Текст книги "Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965"

К облегчению Черчилля и Брука, Кессельринг не мог заставить себя начать операцию, которая определенно должна была улучшить положение немцев в Северной Африке и стереть Мальту с карты мира. Конвой из четырех британских кораблей прибыл на Мальту в конце ноября, что позволило Бруку написать в дневнике: «Слава богу! Это хоть немного сможет защитить остров». Кроме того, конвой обеспечил некую защиту и для проведения операции «Факел», поскольку удержание Мальты – откуда британская авиация и подводные лодки могли нападать на немецкие войска и осуществлять поддержку транспортов – было крайне важно для успешного проведения операции. Многие из находившихся в Тунисе бойцов Кессельринга были готовы к операции по захвату Мальты. И если бы Кессельринг мыслил не как генерал-фельдмаршал люфтваффе, а как адмирал и его армия высадилась на Мальте, то знамя со свастикой уже, вероятно, развевалось бы над Валлеттой, а Роммель беспрепятственно получал подкрепление и продовольствие и был бы не как сейчас, далеко от Бенгази, а уже двигался к Багдаду. Но Кессельринг, как Геринг в Битве за Англию (а теперь и в Сталинграде), возлагал надежды на своих летчиков и бомбардировщики. Многие из немецких летчиков сложили головы на Крите, но еще больше погибли на Русском фронте. Руководители рейха не осознавали всей важности Мальты: «Мы должны честно сказать немецкому народу, что не заинтересованы в завоевании Мальты», – писал Геббельс несколькими месяцами ранее. И это тоже правда. Сейчас, на исходе года, Геббельс признался в своем дневнике: «Те, кто были хорошо осведомлены, ясно видели, что Роммель не может ничего сделать, если у него не будет топлива. Это было решающим моментом». За два года британцы уже хорошо это усвоили, и именно поэтому они отправляли на Мальту конвой за конвоем, десятки кораблей, обрекая экипажи на верную смерть. Сейчас базирующиеся на Мальте подводные лодки уничтожали корабли с поставками для Роммеля, и в результате Геббельс с горечью признал, что «мы потеряли большую часть наших поставок», а «ситуация во Французской Африке вовсе не радует»[1493]1493
  Danchev and Todman, War Diaries, 342; Louis P. Lochner, The Goebbels Diaries 1942–1943 (New York, 1948), 160, 352.


[Закрыть].

Не радовала и ситуация в России, где, как заметил Геббельс с довольно странным подтекстом, «у нас некоторые проблемы со Сталинградом». Он также выразил свои чувства по поводу грядущих рождественских праздников: «Я буду рад, когда весь этот рождественский балаган закончится. Невозможно спокойно заниматься серьезными делами». А сосредоточиться не получалось, поскольку люди «в эти праздничные дни слишком сильно впадали в сентиментальную веру в сверхъестественное». В списке важных дел Геббельса значилось «уничтожить всех представителей еврейской расы в Европе и, возможно, во всем мире». Еврейская раса, писал Геббельс, «подготовила эту войну; она виновница всех бед, от которых страдает все человечество. Евреи должны заплатить за это преступление»[1494]1494
  Lochner, Goebbels Diaries, 243, 245, 250.


[Закрыть].

В середине декабря в ответ на заявления польского правительства в изгнании о том, что 2 миллиона польских евреев были отправлены на кораблях на верную смерть, Энтони Иден выступил с обращением перед членами палаты общин, зачитав отрывок из декларации союзников, в которой осуждалась «эта зверская политика хладнокровного уничтожения», и дал «торжественное обещание сделать все, чтобы ответственные за эти преступления лица не смогли избежать возмездия». После того как Иден произнес речь, в палате общин воцарилась редкая для этого места тишина, это была минута молчания в память о погибших евреях из стран Европы. «Зверский» – слово, редко используемое в сдержанных политических речах в XXI веке, кажется, низводит варварские действия нацистов к их жестокой первобытной природе. Однако Джордж Оруэлл позже заметил, что «зверский» – одно из клише, которым злоупотребляли в 1930-х и начале 1940-х годов, в результате политический дискурс деградировал до болтовни. За пределами Великобритании слова Идена мало кто услышал. В газете New York Times, не на первых полосах, была опубликована небольшая статья (на протяжении всего времени, что длилась война, в New York Times ни одной передовицы не было посвящено тяжелому положению польских евреев). В Великобритании правительство Польши в изгнании, возглавляемое Сикорским, поддерживало эту тему в британской прессе, которая пережила сокращение объемов печати новостей на 20 процентов, но всегда исправно находила местечко для того, чтобы поместить статью с вестями из Варшавы. Геббельс также вспоминал о том, какие эмоции его переполняли, когда он слушал речь Идена, и был оглушен последовавшей за ней тишиной: «Англичане – евреи среди арийцев», а деятельность в палате общин «очень напоминала еврейскую торговлю». А об Идене Геббельс написал в дневнике «Этот надушенный министр иностранных дел Англии – из него высекается хорошая фигура среди всех этих типов из синагоги. Все его образование и его сознание можно охарактеризовать как чисто еврейские»[1495]1495
  Lochner, Goebbels Diaries, 251, 252.


[Закрыть].

В декабре в Лондоне в Вест-Энде в театрах шло тридцать пьес, вдвое больше, чем в прошлом году. В Лондоне была мода на все русское. В театре «Сент-Джеймс» шел «Месяц в деревне» Тургенева; из-за наплыва желающих и для их удобства открыли вторую билетную кассу. Над магазином «Селфридже» развевался советский флаг; в магазине были почти такие же пустые полки, как в московском ГУМе. В Лондоне пылали такой любовью к России, что советского посла Ивана Майского сделали почетным членом литературного клуба «Атенеум», а в театре «Уиндмилл» полуобнаженные танцовщицы в казачьих папахах, с красными звездами в пупках танцевали, исполняя своеобразную оду России, «Московские вечера».

Патриотизм британцев нашел отражение в кинематографическом дебюте Ноэля Кауарда в качестве режиссера фильма In Which We Serve («В котором мы служим»). Основанный на героических подвигах остававшегося до последней минуты на борту судна Дики Маунтбеттена, капитана корабля британских ВМС «Келли», потопленного в прошлом году, фильм, в котором снялся сам Кауард, мгновенно обрел популярность среди британцев, хотя кто-то из британских военных моряков метко изменил название ленты на «В котором мы тонем». Бивербрук возненавидел этот фильм из-за того, что в первых кадрах на волнах среди обломков злосчастного корабля и трупов матросов качается вышедший в 1939 году номер принадлежавшей ему газеты Daily Express с заголовком «В этом году войны не будет». Time назвал фильм «первой действительно великой картиной, отражающей события Второй мировой войны». Кауард отметился и в Вест-Энде, где его последняя пьеса Blithe Spirit («Неугомонный дух»), комедийная история о привидении, полтора года собирала множество зрителей в театре «Савой» и заставляла лондонцев смеяться над напоминанием о войне. Кауард, наравне со старыми друзьями королем Георгом VI и Уинстоном Черчиллем, был одним из немногих британцев, популярных и в Вест-Энде, и в Ист-Энде, хотя никто не мог затмить Черчилля по популярности[1496]1496
  Leonard Mosley, Battle of Britain (New York, 1980), 191; Philip Ziegler, London at War (New York, 1995), 224; Time, 12/28/42.


[Закрыть].

Накануне своего дня рождения Черчилль выступил по радио с обращением. В последний раз он делал это в мае, когда объявил британцам о том, что ситуация ухудшится, прежде чем дела пойдут на поправку. Сейчас, когда союзники продвигались к Тунису, он использовал возможность выступить по радио, чтобы объявить Муссолини о том, что Италия будет следующей страной, которая ощутит на себе гнев союзников. «Прекрасная земля Италии», пообещал он, вскоре будет подвергнута «длительному и сокрушительному воздушному удару». Действительно, прошлой ночью ВВС Великобритании сбросили на промышленные зоны в Турине двухтонные бомбы. Черчилль назвал Муссолини «гиеной», «ведущей себя абсолютно непристойно», и посоветовал итальянцам свергнуть дуче (которого Черчилль называл «рабом» и «орудием»), если они хотят спасти свою «прекрасную землю» от разрушительных ударов в будущем. Он пообещал очистить Африку от вражеских сил «в ближайшее время». О том, как будет развиваться ход войны в будущем, он сказал следующее: «Я ничего не обещаю… Я не знаю ничего, что давало бы мне право надеяться на то, что война не продлится долго или что впереди нас не ожидают горькие кровавые годы». Великобритания продолжит воевать, сказал он, «ибо ее сердце преисполнено храбрости, а совесть ее чиста». Он процитировал Киплинга, чье творчество так любил:

 
И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь тверд в удаче и несчастье,
Которым, в сущности, одна цена[1497]1497
  WSCHCS, 6714; Time, 12/7/42, 40.


[Закрыть].
 

Обращаясь к британцам, он справедливо заметил, что победа в битве при Эль-Аламейне не означала победу в войне. Приближалось Рождество, и было принято решение, что только дети должны получить подарки. Однако Молли Пэнтер-Доунес написала в The New Yorker, что «даже у детей не будет полноценного рождественского праздника: игрушки почти невозможно достать, они некачественные и ужасно дорогие». Журналисты в личных колонках наперебой давали советы родителям, отчаявшимся найти хотя бы подержанные игрушки, трехколесные велосипеды или кукольные коляски. Новые игрушки купить было невозможно. Те жители Лондона, которые собирались завернуть в подарочную бумагу пайки чая или сахара для того, чтобы подарить их друзьям и членам семьи, оказались нарушителями закона, так как министерство продовольствия постановило, что отдавать кому-либо пайки запрещается; Черчилль прокомментировал это как «алогичное и противоречащее здравому смыслу решение», удар по «добрососедству и дружбе». Министерство торговли было намерено снизить количество выпускаемых талонов на ткани для британцев с 61 до 40 в год, что составляло примерно 13 талонов на простое платье или мужской пиджак – выбор в магазинах одежды был небогатым. Для того чтобы сэкономить на ткани и материалах, изготавливали только однобортные пиджаки с тремя пуговицами и без пуговиц на рукавах. На жилетах могло быть не более двух карманов. Однако из-за новостей из Пустыни дефицит продовольствия, одежды и игрушек усилился еще больше. Британцы были настроены оптимистично, хотя, как писала Молли Пэнтер-Доунес, «недавно было сделано несколько официальных заявлений, в которых выносилось предупреждение, что крепостная стена, которую они охраняют, – все те же белые скалы Дувра, и их неизбежно попытаются атаковать, когда Гитлер решит, что внимание общественности обращено в какую-либо другую сторону»[1498]1498
  Mollie Panter-Downes, London War Notes, 1939–1945 (London, 1972), 254, 255, 257; GILBERT 7, 264.


[Закрыть].

Внимание детей, играющих на улицах беднейших кварталов Лондона в футбол, было в основном обращено на автомобили, часто проезжавшие мимо, и не потому, что машина могла помешать игре, а потому, что автомобилями можно было пользоваться только для правительственных целей, а у большинства жителей Ист-Энда никогда не было ни машины, ни работы в органах государственной власти. Когда автомобиль проезжал по Ист-Энду или по неприглядным улочкам Манчестера, Йорка, Глазго, Ливерпуля или Бирмингема, это могло значить только одно. Дети бросали игру и смотрели, в чей же дом направляются служащие в униформе с ужасными новостями из Северной Африки. Победа Бернарда Монтгомери привела к тому, что число таких визитов резко возросло. Автомобили государственных служащих колесили по улицам Мейфэра, Челси и Найтсбриджа, ведь скорбные вести настигали и представителей высшего класса. «Британия разделена на классы, – сказала Памела Черчилль-Гарриман спустя несколько лет, – но не чувствует этого разделения». Джентри прошли через то же, что и все остальные; их сыны воевали и умирали в Пустыне, как и сыны жителей Ист-Энда[1499]1499
  WM/Pamela Harriman, 8/22/80.


[Закрыть].

Памела вспоминала, что рождественские праздники в тот год были если не самыми веселыми, то, по крайней мере, наименее мрачными за прошедшую войну, частично из-за ощущения умиротворения, которое у нее появилось, когда она узнала, что ее браку с Рэндольфом пришел конец, и, хотя Аверелл Гарриман выставил Рэндольфа рогоносцем, в разрыве не были виноваты ни она, ни Рэндольф. «Я постепенно начала осознавать, что между Клемми и Рэндольфом лежало глубокое противоречие, и на самом деле Черчилль души не чаял в своем сыне и делал все возможное, чтобы помочь ему или наделить его всеми благами, какими он мог». Черчилль жил ради своего сына – «как и для любого англичанина, для него сын или старший сын был всем», в то время как Клемми отдавала всю свою жизнь Уинстону; в результате вскоре после свадьбы Памела «ощутила неимоверный антагонизм… глубокие разногласия между Клемми и Рэндольфом». Однажды Рэндольф сказал ей, что его мать ненавидит его и что он знал об этом с тех пор, как Клементина пришла в Итон и ударила его по лицу на глазах других мальчиков. Памела «происходила из обычной английской семьи» и считала подобное заявление «преувеличенным и бессмысленным». Однако «шли месяцы и годы, и я начала осознавать, что в его словах действительно была правда… для Уинстона много значил его старший сын, и единственное, что стояло между Уинстоном и Клемми, был Рэндольф». Уинстон вопреки возражениям Клементины обратился к офицерам, под чьим командованием служил Рэндольф, и сказал: «Я бы хотел, чтобы мой сын уехал со мной на три дня», после чего забрал его с места несения службы, для того чтобы сын сопровождал его в поездке во Францию, Каир и Тегеран. Частое отсутствие Рэндольфа на службе привело к тому, что старшие по званию стали на него «точить зуб», а Клементина, в свою очередь, выражала недовольство Черчиллю, так как опасалась, что в конечном счете критика может обрушиться на ее мужа.

«Очень сложно понять Клемми, – вспоминала Памела, – потому что она мне очень нравилась. Она относилась ко мне с теплом, но была очень странной женщиной. Она посвятила всю свою жизнь служению Уинстону», как и Рэндольф. Памела, когда ей было всего двадцать один год, наблюдала за битвой между Рэндольфом и Клементиной за любовь Черчилля, битвой, которая, с точки зрения Памелы, была бессмысленной, потому что любовь Черчилля к жене и сыну была абсолютной и безусловной, как и любовь к Памеле и ее маленькому сыну. «Я помню, как вошла в его рабочий кабинет и сказала Уинстону, что мы хотим развестись. Он замечательно отреагировал. Он сказал: «Никогда не забывай не только о том, что мы все на твоей стороне, но и о том, что ты мать моего внука». Он имел в виду маленького Уинстона, с которым обожал играть на полу в своей резиденции в Чекерсе. «Уинстон ладил с маленькими детьми лучше, чем Клементина, – вспоминала Памела. – Клемми достаточно прохладно относилась к своим внукам… у нее и правда не было никакой привязанности к младшим домочадцам»[1500]1500
  WM/Pamela Harriman, 8/22/80.


[Закрыть].

В середине декабря, когда Роммель отступал, а наступление союзников столкнулось с препятствиями в виде закаленных в бою немцев, дождей в пустыне, грязи и перевалов высоко в горах, Черчилль и Рузвельт начали планировать событие, которому суждено было стать первой встречей «Большой тройки». Пришло время, когда следовало принять окончательное решение по определению будущих стратегических целей в 1943 году. Первым пунктом на повестке дня стоял поиск средств, с помощью которых можно было бы уничтожить немецкие подводные лодки и получить контроль над Атлантикой. Прежде чем планировать какие-либо операции на Европейском континенте, было необходимо одержать победу в войне на море. И сколько солдат и судов ВМС выделить для операций на Тихоокеанском театре военных действий? И что делать с Жиро и де Голлем? Наконец, важным вопросом были дальнейшие действия после очистки Северной Африки от войск стран оси.

Черчилль высказал предположение, что Исландия или Северная Африка могла бы стать отличной площадкой для конференции, но Рузвельт отверг вариант с Исландией из-за «плохого климата» и высокой вероятности обледенения крыльев самолетов (он летал в последний раз накануне избрания на первый срок и не любил летать ни в хорошую, ни в плохую погоду). Обоих лидеров устроил вариант с Северной Африкой. Они пригласили Сталина, но тот отказался, вполне оправданно сославшись на то, что сейчас его главная забота – Сталинград. Сталин тоже боялся перелетов, но сказал, что его должны информировать о всех решениях, которые будут приняты Черчиллем и Рузвельтом, вне зависимости от того, где они решат встретиться. Он также посоветовал своим союзникам не забывать об обязательстве в отношении открытия второго фронта в Европе в 1943 году[1501]1501
  Burns, Roosevelt, 315; C&R-TCC, 2:73.


[Закрыть].

Они решили, что местом проведения встречи, кодовое название Symbol (Символ), станет Касабланка в недавно освобожденном Французском Марокко. Поскольку встреча посвящалась обдумыванию военной стратегии, Рузвельт дал поручение Гарриману информировать Черчилля о том, что президент не желает, чтобы на встрече присутствовали министры иностранных дел. То есть он хотел, чтобы Государственный секретарь Корделл Халл воздержался от участия в конференции. Такое предложение со стороны Рузвельта поставило Черчилля в неловкую ситуацию: Черчилль работал в связке с Энтони Иденом. Гарриману пришлось убеждать Черчилля не приглашать Идена не потому, что Идену было нечего сказать, а потому, что Рузвельт пытался дистанцироваться от Халла, который был «волевым, упрямым и несговорчивым» и, скорее всего, стал «помехой на конференции». Черчилль нехотя согласился. Оскорбленный Халл пожаловался Гарриману, что президент не информирует его о происходящем. Это была правда; Франклин Рузвельт был сам себе Государственный секретарь. Однако же отсутствие Идена на конференции не умерило энтузиазма Черчилля. Он предложил Рузвельту, чтобы они взяли псевдонимы Дон Кихот и Санчо Панса, но официальные лица Великобритании заявили, что подобного рода псевдонимы могут вызвать желание у циничных представителей прессы назвать все предприятие донкихотством. Черчилль согласился и отправил Рузвельту телеграмму с предложением путешествовать инкогнито «как адмирал Q и господин P, с тем чтобы запутать врага… Мы должны проявлять осмотрительность». Хотя Черчилль согласился на то, что Иден не будет его сопровождать, он сообщил Гарриману, что с ним прибудут «несколько личных секретарей», военные картографы и «один или два представителя секретариата Генерального штаба»[1502]1502
  C&R-TCC, 2:109; WSC 4, 667—70; W. Averell Harriman and Elie Abel, Special Envoy to Churchill and Stalin: 1941–1946 (New York, 1975), 177—78.


[Закрыть].

Накануне Рождества Эйзенхауэр уведомил Рузвельта и Черчилля о том, что из-за зимних дождей операцию в Тунисе придется приостановить на два месяца. По иронии судьбы, из-за немцев британские передовые отряды были оттеснены к холму Лонгстоп, с которого был виден Тунис. Кессельринг и Арним вышли из этой гонки победителями. Брук написал в дневнике: «Я боюсь, что Эйзенхауэр как генерал безнадежен. Он полностью погружен в политику и совсем забыл о своих военных обязанностях; боюсь, частично это связано с тем, что он плохо разбирается в военном деле». Свои чувства к Черчиллю Брук выразил в следующих словах: «Возможно, его самый большой недостаток заключается в том, что он никогда не может охватить все дета ли стратегической задачи одновременно. Он всегда фокусирует внимание на отдельных частях целого, в результате у него нет всеобъемлющего представления о проблеме в целом». Однако Брук, рассуждавший столь хладнокровно, как Стэффорд Криппс, подобно Криппсу, не мог постичь премьер-министра. Черчилль не учился ораторскому искусству в военном училище, где офицеров обучают тому, как отделять эмоции от стратегического планирования; не обучался он и адвокатскому делу в суде. Он получил свое образование в палате общин, где оппоненты бросались острыми как ножи словами с целью обезоружить оппонента, загнав его в угол и доказав всю несостоятельность его аргументации. Спустя четыре десятка лет подобных словесных упражнений в палате общин Черчилль мог обращаться с Бруком, прибегая к лести, преуменьшая его заслуги или отчитывая за неудачи. На самом деле у Черчилля была сильно развита интуиция и логическое мышление; он был наделен взглядом художника, который видел ситуацию под мириадами углов, видел ее как в целом, так и в мельчайших деталях. Он изучал всю ситуацию, внимательно просматривая ее на предмет интереса, и если находил зацепку, то останавливался и тщательно взвешивал все за и против, но для Брука этот процесс казался слишком медленным. Благодаря деятельности Брука у Черчилля проявилась еще одна черта. Аргументировав свою точку зрения, словно компромисс был воплощением зла, а высшие военные чины слишком глупы, чтобы осознать безупречность и всю мудрость занимаемой им позиции, он соглашался с их мнением, если ему не удавалось убедить их в правильности своих доводов. Брук не осознавал этого, когда дело касалось стратегического мышления Черчилля, который мог одновременно оценить последствия нескольких стратегических, политических и военных шагов. Бруку казалось, что его просто подталкивали к самому практичному из вариантов[1503]1503
  Danchev and Todman, War Diaries, 351, 451.


[Закрыть].

И Брук принял такое решение накануне встречи в Касабланке. Он убедил мастера аргументации в правильности своей позиции, в результате чего вскоре после наступления Нового года британцы смогли прийти к стратегическому консенсусу, чего не удалось сделать американцам. Рузвельт предупредил своих генералов, что британцы прибудут в Касабланку с готовым планом и будут «его придерживаться». Так они и сделали, но после того, как Брук убедил Черчилля умерить зародившийся энтузиазм насчет операции «Раундап». Когда Черчилль, аргументируя свою позицию, сообщил Бруку о том, что «мы пообещали сделать это Сталину, когда были в Москве», Брук ответил: «Нет, мы не обещали!» Брук с трудом убедил Черчилля в том, что ситуация в 1943 году позволит развернуть операцию лишь на одном театре военных действий – на Средиземноморском. И именно такую позицию британцы готовились озвучить в Касабланке. Надо сказать, Черчилль столь тщательно подготовился к конференции, что ему пришлось плыть на круизном лайнере ВМС Великобритании Bulolo для того, чтобы вместить весь штат секретарей и криптологов, сопровождающих его в поездке в Африку. Он заявил Гарриману, что возьмет с собой несколько человек, на самом деле он взял с собой практически всех[1504]1504
  Danchev and Todman, War Diaries, 346; Bryant, Tide, 443.


[Закрыть].

До того как Черчилль отправился в Касабланку, в механизме принятия военных решений произошел сбой из-за запутанного политического дела. В конце года давнего друга Черчилля Ноэля Кауарда, работающего под прикрытием возглавляемого Брекеном министерства информации, должны были посвятить в рыцари, поскольку его друг, король Георг, считал необходимым отметить его заслуги, однако Черчилль не был склонен разделить мнение короля. Черчилль выступил против посвящения Кауарда в рыцари, поскольку тот был оштрафован правительством на 200 фунтов стерлингов за то, что потратил более 11 тысяч фунтов стерлингов во время поездок в Америку, что являлось нарушением законов об обращении с валютой. Это была огромная сумма, превышавшая совокупный доход средней британской семьи за десять лет[1505]1505
  Time, 12/28/42.


[Закрыть].

Спустя семьдесят лет некоторые средства массовой информации приписали нежелание Черчилля допустить посвящения в рыцари его «гомофобному» складу ума, однако никто из его ближайшего окружения не подтвердил этого, несмотря на то что в своих дневниках они отражали критическое отношение ко всем окружающим, включая даже тех, кто не занимал высокого положения в обществе. Знал ли Черчилль, кто был в его кругу гомосексуалистом, а кто нет? «Я не думаю, что ему было до этого дело», – вспоминал Джок Колвилл. Черчилль прекрасно знал о гомосексуальных наклонностях некоторых лиц, регулярно вращавшихся в кругах театралов Вест-Энда, нескольких преподавателей университетов, множества военных и героев, служащих в военно-морских силах, а также об ориентации своего бывшего секретаря Эдди Марша, друга Боба Бутби и Т.Е. Лоуренса, которому Черчилль был предан даже после его смерти. Уинстон и Клементина иногда обедали с У. Сомерсетом Моэмом (для друзей просто Уилли), для которого на склоне лет сидеть за одним обеденным столом с Черчиллем было «огромным удовольствием». Ивлин Во (у которого было несколько гомосексуальных связей в Оксфорде) всегда был желанным гостем в доме Черчилля. Черчилль был признателен ему за то, что Во присматривал за Рэндольфом, когда они вместе служили в Югославии. Черчилль стоял во главе одиозной аристократии (как охарактеризовал его британский историк Рой Дженкинс) и правил Англией, ведя жизнь, заполненную лакеями, садовниками, шампанским, надушенными платками и шелковым розовым бельем, постоянно окруженный свитой, состоящей из женщин и самых эксцентричных англичан, включая его мать, отца и сына, которым нравилась подобная жизнь. Окружение Черчилля считало запрещенный в Великобритании гомосексуализм опасным, но не аморальным, и единственный вред от него заключался в связанных с ним политических скандалах, которые могли быть преданы огласке. Гомосексуалисты могли представлять угрозу безопасности, сказал однажды Черчилль одному из своих личных секретарей, не только из-за опасности шантажа, но потому, что они могут чувствовать себя чужими по отношению к общепринятым нормам поведения в обществе, как «черный в стране белых или белый в стране черных»[1506]1506
  Daily Telegraph, 5/11/07; WM/Jock Colville, 10/14/80; Mary Soames, Clementine Churchill: The Biography of a Marriage (New York, 2003), 69 (pink silk underclothes); Anthony Montague Browne, Long Sunset (London, 1996), 219—20.


[Закрыть].

И хотя Черчилль мало заботился о сексуальных предпочтениях людей, он частенько мог позволить себе остроты на тему гомосексуализма. О Томе Дриберге, скандально известном протеже Бивербрука, члене парламента от Лейбористской партии, известном тем, что он многократно соблазнял молодых людей, Черчилль сказал: «Это человек, который посеял разврат в месте, и без того имеющем плохую репутацию». Когда в курительной комнате он узнал, что Дриберг женился на не слишком привлекательной женщине, Черчилль сказал: «Геям выбирать не приходится». (Игра слов: английская поговорка «Beggars can’t be choosers» («Бедным выбирать не приходится») обыгрывается с использованием созвучного слова bugger – гомосексуалист: Buggers can’t be choosers.) Однако, когда на кону были серьезные вопросы, как в случае с посвящением Кауарда в рыцари, Черчилль опирался только на факты.

Черчилль выступил против посвящения в рыцари, потому что серьезно относился к вопросу соблюдения правительственных указов. Он возмущался (но платил) высокими акцизными сборами на кубинские сигары, которые, несмотря на все препятствия, исправно заполняли коробки для хранения сигар. Он не умел эффективно управлять своими собственными средствами, но всегда исправно платил налоги (правда, если видел лазейку в законе о налогах, всегда этим пользовался). В условиях острой нехватки налоговых поступлений, угля и продовольствия Черчилль не мог допустить, чтобы Ноэля Кауарда, которого оштрафовали за растрату колоссальной суммы, равняющейся заработку средней семьи за десять лет, на утоление своих прихотей в Америке, посвятили в рыцари[1507]1507
  Кауард все же был посвящен в рыцари в 1969 году. (Примеч. авт.)


[Закрыть][1508]1508
  Tom Hickman, Churchill’s Bodyguard (London, 2005), 219—20.


[Закрыть].

В случае с личным врачом Черчилля, сэром Чарльзом Уилсоном (посвященным в рыцари в прошлом году), ситуация обстояла иначе. Хотя Черчилль никогда не называл Уилсона своим другом, как это было с Кауардом, доктор не совершал противозаконных деяний, которые могли бы нанести вред Черчиллю или Англии. В день празднования Нового года доктор Уилсон стал пэром и 1-м бароном Мораном.

Черчилль собирался отбыть из Касабланки в Лондон 11 января, но из-за ненастья отъезд пришлось отложить на сутки. Он использовал это время, чтобы написать гневную записку сэру Генри Тизарду, который рекомендовал, чтобы Королевские ВВС приступили к дневным бомбардировкам для увеличения точности попадания. Черчилль ответил, что «в связи с тем, что большую часть наших неудач мы можем списать на неточный зенитный обстрел, применение которого днем приведет к более точным попаданиям по целям, бомбардировщикам, которые будут выполнять задания в дневное время, придется летать на очень большой высоте», что может, в свою очередь, привести к снижению процента точных попаданий. Это была сложная тактическая головоломка. Американцы, уповавшие на оборонительную огневую мощь их одиннадцати 50-миллиметровых орудий на «летающих крепостях», избрали тактику дневных рейдов. Однако, хотя они почти не проводили рейдов над Францией и Нидерландами и не осуществили ни одного над Германией, они несли огромные людские потери. За полгода до этого, 4 июля, шесть американских бомбардировщиков в честь Дня независимости США приняли участие в дневном рейде над немецкими аэродромами в Голландии; ни один из самолетов не попал по целям, а назад вернулись только четыре воздушных судна. Черчилль полагал, что ночные бомбардировки – самый лучший и надежный способ ослабить мощь Германии. Пятьсот американских бомбардировщиков базировались в Восточной Англии, и он хотел, чтобы они бомбили Германию с воздуха ночью, даже если такой тактический маневр потребует переобучения американских военнослужащих. Черчилль собирался сообщить американцам о своем несогласии с проведением дневных бомбежек на предстоящей встрече в Касабланке. Он также собирался спросить американцев, когда же наконец они начнут бомбить территорию Германии[1509]1509
  Tizard memo, Imperial War Museum archives; WSC 4, 679—80.


[Закрыть].

Непрекращающиеся противоречия между профессором Линдеманом (лордом Червеллом) и Тизардом только портили всю работу и мешали Черчиллю. Сэр Генри искал возможности зарыть топор войны и пойти на мировую с Червеллом, но тот не собирался налаживать отношения[1510]1510
  В сентябре 1959 года лорд Червелл заявил коллеге, что он наконец «зарыл топор войны с Тизардом… Но, – добавил профессор, – я знаю, где найти топорище». Тизард погиб в следующем месяце (Moran. P. 813). (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Черчилль сказал Тизарду, что его предложение о бомбежках «вопрос количества», и дал ему указание подготовить доклад с расчетами. Однако не Тизард, а Червелл сопровождал Черчилля в Касабланку, и никто не мог произвести более точные расчеты, нежели Профессор. Червелл ставил целью сломить моральный дух немцев, уничтожить дома, лишить крова мирных жителей. Они с Черчиллем, конечно, планировали и уничтожение промышленных объектов Германии, но из-за неточных бомбовых ударов – как днем, так и ночью – оказалось, что нанести смертельную рану немецкой промышленности не так-то просто. Однако Червелл знал, что, пока бомбы падают на город, они разрушают дома и, следовательно, влияют на моральный дух народа. Он продвигал эту стратегию еще годом ранее в своей работе Dehousing Paper. Черчилль был всецело на его стороне. Поэтому не оставалось сомнений в том, что расчеты Тизарда никогда не сойдутся с расчетами Червелля и что предложение сэра Генри когда-либо воплотится в жизнь[1511]1511
  John Colville, The Churchillians (London, 1981), 35.


[Закрыть].

К тому времени, когда война шла уже более трех лет, британцы сбросили 70 тысяч тонн бомб на Германию, что эквивалентно 6 тысячам вылетов тяжелых бомбардировщиков «Ланкастер»; тоннаж более чем в четыре раза превышал тоннаж сброшенных на Великобританию бомб в ходе операции «Блиц» в 1940 году. Через полгода общее количество бомб, сброшенных на Германию по приказу бомбардировочного командования ВВС Великобритании, удвоилось. Но американской 8-й воздушной армии еще только предстояло продемонстрировать свою мощь. Штаб 8-й воздушной армии располагался в Уайкомбском аббатстве, школе для девочек, в графстве Бакингемшир. Спустя несколько месяцев после того, как ученицы и учителя покинули здание, 8-я армия заняла бывшую школу и не только разместила здесь свои карты, авиационные секстанты и логарифмические линейки. Командующий 8-й воздушной армией генерал-майор Карл Спаатс (его имя Черчилль произносил как Спотс) и большинство военнослужащих из 8-й армии были отозваны в Северную Африку, и в результате американцы за несколько ночных рейдов сбросили меньше бомб на Германию в последние месяцы 1942 года, чем люфтваффе сбросили на Лондон в первую ночь блица. Это было неприемлемо для Черчилля, собиравшегося серьезно поговорить на конференции в Касабланке с американским генералом Айрой Икером, который верил в непобедимость военно-воздушных сил США. «Американцы вели войну уже более года, – писал впоследствии Черчилль, – но пока не сбросили ни одной бомбы на Германию во время дневных налетов»[1512]1512
  Dwight D. Eisenhower, Crusade in Europe (New York, 1948), 61; WSC 4, 679.


[Закрыть].