Текст книги "Магнолия"

5

Магнолия невольно оглянулась в сторону стеллажа. Все-таки они бедные, эти солдаты… Представить только – лежишь без дыхания, в клинической смерти – и то мороз по коже продирает. Как же Виктор бросил их в таком состоянии?..

– Я, Доктор, вот что хочу понять… – начала Магнолия и осеклась.

Доктор лежал перед ней, спиной привалившись к куче книг, голова его была запрокинута, как у спящего, рот приоткрыт – но глаза распахнуты.

– Доктор, миленький, не надо… – ужасаясь, попросила она.

Доктор не слышал. Она попробовала потрясти его за плечо. Раздался треск, разряд стукнул руку – и Доктор очнулся.

Очумело потер глаза, выпрямился, спросил:

– Что случилось, девочка моя, что произошло?

– Я, кажется, тебя… заступорила, – промямлила Магнолия. Доктор хмыкнул.

– И зачем, девонька? Кстати, надолго ли? Чего мне теперь от себя ждать? Скорой деменции, ретроградной амнезии – чего, радость моя? – Доктор проговаривал свои мысли вслух, и Магнолии приходилось дважды выслушивать каждое его слово.

– Я не знаю… – сказала она, совсем запуганная незнакомыми медицинскими терминами, – я не хотела… Я только подумала: как трудно бездыханным лежать и… ой!!

Доктор медленно, как тряпичная кукла, повалился навзничь.

После секундной беспомощности она сообразила подхватить его под плечи. И хотя не удержала – стукнувший по рукам разряд заставил разжать пальцы – но Доктор ожил… Вскочил, неловко опираясь ладонями о расползающиеся книги, с некоторой натугой раздышался, яростно потер переносицу щепотью и удивленно спросил:

– Ты что же это творишь, девонька-подруженька?

– Не знаю я… – чуть не плача, воскликнула Магнолия. – Я только…

– Сто-оп! – рявкнул Доктор. И добавил чуть тише: – Вот объяснять – не надо. А то ты только начинаешь свои объяснения – так мне сразу конец приходит. Лучше вот что скажи, чтобы вывести из этого состояния – ну, рассту-порить, – ты прикасаешься рукой?

– Да, – поспешно кивнула Магнолия.

– Ну так мы вот что сделаем. Держи руку, – он протянул Магнолии свою пухлую ладошку, как для рукопожатия. – Крепче держи. И не отпускай. А теперь можешь начинать рассказывать.

– Что рассказывать? – оторопело глядя на их черно-белое рукопожатие, спросила Магнолия. И неуверенно подергала руку к себе.

– Нет уж, – Доктор не выпустил ее руку и даже придержал локоть. – Ты это… давай пока что так постоим. Я попробую тебя как громоотвод использовать.

– Чего-чего? – переспросила Магнолия.

– А того. Очень уж это как-то неорганизованно у тебя получается. Собралась вроде рассказывать, а вместо этого – единственного слушателя ступоришь. Виктор, конечно, пацан жестокий, но он хотя бы свое дело знал. Меня во время беседы, во всяком случае, не вырубал вот так – ни с того ни с сего. Так что давай-ка примем хоть какие-то меры безопасности. Оно, может, правда, и без толку будет… Ну-ну-ну, девочка, это еще что такое?

Магнолия отвернулась, ссутулившись, прикрыв свободной рукой глаза. Губы предательски дрожали.

– Ничего, – буркнула она, отворачиваясь еще больше, поспешно растирая по щекам теплые потеки. Ей не хотелось обижать Доктора, но она чувствовала себя такой беспросветно-беспомощной и неумелой, что только и оставалось – расплакаться. Жуткой завистью завидовала она Доктору – мог спокойно, достойно разговаривать, еще и ее успокаивал. И это стоя на краю клинической смерти. Какую это волю надо иметь. А она – ни богу свечка, ни черту кочерга. Гонялись военные за ней, под замок посадили, обманула она их, выбралась – а зачем? Чтоб попасть в Викторову организацию – людей запугивать – простых, обычных, таких, как Доктор? И всякий от нее хочет чего-то, всякий делает на нее ставку – а она не знает даже, что в следующую секунду натворить может… Да ей бы сначала от себя самой защититься! Спрятаться бы… Да куда ж от себя, от дурехи такой, спрячешься?..

… Она давилась слезами и говорила, рассказывала о своих мытарствах – а Доктор слушал и молчал.

«А чего я, собственно, жду от него? – спохватилась наконец Магнолия. – Он хороший человек, добрый – но что он может?» И запнулась. И смолкла.

А Доктор медленно погладил ее черную, как горелая головешка, руку («И как он испачкаться не боится?» – мелькнуло у Магнолии). Горестно вздохнул и сказал:

– Бедная моя девочка…

Помолчал. Продолжил мысленно:

«Ничего. Прорвемся. Тебе, конечно, тяжелей. Я-то всего лишь меж двух огней оказался. Между двумя организациями попался, затеявшими свару: между вашей, суперовской, и военной машиной. А ты, похоже, со своей физиологией – меж многих огней… Значит, появление у себя новых свойств ты контролировать никак не можешь? А знаешь, детка, у меня создалось впечатление, что свойств этих у тебя побольше будет, чем у Виктора и его компании. Они, я так понял, могут в основном три вещи: мгновенно перемещаться в пространстве, принимать каким-то неведомым образом облик других и, третье – воздействовать чем-то – неким полем, что ли – и затормаживать жизнедеятельность обычных людей почти до уровня клинической смерти. Для боевой единицы и этого более чем достаточно. Но ты явно выходишь за эти пределы. Может, и правда – ты, как Виктор выразился, недоделок? Но только не в том смысле, как он это понимает. Не недоделок очередной боевой единицы, а недоделок чего-то нового? Существа более высокого порядка? А, девонька? Кто теперь скажет – что у вашего создателя на уме было? Ты ведь, кажется, не подчиняешься командам пресловутого всемогущего Пульта? Я правильно понял?»

– Да вроде… – неуверенно согласилась Магнолия. И съеживаясь, добавила: – Не знаю. Я их совсем не слышу, этих команд…

«Девонька моя! Дорогая! Это ж дает тебе шанс! А может, и не только тебе. Да – не только! Слушок был одно время, что Петька Горищук вашей пятидесяткой не ограничился, что еще одна партия была. И есть. Где-то в совсем уж секретной лаборатории. Чуть ли не в центре какой-то горы… И там-то уж настоящие волшебники. Эх, деваха дорогая! Нам бы, как говорится, только ночь простоять да день продержаться, а там, глядишь, выяснится что-нибудь пользительное. Про вас, детишки мои, или про ваш зловредный Пульт».

– Ночь и день? – с удивлением переспросила Магнолия.

– Ну это поговорка такая, – разъяснил Доктор, растягивая губы в довольной улыбке. И тут же охнул, прикрываясь рукой.

– Осторожно! – запоздало воскликнула Магнолия.

Бедный Доктор! Чтоб хоть как-то отвлечь его, она пожаловалась:

– Непонятно все-таки. Почему нас только пятьдесят? Ну или сто? Если где-то, как ты говоришь, есть еще секретная лаборатория. Почему такое ограниченное число? Почему сам-то ты не сделаешь себе тоже войско? Чтоб никакие военные тебя не могли колотить.

– Детонька, дорогая, что ты! – всплеснул ладошками Доктор (как-то так всплеснул уютно, по-домашнему, что Магнолия даже прыснула в кулачок). И мысленно продолжил:

«Да ведь такое действо еще никогда, нигде в мире, ни одному человеку не удавалось. Ваш творец первым был. И что-то мне кажется – последним. Секретность – секретностью, но, по всему видно, наши приятели в погонах так и не смогли ничего понять в его записях. А то бы, и правда, стояло б сейчас вокруг нас еще одно войско молодцов наподобие Виктора. Только под командованием золотопогонных вояк. То-то бы они славно задрались!»

И в такой восторг привела Доктора такая перспектива, что он прямо закашлялся от смеха, прижимая окровавленный бинт к губам.

Надо же – такой хороший, добрый человек – а смеется, представляя, как люди избивают друг друга… Нет, тот, кто их создал, – он бы не смеялся. Он был настоящим человеком.

А Доктор уже не смеялся – он объяснял: «В том-то и фокус, детка, что создать нечто живое из неживого при нынешнем уровне науки практически невозможно. Уже только для этого надо быть не знаю каким гением. И вдвойне гением надо быть, чтобы сделать не просто живое, но – человека. Венец природы, понимаешь! А ваш-то, Горищук – он, получается, должен был быть даже не вдвойне гением, а втройне: мало того, что вас, человеков моих разумных, насоздавал, так ведь еще и с какими-то, понимаешь, совершенно невероятными свойствами!»

– И что? – недоуменно спросила Магнолия, чувствуя подвох. – Разве он не был втройне гением?

– Не был! – сморщился Доктор.

«Не был он трижды гением, ПетькаГорищук! Ну не был. Он прикладник был, скорее, но не теоретик. А такую штуковину, как ты, девочка моя, просто так – за здорово живешь – конструированием, перебором вариантов – не получишь. Нет. Здесь нужно для начала разработать новую научную дисциплину – да и не одну! – новую физику, новую биологию, новую физиологию человека… И только потом уж можно приступать к технологической проверке всех этих новых наук. Да на это не одно поколение первоклассных ученых нужно! И то – неизвестно еще, получится ли… А у него – раз, понимаешь, и целое супервойско! Нет, детка, не клеится все это так».

– А как клеится?

«Как? Да вот так, что создать вас Петька мог только по чужим, уже готовым технологическим разработкам – по чертежам, образно говоря. Только в этом случае. Я много думал – и другого варианта, ты уж извини, не придумал. Хотя, конечно, при этом варианте положение только еще больше запутывается: если вас не Горищук придумал, то кто? Мы ж только что доказали, что такого человека, который мог бы подкинуть Горищуку чертежи ваши, – такого просто не может существовать в природе… Ну, в самом деле – не пришельцы же их ему подкинули? Я лично ни в каких пришельцев не верю – так что?!»

Доктор развел руками – в том числе и той, которая сжимала левую ладонь Магнолии, – и вид открывшейся этой ладони был столь неожиданным, что он даже выпустил ее из своей руки. Даже, можно сказать, отбросил подальше от себя. Испугался…

Зрелище, и правда, было малоаппетитное.

6

Черная кожа лопнула в нескольких местах, разошлась глубокими трещинами, и лоскуты топорщились над розовато-кровавыми, как свежее мясо, обнажившимися участками ладоней.

Ой, и на второй руке то же самое!

Боли при этом не было никакой. Но уж лучше бы боль – так стыдно, так неловко стало Магнолии! Покраснев, она запрятала противные конечности за спину, прикусила губку.

– Ну, ладно, девочка, что ты… – пробормотал Доктор с таким жалостливым удивлением – просто хоть сквозь землю проваливайся!

И сразу стало так темно-темно. И тихо-тихо… А воздух стал сырой, холодный. И только тихонько: кап, кап, кап…

– Доктор! – шепотом позвала Магнолия.

Шепот вернулся к ней негромким эхом. Ой, откуда здесь возьмется Доктор! Похоже, это какая-то пещера. Подземный грот.

Она осторожно поводила руками в темноте вокруг себя – ничего, пусто! Уж не провалилась ли она сдуру опять в какое-нибудь иное измерение?

Присев на корточки, Магнолия потрогала ладонями землю.

Если это была земля. А это явно было не земля. Холодный, довольно гладкий и ровный камень, чудовищно ледяной на ощупь.

Так. Ну хотя бы есть твердое основание.

Разогнувшись, она сделала несколько неуверенных шагов вперед.

Нет, все-таки очень холодно. Как-то поначалу она даже не придала этому значения, а теперь сырой холод, заполняющий все вокруг, продрал вдруг до костей, и все тело прямо-таки затряслось. Аж зубы заклацали. Или это нервное?

Продолжая идти, она обхватила себя руками, пытаясь хоть чуть согреться, и чуть лоб не расшибла, наткнувшись на стену.

Стена была каменная и очень твердая.

Это столкновение так озадачило ее, что на несколько мгновений даже дрожь прекратилась. Однако, только лишь Магнолия начала шарить ладонями по неровной поверхности стены, дрожь возобновилась с прежней силой. Дергающиеся руки так и стукались о каменные выступы.

Время от времени проверяя прыгающей рукой – есть ли еще слева стена, не повернула ли? – Магнолия двинулась дальше.

Не потеряв направления, она прошла довольно крутой поворот, но дальше произошло непредвиденное – ойкнув, она наткнулась на дверь.

То, что именно на дверь – несомненно: на ровной поверхности присутствовала дверная ручка – и Магнолия за нее тут же подергала.

Безрезультатно. Холодная, вроде как железобетонная, дверная плита, влажно-шершавая на ощупь, не поддалась.

Осторожно переступая вдоль нее, Магнолия нашла край двери – рубеж, после которого начинались неровности стены. Потрогала руками внизу, вверху – насколько могла дотянуться – и со вздохом отступила: ни щелочки не нашлось. Пути дальше просто не было. Оставалось только поворачивать и искать выход в противоположном направлении.

Но Магнолия этого не сделала. По двум причинам. Во-первых, она ясно ощущала, что может выбраться из этого подземелья гораздо быстрее тем же способом, каким попала. Стоило лишь захотеть. И сделать при этом ма-аленькое усилие. Для описания этого усилия слова, которые Магнолия знала, не годились, но – чуть захотеть – и она вернется назад, к Доктору, в яркий, горячий от солнца летний полдень. Магнолия ясно чувствовала направление, в котором следовало возвращаться. Вернее, даже не направление, а некий след, оставленный ею же по пути сюда. Некую тропинку в окружающем мраке. И по этой тропинке в мгновение ока можно было махнуть домой.

Ну и вторая причина: она ведь перенеслась в эту темень вовсе не просто так. В этом перемещении проявилась чья-то воля. Магнолии нравилось, что эта воля была не злонамеренная, не категорически-императивная, а мягкая, неотчетливая, с ласково-просительной интонацией. Чего от Магнолии нужно – это было не совсем понятно. Но и торопиться домой не хотелось.

Магнолия еще разок подергала массивную дверную ручку. Нет, так просто эта дверь не откроется, нечего и рассчитывать… В задумчивости Магнолия оперлась ладонью на бункерно-влажную поверхность.

Ну – думай, удалая головушка, думай. Что-то ведь надо делать? Какие-то действия предпринимать?..

Негромко, резко чмокнув – так, что Магнолия вздрогнула всем телом, плита разошлась под ее ладонью. И не успела Магнолия опомниться, как по локоть провалилась в каменные внутренности двери.

И просьба – одной бесконечной нотой звеневшая внутри – как тревожный сигнал, как зуммер будильника – мгновенно смолкла.

В распростершемся вокруг молчании Магнолия даже не пыталась выдернуть руку – это было сейчас не нужно. Нечто очень важное и трагичное ощутила ее рука.

Беспредельную печаль. Мировую тоску. Безумное горе. Они царили внутри каменной плиты. Плотным морозным слоем, судорогой отчаяния охватывали руку. Будто и не плита это была, а живое окаменевшее существо. И окаменело оно довольно давно – в минуту горчайшей утраты, да с тех пор так и осталось – наедине со своей бедой. Превратилось в дверь, не ведущую никуда.

Что-то в этом существе было от собаки, потерявшей хозяина. Существу надо было помочь, пожалеть хотя бы – нельзя же, в самом деле, бросать его в таком состоянии!

И Магнолия осторожно пошевелила внутри плиты пальцами. Погладила ее внутренности, стиснутые холодным, отчаянным безверием.

Ну что ж, ну что ж делать… – как бы говорила своими осторожными прикосновениями Магнолия, – ну успокойся… Хозяина, конечно, никто не может заменить, но ведь жить-то надо – тут тоже ничего не поделаешь. Давай я тебя приласкаю, поглажу вот здесь, почешу – глядишь, чуть полегче станет…

Пальцы, застывшие в каменных внутренностях плиты, слушались еле-еле. Магнолии с большим трудом удавалось шевелить ими. И она упорно шевелила, до боли напрягала руку, разгоняя по ней кровь.

Она чувствовала – ее утешающие прикосновения начали действовать. Медленно, едва уловимо внутреннее состояние существа-плиты начало меняться. Чуть потеплели печальные неровности, чуть расправились напрягшиеся бугры, чуть разгладились острые складки. И даже вокруг как-то вроде потеплело в этой тоскливой черноте, что окутывала Магнолию. Наметились просветы. Совсем небольшие, неяркие – но чьи-то судьбы повернулись, чьи-то помыслы обратились к добру…

Вот это – работка! Это – по мне! Магнолия чувствовала себя неким мастером, настраивающим очень нежный и хрупкий музыкальный инструмент: вот от ее поглаживаний стал чище и светлее один тон, вот зазвучал сильнее и увереннее другой. Какие славные звуки!

И еще одна ассоциация смутно забрезжила в ее сознании, но сосредоточиться на ней не удалось. Помешало ощущение, что путь назад, к Доктору, может скоро закрыться, исчезнуть.

Магнолия так легко, так беззаботно перенеслась в это подземелье, но чем дольше здесь находилась, тем слабее светилась через окружающую темень та тропинка, что привела сюда. А исчезнет совсем – как тогда возвращаться?

Впрочем, Магнолия бы, наверно, все равно осталась здесь, у плиты, не решаясь бросить ее, но вдруг в глубине пещерного коридора послышалось какое-то движение.

Магнолия встрепенулась, и ее опять заколотила дрожь. Пальцы внутри плиты совсем перестали повиноваться.

Кусая губы, чтоб не мешал стук зубов, Магнолия попыталась вслушаться.

Скорее всего, это были, усиленные пещерным эхом, человеческие шаги. Точно, точно – этакие неторопливые, размеренные постукивания твердых подошв по каменному полу.

А тропинка для прыжка домой быстро – неожиданно быстро! – становилась все более тусклой – надо было на что-то решаться.

И Магнолия решилась: осторожно вытянув руку из внутренностей плиты, она сделала то самое, не поддающееся описанию, маленькое усилие – и ослепительный день ударил по зрачкам, горячий сухой воздух рванулся в легкие.

И возглас Доктора:

– Девочка моя! Ты дрожишь вся, что случилось, где ты была?..

7

Магнолия улыбнулась его голосу, не в силах поднять веки после темноты, царившей всего мгновение назад. Пробормотала успокоительно:

– Все в порядке, Доктор…

И добавила вдруг, расчувствовавшись:

– Ах, Доктор, миленький… Я так рада, что ты есть, что ты не меняешься – не то что я! Что ты и сейчас – такой, как всегда. И ждешь меня!

Выпалив это признание, она зажмурилась еще сильнее, закрыла лицо руками – но тут же отдернула их, разглядывая. С пальцев, с ладоней сползала черная кожа, безобразная, как грязная тряпка.

– Ну-ну-ну… – Доктор ласково взял ее ладони в свои. – Не волнуйся, девочка моя, не волнуйся…

При этом он внимательно осмотрел ее страшные руки, поворачивая их и так и этак. Взялся за один из болтающихся черных лоскутков, легонько потянул – и гадкая оболочка начала сползать, сниматься, как перчатка, щекотно освобождая руку от своего стягивающего присутствия.

– И где это ты умудрилась так странно обгореть? – приговаривал сосредоточенно Доктор, скатывая черный рулончик бывшей кожи по худенькому запястью.

– Не обгореть, а отморозить, – поправила Магнолия, внимательно следя за его манипуляциями.

– Чего молчишь? – вдруг спросил Доктор.

– А что? – не поняла Магнолия.

– Ну я же с тобой разговариваю. Мысленно.

И тут Магнолия поняла, что изменилось после возвращения из пещеры. Не стало повтора фраз. Она слышала только то, что Доктор произносил вслух.

– Ой, а я уже не слышу твоих мыслей, – всполошилась она.

– Да? – без удивления спросил Доктор и добавил, хмыкнув: – С тебя станется. И – без перехода: – А за тобой тут приходили.

– Виктор? – с испугом даже, с замиранием спросила Магнолия.

– Не-а. Другие ребятки. Из наших же, но ты их не знаешь. А руки надо мыть. Особенно после общения с другими измерениями.

Доктор докатил разросшийся черный рулончик до плеча и легко снял его.

– И не отморозила, и не обожгла, а просто перепачкалась со страшной силой. Радость моя ненаглядная.

Он выпустил ее руку и отряхнул ладони. Магнолия смотрела на красную дорожку очищенной, чуть воспаленной кожи, бегущую через всю левую руку. Боли не было, и, вздохнув, она сама принялась скатывать все новые черные шарики. Занятная процедура.

– А чего они хотели? – между делом поинтересовалась Магнолия, подразумевая посетивших Доктора «наших ребят».

– Забрать тебя хотели. С собой. Приобщить к таинству Посвящения – или как там это называется… А то ты, будто та паршивая овечка, все норовишь от стада отбиться. Или не норовишь уже?

Он не глядел на нее, и вопрос был задан самым обыденным тоном – как бы между прочим. Но она-то видела, как он весь напрягся, ожидая ответа, как застыл – даже шея нелепо скособочилась.

Ему нужно было что-то ответить, чтоб не волновался, снять его тревогу, но она все молчала, методично удаляя катышки с руки. Ну как, как объяснить этому родному, беспомощному человеку, что ей одного только и хочется: очутиться во вчерашнем дне. Ни в чем – совершенно! – не участвовать. Ни на чьей стороне не выступать – ни за что, ни за какие коврижки! Жить себе да жить…

– Спрятаться бы, а? – тоскливо сморщилась она. – Да чтоб никто не достал и не нашел. Ни военные, ни супера. Чтоб просто жить. Среди просто хороших людей. Чтоб вообще – никаких организаций…

– Девонька ты моя, красавица, э-эх-хе-хех… И что же ты такое придумала, – покачал головой Доктор, – «просто жить», «среди просто хороших людей». Да ведь – где люди, там и организация. Никуда ты от этого не денешься. Тем же хорошим людям надо защищать свою «просто жизнь» от плохих. И они, значит, вынуждены объединяться в организацию. В свою. А как объединились – так их уже и нету, твоих хороших людей. Нету! Есть верные члены организации – есть неверные. Хорошо служащие общим целям, что декларируются организацией, – и плохо. А организация – это такой зверь, которого порождают-то с целями, как правило, добрыми светлыми, – а вот стоит ей родиться да окрепнуть чуток, как все цели ее благородные оказываются лишь прикрытием одной, главной цели. И эта главная цель у всех на свете организаций одинакова: забота о себе самой. Любая достаточно оформившаяся организация людей – это образование не для людей, а для себя самой. И люди ей нужны только в качестве строительного материала, винтиков-шурупчиков. Видишь ли, в чем проклятый парадокс: жить среди людей и быть вне организации какой-нибудь невозможно – ведь мы, разумные человеки, так и тянемся друг к другу, так и норовим слепиться в какое-то сообщество. Но только слепимся – бац, все! – мы уже не принадлежим себе, мы принадлежим ей, твари этакой! И наши человеческие качества оказываются нужными только в той степени, в какой они нужны «нашей» организации. Так что, девонька моя, если ты собираешься жить среди людей, – не надейся оказаться вне организации. Не тешь себя иллюзиями. Можно, конечно, можно попытаться побыть «вне» – но ведь затопчут! Ты ведь будешь одна против всех. И все, все организации – и справа, и слева, все! – на тебя ополчатся. А это дело безнадежное, тут никто никогда не выигрывал. Лучше уж определиться как-нибудь: выбрать себе сообщество покрасивее, чтоб оно хотя бы формально, хотя бы в данный момент провозглашало какие-то близкие тебе идеалы, и уже в этом сообществе сидеть тихонечко, стараясь по возможности сохранить свою индивидуальность. Да, хоть в какой-то мере сохранить. Ежели удастся… Уф-ф! Что-то я расфилософствовался… Завела ты меня, детка. Больное место, понимаешь, затронула. А то, думаешь, мне не хочется просто жить и просто быть хорошим человеком? Еще как хочется! Но стоило мне тогда вот рыпнуться – сначала просто из любопытства: поехал, посмотрел, что за люди такие в ваннах лежат, потом жалко стало этих людей, вас, зверят, дай, думаю, хоть в чем-то им помогу, – и все, уже я задействован, уже повязан с военной машиной одной веревочкой! И теперь вот – только опять слабость человеческую проявил – привязался к вам, негодникам, – бац! – военная машина уже считает меня отступником, а значит – врагом. Уже меня связывают, рот затыкают. Юрку-бедолагу, который по своей прямолинейности попытался сопротивляться варварскому обыску в доме, – так его просто отбуцкали до полусмерти… А ваши суперы-дуперы – те, наоборот, решили, что я теперь к их шайке-лейке примкнул. Вишь, как оно трудно среди конкурирующих организаций сохранить свое человеческое лицо. Даже мне, ничем не примечательному человечишке. А уж тебе, суперменша моя дорогая, никак между стульями не усидеть. Смотри, конечно, сама – но, может, лучше все-таки попытаться выбрать наименьшее из зол? И потом – ты не думай! – даже среди военных есть неплохие люди – генерал Игнатов, например. Если, конечно, его не разжалуют после всех нынешних событий…

– А какое из зол… – начала Магнолия и, не докончив, вдруг схватилась за правый бок. Будто удар ножевой получила – аж задохнулась от боли. Согнулась, зажимая руками область печени, страшно побледнела…

– Детка! – подхватил ее перепугавшийся Доктор. – Детка…

И боль прошла – как по мановению волшебной палочки.

Магнолия распрямилась, отстранила руки Доктора, осторожно потыкала себя в правый бок. Это было удивительно: только что адское пламя боли ее хлестнуло, да так, что она белого света невзвидела, – и на тебе, тишина, спокойствие. Будто приснилось, будто и не было ничего.

Доктор напряженно, неотрывно глядел на нее.

Магнолия слабо улыбнулась, махнула рукой:

– Ха, все прошло. О чем мы говорили?

– Раньше уже бывало с тобой такое? – профессионально-сосредоточенно спросил Доктор.

– Нет, вроде не бывало, – смущенно пожала плечами Магнолия. И поспешила заверить: – Да ерунда! Просто заболело чего-то – и все. И прошло. Лучше давай поговорим. Что это за способности у нас – у меня, у Виктора, у других? Мне вот непонятно: ну чем таким наша физиология от вашей, остальных людей, отличается?

– Не знаю, – задумчиво сказал Доктор. – Не знаю… И очень мне не понравился этот твой приступ. Точно у тебя такого раньше не было?

Она энергично замотала головой.

– Да? Ну ладно… Поглядим еще. Он достал из кармана брюк не очень чистый платочек, протер заблестевший капельками пота лоб.

– Да… Чем, говоришь, отличаешься? Да уж отличаешься… Кто его знает чем… Я в этих делах ничего не понимаю. Правда, разговорился тут как-то с одним физиком…

– С Петром Александровичем, – подсказала Магнолия.

– С Петрухой? Да нет, – усмехнулся Доктор, – не с этим вашим горе-преподавателем. Что он знает – солдафон переодетый! С другим физиком. Из настоящих… Из того института, что военные привлекли к вашим делам. Толковый вроде мужик. Они тут вас втихаря изучали. И ту информацию, что уже скопилась, обрабатывали. Теперь-то, со вчерашнего дня, информации, конечно, прибавилось… Но и тогда они помозговали так, знаешь, неплохо, официальный отчет, надо понимать, не представили, не успели, но неофициально он мне такую мысль двинул. По-моему, говорит, их (вас, ребятки мои) когда делали, то внесли одно существенное усовершенствование: вывели чуть-чуть, краешком, за пределы трехмерного пространства. Ну, более объемными сделали, что ли… И ваши способности – суть возможность переходить на новый уровень. Пространственный. Перескакивать, понимаешь ли, в новое измерение. А уж через то измерение на наш, более простой, трехмерный уровень влиять.

– Вот здорово! – захлопала в ладоши Магнолия.

– Ты подожди радоваться. Дело в том, что ты-то как раз и не подходишь под эту гипотезу. Судя по тому, что ты рассказала. Ага. Допустим, я еще могу представить, как с помощью скачка через иное пространство твои родственники-супера в мгновение ока переносятся с места на место. Но ты-то!… У тебя ж эти способности то появляются, то исчезают! А то, понимаешь ли, вообще сменяются другими – совсем уж какими-то странными…

– А это как раз просто! – махнула рукой Магнолия. – Ты ж сам говорил, что я, наверно, опытный образец нового этапа. Я просто, наверно, еще более объемная, чем остальные. И выхожу не в одно дополнительное измерение, а, допустим, в два-три. Но я же опытный образец, недоделок. Меня, наверно, плохо закрепили между пространствами. И я своими толстыми объемными боками (ты не гляди так – этих моих толстых боков все равно не видно) среди всяких разных измерений плаваю как поплавок – то одним боком в одном пространстве всплыву, то другим – в другом. И способности приобретаю – то одного пространства, то другого. А сколько их всего, этих пространств-измерений, ты знаешь?

– Нет, не знаю, – взволнованно сказал Доктор. – А ведь верно! Слушай, ну голова у тебя! Сообразила! Ну деваха!

И добавил с нежностью:

– Сверхмагнолия ты моя, Суперхарбор.

– Да нет… – грустно сказала Магнолия. – Ничего я особенно не сообразила. Просто я чувствую эту свою неустойчивость. Ощущаю. Сама вроде перед тобой сейчас стою, а сама кувыркаюсь где-то. По неведомым измерениям-пространствам. И никак остановиться не могу… Если так дальше пойдет – глядишь, меня из этого нашего трехмерного мира вообще вырвет да и вынесет куда-нибудь к черту на кулички. Почти уже было такое. Уже я чуть не уехала в какой-то дикий мир. Вот кошмар! Это ж надо, как плохо я в исходной точке закреплена. Уж хотя бы только в одном бы… Ой!!

Кинжальной остроты боль опять пропорола правое подреберье и, пройдя через грудь, отозвалась в переносице. Магнолия на какой-то момент даже потеряла сознание.