Рузвельту от 17 апреля он заявил: «Нельзя допустить объединение японцев с немцами». Черчилль имел в виду объединение сил Роммеля с японскими силами; наиболее вероятный сценарий: японский флот наносит удар по Басре, а Роммель прорывается в Багдад. Если японцы захватят Басру и расположенный неподалеку иранский порт Абадан – там находится крупнейший в мире нефтеперерабатывающий завод, – абаданскую нефть не удастся вывезти из Ирана, прекратятся поставки в Россию и, предупредил Черчилль Рузвельта, британцы не смогут «удерживать наши позиции на море и на суше». Позже Брук написал, что со стратегической точки зрения Абадан был куда важнее Египта, поскольку потеря Египта не обязательно означала потерю Абадана, но потеря Абадана означала потерю Египта. Однако, как позже понял Аверелл Гарриман, британцы были настолько растянуты по миру, что единственная защита, которую Черчилль мог предоставить Абадану, состояла из шести устаревших бипланов и несколько зенитных орудий. Если Гитлер прорвется из Северной Африки или с Кавказа (если он захватит этот район, что он намеревался сделать к концу лета), то завладеет Абаданом и всей Персией[1255]1255
  C&R-TCC, 1:382—83, 453, 459; Harriman and Abel, Special Envoy, 167; Danchev and Todman, War Diaries, 290.


[Закрыть].

Рузвельт, в ответ на черчиллевские мрачные прогнозы, заявил, что у него «еще более тяжелое» положение в Тихоокеанском регионе, и подчеркнул, что американский флот снабжает и защищает Австралию и Новую Зеландию. Недосказанным остался очевидный факт: Америка делала это, потому что Лондон не мог. Кроме того, Рузвельт отрицал возможность взаимодействия стран оси, считая, что если это и будет возможно, то в «отдаленном будущем». Его заявление было настолько же беспочвенным, насколько предположение Черчилля о превосходстве американского флота в Тихом океане[1256]1256
  C&R-TCC, 1:390, 452—54.


[Закрыть].

С декабря Черчилль (и Брук) считал, что любое взаимодействие Германии с Японией продлит войну на годы и приведет к урегулированию путем переговоров, а это будет означать конец правительства Черчилля, если не всей Британской империи. Нас ждут тяжелые испытания, не раз говорил Черчилль Джоку Колвиллу[1257]1257
  WM/Jock Colville, 10/14/80.


[Закрыть].

Однако, как потом оказалось, адмирал Нагумо сам облегчил азиатскую «ношу» Черчилля. Нагумо, единственный из японских командующих, считал, что приказы императора следует понимать буквально. Японцам был не свойствен творческий подход в постоянно изменяющихся условиях на поле боя. Японскому флоту нравилось разделять свои силы, что приводило к очень сложным операциям, требовавшим идеальной координации действий. Японцам нравилась диверсионная тактика, связанная с заманиванием врага в ловушку и срывом вражеских планов, но отсутствие тактической гибкости мешало им быстро и энергично реагировать в случае нарушения их собственных планов. Изменения, естественно, не учитывались в планах, и японские командующие их всячески избегали. Самым ярким примером упущенных возможностей из-за четкого следования генеральному плану является ситуация в Пёрл-Харборе, когда 7 декабря японские летчики не стали возвращаться в Пёрл-Харбор, чтобы уничтожить склады с топливом и ремонтные базы. Атака предполагалась, но не была запланирована, и, самое главное, не было приказа[1258]1258
  Morison, Two-Ocean War, 142.


[Закрыть].

Адмирал Ямамото планировал в конце апреля направить авианосцы в Коралловое море, чтобы прикрыть запланированное вторжение на Тулаги, Соломоновы острова и в Порт-Морсби, расположенный на юго-восточном побережье острова Новая Гвинея. Если японцы одержат победу в Новой Гвинее, Австралия будет изолирована, и это станет важным шагом на пути Ямамото к достижению главной стратегической цели: созданию неприступной преграды из воздушных и морских баз по всему периметру великой восточноазиатской сферы взаимного процветания – блок азиатских народов, возглавляемый Японией и свободный от западных держав, – прежде чем американцы смогут перевооружиться, чтобы оспорить это. Когда южная часть Тихого океана окажется у него в руках, Ямамото планировал захватить Алеутские острова, расположенные в северной части Тихого океана, и острова Мидуэй, в 1100 милях к западу от Пёрл-Харбора. И его круг замкнется. Это был дерзкий план.

Двадцать лет назад пятидесятивосьмилетний адмирал учился в Гарварде и служил военно-морским атташе в Вашингтоне в конце 1920-х. Во время пребывания в Гарварде и Вашингтоне он проникся уважением к американцам и научился играть в такую жестокую игру, как покер. Он не был азартным игроком, но умел определять выигравшую руку. Захватив Порт-Морсби и Тулаги, он собирался закрыть американцам вход в южную часть Тихого океана, построив аэродром на острове Гуадалканал (протекторат Великобритании.) Для этого его оперативные соединения в Порт-Морсби должны были найти и уничтожить американский флот, который наверняка примчится в Коралловое море для решения спорного вопроса. Американцы едва ли смогут оказать серьезное сопротивление; два из четырех авианосцев в Тихом океане находятся на Гавайях, а значит, в Коралловом море будет всего два авианосца. У японцев явно было больше шансов одержать победу, учитывая их превосходство в силе и опытных летчиков. Ямамото имел преимущество, и, что было особенно приятно, он сам этого добился[1259]1259
  Morison, Two-Ocean War, 141; Hiroyuki Agawa, The Reluctant Admiral (Tokyo, 1979), 73, 177.


[Закрыть].

Затем Франклин Рузвельт предпринял дерзкое – хотя в значительной степени символичное – предприятие. В начале апреля Рузвельт направил два из четырех своих авианосцев, которые должны были приблизиться на расстояние 500 миль от побережья Японии для нанесения авиационного удара по Токио. Шестнадцать средних бомбардировщиков B-25 Mitchell под командованием подполковника Джеймса Дулиттла, взлетев с американского авианосца «Хорнет», атаковали территорию Японии. Самолеты Дулиттла нанесли незначительный ущерб, но Ямамото, возмущенный оскорблением, нанесенным его императору, решил, что пришло время «уничтожить» американский Тихоокеанский флот. Он приказал одновременно практически провести операции на островах Мидуэй и в Коралловом море. Нападение Дулиттла было именно такой диверсией, которую Черчилль требовал от Рузвельта, и она оказала желаемый эффект на японцев. Рузвельт, возбужденный успехом Дулиттла, телеграфировал Черчиллю: «У нас хорошо получилось в Японии» – и добавил, что надеется, это заставит японцев вывести свои «крупные корабли» из Индийского океана.

Вот почему президент назвал возможность объединения стран оси на Ближнем Востоке, чего опасался Черчилль, «маловероятной». Но маловероятной эта перспектива будет только в том случае, если японский флот совершит необъяснимую ошибку[1260]1260
  Morison, Two-Ocean War, 141; Agawa, Reluctant Admiral, 140—41; C&R-TCC, 1:466.


[Закрыть].

Именно такую ошибку и совершил адмирал Нагумо, когда после разгрома британцев в Индийском океане отправил три своих авианосца в Японию для проведения ремонта. Обменявшись самолетами с британцами в Индийском океане – каждая сторона потеряла порядка пятидесяти, – Нагумо вышел победителем только благодаря тому, что у британцев почти не было самолетов, а у Нагумо их по-прежнему оставалось много. Корабли Нагумо, как обычно, не получили повреждений. К середине апреля от Королевского флота практически ничего не осталось, а немногие уцелевшие суда отправились в Восточную Африку. У американцев положение было не лучше. Отчаяние Черчилля в течение тех недель было полностью оправдано. Однако, вместо того чтобы закончить работу, Нагумо, у которого рано проявились симптомы того, что позже японцы назовут «болезнью победителей», решил вернуться домой и произвести косметический ремонт кораблей. Черчилль жаловался, что его генералы зачастую подвергают себя неоправданному риску. В этом случае Нагумо подверг себя неоправданному риску.

Его решение имело катастрофические последствия, когда в начале мая японские авианосцы встретились с американцами в сражении в Коралловом море. Это была первая схватка авианосцев в истории и первая морская битва, в которой участники не видели друг друга. Один американский авианосец был потоплен и один получил повреждения. Один японский легкий авианосец затонул – первая потеря японцев в войне, – и два тяжелых авианосца получили повреждения. Потери американского флота были намного серьезнее, чем потери японцев. Но Ямамото бездействовал, а потому упустил возможность и проиграл битву. Позже Черчилль написал, что, если бы у японцев было на два-три авианосца больше, когда они вошли в Коралловое море, американцы бы их не победили. Ямамото давно считал, что для того, чтобы достигнуть соглашения с Америкой, Японии нужно уничтожить американский Тихоокеанский флот в течение шести месяцев с начала войны или придется столкнуться с последствиями перевооружения Соединенных Штатов. Хотя битва в Коралловом море была возможностью, упущенной Ямамото, вскоре ему представилась очередная возможность. Он планировал провести решающее сражение на рассвете 6 июня – шесть месяцев без одного дня с Пёрл-Харбора. Место битвы – у атолла Мидуэй[1261]1261
  WSC 4, 188.


[Закрыть].

В телеграммах, которыми Черчилль и Рузвельт обменивались зимой и весной 1942 года, они обсуждали почти каждую проблему транспортировки груза и людей и, можно сказать, стали экспертами в этом вопросе, профессионально оценивая вес судна, груза и вместимость, необходимые для доставки людей из одного места в другое. Когда Черчилль попросил задействовать американские корабли для переброски 40 тысяч солдат в Индию, Рузвельт согласился, но объяснил Черчиллю, что это повлечет за собой нарушение множества планов: конец «Гимнаста»; невозможность отправки американских войск в Британию для вторжения в Европу в 1942 году; прекращение поставок боеприпасов и вооружения в Китай; сокращение помощи русским, которые, по словам Рузвельта, «убивают больше немцев… чем вы и я, вместе взятые». Он заявил, что в 1942 году Америка сможет перевезти только 90 тысяч человек, но надеется в 1943 году вдвое увеличить это число. Черчилль, потрясенный этим заявлением, ответил, что Рузвельт может решить проблему, если «отдаст приказ увеличить грузоподъемность в два или в три раза к 1943 году», словно Рузвельт был фокусником, способным одним взмахом волшебной палочки увеличить грузоподъемность судов. Черчилль сказал, что если эти показатели нельзя улучшить, то «об улучшении ситуации [в Европе] до 1944 го да и речи быть не может»; это, очевидно, означало, что все разговоры о крупномасштабном вторжении в Европу в 1942 или 1943 году были всего лишь разговорами. В этом случае, написал он, союзников ждет «множество опасностей, которые последуют за продлением войны». Транспортировка превратилась в игру нулевым результатом. Рузвельт ответил подробнейшим отчетом о будущей грузоподъемности аме риканских судов, который заканчивался словами: «Таким образом, несмотря на потери, общая вместимость транспортов Соединенных Штатов к июню 1944 года будет составлять 400 тысяч человек». Поскольку эти цифры были известны только двум лидерам и их ближайшим помощникам, пресса по обе стороны Атлантики и Сталин продолжали требовать немедленного открытия второго фронта в Европе. Нехватка транспортов и неготовность американцев, а не Черчилль, которому пресса приписывала нерешительность в этом вопросе, были причинами, по которым второго фронта не могло быть в 1942 году и, скорее всего, в 1943[1262]1262
  C&R-TCC, 1:383, 391, 392, 441.


[Закрыть].

Рузвельт не с потолка взял «400 тысяч человек»; по оценке Объединенного комитета начальника штабов, такое количество американских солдат требовалось для успешного вторжения в Европу. Рузвельт точно определил, когда эти войска будут готовы, – к июню 1944 года, и этот факт часто игнорируют те, кто обвинял и обвиняет Черчилля в том, что вторжение в Европу не состоялось раньше. Но весной 1942 года Черчилль с Рузвельтом знали, что они не могут просто «переждать» два года. Они должны сражаться вместе. Но где и когда?

Сэр Стаффорд Криппс прибыл в Дели 22 марта. Следующие три недели он вел долгие переговоры с лидерами Национального конгресса Ганди, предлагая автономию в будущем. Это предложение основывалось на обещании Военного кабинета предоставить Индии после войны статус доминиона в обмен на полную поддержку Британии в войне против Японии. Статус доминиона фактически означал независимость. Переговоры зашли в тупик. Если политика – искусство компромисса для достижения цели, то Ганди, не отступавший ни на шаг, не приблизился к своей цели. Он упорно настаивал на том, что присутствие британцев в Индии – приманка для японцев, которые, скорее всего, вторгнутся в Индию, если британцы не уйдут. Он требовал или немедленной независимости, или, по крайней мере, национального правительства. Несколько недель назад Чан пытался убедить Ганди в необходимости вести борьбу с японцами, поскольку японцы ненавидели миротворцев больше, чем тех, кто вел войну, и никого не щадили, как показали последние убийства в Сингапуре и резня в Нанкине в 1937 году. Японцы не пощадят никого, предупредил Чан, останутся британцы или уйдут. Ганди вежливо его выслушал; генералиссимус вернулся домой, потерпев неудачу. Ганди понимал, как позже написал Джордж Оруэлл, что, «если ты не готов отнять жизнь, ты должен быть готов ее потерять». Ганди понимал, что ненасильственное противостояние японскому вторжению может стоить миллионов жизней. Криппс приводил те же аргументы, что и Чан, и тоже потерпел неудачу. Черчилль иного не ожидал. Позже он написал: «Несмотря на напряженную борьбу за жизнь день за днем и на четыреста миллионов беспомощных людей, которых необходимо защитить от ужасов японского завоевания, я смог принять эту новость, которую считал возможной с самого начала. Я знал, как горько будет Стаффорду Криппсу принять провал своей миссии, и мне хотелось успокоить его». По возвращении в Лондон Криппс узнал, что его имя, а не Черчилля, связывали с миссией и ее провалом[1263]1263
  WSC 4, 217; George Orwell, «Reflections on Gandhi» (1949), in The Orwell Reader (New York, 1984).


[Закрыть].

Первая серьезная политическая ссора Рузвельта с Черчиллем произошла из-за Индии и империи. Рузвельт считал, что может откровенно говорить с Черчиллем почти обо всем, включая (тут он ошибался) Индию. Черчилль, из вежливости, держал Рузвельта в курсе успехов Криппса или их отсутствия. Когда переговоры сорвались, Рузвельт, не стесняясь в выражениях, обвинил Черчилля. У этих людей были абсолютно разные долгосрочные цели. Помимо поражения Гитлера Черчилль больше всего хотел сохранить Британскую империю, включая, естественно, Индию, – цель неприемлемая для Рузвельта, убежденного антиимпериалиста. «Сохранить» для Черчилля означало «защитить». Для Рузвельта это означало «удержать». 11 апреля Рузвельт отправил личное письмо Черчиллю через Гарри Гопкинса, в котором обрисовал свою позицию относительно Индии с точки зрения тринадцати колоний и Георга III. Рузвельт предлагал Черчиллю подумать о том, что Индия могла созреть для преобразований, как в свое время американские штаты – от колоний к свободной федерации и, наконец, к статусу национального государства. Черчилль в своих мемуарах мягко высказывает свое мнение о размышлениях Рузвельта: «Президент мысленно вернулся к американской Войне за независимость… Я, со своей стороны, нес ответственность за сохранение мира и безопасности на Индийском континенте, который является домом для одной пятой населения земного шара. Наши ресурсы были незначительными, а силы максимально напряженными». Если бы в конце послания Рузвельт не добавил провокационное замечание, вопрос, возможно, был бы закрыт. Но он написал: «Почти все здесь разделяют мнение, что дела зашли в тупик из-за нежелания британского правительства признать право индийцев на самоуправление. Считаю, что должен откровенно сказать Вам об этом, и я знаю, Вы поймете, почему я так делаю»[1264]1264
  C&R-TCC, 1:446—47; Harriman and Abel, Special Envoy, 131.


[Закрыть].

Черчилль пришел в ярость, считая, что Рузвельт вмешивается не в свое дело. Он думал, что его реакции на отповедь Рузвельта в декабре во время личной встречи было достаточно, чтобы расставить все точки над i относительно Индии, но Рузвельт опять вернулся к этому вопросу, теперь в письме. Письмо пришло в Чекерс в три утра в воскресенье, Гопкинс и Черчилль еще не ложились спать. Читая письмо президента, Черчилль читал послание, он ругался в голос, и эхо разносило его слова по большому дому. Успокоившись (немного), он заявил, что давно убежден в том, что навязывание индусами политической воли миллиону индийских мусульман приведет к беспорядкам и резне и в тот момент, когда поблизости притаились японцы, Ганди и сторонники его движения «Вон из Индии!» готовы мирно принять врага, тем самым облегчив японцам путь на Ближний Восток. Между тем Мусульманская лига выступала с требованием создания независимого Пакистана. Если согласиться с требованиями Ганди, то придется согласиться и с требованиями Мусульманской лиги. Но пока шла война, Черчилль не хотел соглашаться с требованиями ни той ни другой стороны. Для защиты Индии от Японии требовались военные действия, а не политические. Индия была бедной, жизнь там была тяжелой – простой индиец зарабатывал менее 15 долларов в год и жил в среднем около 27 лет. Однако, если бы не Лондон, Индия была бы намного беднее, а если туда придут японцы, то, по мнению Черчилля, страна превратится в безлюдную пустыню[1265]1265
  Sherwood, Roosevelt and Hopkins, 530—31.


[Закрыть].

Если его отставка, сказал Черчилль Гопкинсу, положительным образом скажется на действиях альянса и американском общественном мнении, он готов уйти в отставку, но даже в этом случае он уверен, что кабинет продолжит прежнюю политику в отношении Индии. Убедительная, но пустая угроза, поскольку весь свободный мир считал Черчилля героем войны. Рузвельт не мог позволить себе оказаться человеком, который заставил Уинстона Черчилля уйти в отставку. Рузвельт, позже вспоминал Гарриман, «был за разрушение Британской империи, но Черчилль не собирался этого делать… Индийский вопрос следовало обсуждать, но не с Черчиллем» – Гопкинс понял это после черчиллевской страстной речи и телеграфировал об этом Рузвельту[1266]1266
  Harriman and Abel, Special Envoy, 131; WM/Averell Harriman, 8/22/80; WSC 4, 209; Time, 9/14/42, 29.


[Закрыть].

Черчилль написал Рузвельту письмо, выдержанное в спокойном тоне, в котором сообщил президенту, что серьезные разногласия между ними «разобьют мне сердце и, безусловно, глубоко ранят обе наших страны в момент такой серьезной битвы». Он попросил Рузвельта сохранить в тайне эту переписку – косвенный, но вполне определенный намек, что кабинет взорвется, если узнает о рузвельтовской отповеди. Однако Черчилль, по всей видимости, не ухватил некоторые нюансы рузвельтовских размышлений: президент хотел сражаться за выживание Британии, но не за ее интересы, то есть Британскую империю. «Подул ветер перемен» – вспоминал Кристофер Сомс, позже ставший зятем Черчилля, – но Черчилль этого пока не заметил»[1267]1267
  C&R-TCC, 2:449; WM/Lord Christopher Soames, 1980.


[Закрыть].

В течение нескольких месяцев Ганди и Индийский национальный конгресс призывали к стачкам. Движение «Вон из Индии!» вышло на улицы. Десять батальонов британских и индийских солдат, которые должны были убивать японских солдат, погрязли в борьбе с индийскими националистами; погибло более тысячи индийцев. Когда все закончилось, Ганди был посажен британцами под домашний арест в небольшом дворце в Пуне; его заместитель Джавахарлал Неру и тысячи сторонников движения «Вон из Индии!» были арестованы и посажены в тюрьму до конца войны. Ганди утратил связь с реальностью, когда посоветовал не только индийцам, но чехам и евреям в Европе принять свою судьбу: «Я предвижу необходимость гибели сотен, если не тысяч человек для умиротворения диктаторов. Страдающим не обязательно при жизни увидеть результаты борьбы». Интересное заявление, учитывая, что Гитлер уничтожил уже более 6 миллионов евреев, несколько сотен тысяч чехов, голландцев и французов и по крайней мере, 20 миллионов поляков и русских. 19 апреля Йозеф Геббельс написал в дневнике то, что с таким же успехом мог написать Черчилль: «Ганди дал интервью, в котором опять призывал к ненасилию. Он дурак, чья политика рассчитана только на то, чтобы принести Индии еще больше несчастий»[1268]1268
  Lochner, Goebbels Diaries, 177.


[Закрыть].

Много лет спустя Черчилль откровенно написал: «Народ Индостана… прошел через эту войну на плечах нашего маленького острова». С 1942 года защита Индии обходилась Британии ежедневно почти в миллион фунтов стерлингов, сумма, зафиксированная контрактами, составленными в Индии по завышенным ставкам и довоенному инфляционному валютному курсу. По сути, вице-король и Индия выставляли Лондону счета за защиту Индии. Черчилль сообщил вице-королю, лорду Линлитгоу, что правительство его величества оставляет за собой право предъявить встречный иск после войны. Однако для Черчилля факт, что больше миллиона индусов и мусульман «вызвались служить» (курсив Черчилля), чтобы защитить Индию, перекрыл все критические замечания в адрес имперской политики правительства его величества со стороны Рузвельта, Ганди и любого другого. Преданность, а не британская имперская мощь связывала Индию с Лондоном. В ответ, написал Черчилль, Лондон «активно защищал» Индию от «ужасов и опасностей мировой войны»[1269]1269
  WSC 4, 204—5.


[Закрыть].

В переписке Рузвельт с Черчиллем продемонстрировали способность говорить о личном, когда это требовалось, – передавали наилучшие пожелания супругам или несколько слов поддержки, если товарищ одного из них оказывался в затруднительном положении. Почти сразу после эпизода с Индией Рузвельт подарил Черчиллю марку, которая не выпускалась в Аргентине с августа прошлого года. В этом жесте был весь Рузвельт – корректный, сдержанный, символичный, как и его беседы у камина. Черчилль ответил с типичной черчиллевской претенциозностью: отправил Рузвельту собрание сочинений Уинстона Леонарда Спенсера Черчилля[1270]1270
  C&R-TCC, 1:484, 491.


[Закрыть].

В воспоминаниях Черчилль подверг резкой критике позицию старого друга. В ответ на заявление президента, что британцам просто нужно уйти из Индии, он написал: «Я счастлив, что события [война против Японии] сделали подобный безумный шаг невозможным». Идеализм – это хорошо, продолжал Черчилль, но не «идеализм за счет других людей и без учета последствий разрушений и потерь, обрушившихся на миллионы обычных семей». Разрушения и человеческие потери обрушились на Индию в 1946 году и привели в 1947 году к разделению на Пакистан и Индию, после убийства тысяч индусов и мусульман и миллионов, которые были вынуждены переселиться в другие районы[1271]1271
  WSC 4, 219.


[Закрыть].

Гопкинс приехал в Лондон не для того, чтобы обсуждать Индию; он сопровождал генерала Джорджа Маршалла, прибывшего ознакомить Черчилля и британских военачальников с американской стратегией в Европе. План Маршалла, составленный Эйзенхауэром, был прост. Операция Sledgehammer («Кувалда») должна была ослабить давление на русских, которые, как считал Эйзенхауэр, скоро окажутся в отчаянном положении. Несколько дивизий должны были высадиться на побережье Франции около Шербура, на полуострове Котантен. В этом плане, телеграфировал Рузвельт Черчиллю, «мое сердце и мысли». Но Черчиллю план не понравился. Он сказал Рузвельту, что операцию следует предпринять только в том случае, если Россия будет выигрывать, а не проигрывать, поскольку, если Россия «находится в отчаянном положении, мы не поможем ни ей, ни себе, если потерпим фиаско»[1272]1272
  C&R-TCC, 1:441; GILBERT 7, 117.


[Закрыть].

Маршалл впервые столкнулся с привычкой Черчилля поздно ложиться спать и с его длинными монологами, в этот раз о Гражданской войне в Америке и Первой мировой войне. Брук отметил, что Маршалл «очевидно, не привык поздно ложиться спать, и ему это совсем не нравилось!». Маршалл сказал Бруку, что обычно он уходит с работы около шести часов вечера, затем совершает небольшую прогулку верхом, далее следует ранний ужин и что он встречается с Рузвельтом раз в месяц или в полтора. Брук ответил, что он был бы счастлив, если бы не видел Черчилля хотя бы шесть часов. Несмотря на поздние бдения и черчиллевские отступления от темы, в ходе переговоров британцы явно стали склоняться в пользу высадки в Европе в этом году. В любом случае проблему решило отсутствие транспортов и десантных судов; американцы не могли доставить в Британию даже три дивизии. Это означало, что британцы будут в авангарде любого вторжения, и следовательно у британцев было право вето на любое подобное предложение. Кроме того, хотя британские проектировщики создавали искусственные гавани для обеспечения войск на побережье, они отставали от графика как минимум на год. К тому же не предпринималось никаких усилий по изготовлению танков, предназначенных для расчистки минных полей и для огнеметных танков. Но больше всего Брука беспокоило, что десантные суда, имевшиеся в Британии, могли доставить на побережье первой волной всего 4 тысячи человек, сила столь незначительная, что будет сразу уничтожена.

Это был самый серьезный вопрос, на который у Маршалла не было ответа. Брук написал в дневнике, что, хотя Маршалл показался «обаятельным человеком и держался с большим достоинством… благородным человеком… на меня не произвели впечатления его умственные способности». Когда Брук выразил удивление по поводу того, что Маршалл ничего не сказал относительно того, что союзники будут делать после высадки – пойдут на восток, на юг или на север, – Маршалл промолчал, и Брук был потрясен, когда Маршалл сказал, что «о стратегии он еще даже не думал». Тем не менее Маршалл уехал в Вашингтон в полной уверенности, что британцы приняли его предложение совершить высадку в этом году. На самом деле Черчилль согласился только на то, чтобы обдумать его предложение[1273]1273
  Danchev and Todman, War Diaries, 247, 249.


[Закрыть].

Черчилль проделал с Маршаллом то, что Брук с британскими военачальниками регулярно проделывали с Черчиллем, предлагавшим план, который им категорически не нравился: выражали энтузиазм, а затем тщательнейшим образом изучали предложение. Исмей, заметив черчиллевский маневр, сказал военачальникам: «Наши американские друзья отправились домой, ошибочно считая, что мы согласились и на операцию «Раундап», и на «Кувалду»… Думаю, нам стоит сказать правду, всю правду, напомнив американцам об ужасах последней войны и о поражении в 1940 году, и объяснить Маршаллу, что вторжение может быть предпринято только в том случае, если у нас будет «железная уверенность» в успехе»[1274]1274
  C&R-TCC, 1:458.


[Закрыть].

Джордж Маршалл, как все солдаты, не доверял политикам. Но апрельская встреча с Черчиллем развеяла его недоверие; Маршалл считал, что нашел в Черчилле настоящего политика, человека, которому он может верить. В свою очередь Черчилль нашел в Маршалле человека, которого мог уважать, человека, который говорил правду, не задумываясь о политической цене вопроса. Черчилль испытал раскаяние, когда Маршалл спустя несколько недель после отъезда из Англии понял, что британцы не собираются высаживаться во Франции в 1942 году. Политик обманул солдата. Однако Черчилль заявил в мемуарах, что не собирался вводить Маршалла в заблуждение, а только хотел приободрить его и подтвердить готовность Британии открыть второй фронт. Но Маршалл, ожидавший услышать правду, поверил тому, что сказали британцы. В дальнейшем он докажет, что его не так просто обвести вокруг пальца[1275]1275
  Mosley, Marshall, 204—5.


[Закрыть].

17 апреля, в тот день, когда Маршалл с Гопкинсом покинули Лондон, операция «Гимнаст», вторжение во Французскую Северную Африку, о которой не вспоминали в течение двух месяцев, снова заявила о своем присутствии, как крот в аркадной игре. На сей раз курок спустило правительство Виши, которое на той неделе возглавил Пьер Лаваль, ненавидимый и Гитлером, и Рузвельтом, и Черчиллем. Но Лаваль был таким прогерманским французом, о каком фюрер мог только мечтать. Петен, старый и немощный, вернул Лаваля в правительство в качестве вице-премьера. Через несколько дней Лаваль показал, кто главный, когда начал сотрудничать с гестапо в поиске и отправке евреев на восток, тех евреев, которые сбежали из Центральной Европы во Францию – оккупированную и неоккупированную. Американская политика в отношении вишистского режима мгновенно изменилась. Американского посла при вишистском правительстве, адмирала Уильяма Лихи, отозвали; через несколько недель Рузвельт назначил Лихи начальником личного штаба[1276]1276
  Boatner, Biographical Dictionary, 1999, 305.


[Закрыть].

Нейтральный, если не радушный прием французскими североафриканцами любого англо-американского вторжения всегда имел первостепенное значение для Рузвельта. На протяжении двух лет он не прислушивался к своим коллегам-либералам и продолжал иметь дела с Виши. Его намерения были понятны. Считая, что рано или поздно американские парни высадятся на Французской земле или на Французской колониальной земле, Рузвельт надеялся заполучить Виши в союзники, когда этот день наступит. Президент считал, что Французская Северная Африка может не подчиниться приказам Лаваля и что Петен, теперь номинальный глава правительства, может полететь в Алжир, чтобы объединить французов-патриотов. Непредсказуемой личностью был адмирал Жан Дарлан, который оставался в правительстве Виши командующим всеми французскими вооруженными силами. Он давно ненавидел англичан, и он возненавидел их еще больше после того, как Черчилль уничтожил его любимые корабли в Оране, куда Дарлан отправил их, чтобы они не достались немцам. В Вашингтоне презирали Дарлана. Черчилль назвал Дарлана «морским жуликом», но даже после Орана Дарлан поклялся, что французский флот никогда не попадет в руки немцев, и эту клятву пока не нарушил. Тем не менее Черчилль считал: слово адмирала ничего не стоит, звучит несколько иронично, учитывая, что Черчилль напал на Дарлана в Оране. С военной точки зрения Дарлан, а не Лаваль, был загадкой, которую требовалось отгадать. Отправит адмирал свой флот сражаться с американцами и британцами, если они подойдут к побережью вишистской Северной Африки? С точки зрения Брука, в этом вопросе не было никакой ясности, это было политическое минное поле, от которого военные предпочитали держаться подальше. Начальник Генерального штаба считал, что от смены режима в Париже ничего не изменится с точки зрения появления новых возможностей в Северной Африке. И он был абсолютно прав. Черчилль планировал, если «Гимнаст» снова будет в игре, отправить Дики Маунтбеттена в Вашингтон, чтобы тот шепнул Рузвельту о достоинствах этого плана в надежде, что Рузвельт – несмотря на оппозицию в лице Маршалла и Кинга – вторично одобрит североафриканский план[1277]1277
  C&R-TCC, 1:460.


[Закрыть].