Текст книги "Приговоренный"

– Нормальная семья была у меня, – горько сказал Артур. – А вот насчет моего брата такого не скажешь. А от меня-то зачем правду было скрывать?

– Решил, что так будет лучше. Если можешь, прости. Так уж вышло.

Артур простил. Было бы ему лет семнадцать-двадцать, может, и истерил бы, дверями бы хлопал, кричал о своем разочаровании близким человеком, но не теперь. Он давно уже был взрослым. И не по годам взрослым. Многое видел и тоже ничему не удивлялся. Знал, как иногда бывает трудно сделать выбор. Невозможно даже. Но делать надо. Сейчас самым важным для него было помочь брату.

– Пока здесь поживет, – решил Валерий Федорович. – Пусть шум утихнет, и я разузнаю, что да как, по своим каналам. Тогда и думать будем.

Под «здесь» подразумевался дом Щербы, который два года назад после долгих уговоров купил ему Артур. Дом был простой и не новый. Такой, как строили в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века в селах – одноэтажный, из трех комнат и веранды.

Особый разговор был с Артуром. Хмуря брови и не очень выбирая выражения, Валерий Федорович настоятельно рекомендовал завязывать с игрой в Робин Гуда и переключаться на другие, менее рискованные дела, например на исполнение обязанностей завхоза, тем более что дядя Саша Ефрейтор стал совсем плох. Ножевая рана, полученная им десять лет назад, как оказалось, вовсе не прошла бесследно, через год после этих событий у него обнаружили рак желудка, он перенес две операции, несколько сеансов химиотерапии. На какое-то время болезнь отступила, но совсем недавно опять были обнаружены метастазы. Надежда оставалась только на операцию в одной из израильских клиник. Кстати, в Израиль Ефрейтора тоже кто-то должен был сопровождать.

– Со злом бороться можно разными методами. И не обязательно с помощью пистолета или ножа, – сказал в заключение Щерба.

– Согласен. Но с пистолетом оно выходит как-то надежнее. Впрочем, решение я уже принял. Уговорил, отец. Остаюсь.

Валерий Федорович просиял. Не важно, что повлияло на его решение больше – желание быть рядом с братом или то, что был на волосок от смерти и погиб бы, если б Юлий его не отыскал. Артур оставался. Это было самым главным.

Днем, пока брат занимался своими делами, Юлий наслаждался тишиной и покоем. Правда, недолго. На третий день его покой был нарушен – из-за окна донесся негромкий скрип открываемой калитки. Это не могли быть Артур с Валерием Федоровичем. Первый совсем недавно уехал, второй вообще дневал и ночевал в «Зеленой роще». В то же время сидевшая в будке собака не лаяла. Сунув за спину пистолет, Тараскин приоткрыл двери и не поверил своим глазам: по выложенной плитками дорожке от калитки к дому шла Алена – девушка, угостившая трубой по голове длинноволосого Сергея Васильевича. Уже знакомый ему Kross стоял прислоненный к воротам гаража. Юлий шагнул на крыльцо.

– Кого я вижу! Моя прекрасная спасительница! Вот так встреча!

Девушка на секунду опешила, но, узнав его, засмеялась. Смех у нее был и уверенный, и по-детски наивный одновременно. Трогательный такой смех.

– Здравствуй, Тараскин Юлий Сергеевич. Рада тебя снова видеть.

Юлий отступил на шаг и на всякий случай осмотрелся по сторонам. Ничего подозрительного не увидел. Да и собака со скучающим видом лениво помахивала хвостом.

– Не помню, чтобы я называл свое имя.

– Я тоже не помню, чтобы ты называл мне свое имя. Кстати, с твоей стороны это довольно по-хамски. Свое я тебе назвала.

– В моем имени, похоже, ты не нуждалась.

– Это верно. Я сразу определила, кто ты такой. Еще тогда. У меня хорошая память на лица. Фотографическая. Я видела твой снимок на доске «Их разыскивает милиция». Кстати, неплохая идея – закосить под велосипедиста. Хотя разбирающегося человека ты все равно бы не обманул, в тебе за километр видать «чайника», но для ментов, пожалуй, сгодилось бы. Кстати, байк твой я сохранила. Он у меня дома. Слушай, это ты тех бандитов в больнице пострелял?

– На подобные вопросы я буду отвечать только в присутствии адвоката.

Юлий хоть и шутил, но его все равно терзала толика сомнения – слишком уж шустрой девицей оказалась эта Алена, да и знает слишком много из того, чего ей знать не следует.

– Не страшно находиться в обществе опасного преступника? – спросил он.

– Почему мне должно быть страшно? Один раз с тобой уже сталкивалась. Как видишь, жива до сих пор. Дядя Валера абы кого в свой дом не пустил бы. Ты сам-то хоть не трясись от страха, я не из болтливых.

– Да это я уже понял. Ты ему кто?

– Дяде Валере? Двоюродная племянница. Приехала навестить. А ты?

Юлий немного подумал.

– Звучит нелепо, но я брат его сына.

Девушка совсем не удивилась:

– Здесь и не такие чудеса случаются.

– На велосипеде приехала? За семьдесят километров?

– И что? Бешеной собаке семь верст не крюк.

– Так уж и бешеной.

Алена лукаво на него посмотрела, а потом опять рассмеялась так задорно и искренне, что у Юлия отпали всякие подозрения.

– А вот узнаешь меня получше, тогда скажешь, – пообещала она. – Ну, что стоишь как лопата в огороде, приглашай гостью в дом. Голодная как волк. А у тебя, наверное, дома хоть шаром покати?

Когда Артур вернулся, он застал их обоих на кухне. Юлий чистил картошку и что-то рассказывал, девушка слушала его с раскрытым ртом. На плите жарилась рыба.

– На сковородку лучше смотри. Ужин сгорит, – сказал он Алене и недовольно посмотрел на Юлия. – Не успел приехать, сразу отбил у меня девушку?

– С каких это пор я стала твоей? – возмутилась Алена.

– Ну, когда-нибудь стала бы. Я, так сказать, в перспективе рассуждаю.

– Да нужны вы мне оба. Я вообще только на один день приехала. Завтра же свалю. «Моя девушка, моя девушка»…

Показав Артуру язык, она отвернулась к плите.

Алена не уехала ни на следующий день, ни во все последующие.

– Так надо, – говорила она Юлию. – Из-за тебя, между прочим, я вынуждена в этой глухомани прозябать. Здесь хоть и глушь, но мало ли. Увидит кто любопытный тебя одного, сразу вопросом задастся: а что за мужик у директора детского дома поселился? А если мы вдвоем, так никаких вопросов не будет. Все ясно – Аленка с женихом к дяде Валере приехала.

Юлий, слыша эти слова, краснел, в то время как Артур заходился от хохота:

– Жених! Стоило из-за этого из тюрьмы бежать. Ты подумай, может, тебе лучше вернуться, пока не поздно.

Через неделю с небольшим Щерба принес хорошие новости. Скрываться более Юлию необходимости не было.

– Ты такого Юрцышина Вадима Мирославовича знаешь? – спросил Валерий Федорович.

– Первый зам мэра нашего города, а что?

– Твоего начальника с дружком вроде бы как он заказал. В настоящий момент Юрцышин скрылся и его везде разыскивают.

Юлий переглянулся с Артуром.

– А исполнитель?

Валерий Федорович тоже строго посмотрел на Артура.

– Да арестовали они какого-то муфлона. Человека с темными пятнами в биографии. Подручного Юрцышина. Вроде бы ему дело шьют. Постановление о твоем аресте отменили. Сведения абсолютно точные.

Юлий обвел взглядом друзей:

– И что мне теперь делать?

– Что хочешь. Можешь здесь остаться. Скучать не будешь, гарантирую. Прятаться тебе уже не надо. Подумай.

Юлий сказал, что подумает. Но в город ему все равно нужно было наведаться. С Русланом Петровичем переговорить, глянуть, что там с его квартирой.

На следующий день он стал собираться в дорогу.

– Со мной не хочешь смотаться? – спросил Артура.

– С удовольствием, но я смотрю, у тебя уже есть спутница.

Он кивнул на стоящую в стороне Алену. Юлий смутился. Артур хлопнул его по плечу.

– Да не тушуйся. Хорошая она баба. Что до меня, я с удовольствием бы с тобой поехал, если бы не дядя Саша. Через два дня вылетаем с ним в Израиль.

Не только с Сычом хотел встретиться Юлий. Артур рассказал брату о посреднике: как выглядит, на автомобиле какой марки ездит, про его штаб-квартиру в ресторане «Голливуд» – и теперь, похоже, уже жалел об этом.

– Сан Саныча сам не вздумай искать, – поучал он. – Во-первых, хрен ты его сейчас где найдешь. На дно он залег, гад. Во-вторых, одному опасно. Хоть мы его людей почти всех перебили, укусить он еще может больно. Меня дождись. Вместе его дожмем. И вообще, поосторожнее там. Помни: ты заказан. После неудачного покушения на тебя в камере передавать заказ другому исполнителю на воле смысла, конечно же, не было. Ты ведь исчез. Но все равно осмотрительность не помешает. Пару дней максимум – и все, больше там не задерживайся. И вообще поменьше светись. Хорошо?

– Яволь, – кивнул Юлий. – Но ствол я с собой все же прихвачу. Если что, скажу, что нашел и несу сдавать.

Артур довез их до местечка, где жила девушка. Велосипед кинули на верхний багажник. Переночевали у Алены дома. Ее родителей Юлий нашел приятными и спокойными, так что даже непонятно было, в кого удалась их шебутная дочь. Утром снова отправились в путь. Юлий думал, что дальше они поедут рейсовым автобусом, но Алена настояла на велосипедах.

Двойное разочарование Жанны Игоревны Снеговой

Тело обнаружил майор Сироткин из «Сокола». Искал Сыча, но у того было закрыто, вот он и сунулся в соседний кабинет.

– Коляныч, не знаешь, где твоего группенфюрера черти носят? Вечно его не бывает на месте!

«Группенфюрером» Сироткин называл Руслана Петровича. Спросил и замер обездвиженный на пороге. Понял – если Богомаз и знал, куда отправился Сыч, то эту информацию он уже не передаст никому.

Николай лежал на полу в своем рабочем кабинете, возле письменного стола. Рядом в луже натекшей крови валялся пистолет и перевернутый в результате падения тела стул. Человеком Сироткин был опытным, понял, что щупать пульс Богомаза дело бесперспективное. Но до руки мертвого он все же дотронулся. Она была еще теплая. Глянув на часы, Сироткин побежал к дежурному и приказал ему заблокировать вход на этаж, вызвать в помощь взвод «Сокола», вспомнить и составить список всех тех, кто за последние полчаса вышел из помещения. Сам в сопровождении помощника дежурного по управлению принялся обследовать служебные кабинеты. Чужих в помещении не было. Это подтверждали и сами дежурные. На местах оказалось около тридцати процентов личного состава. Обходя помещения, Сироткин велел помощнику дежурного записывать, кто и где находится.

– Что случилось? – раз за разом взволновано спрашивали его.

– Ничего. Все остаются на местах. Никто никуда не уходит. Это приказ, – неизменно отвечал Сироткин.

Последним кабинетом в конце коридора была приемная Таратуты. Отметив отсутствие на месте секретаря, Сироткин без стука вошел внутрь.

– Капитан Богомаз мертв, – сказал он вместо приветствия.

– То есть? – выгнул брови Таратута.

– Совсем мертв, – уточнил Сироткин. – Идемте со мной. Он у себя в кабинете.

Пока начальник УБОПа набирался смелости, чтобы своими глазами увидеть место происшествия, Сироткин вызвал на место всех тех, кого полагалась в таких случаях вызывать.

Эксперты констатировали, что смерть старшего оперуполномоченного наступила в результате огнестрельного ранения в голову из пистолета «форт». Оружие оказалось травматическим. Выстрел был сделал в упор, поэтому привел к летальному исходу. Пистолет принадлежал лично Богомазу, его раньше видели многие. Время смерти было установлено более-менее точно. Она наступила примерно за десять минут до того, как Сироткин обнаружил тело. За это время никто в помещение УБОПа не входил, как, впрочем, и не выходил из него, за исключением секретаря. Жанна Игоревна отлучалась ненадолго, но скоро вернулась. Выстрела никто из находящихся в кабинетах сотрудников не слышал, скорее всего потому, что на стройке по соседству стали забивать сваи и от этого звука в помещении УБОПа временами начинали дрожать стекла. Через час после того, как тело капитана увезли в морг, Таратуте позвонили, чтобы сообщить – на пистолете обнаружили отпечатки пальцев только одного человека. Самого Николая Богомаза. Все говорило о том, что капитан свел счеты с жизнью. В том, что это самоубийство, никто и не сомневался еще до того, как были сделаны предварительные выводы.

– Не понимаю почему? Почему он это сделал? – хватался за голову деливший с покойным один кабинет Олег Пустовит.

Руслан Петрович молчал. Он появился почти одновременно с экспертами. За все время, пока они работали, он один не проронил ни слова, наблюдая за их действиями через открытые двери, прислонившись к противоположной стене коридора.

К концу дня Сыч пришел к Таратуте с рапортом об увольнении из органов внутренних дел по собственному желанию. Владимир Михайлович, прочитав написанное, достал из шкафа квадратную бутылку с коньяком, наполнил им до половины два пузатых коньячных бокала. Выпили молча, не чокаясь. Таратута еще раз прочитал рапорт, разодрал бумагу на две половины, смял и швырнул на пол мимо мусорной корзины.

– Славно, – сказал он. – Один в бегах, у другого ребра сломаны, третий себе в голову выстрелил, ну а четвертый решил на все забить и уволиться. Славно. Давайте все разбегитесь кто куда, а я один останусь расхлебывать.

Как раз впору было задуматься о том, насколько переменчива бывает фортуна. Всего ничего прошло с тех пор, как Владимир Михайлович грозился растоптать, разогнать и морально уничтожить две трети личного состава УБОПа, причем Сыч одним из первых подлежал растаптыванию, разгону и моральному уничтожению. И вот теперь все тот же Таратута обиженно надувает губы в ответ на естественную, казалось бы, просьбу Сыча уволить его с работы.

Однако майору было не до рефлексий на тему превратностей судьбы. Ему в самом деле было очень плохо, учитывая то, что он считал себя одним из виновников смерти Богомаза, который, если уж называть вещи своими именами, оказался просто предателем и сволочью.

– Капитан Богомаз был моим подчиненным. В том, что с ним произошло, виноват я, – сказал майор.

– Да ну. И в чем же? Матюками его обложил? Маленького ребенка? А он не вынес и застрелился, так? Все бы и стрелялись после этого. Да он просто понял, что влип. Испугался, что придется за все ответ держать. За двурушничество. За то, что он всех нас предал. За то, что Чикалюка по его наводке убили. Молодого пацана Качибадзе чудом не ухлопали.

Таратута сделал паузу, плеснул в бокалы еще коньяку. На этот раз совсем понемногу. Произнес многозначительно и торжественно:

– С другой стороны, мы никогда не узнаем, о чем думал Богомаз перед тем, как нажать на спуск. Почему мы обязательно должны подозревать человека в самом худшем? Разве у нас в государстве уже отменили презумпцию невиновности? Предлагаю считать, что Богомаз Николай Васильевич раскаялся в содеянном и решил кровью смыть позор со своей офицерской чести… Земля ему пухом.

Выпив, Таратута раздвинул двери зеркального шкафа-купе, достал оттуда пальто, передумал, вернул его на место, а вместо пальто снял с другой вешалки плащ.

– Все, Руслан Петрович, домой. На сегодня хватит. Идите, отдохните как следует. Нам еще этого гада дожимать надо.

– Дожмешь его, как же. Теперь, когда он знает о прослушке, он будет очень осторожным. Финансовая проверка фонда «Щит» тоже результатов не принесла.

– Да и пес с ним, со «Щитом». Сегодня прокурор в моем присутствии еще раз беседовал с Людмилой и Варварой Пасечник. И мать, и дочь единодушно указали на возникшие в последнее время разногласия между Юрцышиным и Андреем Пасечником. Причина – нежелание Юрцышина возвращать или как-то компенсировать вложенные в него средства. В подтверждение этого дочь даже процитировала фразу отца, которую он произнес после телефонного разговора с Юрцышиным: «Эх, Вадик, Вадик. А ты, оказывается, еще тот жук. Ну ничего. Не хочешь по-хорошему, будет по-другому». Завтра прокурор вызывает на допрос самого Юрцышина. Посмотрим, как он будет оправдываться.

Слушая Таратуту, майор думал о том, что в день убийства ни вдова, ни дочь почему-то ничего похожего не припомнили. Не сомневаясь в том, что Юрцышин является подлинным организатором преступления, Сыч был убежден в том, что показания Людмилы и Варвары Пасечник, мягко говоря, не соответствуют истине. Он даже знал, почему они это сделали. На другой чаше весов лежала судьба их сына и брата. И если завтра Саша Пасечник будет отпущен под подписку о невыезде, Сыч этому уже не удивится. Судебное разбирательство скорее всего затянется, потом дело переквалифицируют из вооруженного ограбления в хулиганство, эпизод о перестрелке с сотрудником милиции скорее всего просто выпадет из разряда героических деяний Александра Андреевича. Кончится все это приговором с условным сроком.

Что ж, пусть так. С волками жить – по-волчьи выть. Лишь бы это позволило уличить более опасного зверя. Зверя, который осмелился угрожать близким Руслана Петровича, который привел его семью на грань катастрофы.

Таратута сообщил и о дополнительном бонусе в этой ситуации: прокуратура, рассмотрев дополнительно собранные материалы – в том числе и показания свидетелей, видевших Тараскина возле дома Лапова, аннулировала постановление об его аресте и изменила статус, превратив из подозреваемого в свидетеля.

У Сыча немного отлегло от сердца. Выплеснув в рот остатки коньяка, он простился и вышел. Приемная была пуста. Жанна Петровна, узнав о смерти Богомаза, почувствовала себя очень плохо и вынуждена была уйти домой.

А вот Сычу идти домой совсем не хотелось. Нечего там было делать, дома. Купив еще бутылку коньяка и кое-что из закуски, он отправился с визитом к Качибадзе. Давид был рад гостю. Он уже знал о смерти Богомаза, но деликатно ни о чем не расспрашивал, понимая, насколько это тема является для майора болезненной. Пить он, правда, тоже не пил, но зато чокался очень охотно. В перерывах между тостами Сыч приметил лежащую на диване брошюру «Как правильно понимать человека».

– Вот уж не думал, что ты читаешь книги.

– А то. Я всегда был сторонником самоусовершенствования.

– И в чем же это выражается?

– Вот, например, эта книга, – он показал на брошюру. – В ней рассказывается о поведении человека при разговоре. О том, как правильно толковать его мимику, жесты. Например, когда он говорит правду, у него будут одни мимика и жестикуляция, когда ложь – другие, а когда он пожелает понравиться собеседнику – третьи.

– Ты этому веришь?

– А почему нет? Конечно, на все сто процентов это может и не работать, но рациональное зерно в этом есть. Взять, например, того охотника, с которым мы общались на пасеке.

– Козлова?

– Да. Вот вы уверены, что он не вешал нам лапшу на уши?

– Почему?

– Он часто чесал шею и закрывал руками рот. А это первые признаки, что вам лепят горбатого.

– Все, что он говорил, косвенным образом подтверждается и другими участниками охоты, и всем дальнейшим ходом событий.

– То-то и оно, что косвенным. То-то и оно, – с ученым видом улыбался Качибадзе.

Домой Сыч так и не попал. Уснул на диване у Давида.

* * *

Предательство Богомаза заключалось в том, что службу в УБОПе он, как оказалось, с успехом совмещал с работой на Юрцышина, которому передавал всю информацию, связанную с расследованием двойного убийства. Благодаря капитану Юрцышин знал, что является главным подозреваемым, знал, что его телефонные линии прослушиваются, знал, что за ним самим ведется наблюдение. Но главное, теперь, будучи оповещен о планах убоповцев, он мог предпринимать упреждающие действия.

Еще в тот день, когда Сыч выходил из дома, где находилась квартира психоаналитика Ольги Басенко, он заметил стоящий рядом черный «лексус», который до этого видел возле здания УБОП. Тогда Сыч отметил это просто как совпадение, но после того, как та же самая машина снова засветилась возле конторы, сомнения превратились в уверенность – за Сычом следили. О слежке майор сообщил Таратуте и Сироткину. Машину пробили по базе ДПС – «лексус» принадлежал одному из помощников Юрцышина Сергею Толкунову, которого использовали в основном там, где нужно было применить грубую физическую силу.

– Что и требовалось доказать, – сказал Сыч, когда ему это сообщили. – Значит, Юрцышин в курсе. Значит, фактора внезапности у нас уже нет. Теперь он пытается прощупать, что мне еще о нем известно.

– Не боись, Петрович, прикроем, – убеждал оптимист Сироткин.

Проанализировав все факты и события, Руслан Петрович вычислил, кто именно делился с первым заместителем мэра города конфиденциальной информацией. Николай Богомаз в прошлом году, замещая заболевшего начальника, активно сотрудничал с Юрцышиным, когда по указке Лапова кошмарил бизнес Таратуты-старшего. Сыч вспомнил, как, явившись на место обнаружения убитого Лапова, Юрцышин поздоровался только с Богомазом, причем за руку, остальным даже не кивнул. Малозначительная на первый взгляд, но говорящая о многом деталь. Тогда Сыч не уделил ей должного внимания, сделав скидку на обстоятельства, но теперь, в свете новых событий, это невинное рукопожатие приобретало совсем иное значение. Капитан Богомаз находился в кабинете Сыча, когда последний по телефону давал указание Качибадзе собрать всю доступную информацию о Сергее Чикалюке. Теперь Руслан Петрович не сомневался, кто сообщил Юрцышину про Чикалюка. Чиновник дал указания своему человеку устранить обоих Чикалюков. Супругу Чикалюка спасло только то, что убийца убедился в том, что главное ей неизвестно.

Слежку за Сычом терпели еще два дня. Возможно, терпели бы и дольше, если бы не неприкрытая наглость и уверенность в своей безнаказанности тех, кто следил. Хоть бы раз на другой машине приехали. Нет, следили почти в открытую, едва не наступая на пятки. Такое прощать не следовало, и как-то под вечер черный «лексус» был подрезан старой обшарпанной «газелью». Сергей Толкунов, а именно он сидел в тот момент за рулем, нажал на тормоз, но столкновения избежать не смог, повредив бампер и фару своего автомобиля.

Когда Толкунов вылез на улицу, в руках у него была бейсбольная бита. Хряпнув для устрашения битой по боковому зеркалу заднего вида, Толкунов принялся дергать дверцу «газели», окна которой были затонированы.

– Леопольд, подлый трус, выходи. Выходи, и может быть, я тебя не трону.

Двери «газели» раскрылись. Высыпавшие из бусика бойцы «Сокола», отобрав у Толкунова биту и надавав пинков, положили его и его напарника лицом на грязный асфальт. В таком положении они провели около часа, покуда убоповцы «устанавливали» его личность. После Толкунова препроводили в контору, где на него составили протокол за препятствование действию правоохранительных органов, на что Толкунов заявил, что он просто катался по улицам города, чего никому делать не запрещается. Тогда был составлен еще один протокол, на этот раз за ношение и использование холодного оружия. На возражения Толкунова, что бейсбольная бита является спортивным снарядом, ему доходчиво, с опорой на документы, объяснили, в каких случаях это снаряд, а в каких – холодное оружие и во что это ему может вылиться. Вызванный по требованию Толкунова адвокат только подтвердил ему это. После, выяснив, что он носит обувь того же размера, что и вломившийся в дом Пасечника убийца, у него поинтересовались, что он делал в ночь убийства. Толкунов ответил, что спал дома. Один. То есть алиби у него не было. Поняв наконец, как сильно запахло паленым, Толкунов перетрусил и признался, что следил за Сычом по указке Юрцышина, который почему-то ошибочно посчитал майора героем-одиночкой, решившим самостоятельно распутать дело о двойном убийстве. Наверное, поэтому Толкунов, осуществляя слежку, не особо заботился о том, чтобы оставаться незаметным. Ведь главной целью была деморализация противника.

Вечером Сычу домой позвонили. Трубку взяла супруга. Некто неназвавшийся настоятельно ей посоветовал повлиять на мужа и убедить его не проявлять на службе лишнего рвения, если, конечно, они хотят, чтобы их двадцатилетняя дочь и дальше возвращалась домой по вечерам живой и здоровой. Дома у Руслана Петровича произошел грандиозный скандал, после которого супруга, взяв на работе отпуск за свой счет и сорвав с занятий дочь, уехала вместе с ней к родственникам в Одессу.

Это стало последней каплей в чаше терпения Руслана Петровича. Утром он ворвался к Богомазу и высказал все, что о нем думает. Конечно, это было неправильно. Сначала он не собирался этого делать. Вражеский информатор, который не знает, что его раскрыли, может служить хорошим проводником дезинформации. Именно так и собирался Сыч использовать Богомаза, но после угроз его семье просто не сдержался. Понимал, что поступает неправильно, но ничего не мог с собой поделать.

– Запомни, продажная шкура, – говорил он Богомазу, – если с моими близкими что-нибудь случится, я собственноручно из тебя кишки выпущу. И из Юрцышина. Пусть меня потом судят, но и вы оба жить не будете. Сам запомни и хозяину твоему передай. И еще запомни, я буду не я, если не посажу всю вашу шайку-лейку на скамью подсудимых.

Богомаз слушал молча, а когда Сыч закончил, сплюнул на пол. Не похоже, что угрозы Сыча его сильно напугали.

– Когда-нибудь ты пожалеешь о своих словах, – угрюмо произнес он.

– Я тебя предупредил.

Сыч вышел, сильно хлопнув дверью.

И вот теперь Богомаза нашли мертвым в своем служебном кабинете.

* * *

Юрцышин на допрос не явился. Его искали, но ни дома, ни на работе Вадима Мирославовича не оказалось. Он просто исчез.

Видя, как радуется Таратута, Сыч понимал, что по большому счету тому наплевать, восторжествует правосудие или нет. Главное, по собственному выражению начальника УБОПа, было закозлить своего оппонента. Теперь, даже если не получится упрятать Юрцышина за решетку, жизнь его станет не такой вольготной, как раньше. И с креслом заместителя мэра тоже придется расстаться.

Телефонный звонок от Ирины Анатольевны Лаповой оторвал Сыча от раздумий. Майор оставил ей номер своего телефона во время их последней встречи в университете.

– Вы просили связаться с вами, если я вдруг еще что-то вспомню, что-то важное, – сказала она.

Сыч заверил женщину, что он ее очень внимательно слушает, и сам почему-то напрягся, словно ожидал, что в самом деле услышит нечто такое, что заставит его немало потрудиться, если не головой, то ногами уж точно. Так оно и случилось, хотя поначалу Сыч не придал этой новости значение. Как, впрочем, и сама Ирина Анатольевна, которая долго извинялась за то, что ее информация, вероятно, не может быть важной, но все-таки она подумала и решила ее сообщить. Кто знает, может, это и в самом деле поможет следствию.

– Вы заинтересовались тем фактом, что Иван Семенович отправился на охоту без ружейного замка? Вы почему-то посчитали это важным?

– Да.

– Боюсь, я ввела в вас в заблуждение. Тот ружейный замок, который, как я думала, Иван Семенович оставил дома, был всего лишь запасным. Им никогда не пользовались. У мужа был другой. Прошу прощения.

– Не переживайте. Никакой ошибки не было. Наши специалисты-оружейники подтвердили, что у ружья, найденного в автомобиле Лапова, действительно отсутствовал ударно-спусковой механизм.

– Все правильно. Этот замок находился у Виталия Егоровича. Он немного барахлил, и Иван оставил его, чтобы Виталий Егорович починил.

– Виталий Егорович – это?..

– Бывший хороший приятель Ивана. Охотник. Егерь.

– А, ну да. Козлов!

– Да. Все это время замок был у него. Если бы Иван не погиб, он просто бы поставил его в ружье по приезде на место.

– Откуда вы все это знаете?

– Виталий Егорович только что заезжал. Привез рыбы. И вернул замок.

Сыч задумался. То, что ружье Лапова оказалось пригодным к стрельбе, практически никак не отражалось на его версии. Не это было главным. В конец концов, что, у егеря запасного ружья, что ли, не нашлось бы для дорогого гостя?

Главным в цепочке рассуждений было появление в тесной компании охотников нового человека, которому очень нужны были деньги и который перед самой охотой где-то их нашел. И этого человека в компанию ввел сам Лапов, правда, завуалированно. Если верить Козлову. Если верить. А надо ли верить? Хотя, с другой стороны, зачем ему врать? Сыч вдруг вспомнил вчерашний разговор с Качибадзе, который утверждал, что Козлов вел себя как человек, который что-то скрывает или недоговаривает. Черт его знает, может, и правда все это. Все эти жесты.

– Иван Семенович? Вы меня слушаете?

– Да-да. Слушаю, Ирина Анатольевна. Спасибо вам большое. Вы все правильно сделали. Козлов еще у вас?

– Нет. Он ушел от меня два часа назад. У него в городе были еще какие-то дела, но сейчас, думаю, он уже у себя.

Попрощавшись с Лаповой, Сыч подумал: а может, в самом деле, съездить и еще раз опросить егеря? Хотя что это даст? Поведение Юрцышина говорило само за себя и выдавало его с головой. Но и сидеть в конторе Сыч тоже не хотел. Впервые стены рабочего кабинета да и само административное здание показались ему неимоверно мрачными. Мрачными были сотрудники. Никто не шутил, никто не смеялся. Так ведут себя в доме, в котором лежит покойник. Собственно, так оно и было. Даже хорошо, что подвернулся повод хоть ненадолго покинуть здание.

Майор связался с Сироткиным и выпросил у него двоих бойцов и служебный бусик с водителем.

На этот раз долго искать Козлова не пришлось. Он был на месте – мыл свою машину, джип, по роскоши почти не уступавший автомобилю покойного Лапова. Подкатили с ветерком, резко остановив бусик в двух шагах от Козлова, на всю округу заскрипев тормозами. Сыч и бойцы выскочили наружу. «Сокол» – с автоматами, при бронежилетах и касках, все как положено. Как при спецоперации. Егерь как их увидел, так сразу непроизвольно воздух и испортил. Ноги его подогнулись, и, если бы Руслан Петрович его не подхватил, Козлов сел бы прямо в большое квадратное ведро с водой.

– Классная у тебя тачка, Егорыч, – сказал Сыч. – Это сколько ж надо леса стибрить, чтобы позволить себе такую тачку! Берите его, парни.

Бойцы подхватили Козлова под мышки и поволокли к автобусу. С его размерами это было не просто, благо бойцы тоже были далеко не дистрофики. Он, ничего не понимая, хлопал глазами, повторяя без остановки:

– Вы чего, ребята, вы чего, ребята…

Сыч сунул егерю под нос ксерокопию записанных со слов последнего показаний.

– Твоя подпись, Егорыч?

Козлов посмотрел сначала на бумагу, потом на Сыча и только теперь узнал в нем человека, который приезжал в прошлый раз.

– Ну допустим, а что? – несколько успокоившись, сказал он, поняв, что это никакие не бандиты, а обычный ментовский наезд.

– Все. Последний день вольным лесным воздухом дышишь.

– Ой, да хватит меня пугать, – вконец осмелел Козлов. – Стоит мне только позвонить…

Майор не выдержал и заехал ему кулаком под дых. Бил Сыч не очень сильно, но, к его удивлению, егерь, который производил впечатление человека крепкого, ойкнул, словно барышня, и согнулся.

– Хватит, отзвонился. Да и кто за тебя впишется? Лапов – покойник. Против Юрцышина уголовное дело завели. Он в бега подался. Ну а тебя тюрьма ждет.