Текст книги "Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965"

Однако Третья Вашингтонская конференция была созвана для того, чтобы обсудить, как вести войну, а не что делать с французами или послевоенным миром. Несмотря на то что переговоры подходили к концу, оставался нерешенным стратегический вопрос, который Черчилль считал самым важным: куда двигаться после Сицилии. Куда направить двадцать закаленных в боях дивизий, 4 тысячи самолетов Теддера и флот Каннингема? Необходимо сохранить наступательный порыв победной Африканской кампании и принять окончательное решение по Сицилийской кампании. В своих планах Черчилль отводил место Италии и Муссолини. На его пути было только одно препятствие: Джордж Маршалл. Поздно вечером 25 мая Маршалл зашел в кабинет Рузвельта, чтобы попрощаться с Черчиллем. В это время Рузвельт с Черчиллем заканчивали коммюнике Сталину, после чего собирались разойтись по спальням. Рузвельт сказал Черчиллю, что, если он хочет убедить всех в необходимости осуществить высадку именно в Италии, ему придется остаться в Вашингтоне еще на неделю. Черчилль не мог на это пойти; он почти месяц назад уехал из Лондона. На рассвете он вылетит в Алжир, чтобы встретиться с Александером и Эйзенхауэром. Маршалл, попрощавшись, уже собирался уходить, когда Рузвельт сказал: «Почему бы вам не полететь с Уинстоном?» Предложение исходило от главнокомандующего, так что это был скорее приказ, чем предложение. Было начало третьего ночи. Черчилль собирался вылететь в шесть утра. У Маршалла, для которого долг был превыше всего, на сборы оставалось совсем мало времени, но это не помешало ему полететь вместе с Черчиллем[1666]1666
  WSC 4, 811.


[Закрыть].

Черчилль и Маршалл вылетели из Вашингтона на Boeing Clipper «Бристоль», который взял курс на Ньюфаундленд, первая остановка на пути в Алжир. Помимо Маршалла, Черчилля сопровождали Исмей и Брук, а также его врач лорд Моран, который тоже стал жертвой какого-то желудочного вируса, из-за чего ему пришлось сойти в Гибралтаре и вернуться в Лондон. Вместе с Черчиллем летел стенографист Патрик Кинна, который за двадцать два месяца службы стал полноправным членом команды. На борту находился Томпсон из Скотленд-Ярда и еще один детектив, капитан Ричард Пим, отвечавший за карты, аккуратно свернутые и спрятанные в чемодан. Сойерс, камердинер Черчилля, как обычно, отвечал за напитки, снотворное и грелку[1667]1667
  GILBERT 7, 335.


[Закрыть].

Путешествие произвело сильное впечатление на Брука; в тот год он записал, сколько миль занимал каждый отрезок пути, сколько времени проводили в воздухе, чтобы преодолеть эти мили (почти девять часов и 1300 миль на участке пути до Ньюфаундленда). Все на борту подписали друг другу «бумажные доллары». Все, совершившие трансатлантический перелет, хранили бумажный доллар с подписями всех пассажиров. Идея «секты», как назвал ее Брук, родилась у американцев, которые первыми совершили трансатлантический перелет. Тот, кто не мог показать бумажный доллар с подписями, должен был отдать доллар или оплатить рюмку виски. Со временем полеты участились, и у многих скопилась коллекция бумажных долларов с подписями. Черчилль подписывал бумажные доллары, пока самолет летел на север, пробиваясь сквозь плотный туман. После четырехчасовой остановки на обед в Ботвуде и несмотря на резкое ухудшение погодных условий на побережье, «Бристоль» поднялся в воздух, чтобы совершить 17-часовой перелет до Гибралтара. Внутри самолета было не намного теплее, чем за бортом. Дважды в самолет ударяла молния. Проведя лунную ночь на высоте 7 тысяч футов над Атлантикой, поздно вечером 27 мая группа прибыла в Гибралтар и остановилась на ночь в резиденции губернатора. На следующий день около полудня они поднялись на борт нового самолета Avro York, созданный на основе тяжелого четырехмоторного бомбардировщика Avro Lancaster; в нем было пять спальных мест, гостиная, туалетная комната, а вечером они уже принимали ванны на виллах Каннингема и Эйзенхауэра в Алжире[1668]1668
  Danchev and Todman, War Diaries, 412—13; WM /Sir Ian Jacob, 11/12/80.


[Закрыть].

В тот день, когда Черчилль и Маршалл вылетели из Вашингтона, британский конвой, совершив переход из Гибралтара, длиной 2 тысячи миль, без приключений, пришел в Александрию. Впервые с 1941 года Средиземное море открылось для сквозного судоходства. Брук, всегда подсчитывавший тоннаж кораблей, пришел к выводу, что теперь удастся доставлять на миллион тонн больше грузов, благодаря сокращению пути из Лондона в Египет, который раньше проходил вокруг мыса Доброй Надежды и составлял 10 тысяч миль (45 дней пути)[1669]1669
  Bryant, Tide, 528.


[Закрыть].

В мае потери союзнических кораблей сократились до 200 тысяч тонн – примерно сорок кораблей. Дёниц достиг этих скромных результатов ценой сорока подводных лодок, что в два раза превышало количество лодок, потопленных в марте и апреле, когда ему удалось потопить корабли общим водоизмещением почти в миллион тонн. В июне он отправил свой подводный флот в Восточную Атлантику. За весь июнь немецкие лодки потопили всего шесть кораблей общим водоизмещением 27 тысяч тонн, то есть всего 5 процентов от потопленных в марте. Британский самолет, оборудованный микроволновым радаром, мог засекать немецкие подводные лодки, всплывавшие на поверхность, даже в ночное время и в туман. Их координаты предавались кораблям, которые сразу же брали курс на обнаруженную подводную лодку. Благодаря этой тактике за май (в кригсмарине его назвали «черным маем») и начало июня в Бискайском заливе было уничтожено тридцать восемь немецких подводных лодок, на три меньше, чем затонуло союзнических торговых судов в Атлантике и Северном Ледовитом океанах, и на двенадцать больше, чем было спущено новых подводных лодок. Несмотря на прекращение действий в Западной Атлантике, потери Дёница продолжали стремительно расти. С начала 1943 года британские и американские торговые суда строились быстрее, чем их топили немецкие подводные лодки. Кроме того, увеличилось количество воздушных патрулей, появились новые радары, что позволило союзникам уничтожать немецкие подводные лодки намного быстрее, чем Гитлер мог построить новые. К июлю темпы строительства новых судов в Америке позволили перекрыть все виды потерь: от немецких подводных лодок, мин, кораблей и самолетов. Американское судостроение наконец набрало необходимые обороты: за год было спущено на воду половина (более 12 миллионов тонн) от количества кораблей, построенных Британией за всю войну.

Черчилль больше не опасался, что Британии перекроют кислород или что немецкие войска высадятся на острове. И все же победа пока еще казалась очень далекой. Американским войскам предстояло набраться опыта, а американские судостроительные верфи должны были строить больше кораблей, чтобы одновременно удовлетворять нужды Британии, России, Макартура и второго Европейского фронта. С этого времени, позже написал Черчилль, «угрожало уже не поражение, а ничейный исход»[1670]1670
  WSC 4, 831.


[Закрыть].

Бивербрук разделял его мнение. «Как бы нам не пришлось ждать, пока на последнюю гетру не будет пришита последняя пуговица», – написал он Гарри Гопкинсу. Если союзники не готовы пойти на риск, связанный с открытием второго фронта, и понести соответствующие потери, «нам следует сконцентрироваться на производстве тяжелых бомбардировщиков и ожидать завершения войны не раньше 1950 года». 19 мая Черчилль нечто похожее сказал, выступая на заседании конгресса США: «Никто не может сказать, какие новые трудности и опасности могут возникнуть, если война продлится еще четыре или пять лет. И сейчас главная надежда Германии и Японии как раз и заключается в том, чтобы затягивать войну, ведение которой обходится невероятно дорого, до тех пор, пока демократии не устанут, или им надоест, или они утратят единство. Мы должны уничтожить эту надежду»[1671]1671
  WSCHCS, 6784; Harriman and Abel, Special Envoy, 215.


[Закрыть].

Все порты в Северной Африке от Александрии до Касабланки были заполнены военными, транспортными, десантными и грузовыми судами. Из миллиона солдат, находившихся на побережье Северной Африки, 160 тысяч отправились в Сицилию. Подобно Линкольну, после того как Грант перешел со своими войсками реку Рапидан и направился к Ричмонду, Черчилль считал, что его армия, состоявшая из британских, колониальных, французских, американских солдат, обрела уверенность и силу на полях сражений в Северной Африке. Эту армию нельзя сдерживать. Она должна двигаться вперед. Такую силу нужно вести к будущим победам, до самого конца.

Черчилль сказал Маршаллу и Эйзенхауэру, что эту гигантскую машину, однажды запущенную, будет трудно остановить. Использовать эту армию только на Сицилии означает снизить темп наступления, а это противоречит одному из главных правил стратегии: всегда развивай успех. «Продолжать наступление пока не захватим Италию», – снова и снова повторял он Эйзенхауэру. Через два дня после своего приезда в Алжир Черчиллю удалось достигнуть важнейшей договоренности с Маршаллом и Эйзенхауэром. Союзники нанесут удар по Италии с воздуха и с моря. Первым объектом была сортировочная станция в Риме, всего в 5 милях от Ватикана (находясь в Вашингтоне, Черчилль заверил кардинала Фрэнсиса Джозефа Спеллмана, архиепископа Нью-Йорка, что будут приняты меры предосторожности, чтобы не пострадал Вечный город). С помощью одной авиации можно было вывести Италию из войны. Если этого будет недостаточно, подключится армия. Окончательное решение о высадке в Италии осталось за Эйзенхауэром. В каком месте на территории материковой Италии союзники нанесут удар после Сицилии, будет зависеть от того, сколько немецких войск будет переброшено в Италию и где будут располагаться их оборонительные позиции. Если рубежи немцев будут проходить севернее реки По, удар союзнических войск в направлении Тосканы позволит отрезать войска оси в южном направлении и избежать утомительного четырехсотмильного марша. Другая стратегия предполагала нанесение удара по Неаполю, а затем быстрое наступление в северном направлении, на Рим. Черчилль был настолько уверен, что Италия созрела для поражения, что сказал Эйзенхауэру, что британцы с радостью согласятся на сокращение своих месячных пайков вдвое, если это поможет вывести ее из войны, и тогда они могли бы, вдвоем с Эйзенхауэром, встретиться в Риме за рождественским столом[1672]1672
  Butcher, Eisenhower, 318, 322—23.


[Закрыть].

Маршалл одобрил итальянский гамбит, но, как и Черчилль в Вашингтоне (отказавшись сформулировать условия, необходимые для осуществления операции «Оверлорд»), не сказал то, что ему казалось очевидным: операции в Италии не являются препятствием для планирования и осуществления «Оверлорда». Эта ошибка, как и черчиллевская в Вашингтоне, еще до окончания года приведет к разногласиям между англичанами и американцами.

Маршалл отправился домой, а штаб Эйзенхауэра приступил к работе по определению места, в котором предстоит нанести удар по Италии. Черчилль пребывал в прекрасном расположении духа. Позже он написал: «У меня не было более приятных воспоминаний о войне, чем эти восемь дней в Алжире и Тунисе». Однажды утром помощник Эйзенхауэра застал Черчилля в тот момент, когда ему подали завтрак в постель – «бутылку белого вина, бутылку содовой и ведерко со льдом». Он был в прекрасном настроении. Он добился своего. 1 июня Черчилль с компанией вылетел в Тунис, откуда они отправились в Карфаген, где Черчилль выступил перед солдатами в римском амфитеатре. Акустика была настолько хорошей, что не понадобились громкоговорители. Вечером того же дня за ужином Черчилль заявил: «Да, я говорил там, где крики христианских девственниц разрывали воздух, пока разъяренные львы пожирали их, а я не лев и уж точно не девственник». В другой раз за ужином стол был накрыт на тринадцать персон, но «из уважения к британскому суеверию» помощника Эйзенхауэра Гарри Бутчера пригласили присоединиться, чтобы за столом было четырнадцать человек. Когда речь зашла о дневниках, Черчилль сказал, что привычка вести дневник является довольно глупой, поскольку в дневник записываются только эмоции, пережитые автором за день, и то, что он мог чувствовать интуитивно, а дальнейшие события могут показать, что эти ощущения были необоснованными и неверными, что выставит человека, ведущего дневник, дураком. Черчилль сказал, что предпочитает дождаться окончания войны и потом описать свои впечатления, чтобы «в случае необходимости иметь возможность исправить или предать забвению свои ошибки». Одним словом, сделал вывод Брук, Черчилль был в «прекрасном настроении». Так это и было, если не считать де Голля[1673]1673
  WSC 4, 816; Danchev and Todman, War Diaries, 415; Butcher, Eisenhower, 319, 325.


[Закрыть].

Присутствие де Голля в Алжире не давало Черчиллю покоя. Он написал Клемми: «Здесь все ожидают, что он [де Голль] поднимет шум и будет добиваться удовлетворения своих личных амбиций». Чтобы этого не случилось, британцы тайно вывезли из Франции генерала Альфонса Жоржа (которого Брук в последний раз видел во время обреченной на провал обороны Бретани). При этом надеялись на то, что в новом Французском комитете будет достаточно антиголлистов (таких, как Жорж), чтобы контролировать высокого француза. После завтрака с Жиро и Жоржем Черчилль написал Клементине: «В их компании я снова испытал утраченные иллюзии относительно Франции и ее армии». Для Черчилля стало сюрпризом, что уже через два дня французы достигли соглашения о создании Французского комитета национального освобождения. Казалось, что присутствие Жиро и Жоржа будет ограничивать влияние де Голля. Рузвельт не верил в долгосрочность соглашения и сказал Черчиллю, что, о чем бы французы ни договорились между собой, они по-прежнему будут действовать по англо-американским законам военного времени. «Невеста [де Голль], очевидно, забыла, что идет война, – написал Рузвельт. – Удачи в избавлении от нашей общей головной боли». Но избавиться от француза было не так-то просто. Через несколько недель, по настоянию де Голля, новый Французский комитет потребовал официального признания в качестве правительства Франции в изгнании. Рузвельт отказался, требуя, как и во время визита Черчилля в Вашингтон, чтобы Франция после освобождения была «оккупирована» англо-американскими войсками до тех пор, пока французы не выберут новое правительство. Он предложил «принять» Французский комитет, но не признавать официально[1674]1674
  W&C-TPL, 484; C&R-TCC, 2:230—31.


[Закрыть].

В итоге в полдень 4 июня, не продвинувшись в решении французского вопроса, Черчилль добился того, что движение «Свободная Франция» стало более сплоченным, а Маршалл принял его точку зрения. После этого Черчилль, поднявшись на борт Avro York, вылетел в Гибралтар. В последнюю минуту он попросил Александера сопровождать его в Лондон, чтобы уладить пару проблем, известных только ему. Александеру, занятому разработкой Сицилийской кампании, ничего не оставалось, как молча согласиться. Это означало, что на York стало одним пассажиром больше. Черчилль, не придумав ничего лучше, сказал Мопсу Исмею, что тот должен покинуть самолет, поскольку «он очень тяжелый и перегрузил самолет». Исмей схватил чемодан и пересел в транспортный самолет. Ни Александер, ни Исмей «не обижались на Черчилля» за его «откровенное безразличие» к их безопасности и удобству, поскольку «они знали, что к себе он относится так же – и даже строже, – если считает, что это поможет в войне». Черчилль планировал пересесть в Гибралтаре в гидросамолет, чтобы на нем преодолеть последний участок пути, но ужасная погода вынудила его лететь на B-24 «Либерейтор». Он появился дома на следующее утро. Его месяц не было в стране[1675]1675
  Ismay, Memoirs, 301.


[Закрыть].

В тот день немецкий агент сообщил вышестоящему начальству, что видел в Лиссабонском аэропорту мужчину плотного телосложения, курившего сигару, который сел в самолет, летевший в Лондон. Были сделаны соответствующие звонки. В воздух поднялся немецкий истребитель. Злополучный самолет сбили над морем, и все четырнадцать пассажиров, включая известного киноактера Лесли Ховарда, погибли. Позже Черчилль написал, что жестокость немцев «могла сравниться только с глупостью их агентов». Однако, написал он, то, что он прибыл домой целым и невредимым, было еще одним примером «непостижимой игры судьбы»[1676]1676
  WSC 4, 830.


[Закрыть].

Этот случай расстроил британцев. Пока премьер-министр был где-то в воздухе, британцам было не по себе в его отсутствие. После его благополучного возвращения Пэнтер-Доунес написала: «Не только вечно причитающие старые леди надеются на то, что премьер-министру еще долго не понадобится совершать такие длительные и опасные путешествия». Была неделя июньского полнолуния. Но силы вторжения не выдвигались на Сицилию, они были готовы и ждали, ждал и Черчилль. Согласно лунному циклу три ночи, с 8 по 10 июля, были наиболее благоприятными для наступления[1677]1677
  Panter-Downes, War Notes, 284.


[Закрыть].

Черчилль давно высказывал надежду, что после войны Сталин скорее выступит гарантом мира, чем его нарушителем. Он рассчитывал, что Польша и Чехословакия – наряду с Британией и Америкой – установят «дружеские отношения с Россией». Однако в июне официальные отношения Польши со Сталиным, временно приостановленные, были окончательно разорваны, а англо-американские отношения с Россией достигли, по оценке Гарримана, «низшей точки за всю историю существования альянса». Решения, принятые на Третьей Вашингтонской конференции, когда Сталин узнал о них, не вызвали у него ничего, кроме презрения. Он обдумывал предложение Рузвельта о личной встрече, но, как только узнал о решении отложить открытие второго фронта до 1944 года, сразу отклонил его. Встречаться не имело смысла, а обсуждать было нечего. Он написал похожие, злые сообщения Рузвельту и Черчиллю, в которых перечислил все данные ими обещания открыть второй фронт в 1943 году и предупредил, что советское правительство «не находит возможным присоединиться к такому решению, принятому к тому же без его участия и без попытки совместно обсудить этот важнейший вопрос и могущему иметь тяжелые последствия для дальнейшего хода войны». Он подчеркнул, что это «Ваше решение создает исключительные трудности для Советского Союза, уже два года ведущего войну с главными силами Германии и ее сателлитов с крайним напряжением всех своих сил, и предоставляет советскую армию, сражающуюся не только за свою страну, но и за своих союзников, своим собственным силам, почти в единоборстве с еще очень сильным и опасным врагом». Черчилль попытался успокоить его: «Я вполне понимаю Ваше разочарование, но уверен, что мы предпринимаем действия, которые являются не только правильными, но и единственно физически возможными в данных обстоятельствах. Россия не получила бы помощи, если бы мы бросили сотню тысяч человек через Канал в гибельное наступление, каким оно, по моему мнению, наверняка было бы, если бы мы попытались при теперешних условиях и со слишком слабыми силами развить какой-либо успех, которого можно было бы достичь очень тяжелой ценой». Ответ прозвучал еще резче: «Вы пишете мне, что Вы полностью понимаете мое разочарование. Должен Вам заявить, что дело идет здесь не просто о разочаровании советского правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжелым испытаниям. Нельзя забывать того, что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину»[1678]1678
  WSC 4, 803; Harriman and Abel, Special Envoy, 212—13.


[Закрыть].

В конце месяца Рузвельт отправил Гарримана в Лондон с очередной трудной миссией: сообщить Черчиллю, что Рузвельт просил о встрече один на один со Сталиным, получил отказ и опять обратился с той же просьбой. Гарриман рассказал об этом Черчиллю за ужином, который продлился до глубокой ночи. В конце концов, сказал Гарриман, вы с Бруком в августе посетили Москву, чтобы установить личные отношения со Сталиным. Почему бы президенту не сделать то же самое? Хотя Черчилль согласился с доводами Гарримана, было видно, что он разочарован. Остаток ночи он не находил места, многое передумал и утром отправил телеграмму в Вашингтон, в которой объяснил, что его поездка в Москву в прошлом году была нацелена на налаживание отношений со Сталиным, в то время как если Рузвельт встретится со Сталиным в данный момент, то британцы – да и весь мир – могут расценить это как неуважение к Британии. Он был прав, но его несогласие не играло никакой роли, поскольку Сталин не собирался встречаться с Рузвельтом. Сталин не отреагировал на просьбу Рузвельта разрешить американским бомбардировщикам приземлиться в России после налета на нефтяной район Плоешти (в тот раз американцы потеряли 54 из 178 бомбардировщиков). Сталин отозвал Майского из Лондона, а Литвинова из Вашингтона. Возникшая напряженность в отношениях между союзниками «вызывала тревожные воспоминания» о напряженной атмосфере, предшествовавшей подписанию пакта Молотова – Риббентропа. Вновь встал вопрос о возможности заключения Сталиным сепаратного мира. Позже Роберт Шервуд написал: «К счастью, Гитлер не знал, насколько плохими в тот момент были отношения между союзниками, насколько они были близки к разрыву, который был его единственной надеждой на выживание». Черчилль настолько устал от сталинского упрямства, что на несколько недель прекратил с ним общение. Лучше было помолчать[1679]1679
  Harriman and Abel, Special Envoy, 212—13.


[Закрыть].

Поздно вечером 9 июля самая большая в истории армада остановилась в 30 милях от побережью Сицилии – 2600 транспортных кораблей, танкеров, транспортов с боеприпасами, десантных и военных кораблей, примерно поровну американских и британских. Британские корабли с 8-й армией Монтгомери расположились у юго-восточного побережья, между мысом Пассеро и Сиракузами. Американские корабли с 7-й армией Паттона расположились у западного побережья, между Рагузой и Ликатой. Корабли пришли из всех североафриканских портов, из Канады, Британии и Соединенных Штатов, откуда морем была отправлена пехотная дивизия с запасом продовольствия, джипами, грузовиками, топливом и боеприпасами. Солдатам, находившимся на борту транспортных кораблей, было известно, что на берегу их ждут 200 тысяч итальянских и 35 тысяч немецких солдат. Но был повод и для оптимизма: три или четыре итальянские и одна немецкая дивизии были развернуты на северо-западе острова, поскольку ложными сообщениями по радио и отвлекающими маневрами союзнических кораблей удалось ввести в заблуждение командование противника. Но солдаты знали и то, что на острове в районе высадки американцев разместилась дивизия Германа Геринга. Несмотря на то что ее сильно потрепали в Тунисе, солдаты и танки дивизии Германа Геринга были по-прежнему готовы к встрече с противником.

У союзников не было сомнений относительно желания Кессельринга сражаться. Успех во многом зависел от итальянцев, которые демонстрировали такое же отсутствие боевого духа, как и перед взятием Пантеллерии, острова-крепости, расположенного на полпути между Тунисом и Сицилией. Пантеллерия, которую называли итальянским Гибралтаром, была испещрена туннелями и редутами, ее обороняли десятки артиллерийских батарей и эскадрильи истребителей. Муссолини неоднократно говорил, что гарнизон будет биться до последнего солдата. В начале июля союзнический флот начал обстрел острова. После недельного обстрела с моря и воздуха десантные корабли союзников окружили остров в ожидании высадки на побережье Пантеллерии; командующий гарнизоном просигналил, что у них закончилась вода, и поднял белый флаг. Разрешение на сдачу он получил непосредственно от Муссолини, который был уверен, что он единственный итальянец, который по-прежнему хочет сражаться. Врач Муссолини уже давно постепенно увеличивал дозу беллафолина и алукола, лекарств от желудочных спазмов, возникавших у дуче при стрессах, особенно вызванных военными неудачами. Теперь желудочные спазмы возникали практически ежедневно. Пациент был сломлен, как и его народ[1680]1680
  Collier, Duce! 195—96.


[Закрыть].

Черчилль, считавший, что гарнизон Пантеллерии составляет от силы 3 тысячи человек, заключил с Эйзенхауэром пари: 5 сантимов (одна двадцатая цента) за каждого сдавшегося в плен итальянского солдата сверх предсказанных им 3 тысяч. Сдалось 11 тысяч человек. Эйзенхауэр решил не брать у Черчилля выигранные доллары[1681]1681
  Eisenhower, Crusade, 164—65.


[Закрыть].

Теперь, 9 июля, когда его флот участвовал в морском сражении, Эйзенхауэр задавался вопросом, появится ли у итальянцев на Сицилии желание сражаться, когда на рассвете союзнические войска высадятся на побережье. Погода уже зарекомендовала себя грозным противником; при подходе флотилии к Сицилии усилился западный ветер. На Мальте, в своем подземном штабе, известном как бункер Ласкариса, представлявшем систему туннелей, построенных еще мальтийскими рыцарями, Эйзенхауэр изучал карты и метеосводки. Метеорологи адмирала Эндрю Каннингема («АВС» – Admiral Andrew Cunningham) каждый час предоставляли Эйзенхауэру сводку погоды, и с помощью шкалы Бофорта[1682]1682
  Шкала Бофорта – двенадцатибалльная шкала, принятая Всемирной метеорологической организацией для приближенной оценки скорости ветра по его воздействию на наземные предметы или по волнению в открытом море. Разработана английским адмиралом Ф. Бофортом в 1806 году.


[Закрыть] он мог оценить силу ветра и волнение на море.

С каждым часом сводки становились хуже. Маршал авиации Теддер, находившийся в штабе Эйзенхауэра, заметил, что нужно обладать большой смелостью, чтобы пытаться блокировать Италию с моря: «Даже у Ганнибала хватило здравого смысла перейти со своими слонами через Альпы». Весь день в небе находились огромные воздушные флоты, много самолетов взлетало с недавно отремонтированных мальтийских аэродромов – они направлялись бомбить побережье Сицилии и два десятка аэродромов оси. Поздно вечером Эйзенхауэр вышел из штаба, чтобы посмотреть, как будет проходить высадка десантников американской 82-й воздушно-десантной дивизии и британской 1-й воздушно-десантной бригады. В темноте, при сильном ветре, многие британские грузовые планеры, слишком рано отцепленные, отклонились от курса и вместе с десантом упали в море[1683]1683
  Vincent Orange, Tedder: Quietly in Command (London, 2004), 225.


[Закрыть].

Когда Эйзенхауэр наблюдал за проплывавшей мимо воздушной флотилией, пришло сообщение от Маршалла: «Атакуем или нет?» Эйзенхауэр ничего ему не ответил. Однако быстро приближался момент, когда высадку уже нельзя будет отменить. В восточной части Сицилии войска Монтгомери были защищены от ветра, а вот войска Паттона испытали на себе силу ветра. Если бы все пошло по плану, то уже к вечеру 10 июля три американские, четыре британские и канадская дивизии продвинулись более чем на 100 миль в глубь острова. Пока десантные корабли ждали приказ о высадке, крейсеры, эсминцы и линкоры начали обстрел побережья Сицилии осколочно-фугасными снарядами. Приказ о высадке все не поступал. Ближе к полночи ветер усилился. Эйзенхауэр решил, что, невзирая на погодные условия, вторжение будет предпринято. Солдатам на кораблях отдали приказ[1684]1684
  Eisenhower, Crusade, 171—72.


[Закрыть].

В тот вечер Черчилль и Клементина, понимая, что было бы хорошо появиться вместе на публике, пошли в кинотеатр на фильм Watch on the Rhine («Дозор на Рейне»). После сеанса Клементина почувствовала недомогание и написала записку Памеле с просьбой составить компанию Черчиллю, который ждал известий из штаба Эйзенхауэра. Они несколько часов играли в безик; игра регулярно прерывалась секретарями, которые докладывали о задержке высадки и ухудшающейся погоде у побережья Сицилии. Позже Памела вспоминала: «Помню, что подумала: если я что-то могу сделать для фронта, так это остаться и составить ему компанию»[1685]1685
  Panter-Downes, War Notes, 284.


[Закрыть].

Молли Пэнтер-Доунес написала, что в тот вечер лондонцы ложились спать с ощущением тревоги не из-за начавшейся битвы за Сицилию, о которой они ничего не знали, а из-за битвы на Русском фронте. Там, вне всякого сомнения, разворачивалась самая масштабная битва за всю историю человечества, и ее исход был непредсказуем[1686]1686
  Panter-Downes, War Notes, 285.


[Закрыть].

Она разворачивалась вдоль 190-мильного выступа фронта в районе Курска, важного железнодорожного узла, расположенного между Орлом и Харьковом примерно в 500 милях к юго-западу от Москвы. Гитлер приказал своим генералам «запалить там костер». Сталин, бла годаря расшифровкам «Ультра» (преподносились как доклады «секретных»

агентов), которыми поделились британцы, знал, где и когда Гитлер собирается атаковать. 5 июля немцы перешли в наступление – 700 тысяч солдат, 2400 танков и самоходных орудий, 1800 самолетов, – нанося удары с севера, запада и юга. Им противостояло более миллиона советских солдат, 3400 танков и самоходных орудий и 2100 самолетов. Еще 250 тысяч советских солдат находились в резерве, около Курска, на расстоянии примерно 40 миль от линии фронта. Когда на побережье Сицилии высадились всего семь англо-американских дивизий и 600 танков, 2 миллиона советских и немецких войск и почти 6 тысяч танков сошлись в величайшей битве всех времен. В течение следующей недели мир сосредоточил пристальное внимание на Курске.

«Свободная Франция», метко названная «Сражающейся Францией», вела бои местного значения. Де Голль, который не мог воевать с немцами на Сицилии, поскольку его североафриканскую армию (на самом деле армия Жиро, поскольку он был командующим) оставили в Тунисе, начал борьбу с британским правительством, запретившим выпуск La Marseillaise, газеты «Свободной Франции». Решение было принято Министерством информации, которое объяснило причину запрета военной необходимостью. Умную тактику Брэндена Брекена без труда раскусили лондонцы, поскольку опять в свободной продаже появились антироссийские польские газеты. Худшим врагом де Голля всегда был он сам, но лондонцы не забыли, что он был единственным французом, который поддержал Англию в июне 1940 года, когда казалось, что Лондон вслед за Парижем станет жертвой нацистов. Он заслужил уважение британцев. Черчилль, как и Рузвельт, считал, что Франция больше, чем де Голль, но не разделял мнение Рузвельта и Халла, что Лотарингский крест (символ «Свободной Франции») ничего не стоит.

После войны Рузвельт первым делом хотел разрушить Французскую империю. «Руководство в Вашингтоне мало верит в будущее Франции и в действительности не хочет, чтобы Франция возродилась в качестве имперской державы», – написал Иден в меморандуме министерства иностранных дел. Если Рузвельт способен добиться подобного результата, игнорируя «Свободную Францию» и де Голля, тем лучше[1687]1687
  Eden, The Reckoning, 461.


[Закрыть].

«Американцы испытывают к нему [де Голлю] сильную ненависть», – написал Иден на той июльской неделе. К тому моменту ненависть достигла критической стадии. Рузвельт снова, как в мае, потребовал, чтобы Черчилль разорвал отношения с де Голлем, и Жиро (который вопреки совету министерства иностранных дел собирался встретиться с Рузвельтом) стал единственным лидером Французского комитета национального освобождения. Безмерно уставший от де Голля Черчилль сказал Идену, что поддержка де Голля со стороны министерства иностранных дел может ускорить разрыв между ним и Иденом. Идену все было предельно ясно: в случае разногласий только один сохранит свое место, и это будет не Энтони. Но Иден упорно стоял на своем, доказывая, что «американская политика в отношении Франции поставит под угрозу их отношения, а также отношения Великобритании с этой страной на годы вперед». 20 июля Черчилль сменил гнев на милость. За ужином, по словам Идена, он был «в хорошей форме», хотя его настроение было несколько омрачено смертью черного кота по кличке Мюнхенский Мышелов, который сбежал из «номера 10» в министерство иностранных дел, где испустил последний вздох. Черчилль сказал Идену, что кот «умер от угрызений совести и выбрал соответствующее смертное ложе». Двумя главными препятствиями, которые не позволяли Рузвельту избавиться от назойливого француза, были упорство Идена, убеждавшего Черчилля в правильности позиции министерства иностранных дел, и французское общественное мнение, на которое Рузвельт не обращал особого внимания. Несколькими неделями ранее лидер французского движения Сопротивления Жан Мулен информировал Лондон, что Национальный совет Сопротивления потребовал сформировать в Алжире временное правительство во главе с де Голлем, «единственным лидером французского Сопротивления»[1688]1688
  Eden, The Reckoning, 452—53, 463; Jean Lacouture, De Gaulle (New York, 1965), 130.


[Закрыть].