Электронная библиотека » В. Васильев » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 28 октября 2013, 20:47


Автор книги: В. Васильев


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

В. Васильев
Оноре Габриэль Мирабо
Его жизнь и общественная деятельность
Биографический очерк
С портретом Мирабо, гравированным в Лейпциге Геданом



Глава I

Общество, в котором, жил и воспитывался Мирабо. – Его отец. – Образование, которое он получил. – Поступление на службу; невоздержанное поведение; заключение в крепость

9 марта 1749 года в замке Биньон, близ Немура, родился Оноре Габриель де Рикети, граф де Мирабо, из знатного рода, от Виктора де Рикети, маркиза де Мирабо, и Марии Женевьевы де Вассан. В это время дух французского дворянства средних веков существенно изменился. Когда-то эти дворяне считали себя владетельными особами в принципе равными государям. В XVI веке они были не только владельцами различных земель, но и рожденными представителями боровшихся в государстве партий. Гизы стояли во главе католиков, Роганы – гугенотов. Выскочки, итальянцы Ришелье и Мазарини, сломили это гордое дворянство и превратили его в придворный штат королей. Среди праздной и беспутной жизни при дворе оно утратило все нравственные основы. Его непреклонный, феодальный дух превратился в малодушное, легкомысленное тщеславие. В то время, когда английское дворянство, управляя страною среди шумной свободы, вырабатывало в себе солидные качества, необходимые для государственных людей – знание, деловитость, опытность в политической и международной борьбе, – французское прививало себе одну легковесность. Не имея никакого серьезного влияния на государственные дела, никакой серьезной цели в жизни, дворянство старалось возвышать себя в общественном мнении роскошью и расточительностью, которые разоряли его и делали его положение все более безвыходным. Чем менее оно имело политической власти, тем более в нем становилось упрямого чванства, самодурства, необузданных наклонностей и деспотизма. В то время, когда дворянство и столь же беспутное духовенство проваливались в свое дутое величие, ученые и философы, вышедшие из среднего сословия, сыпали научными открытиями и великими идеями, которые сделали Францию светочем для всего тогдашнего мира. Перед славой интеллигенции и дворянство, и духовенство погрузились в тень. Интеллигенция создавала идеи, но не имела никаких путей для их осуществления.

Близорукое правительство по неопытности своей и не подозревало, как опасно оставлять мыслящую силу страны без дела. Сила эта, устраненная от работы, выразила свое неудовольствие тем, что всем своим идеям придавала резкий оппозиционный характер. Колорит этой резкости был тем ярче, чем более дворянство и духовенство старались проявить перед правительством свое традиционное значение. Так как все идеи исходили от серьезно работавшей и мыслившей интеллигенции, то ими увлекались не только дворяне, но и короли Франции, государи и государственные люди всей Европы. На Людовике XV они отозвались, впрочем, разве тем, что он в интересах личных своих страстей освободился от традиционных предрассудков и придал демократический характер выбору любовниц. Традиция требовала, чтобы король брал последних из среды высшей аристократии, а он влюбился в дю Барри, принадлежавшую к числу женщин низкого происхождения. Другая любовница, ребенок пятнадцати лет, вместе со своим семейством заплатила за честь быть королевской наложницей продолжительным заключением в тюрьме.

Дворянство и духовенство мстили королям за утрату своего политического значения проповедью свободы и равенства, и это внесло в их среду двуличность и лицемерие. Восторженно мечтая о прелестях жизни естественного человека, бегущего от испорченной атмосферы городов, о суровой республиканской добродетели, презирающей роскошь и способной на все ради сохранения свободы, они предавались необузданному разврату, безжалостно притесняли и глубоко презирали не только простой народ, но и средний класс. За привилегии свои они держались с тем большим упрямством, чем живее чувствовали унижение, отнимавшее у них влияние на государственные дела. Народ они презирали, а дикарей разукрашивали небывалыми добродетелями; рассказы Тацита о германцах воспламеняли их воображение, и Мирабо в своем “Опыте о деспотизме” цитирует этого писателя беспрерывно. Полный разлад между идеями и жизненной практикой окончательно лишал их нравственных устоев.

Такова была среда, в которой родился и жил юный граф Мирабо. От природы он был одарен необыкновенными способностями и такой впечатлительностью и страстностью, которую редко можно было встретить даже среди такого впечатлительного народа, как французы. Впечатления овладевали им с неудержимой силой, против которой он не находил в себе энергии бороться. При подобной натуре было весьма важно, чтобы среда направляла весь этот богатый запас энергии к добру, а вышло наоборот: к добру Мирабо должен был стремиться наперекор и назло среде; среда ненавидела его за это и поминутно, пользуясь его впечатлительностью, погружала его в бездну грязи. Особенность его положения заключалась в том, что фамилия Мирабо не принадлежала к коренному, феодальному дворянству Франции: Рикети были купцы и разбогатели торговлей. Один из них в 1570 году купил замок Мирабо, а Людовик XIV сделал его потомка маркизом. Такое происхождение при знатности рода располагало их стать во главе плебеев, то есть среднего сословия. Французское дворянство находило, что этой семье никогда не удавалось окончательно вытравить в себе печать буржуазности: даже у великого Мирабо сохранялась буржуазная неуклюжесть и не было настоящего аристократического лоска.

Отец Мирабо представлял собой если не внешность, то дух дворян того времени. Исключительность его положения сделала его интеллигентным и начитанным. Он был одним из выдающихся писателей, и позже сын, цитируя слова своего отца, говорит о нем: “один знаменитый писатель”. Особенной известностью пользовались его: “l’Ami des hommes” (“Друг людей”) и трактат о податях “Theorie de l’impot”. Руссо всем своим существом и всеми инстинктами выражал восторженное вожделение и чутье будущего в народе. Мирабо-отец был не таков: он стоял за свободу, самоуправление, добродетель, благотворительность, но рядом с этим постоянно пересыпал свои сочинения цитатами из Священного Писания, настаивал на необходимости порядка и не слишком последовательно отстаивал даже неограниченную монархию. Таким маркиз был, однако, только в своих теоретических сочинениях; в действительной же жизни он олицетворял собою всю глубину нравственной распущенности, лицемерия и легкомыслия французского дворянства. Он был барин, разорявшийся самыми нелепыми спекуляциями, он влез в долги вследствие безмерного самомнения и невежественной предприимчивости. Сын говорит о нем, что он задумывал аграрные реформы, не умея отличить рожь от пшеницы. Самый посредственный лавочник не был способен делать те глупости, которые делал этот известный ученый. Он считал себя великим экономистом и весьма дорожил основанным им обществом для развития экономических знаний, на деле же оказывался самым поверхностным из дельцов. Он так резко проповедовал благотворительность и гуманность, так сильно восставал против того, что тогда называли тиранией, так усердно обличал откупщиков, что сидел за это в тюрьме и подвергался ссылке; однако же это не сделало его таким же противником деспотизма на деле, каким он был на словах. Свое семейство он безжалостно преследовал самодурством и деспотическими мерами; уверяют, что в течение своей жизни он выхлопотал у правительства шестьдесят семь указов, называвшихся “lettres de cachet”, которыми его жена и дети подвергались тюремному и монастырскому заключению и ссылкам. Положим, это число преувеличено, но их все-таки было слишком достаточно для характеристики его тиранства. Отец Мирабо сам никогда не стеснялся удовлетворять свои страсти и имел любовниц, которые старались отбить его у жены и овладеть им навсегда; об его разврате рассказывают невероятные вещи, а между тем от жены своей он требовал строгих семейных добродетелей и жестоко преследовал ее по подозрению в неверности. В приданое за нею он получил два миллиона франков, а во время своих преследований держал ее в тяжелой нужде. Для сына своего он взял воспитателя, но скоро сменил его потому, что тот казался ему недостаточно строгим. Сына он ненавидел уже с двенадцатилетнего возраста. Ребенок возмущал его всем, даже своим добродушием и склонностью к благотворительности. Воспитателя Пуассона он заменил наставником Сигре, который обучил юношу латинскому языку. Уверяют, что это обучение было неудовлетворительно, однако же Мирабо в своих сочинениях сыплет латинскими цитатами: видно, что он читал римских писателей в подлиннике. Кроме того, он обучался военным наукам и в четырнадцать лет написал похвальное слово Конде. Пятнадцати лет он поступил в пансион, где его обучали математике и языкам.

Как многих дворян того времени, его готовили к военной службе. В одном из своих сочинений Мирабо говорит, что получил плохое образование и не имел наставника, но знакомство с тем, что он писал и говорил, убедит всякого, что он был человек начитанный. Из его произведений видно, впрочем, что он не получил систематического образования и не был приучен ни к последовательному мышлению, ни к строго систематическому изложению. Склад его ума был таков, что мало-мальски умелая рука воспитателя привила бы ему и то, и другое качество. Способность к глубокому и оригинальному мышлению в нем несомненна, но он не был приучен разрабатывать свои мысли до того, чтобы устранять из них противоречия и создавать стройное целое. При сильном его уме этот недостаток не заметен в его речах, но резко бросается в глаза в его книгах. В своем сочинении о тюрьмах для государственных преступников “Des lettres de cachet et des prisons d’etat” Мирабо в одном месте, низвергая деспотизм, восхваляет народное управление, доказывает, какую силу свобода давала грекам; а в другом, восставая против остракизма, уверяет, что в греческих демократиях свободы вовсе не было, а господствовала тирания черни. Источником этих противоречий была необузданная страстность, с которой Мирабо отдавался всякому настроению; на ораторской трибуне эта страстность не раз сослужила ему великую службу.

Подобно английским аристократам, Мирабо занимался самыми разнообразными предметами, но был способен приобретать основательные знания в отрасли, на которую обращал особенное внимание. Он уверяет, что по военным наукам сделал выписки из трехсот авторов и писал мемуары по всем их частям; из его сочинений видно также серьезное знакомство с историей и политической литературой его времени. Семнадцати лет молодой Мирабо уже окончил свое образование и поступил на военную службу в кавалерийский полк маркиза Ламбера. Отец поручил его особому надзору маркиза и прибавил к нему еще присмотр слуги. Однако сугубый надзор не помог: юноша проиграл сорок или восемьдесят луидоров, увлекся женщиной из народа и дал обязательство на ней жениться. Но возможно ли было дозволить графу Мирабо жениться на ком-нибудь?

Мирабо говорит сам про себя, что первый порыв у него всегда был честный. Но первый порыв встретил неодолимый отпор, и юноша получил первый урок разврата. Легкомысленный, безнравственный взгляд его среды на отношения полов навязан был ему силою. Последствия показали, куда это привело при его увлекательном красноречии, очаровательном обращении, прелестном голосе и музыкальном таланте, а главное – при необузданной страстности, против которой ни он сам, ни женщины, производившие на него впечатление, не могли устоять.

Тому, что сделал Мирабо на первом шагу своей жизни, отец научил его своим примером. В юности он проделывал такие же вещи, подражая среде, в которой жил, и, дожив до седых волос, остался, в сущности, таким, каким был в молодости. Подобное настроение неизбежно следовало из нравственных воззрений и понятий о счастье тогдашней французской аристократии. А между тем, толкая и своим примером, и своими речами юношество на этот скользкий путь, французские аристократы понимали гибельные его последствия. Они восхищались своим безумством, но не могли не понимать горьких плодов этого безумства. Натолкнуть на такую дорогу такую талантливую натуру, как Мирабо, – натуру, способную сделать столько необычайного и полезного, было поистине великим преступлением, но Мирабо-отец не ведал что творил. Подготовив неопытному ребенку плачевную будущность, он был вполне неспособен раскрыть ему глаза и оградить его от опасности. Ему и в голову не приходило винить себя в тех заблуждениях, которыми сын начал свое жизненное поприще; он возненавидел сына и, подобно другим аристократам, задумал обуздать его самыми крутыми и деспотическими мерами. Брат маркиза советовал выслать его в Суринам, где юноше пришлось бы погибнуть от невыносимого климата. Как по отношению к Мирабо, так и по отношению к другим юнцам из знатных семейств крутые меры оказались бессильными поправить то, что было испорчено дурным воспитанием.

Историки много рассказывают нам о разврате и распущенности французского двора; случается, что они упоминают о баловстве и безнравственной снисходительности правительства к порокам и необузданным поступкам аристократов, но никто не изображает оборотной стороны медали для самих распутников. Эту оборотную сторону можно вычитать из сочинений Мирабо-сына. Тут вы видите, что тюремное заключение и ссылка административным путем применялись несравненно чаще к семейным преступлениям аристократов, чем к политическим. По семейным преступлениям, за вину и без вины, юные и старые аристократы и аристократки страдали годы, умирали, сходили с ума в тюрьмах в несравненно большем числе, чем политические преступники. Отцы, жены, дочери, любовницы знатных любовников засаживали своих детей, мужей и родителей или ради их исправления, или чтобы избавиться от них и завладеть их имуществом.

Отец-Мирабо в своем “Друге людей”, говоря о распущенности французской аристократии, доказывает, что строгими мерами ничего нельзя сделать в борьбе с подобным злом; тут необходимы хорошие примеры и привычка родителей к воздержанности. Хорошего примера он сыну своему не дал, а испросил указ, по которому восемнадцатилетний граф был заточен в крепости на острове Ре, где и должен был провести целый год или полгода вдобавок к прежним его арестам по распоряжению Ламбера.

Глава II

Женитьба Мирабо. – Первое его произведение “Опыт о деспотизме”

Выпущенный на свободу граф испросил разрешение отправиться на Корсику. Корсиканцы в то время отстаивали свою свободу против притязании генуэзцев и французов, и будущему герою французской революции пришлось начать свою общественную деятельность с подавления чужой свободы. Он поступил так, как тогда поступали все французские аристократы, но природа в нем показала себя; увидев, что делалось на Корсике, он пламенными чертами изобразил варварства, которыми сопровождалась борьба со свободолюбивым народом, на бумаге. Отец разорвал его рукопись. Свободолюбивый английский аристократ, конечно, ни в коем случае не согласился бы подавлять чужую свободу, но о такой последовательности поведения юный Мирабо и не слыхивал. Он поступил, как дитя природы. Увлекаясь воинственным азартом под влиянием окружающей его среды, он пошел воевать, а когда увидал, что происходит на этой войне, то страстно вооружился против нее; но и этот второй добрый порыв был подавлен так же сурово, как честное его желание жениться. Грубость среды увлекала Мирабо на ложный путь, а когда он сделался деятелем французской революции, ему пришлось жестоко каяться в своем поступке, который вменялся знаменитому трибуну его врагами в преступление. Ему нетрудно было отличиться на войне и получить чин драгунского капитана.

Брат Мирабо-отца, рыцарь Мальтийского ордена, бальи Мирабо, считался олицетворением здравого смысла и гением-хранителем семейства. Ему естественно было желать прекратить скандал, произошедший между отцом и сыном. Он примирил их. Едва начав свою военную карьеру, юноша вышел в отставку и в 1769 году, двадцати лет, сделался доверенным по управлению имений своего отца, расположенных в разных провинциях Франции. Из специалиста по военному делу ему пришлось сделаться специалистом по сельскому хозяйству. Его подвиги на этом поприще едва ли были велики. Условия жизни и дух французской аристократии и тут заставили его показать такую же непоследовательность, какую он обнаружил, отправившись воевать против Корсики. В молодости Мирабо стоял на стороне своей матери и воевал с нею против отца. Теперь, под тяжким гнетом обстоятельств, он примирился с отцом и перешел на его сторону. С самых малых лет все его благородные порывы, его пламенное стремление бороться против всякой несправедливости подавлялись самым жестоким и варварским образом; он получил воспитание раба, а не сына. И все-таки Мирабо не мог подавить того прекрасного, что вложено было в него от рождения; непосильная борьба сделала его двуличным, лицемерным; на каждом шагу будущий властитель дум должен был преклоняться перед тем, что он ненавидел, льстить злейшим своим угнетателям и восхвалять их. Там, где его страстная, деятельная натура взращивала в нем хорошее, вконец испорченная среда подавляла этот росток, а там, где он был слаб, где он соблазнялся блеском и развратом, эта среда толкала его всеми силами на ложный путь. К примирению с отцом могли склонить не только личные выгоды, но и нравственные причины: он имел полное основание уважать в нем выдающегося писателя и полезного общественного деятеля. Но человек последовательный не мог бы примириться с отцом, не примирив с ним и свою мать; во всяком случае, он не бросил бы мать на произвол судьбы и не перешел от одного из своих родителей к другому так, чтобы этот поступок получил незавидный колорит. Мать горько упрекала его за такое поведение и с презрением отвернулась от него.

Но таковы уже были тогда французские дворяне, – лицемерие было у них в крови. Они все горько жаловались на несправедливость, когда несправедливость эта относилась к ним, и так же поступали с другими, когда были прижаты к стене.

Обращаясь к истории, мы встречаем эту черту не только у французского дворянства XVIII века, – она вообще свойственна людям, стоящим на известном уровне развития; у них расходится не только слово и дело, но чувство и дело. В течение многих лет литература старалась выработать людей, у которых бы слово и дело совпадали, и все-таки ей это так мало удалось, что люди, у которых слово и дело расходятся самым резким образом, могут пользоваться восторженным поклонением. В Англии человек не мог бы иметь слушателей, если бы он проповедовал одно, а делал другое под предлогом греховной своей слабости. Мы увидим ниже, как дорого Франция поплатилась за легкомысленное лицемерие своих образованных классов.

Примирившись с отцом, Мирабо недолго довольствовался своим новым положением. Содержание казалось ему недостаточным, и он стал изыскивать средства к увеличению своих доходов. На помощь пришел опять дядя-бальи, ангел-хранитель семейства, олицетворение здравого смысла. Государи женятся по политическим соображениям, отец-Мирабо женился по денежным. Брак вышел лучше, чем можно было ожидать: жена привлекала к себе мужа. По мнению жены, ее привлекательность была для нее даже обременительна, во всяком случае, они произвели тринадцать человек детей. Олицетворение здравого смысла, бальи находил однако же, что брак по расчету не может быть удачным, и до тех пор работал над его расторжением, пока ему не удалось развести мужа и жену безвозвратно. Как истинный сын аристократии, он, имея этот пример перед глазами, не задумался, однако, присоветовать своему племяннику брак по расчету для поправления своих денежных дел. Он посоветовал ему жениться на дочери маркиза Мариньяна. Выполнить такое намерение было не так-то легко: претендентов было много, и Мирабо – один из последних. Маркиз отказал ему, а отец Мирабо, оскорбленный в своей гордости, находил, что подходящей партией для его сына могла быть только владетельная особа. Чтобы все-таки достигнуть своей цели, Мирабо стал страстно за ней ухаживать и успел до того скомпрометировать девушку, что все думали, будто она ему отдалась. Родители уступили, и 22 июня 1772 года была отпразднована свадьба. Двадцати трех лет от роду Мирабо сделался мужем. Отец был доволен находчивостью сына, назначил ему 6 тысяч ливров в год содержания и обещал ежегодно прибавлять к ним по 500 ливров. Путем субституции, обходя второго своего сына, он сделал его владельцем большей части своих провансальских имений. Новобрачной он подарил драгоценностей на 12 тысяч ливров. Маркиз де Мариньян был гораздо менее доволен браком и назначил своей дочери только 3 тысячи ливров содержания.

К этому времени относится первое произведение Мирабо – “Опыт о деспотизме” (“Essai sur le despotisme”). Он задумал было написать обширную историю деспотизма, но чутье народного трибуна заставило его изменить свое намерение, и в три месяца “Опыт...” был готов; разумеется, он произвел гораздо более сильное впечатление, чем мог бы произвести обширный трактат. Внешне книга имеет самый странный вид: канитель в 336 страниц тянется без всякого подразделения на главы и наполнена пестрым содержанием. Но она дышит такой страстной ненавистью к деспотизму, что читатель только эту сторону и замечает. Под словом “деспотизм” автор подразумевает образ действия, а не образ правления. По его мнению, деспотические наклонности – в крови у человека, и свободные народы так же склонны к деспотическому поведению, как и неограниченные государи. Отец, очевидно, имел преобладающее влияние на его воззрения; книга составляет шаг вперед по сравнению с политическими идеями отца. Маркиз Мирабо в молодости своей был резким защитником самоуправления, в особенности местного. Под старость в нем ощетинился волк, он допускал самоуправление только для землевладельцев и защищал даже автократизм и произвольные аресты. Мирабо-сын же резко восстает против всех защитников неограниченной власти и, прямо намекая на отца, попрекает физиократов в поблажках деспотизму.

Типично для того времени понятие о свободе, какое он высказывает. По его мнению, свобода человека есть собственность над собою. В настоящее время ни один ученый, ни одно цивилизованное законодательство не сделает такого смешения свободы с собственностью. Свобода есть суть человеческой личности, без свободы нет и личности, а собственность священна только потому, что она есть право личности над вещью. По современному русскому законодательству сделать личность собственностью есть преступление и признать свободу видом собственности – значит не понимать, что такое личность и что такое свобода.

Мирабо проповедует отсутствие притязательности. Он недоволен Англией и Голландией, потому что они так же, как неограниченные монархи, стремятся к завоеванию и завладению; его удовлетворяет одна Швейцария, довольствующаяся своей свободой и не стремящаяся к захватам. Он оспаривает идею Руссо о том, что наиболее естественное состояние для человека есть состояние дикаря, и доказывает пользу прогресса; но, вполне разделяя господствовавшее в его время настроение, он находит, что богатство и роскошь развращают людей и делают их неспособными к свободе. В этом случае он идет вразрез с воззрениями англичан и американцев. Республиканская простота, презрение к земным благам кажется ему первой, наиболее обязательной добродетелью для человека; свобода и только свобода должна одушевлять его во всех поступках; кроме этой свободы он ничего не должен желать, для нее он должен переносить все и на все решаться. Растлевающее влияние среды сказалось в этом учении самым серьезным образом; он так привык скрывать все хорошие свои порывы, говорить и делать одно на глазах у всех и думать другое в тайниках своей души, что ему казалось совершенно естественным, если слово и дело противоречили у него самым решительным образом. Влияние среды, жажда блеска породили в нем необузданную страсть к роскоши. Он женился на девушке, избалованной роскошью до крайних пределов возможного; новобрачные старались превзойти друг друга в расточительности и, несмотря на громадные доходы, наделали кучу долгов.

Воспитание Руссо стояло в этом случае гораздо выше: проповедуя известную идею, он старался применять ее на деле и приучать общество идти в том направлении, которое указывал. Впрочем, изложение политического символа веры Мирабо в его “Опыте о деспотизме” так сбивчиво и изменчиво, что для того, чтобы его ясно уразуметь, мало прочесть это сочинение, но надо еще пояснить недосказанное им из другой его книги, “Об административных арестах и государственных тюрьмах”, которую он написал несколько лет спустя. Не прошло двадцати лет, как учение, изложенное в “Опыте о деспотизме”, стало казаться французам отсталым произведением времен рабства и подобострастия. В издании 1792 года издатель, стараясь извинить Мирабо, говорит, что эта книга, конечно, уже не соответствует современным понятиям, но нужно-де принять в соображение, что она написана в такие времена, когда неограниченная власть царила безраздельно. Однако в эти времена писал и Руссо, и никто не признавал его отсталым в 1792 году. Руссо был человек, обладавший инстинктами народа; он был правдив и в своих чувствах, и в своих речах; он старался показать на себе пример совпадения слова и дела и если отступался от себя и от своих мнений, то только потому, что давление, которому он подвергался, превышало его силы и его мужество. Мирабо же приучен был к лицемерию с малых лет безжалостным деспотизмом, которому подвергался, и не мог быть последовательным; вот почему он напрасно метал громы против деспотизма, каких Руссо не метал, напрасно низвергал неограниченную монархию, напрасно старался пойти дальше Руссо и заменить идею общественного договора идеей народовластия. Рыбка не клюнула на его удочку, в нем стали подозревать человека, который говорит одно, а может сделать другое, и ему не удалось стать выше Руссо.


Страницы книги >> 1 2 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации