Текст книги "Идеальная форма (сборник)"

– Наверняка у них есть запасной вариант, – Полковник говорил тихо, спокойно, как будто рассуждал о чём-то вполне естественном, о чём-то каждодневном, бытовом. – Тем более что Дядя Сэм прибыл к нам уже больным, так что, хотите вы того, или нет, но погибать вместе с островом, по меньшей мере, глупо.

– И что ты предлагаешь?

– Ничего. Ждать. Взять себя в руки и ждать, а не распускаться, как…

Телефонный звонок был, как сигнал иерихонской трубы.

– Эдди? – рявкнул Полковник в трубку.

– А чей ты ещё ждешь звонок? Как вы там?

– Твою мать! И он ещё спрашивает! Лодка на месте?

– Знаешь, Полковник, кое-то изменилось.

– Проклятие!

– Не горячись. Это не то, что мы думали…

– Вот, ублюдки!

– Выслушай меня. Это не так уж и плохо. Это…

– Послушай ты меня! Если мы почувствуем опасность, мы вызовем огонь на себя. Мне достаточно нажать одну кнопку, чтобы дружки Дяди Сэма из Ай-кю-эм 431 разнесли этот остров ко всем чертям!

– Полковник, не делай глупости!

– Тогда дай нам покинуть остров.

– Это невозможно. Тогда мы все погибнем, а вы будете жрать гамбургеры с чувством выполненного долга.

– Хорошо. Что предлагаешь ты?

– Вас никто не будет принуждать. Поживите, осмотритесь, это не то, что вы думали… Мы никого не принуждаем и никого не захватываем… Это приглашение… Подумайте, Полковник. Номер телефона ты знаешь.

И вот мы сидим и тупо смотрим на стрелки часов. Что дальше? Средств защиты у нас нет. Звонить на материк мы не будем, это уж точно. И что? Даже если он говорит правду, что тогда? Нас оставят как представителей когда-то живущего вида, позволят и дальше пить, гулять, будут подсаживать самочек для разведения, станут возить по другим зоопаркам планеты, обмениваться коллекциями? Будут пугать нами детей, а школьные учителя на уроках биологии будут говорить, что эти млекопитающие считали себя разумными? Интересно, удобные у них клетки? С другой стороны, героическая смерть во спасение человечества, вечная память и прочая ерунда. Возведут нам памятник, на который будут гадить голуби, писать собачки, а представители подростической молодежи будут писать краской матерные слова. А вдруг вместо клеток со всеми удобствами нам уготована участь павловских собак? Ещё тот садист был. Тоже ведь из соображений высшей гуманности…

* * *

«Привет, компания.

Надеюсь, Полковник, ты прочтешь записку остальным членам клуба. И так, привет, компания. Теперь я знаю, что такое хэппи-энд. Это вовремя пущенные титры. Иначе… Иначе разборки, склоки, быт. Герои перестают быть героями и, в лучшем случае, отращивают животы и ходят в грязных майках по комнате, громко портят воздух, а временами ведут себя совсем уже по-скотски. В худшем же случае они превращаются в злодеев, попадают в тюрьму или в психиатрическую лечебницу, а женщины, ради которых они рисковали всем, становятся стервами и изменяют им с лучшими друзьями. Хэппи-энд – это начало Большого Дерьма, если не пустить эти чёртовы титры.

Они ушли. Посмотрели на нас и ушли. И дело здесь совсем не в вас. Никогда ещё три придурка, в самом хорошем смысле этого слова, трясущиеся от страха в пещере… Ну, вы меня поняли. К тому же, Полковник, извини, но ты не умеешь блефовать.

Вам повезло и не повезло одновременно. Вы в самых смелых фантазиях не сможете себе представить, что это было такое. Абсолютное единение со всей галактикой. И этот механизм заложен в нас. Вирус только включал нужную систему. Это было приглашение, а не вторжение. Приглашение в царство Божье, благодать, прорыв в абсолютную хрень!

Но они подавились, поперхнулись нашей с вами человеческой сутью, получили несварение и ушли, а мы… Мы лишились крыльев и рухнули носом в дерьмо, именуемое человеком, как он есть сегодня. И если раньше я чувствовал себя достаточно уютно в человеческой шкуре, хотя дело не в шкуре, к шкуре у меня претензий нет, то теперь я больше не могу, не могу переносить собственную вонь. Я ухожу в хэппи-энд, а вы выпейте за меня.

Навсегда теперь ваш Эдди».

* * *

На похоронах были только мы и священник, который, невзирая на позицию церкви по отношению к самоубийцам, не только согласился сделать всё, как положено, но и принял активное участие в организации похорон. Несмотря на теплую погоду, мне казалось, что идёт снег, мертвый холодный снег. Остров был мёртв, если не физически, то, по крайней мере… Мы превратились в трупы, в ходящие, говорящие трупы, как в фильмах ужаса, и если одни пережили бесконечный дар с последующей бесконечной потерей, то другие, такие, как мы, находились под гнётом всеобщего настроения.

– Он разнёс себе мозги, – повторял в который раз Полковник. – Побрился, надел парадный костюм и пустил себе пулю в рот…

Мы сидели в заведении Эдди. Единственные посетители закрытого заведения.

– Мы все умерли ещё до рождения, – вступил в разговор священник, – мы слепы, глухи, бессердечны. Мы все мертвы, но только мы не знали этого, как не узнали бы никогда, если бы не… Искра жизни была как свет фар в кромешной тьме. Яркая вспышка и ещё большая тьма. А Эдди… Он не смог себе врать.

– Выпьем за упокой его души, – предложил Полковник.

Мы выпили, не закусывая, как воду, и священник заговорил вновь.

– История повторяется, история повторяется каждый раз, и мы каждый раз падаем на одном и том же месте. История ничему не учит, история шутит, подшучивает, смеётся над нашей глупостью. Всё, как и две тысячи лет назад. Он посылает нам спасение, а мы… мы воспринимаем его, как проклятие, мы сопротивляемся, стараемся его уничтожить, распять, зашить ему рот, чтобы потом со спокойным сердцем творить свои гаденькие безобразия, прикрываясь его волей. Две тысячи лет мы умаляли его вернуться, а когда он пришёл, мы оказались слепы и глухи. Мы просрали своё спасение! Как просираем жизни, изо дня в день, изо дня в день. С чего мы взяли, что он должен быть человеком? Христос – это спасение, но мы ждём волосатого парня, который ходил бы по морю и исцелял больных.

– Больные, кстати, исцелились, – заметил доктор.

Святой отец говорил жадно, именно жадно, словно пытался высказаться на много лет вперед. Кто бы мог тогда подумать, что буквально через несколько дней… Они заперлись в церкви, практически все прихожане, запустили бомбу с часовым механизмом и приняли яд. Это был самый величественный погребальный костёр из всех, что я видел. Страшный в своём величии. Теперь я знаю смысл этих слов.

Такое нельзя было уже замять, но мы все списали на сектантство. Мы словно сговорились никогда не произносить слово вторжение. Комиссия тоже не хотела копать глубоко, и после быстрого формального расследования, они убрались на материк, прихватив с собой Полковника. Странно, но дурная слава привлекла к нам внимание общественности, и народ валом повалил на остров. Мощный паром, отели, парк вместо джунглей… Таким было ближайшее будущее острова, сейчас же здесь вовсю трудились бригады строителей. Цены на землю взлетели в десятки раз. А на днях открыли заведение Эдди. Там я и встретил доктора в первый раз с тех самых похорон, когда…

Он постарел, осунулся. На нём была несвежая рубашка, а лицо давно мечтало о бритве.

– Плевать, – так ответил он на все вопросы о его делах.

Мы взяли бутылку бренди, и выпили ее практически в полном молчании, и только когда доктор окончательно захмелел, его прорвало:

– Знаешь, почему погибли Иисус, Мансур, Кришна? Мы подсознательно ненавидим себя, ненавидим себя такими, какие мы есть, и стоит кому-то стать лучше… Пока Иисус был живым, он был человеком, простым обычным человеком, каким мог быть каждый из нас. Это укор, удар в самое больное место, в наши святая святых. Его убили, чтобы превратить в бога. Конечно, только бог может быть таким, но никак не человек, никак не один из нас. Ведь если каждый может быть на его месте, каждый может быть богом, то почему мы то, чем являемся сейчас? Почему какой-то вирус может запустить заложенный в нас механизм, а история говорит о том, что были люди, и не так уж и мало, которые смогли запустить его сами, навсегда, на веки вечные, то почему мы такое дерьмо? Если каждый из нас бог, то почему мы такое дерьмо?

Он прокричал всё это мне в лицо, а потом заплакал, как ребёнок…

* * *

– Ваш кофе, и… – парнишка мялся, не зная, как мне сказать.

– Что-то случилось?

– Доктор… его только что нашли… передозировка.

Выхода нет

1

Они лежали на продавленном диване в небольшой комнатушке с низким серым потолком.

– …Это умирать они предпочитали на Родине, а жить старались где-нибудь в Париже или на островах. Получали Нобелевскую премию, любили женщин, мужчин, вино. Сидели за чашечкой кофе в парижском кафе. И уже перед смертью возвращались в Россию, умирать.

– Но многих из них большевики заманили красивой жизнью. Пели льстивые песни, уговаривали, а потом организовывали им самоубийства и неизлечимые болезни.

– Большевики – это как чума или ртутные пары. Помнишь, нам показывали долины смерти? Так вот, молодые, сильные животные обходят их стороной, а старые и больные приходят туда умирать. Киты выбрасываются на берег, а люди возвращаются в Россию.

– Но зачем?

– В Париже слишком хочется жить, а тут, после всего этого великолепия КПСС и НКВД, – Чечня, охреневшие менты, армия и повально-инфантильная любовь к Президенту.

– Ты совсем не учитываешь патриотизм, любовь к Родине, к местам, где жил ты или твои родители, где могилы предков…

– Ты действительно веришь в эту великоштильную чушь? О какой любви к родине ты говоришь? Лично я даже не помню, где мы жили каких-то пять лет назад. А ты… Хорошо, если ты назовёшь мне хоть одного чудака, которого тянет назад, как ты говоришь, на родину, я ещё соглашусь с тем, что кто-то всерьёз может нести эту чушь.

– Но на Экране…

– Нельзя же так вот бездумно проглатывать всё, что показывает Экран, тем более, что…

– Какой же ты всё-таки!

– Гадкий?

– Циничный. Иногда я не понимаю, за что тебя люблю.

– За что-то не любят, а ценят, а это уже, поверь мне, совсем не одно и то же. Я не хочу, чтобы меня любили за что-то. Это сродни сделки или проституции. Любовь же – вещь иррациональная.

– Но нельзя же влюбиться ни с того ни с сего. Должно же сначала что-то понравиться.

– Ты права. Сначала понравиться. Я не говорю, что объектом любви должно быть ничтожество, совсем нет. Но когда любишь, любишь человека, а не красивое лицо или упаковку пива у него под диваном. В противном случае это всё что угодно, но только не любовь.

– Принёси ещё пива.

В комнате кроме дивана стоял стол и несколько табуретов, но она была настолько маленькой, что совсем не казалась пустой. Одежда, – пара новых комбинезонов, – висела на нескольких вбитых в стену гвоздях. Под ними стояли запасные ботинки. Не королевские апартаменты, но и не хуже, чем у других. К тому же у них был почти ещё новый, встроенный в стену холодильник, а за перегородкой – предмет их гордости и одновременно зависти со стороны всех знакомых: ДУШ, собственный, полностью функционирующий душ с горячей и холодной водой, а это уже было настоящим богатством.

Они лежали совершенно голые после душа. Пили пиво, курили, болтали ни о чём. Высокий, склонный к полноте Костик и такая же высокая, почти с него ростом Женька. Крупная, с большими формами, но при этом совсем не толстая – талия у неё была на месте.

Женька в последний раз затянулась сигаретой, бросила окурок в пустую бутылку из-под пива, которая отправилась под диван к своим собратьям, потянулась.

– Принеси ещё пива, – повторила она.

Костик достал из холодильника ещё две бутылки пива, лихо открыл о край стола, на котором уже было полно отметин.

– Держи, – он протянул бутылку Женьке.

– Ты так и будешь стоять?

– Я созерцаю.

– Что?

– Прекрасную девятнадцатилетнюю женскую плоть.

– Перестань. Прикури лучше мне сигарету и иди сюда.

Он вернулся на диван.

– Откуда ты всего этого набрался? – спросила Женька после долгой, но вполне естественной паузы, которые нередко возникают в обществе тех, кому есть о чём не только поговорить, но и помолчать.

– Чего? – переспросил начавший засыпать Костик.

– Ну всего этого. Про писателей, большевиков… Я ничего подобного не видела.

– Пока ты пялишься с остальными в экран, я ухожу в библиотеку.

– Библеокуда?

– Библиотеку. Это такое место, где много книг.

– Ты читаешь книги?

– Да, и это намного лучше всей этой дребедени с экрана.

– Хочешь стать похожим на преподобного Джо?

– Книги здесь не причём.

– Он ведь тоже носится со своей книгой.

– Книги здесь не причём. К тому же они все разные. Да и та, что у Джо, совсем не такая и глупая, как кажется. Книги надо читать, а не молиться, размахивая ими в воздухе. Кстати, он ее не читал. Схватил первое, что попалось.

– С чего ты взял?

– Мы с ним как-то беседовали.

– Вот видишь, тебя уже на психов тянет.

– Не такой он и псих, каким пытается себя выставить. К тому же глянь, что он мне подарил, – Костик вытащил из-под дивана табличку: «ВЫХОДА НЕТ!».

– Ну и что?

– Не понимаешь?

– А что тут понимать, коль его нет.

– Это о выходе в тот мир.

– Тем более.

– Нет, ты не понимаешь.

– Так объясни, раз я такая дура.

– Эта табличка говорит, что выход есть!

– Может, конечно, я и не права, но на ней ясно написано: «ВЫХОДА НЕТ!».

– Да? Тогда объясни мне, зачем писать «ВЫХОДА НЕТ!», если его нет?

– По-твоему, такие таблички надо развешивать там, где выход есть? Ничего не скажешь, умнО.

– Ты не хочешь понять. Это как у Демьяна с «ПИВА НЕТ».

– Так он и вешает табличку, когда у него пива нет. Я ещё ни разу не видела, чтобы эта табличка висела во время торговли пивом.

– Да, но он ее вешает потому, что у него как раз таки пиво есть почти всегда. Там же, где пива и не должно быть, никто такие таблички не вешает. На самом деле «ПИВА НЕТ», означает, что пива нет пока, нет сейчас, в данный момент времени, но оно обязательно будет немного позже. Так и тут. «ВЫХОДА НЕТ!» означает, что он есть, но только не здесь или не сейчас.

– И ты серьёзно веришь, что тот мир есть на самом деле? Ты же видел его только с Экрана.

– Знаешь, невозможно выдумать что-то принципиально новое, чего вообще никогда не было, и нет. Даже самые невообразимые сновидения состоят из известных нам элементов. Так уж устроен наш мозг, и от этого, как говорится, никуда. К тому же, большинство из того, что мы знаем о нашем мире, мы знаем лишь потому, что так нам сказали те, кому мы привыкли доверять. Так что в этом отношении оба наших мира одинаково реальны.

– Да, но всё, что нам говорят о реальности можно проверить, или почти всё.

– Можно, но мы ведь этого не делаем.

Не найдя, что ответить, Женька красноречиво посмотрела на Костика.

– А если я найду тот мир, ты пойдёшь со мной? – спросил он вдруг совершенно серьёзно с какой-то еле уловимой грустинкой в голосе или во взгляде.

– Тебе же тысячу раз объясняли, что это всего лишь наша мечта. Высокие потолки, широкие стены…

– А трава, деревья, птицы?

– Обожествлённые консервы.

– Ну, так пойдёшь?

– Ты сначала найди.

– А если найду?

– Найди мне лучше платье и туфли на каблуках. Тогда точно все умрут от зависти, – сменила тему Женька.

– Я ей МИР предлагаю, а она только о платье и думает.

– Ты языком болтаешь без толку. Найди его сначала, а потом и приглашай. А пока… Принёс бы лучше консервов.

Консервы были в больших пузатых банках. Мясо, овощи, соки, пиво, вода… Пиво тоже было баночным. Настоящим баночным пивом, как на экране. Это была их первая подобная находка, и они, отложив в сторону уже собранные вещи, соорудили из ящиков стол.

– Чёрт! Ведь сколько раз видел, как это делали на экране! – Михей, бородатый детина лет двадцати пяти, беспомощно вертел банку в руках.

– Может ее ножом? – предложил Стёпка, слегка косоглазый тощего вида юнец.

– Может тебя ножом? – огрызнулся Михей. – Открой лучше тушёнку.

– Они за что-то дергали, – заметил спокойно Костик.

– Ага, вот кольцо… Твою мать! – брызнувшая пена залила Михея с ног до головы.

– Искусство требует жертв, – съязвил Стёпка.

– Растрясли же банку, – пояснил Костик.

– Сиди уже, умник.

– А я и так сижу. – Костик довольно ловко открыл жестяную крышку. – Ну, будем!

Они жадно присосались к банкам.

– Пиво, как пиво. Ничего особенного, – разочарованно произнёс Стёпка.

– А ты чего хотел? Тут даже на банке написано: «пиво», – съязвил Михей, которого реплика и подстать ей выражение лица Степки заставили забыть про мокрые штаны.

Пустые банки полетели в угол.

– Ещё? – предложил Костик.

– Да можно, – живо согласился Стёпка. Кого-кого, а его дважды приглашать ещё не приходилось. – Сигареты есть?

– Ящиков тридцать, – ответил Михей.

– Да нет, открытые.

– Угощайся, – этаким барским движением Михей положил пачку на стол.

«Интересно, сколько он репетировал, прежде чем научиться этим повадкам?» – подумал Костик.

– Каждый раз смотрю я на склады и думаю: откуда всё это? – завел наиболее популярную и оттого давно уже всем опостылевшую бодягу Стёпка.

– Ну, говорят же… – скривился как от зубной боли Михей.

– У нас много что говорят, – перебил его Костик.

Версий было несколько. Первой и самой популярной была версия о Зодчих, которые вырыли все эти тоннели, наделали складов, поставили Экраны, но затем почему-то ушли по своим бесконечным ходам в бесконечной тверди. Кто они, и откуда взялись, не знал никто, но многие верили, что они вернутся и заберут всех к себе, в мир Экрана. Сторонники другой версии непосредственно отталкивались от Экрана. Они утверждали, что люди из того мира создали все эти укрытия на случай войны. Понатащили припасов, да и забыли, или погибли в очередной войне. Те же, кто выжил, так и остались жить в подземных тоннелях, а со временем забыли дорогу наверх. В память о прошлой жизни наверху они соорудили Экраны, транслирующие далёкое прошлое – жизнь предков.

Не обошлось и без версии о ком-то очень могущественном, построившем всё это и засунувшем их сюда с какой-то ведомой только ему целью. Версий было хоть отбавляй, на любой вкус.

– Да, говорят у нас много, – медленно, нараспев, произнёс Стёпка, точно крестьянин Псковской Губернии из мира Экрана. Ему не хватало только шапки, которую при подобной фразе крестьяне почему-то обязательно сдвигали на затылок.

– А преподобный говорит, что это испытание. Господь поместил нас сюда, чтобы мы сами нашли путь к Свету и истине. А ещё он говорил о кругах блаженства, которые есть в этих лабиринтах, но дорога лежит туда за семью печатями, тогда как дорога к Свету за семижды семью, – задумчиво произнёс Костик.

– Он много чего болтает, – отмахнулся от этой темы Михей, которому давно уже надоело маниакальное устремление Костика «наверх», в мир экрана.

– Нашёл, кому верить, – поддержал приятеля Стёпка.

– Дело в том, что он очень много знает. Только рассказывает всё, как какой-то бред или шифр. Или испорченные письмена. Понять бы, что за всем этим бредом стоит.

– С катушек он скинулся, вот что стоит, – изрёк Михей, открывая новую банку.

– Я узнавал. Раньше он был нормальным. Может, немного странным, а так в полном o'key. Потом он куда-то делся, а когда вернулся, был уже не в себе. И всё нёс про ангелов и Змея с горящим глазом. А ещё он принёс вот это, – Костик достал из кармана завёрнутую в кусок простыни табличку.

– Ну и что? – раздражённо спросил Михей. Стёпка окончательно выпал из разговора, уйдя в свои мысли.

– Ты где-нибудь такое видел?

– Нет.

– А он видел. И не такое видел. Я думаю, что он нашёл выход.

– Ага, и свихнулся на радостях.

– Свихнуться можно от чего угодно, – возразил Костик. – Может, он совсем не от этого свихнулся.

– А может, от этого.

– По крайней мере, шансы равные.

– Постой… Что ты хочешь этим сказать?

– Преподобный говорит о Книге Пути среди царствия книг.

– Ну?

– Я нашёл это царство книг, но мне нужна помощь.

– Что?

– Книги. Я знаю, где книги. Тысячи книг. Там должна быть карта.

– Знаешь, мне как-то и тут уютно, – сказал Михей.

– А если всё это правда? Если есть круги с высокими потолками, многокомнатными домами, столами, ломящимися от яств?

– Хочешь сказать…

– Да. Не говоря уже о складах.

– Странно всё это. Столько книг и все только о них. Все только о том Мире. Одна мифология, – чем дольше они с Костиком рылись в библиотеке, внимательно перебирая книгу за книгой, тем сильней это удивляло Женьку.

– А ты никогда не думала, что это мы, а не они мифология? – отреагировал Костик на ее слова. – О нас нет ни слова в книгах только потому, что мы не написали ни слова. Мы вообще ничего не создаем. Все, что мы делаем – это ищем уже готовенькое, паразитируя на чьём-то богатстве. А книги, как и всё это, создано ими.

– Ага, и собрано здесь, чтобы ты их прочитал, стал умным и… Ну, в общем, придумал что-нибудь умное.

– Но почему вы все думаете, что всё это для нас?

– А ты видел здесь кого-то ещё?

– Мы так себя любим, что, не задумываясь, ставим себя в центр вселенной, заставляя всё вокруг вертеться ради нас. Все эти Зодчие, господь-бог с его трагедией и интригами, все эти великие и могучие только и делали, что ломали голову над тем, как сделать из нас нечто стоящее, или нет, как привести нас в рай к молочным берегам и бананам на деревьях. И ни одной гниде не пришло в голову, что нас просто нет. О нас никто никогда не думал. Мы здесь – досадная случайность. Кое-кто сделал припасы на случай голода или иных катаклизмов, а мы просто-напросто расхищаем это, как крысы. Нас не должно быть ни здесь, ни где-нибудь ещё в этих бесконечных тоннелях. И вот когда они придут за своим пивом и сигаретами, а вместо богатства обнаружат нас…

– Тогда откуда мы здесь взялись? Или ты думаешь, что первые из нас отпочковались от крыс?

– Не знаю, но чем больше я узнаю, тем больше понимаю, что всё, что мы о себе думаем – ничего не стоящее дерьмо. Вот, смотри, – Костик кинул на стол книжку с какими-то шариками на обложке.

– Что это?

– Учебник астрономии.

– Чего?

– Астрономии. Науке о Большом Мире.

– А эти шарики что? Ими рыли туннели?

– Один из этих шариков – наш Мир.

– Теперь я знаю, отчего преподобный свихнулся. Забрёл сюда, начитался книг и всё.

– В этой книжке говорится, – продолжил Костик, не обращая внимания на Женькин сарказм, – что Мир – это пустота. Огромная пустота, в которой крутятся такие вот шарики. Число их огромно. Эти шарики вращаются вокруг больших раскаленных шаров, получая от них тепло и свет. Один из таких шариков и есть наш Мир. Планета Земля. И вся жизнь сосредоточена на поверхности Земли. Мы же каким-то образом забрались внутрь. А Экран – это и есть мир поверхности. На поверхности живут люди, звери, птицы.

– Почему же мы тогда ни с кем не встречаемся?

– Мы не верим друг в друга. А многие из них думают, что под землей находится ад.

– Что?

– Место, куда попадают после смерти души людей.

– Так что, мы – умершие?

– Не думаю, тем более что в аду людей должны мучить.

– Кто?

– Все, кому не лень. Ад – это наказание.

– За что?

– Их Бог оказался неудачником. Сначала он создал ангелов, но они его предали, и половина ушла в оппозицию. Потом он создал людей, но они не оправдали его надежды. Тогда он уничтожил тех людей, оставив лишь одну семью, но и из этой затеи тоже ничего не вышло. Он даже подставил собственного сына, а когда и это не помогло, придумал ад, обвинив во всех своих неудачах людей.

– Бред какой-то.

– Это их мифы.

– Не хочется мне после таких мифов встречаться с их авторами.

– А я не к ним иду. Я хочу знать. Знать и всё.

– Но если нас нет, то для кого здесь будут держать карту?

– А ты думаешь, что все тут ради нас? А если и нет никакой карты, выход можно найти и без неё. Для этого нужно понять, как они думают на самом деле. Не показывают нам, а ДУМАЮТ… В любом случае стратегическое направление мне известно.

– У нас только одно направление – от склада к складу.

– А вот это наша самая большая ошибка. Зря мы идем вглубь. Ох как зря.

– Да, но снаружи ничего нет.

– Ошибаешься. Если где-то что-то и есть, то только снаружи, а внизу нас ждёт тупик. Рыли сверху вниз, и когда-то, дорыв до определённого предела, остановились. Так вот, когда мы доберёмся до нижней точки, мы вымрем от голода и жажды. Наша тяга сжирать всё, не оставляя запасов на случай вынужденного возвращения, не оставляет ни единого шанса.

– Но у нас не было выбора. С самого начала наверху была только Разруха.

– Если верить официальной версии. Но даже если так, если вверху был какой-то разрушенный слой. Разве из этого следует, что за ним тоже ничего нет?

А преподобный пожрать не дурак – вон как тушёнку трескает. Пятую банку пива допивает, и хоть бы что. Ни в одном глазу. Глазки хитрые, и совсем не безумные. А когда он уверен, что его никто не видит… Довелось Костику подглядеть на преподобного, когда тот был сам с собой. Совершенно другой человек. И куда только его преподобность девается?

Костик вспомнил дурака Володю. Этот тоже всё время дурачка из себя корчил.

– Вешаться пора. Они в городе. Вешаться пора, – повторял он, как заведённый.

Как-то ребята возвращались с очередной охоты на консервы. Кто-то, помнится, нёс топор. Володя, у которого было феноменальное чутье на тушёнку, оказался вдруг у них на пути.

– Вешаться пора, – начал Володя свою песню.

– Они здесь?

– Здесь, совсем рядом здесь, я видел. Вешаться пора.

– У тебя веревка есть?

– У меня нет.

– У нас тоже.

– Зато, я вижу, вы тушёнку нашли. Зачем вам столько?

– Хочешь тушёнки?

– Конечно хочу. Натощак вешаться…

– А зачем вешаться? У нас топор есть, давай головы рубить?

– Давай. Кому первому?

– Тебе, – ребята схватили его за руки.

Кто бы мог подумать, что он такой сильный.

Так и этот. Слишком он уж старается выставить себя дураком. Зачем? Кого он пытается одурачить? Кого он так испугался? Кого? Да и табличка… Темнить изволишь, преподобный. Демоны, демоны, демоны. Оставь себе своих демонов. Пусть настоящие дураки тебе верят.

Джо ловко открыл следующую банку пива (где он так наловчился?) и принялся разглагольствовать:

– Господь не дал нам ничего. Вернее, он дает нам всё, но временно, чтобы мы могли спокойно пользоваться его благами. Господу принадлежит всё, даже наша жизнь. Поэтому проснулся утром – поблагодари господа, поел – помолись, дожил до вечера – слава Господу. Нельзя забывать Господа, иначе себя забыть можно. Думаете, вы для него молитесь? Думаете, ему нужны эти ваши прославления? Ему, сотворившему Мир? О таком даже думать смешно. Это нужно нам, нам самим, чтобы не забыть, ибо, забывая Бога, мы забываем себя, недаром он сотворил нас по образу и подобию своему. Ему же это не надо, но он бесконечно добр, поэтому заставляет нас молиться и славить Господа, делая, тем самым, славными дела человеческие. Также ради нашего блага не дал нам Господь ничего навечно, а только разрешил пользоваться его благами, но люди забыли это. Забыли люди, что нет ничего принадлежащего им. Нельзя ни украсть, ни убить, ни увести женщину. Всё принадлежит только Господу. Зачем воровать, если это никогда не будет твоим, зачем класть жизнь на приобретение власти, богатства, женщин. Все равно у тебя нет ничего! Даже жизнь твоя принадлежит Господу. Ты же ей только пользуешься, так и пользуйся соответственно природе или воле Его, иначе…

Преподобный как-то иссяк, даже внешне он изменился. Как будто вместе со словами из него вышел весь воздух, и он сморщился, сдулся на глазах. Он разом превратился в маленького тихого человечка, которому бы банку пива да тушёнки – и больше ничего не надо. Казалось, будто он сам не понимает, откуда у него берутся эти слова и мысли, что он нечаянно, что он готов вернуть, положить на место, но слово не воробей – ещё одна пословица из мифического мира, ещё одна непонятная для посторонних фраза.

– Можно? – попросил преподобный новую банку пива.

– Угощайся, – Костик поставил на импровизированный стол новую упаковку.

Преподобный жадно, словно не пил несколько дней присосался к банке, с каждым глотком возвращаясь в свои размеры. Когда же пустая банка полетела в угол, он стал совсем как новенький, будто в нём заменили батарейки. Отдышавшись, он продолжил речь:

– Народ избранный! – прогремел он на удивление громким голосом. – Народ избранный, Израиль. Моисей водил свой народ сорок лет по пустыни, пока не погиб последний из рабов, и только тогда, только полностью свободный народ Господь ввёл в обетованную землю.

– Что?! – Костика словно ударило током. – Что ты хочешь этим сказать?

– Мы – народ избранный. В Земле, очищающийся от скверны. И когда придет час, когда последний из нас освободится от скверны, Господь выведет нас на Свет, туда, где звёзды и небо, и где бушуют моря.

– Скажи, а ты видел звёзды?

– Господь указал мне Путь в откровении своём. За семью печатями лежит он. И охраняют тот Путь страшные демоны и Огнеглазый змей, вечно ползающий по кругу за своим хвостом! Но когда пробьёт час…

– Так ты знаешь дорогу?

– Путь лежит в сердце каждого.

– Ты знаешь дорогу! – Костик схватил его за грудки. – Признавайся, ты ее знаешь!

В глазах Костика появились безумные огоньки.

– Что ты собираешься со мной сделать? – завизжал преподобный.

– Ничего, если ты покажешь короткий путь.

– Но я не могу.

– Можешь.

– Но я…

– Ты принёс это оттуда? – Костик сунул под нос преподобному табличку.

– Я… Не…

– Ты принёс это оттуда! Говори! Или клянусь, я разрежу тебя на тысячи кусочков! – в руке Костика появилась опасная бритва…

– Оргазм. Оргазм, оргазм, оргазм… И кто придёт первым. Как будто это самое главное. Оргазм. Звучит, как геморрой или ветрянка. В пятнадцать лет у меня был оргазм, с тех пор я чувствую себя лучше… Тьфу, – Женька поморщилась, словно эти слова действительно имели отвратительный вкус.

– Что читаешь? – поинтересовался Костик.

Женька показала ему обложку.

– Понятно.

– Ты так говоришь, как будто всё уже прочитал ещё в пеленках.

– Это привычка. Все почему-то сразу думают, что я дюже умный, и перестают…

– Умничать сами. Умный и умничать. Чтобы ты, и поставил эти слова рядом.

Костик натащил полный дом еды и книг, и теперь они читали, лежа на диване, как всегда голиком. Читали, пили кофе… Среди продуктов обнаружился кофе, и после нескольких экспериментов у Костика получился довольно сносный напиток. Периодически кто-то из них закрывал книгу, и… Это было сигналом, условным знаком. Перерыв на любовь. Они любили медленно, неторопливо, любили сыто, наслаждаясь каждым движением, наслаждались процессом. И уж чего у них не было точно, так это гонки за оргазмом.

– Да, малыш, это наша идиотская стыдливость. Признав когда-то любовь грехом, мы никак не можем освободиться оттого, что делаем нечто постыдное каждый раз, когда… Особенно любят изгаляться авторы характерных книжек для детей старшего школьного возраста. Оргазм, пенис, вагина… Полная кастрация стиля. Такое впечатление, что вот-вот запахнет формалином и в класс войдет учитель анатомии. И это ещё не худший вариант. Есть ещё огненные жеребцы в конюшне страсти, цветок любви, жезл страсти и прочая пошлятина. Или мат. Они так себя и ведут. Слова очень чётко определяют действительность, как бы там ни изгалялись поэты. Одни совершают фрикции, активизируя при этом эротическое возбуждение партнёра методом… Другие трахаются, или имеют похотливых сук, и это ещё самые приличные слова.