Текст книги "Чувство Магдалины"

– Да уж, напасть… – вздохнул дед Иван и добавил грустно: – И чего они эту Америку так любят, а? Летят, как мухи на мед… И мать ваша тоже…

Он вдруг замолчал, будто спохватился, что сказал лишнего. Не принято меж ними было вспоминать мать с обидой или, не дай бог, худым словом. Хоть и обиняком, но сейчас нехорошо сказал… Будто поставил ее в один ряд с этой Катькой-Камеей.

Хорошо, что вернулся Лео, разрядив своим присутствием неловкую паузу. Тем более и вопрос задал такой, разрядке соответствующий:

– Что, про меня сплетничали, наверное? Да, дед?

– Почему сплетничали? Просто сказали как есть… – немного растерянно проговорил дед, пробежав глазами по лицам Антона и Платона. – Ты лучше скажи, Леонка, чего тебе от Машутки надо? Грусть-тоску перешибить хочешь, да? А вдруг она всерьез тебя воспримет да влюбится? Разве это честно по отношению к доброй хорошей девушке?

– Ой, дед… – поморщился Лео. – Давай я сам как-нибудь с добрыми и хорошими девушками разберусь, ладно?

– М-м-м… Девушки бывают разные… – тихо пропел Антон, глядя на Лео. – Черные, белые, красные… Наша-то какая, а, Лео? Черная, наверное. По сезону. Загорелая то есть. А зимой белая будет.

– Эх, вы… – досадливо повел рукой дед. – Заматерели вроде, а ума не набрались, все на смех сводите. А я с вами серьезно разговариваю, неслухи. Тебе-то, Антоха, уж стыдно по возрасту все к смеху сводить, ты ж старший! Значит, умнее должен быть, серьезнее!

– Ага, как в сказке про трех братьев! – живо подхватил Антон. – Первый умный был детина, средний сын и так, и сяк, третий вовсе был дурак! Первый, который умный, это я! Второй, стало быть, который так и сяк – это Платон. А третий… Кстати, дед! Давно у тебя хочу спросить! Почему мама его таким странным именем назвала –  Леон?

– Так она хотела, чтоб складно было. Говорила, если назвать складно, то и жить будут так же дружно и складно. Вот и вышло – Антон, Платон и Леон… А как еще было назвать? Не Агафон же! Нет, не хотела Танька Агафона. Думала, думала, и ничего лучше, кроме Леона, не придумала.

– Понятно… – тихо пробурчал Антон, – хотя этому обормоту имя Агафон больше бы подошло… Может, не рванул бы в богему, а дело бы себе выбрал в соответствии с именем. Ну какая из него богема, дед? Ну ты посмотри на него, посмотри!

– Антоха, ты точно сегодня допросишься, по уху схлопочешь! – рассердился вдруг дед, глянув на спокойного и улыбчивого Леона.

Хотел еще что-то сказать, но из дома вышла Маша, принялась развешивать на веревке остатки белья. На сей раз она была в шортах, которые мало чем отличались от линялых купальных трусиков, и в клетчатой рубашке, завязанной в узел под грудью.

Покончив с бельем, Маша весело глянула на всю компанию. И также весело предложила:

– Давайте, я ужин приготовлю? Салатик нарежу, картошки пожарю… Дядя Ваня, где у вас картошка? Вы только скажите где, я сама найду…

– Шла бы ты лучше домой, Машутка… – помолчав, тихо предложил дед Иван. – Не ровен час, Маргарита сюда заявится, веревкой тебя отхлещет. И нам тоже перепадет… Скажет, совратили девку, отвадили от родного дома… Уж пятый день пошел, как ты днюешь и ночуешь тут!

– Ну что ты … – также тихо прокомментировал деда Антон, – если кому и перепадет, так этому счастливчику… – кивнул он в сторону Лео, – а нам перепадать не за что, не виноватые мы…

Дед, не расслышав его насмешливой интонации, тут же горячо возразил:

– Это ты Маргариту не знаешь, Антоха! Она баба норовистая! Если ее понесет, разбираться не будет, кто прав, кто виноват! Я думал, она еще раньше прибежит…

– Не прибежит, дядь Вань, – грустно покачала головой Маша, – не бойтесь. Зачем она сюда побежит? Ей чем дольше меня в доме нет, тем лучше.

– Ну, скажешь тоже…

– Правда, правда! А зачем я ей, сами подумайте! Только глаза мозолю…

– Ну, не надо уж так, Машутка, чего ты! Оно понятно, что мачеха, и все же… Я слышал, бабы говорили, вроде поладили вы…

– А чего мне с ней, драться? – сердито дернула загорелым плечиком Маша. – Живут они с отцом, и пусть живут, а ко мне пусть не лезут. Я ведь к ним не лезу, правда? Я бы с любой другой мачехой поладила, мне все равно… Если от этого зла не убежишь, надо научиться с ним уживаться, только и всего. Так я картошки пожарю на ужин, дядь Вань?

– Ладно… Делай что хочешь, – дед Иван безнадежно махнул рукой. – Картошка там, в чулане, в плетеной корзине под рогожкой, сама увидишь.

Маша кивнула, деловито направилась в дом, придерживая у бедра пустой таз.

– Хозяюшка! – тихо проговорил ей в спину Платон. – Хорошая какая девочка, и рубашечки простирнула, и ужин приготовит… Не жизнь, а сплошной санаторий! Сервис ненавязчивый, можно сказать, благотворительный… Особенно для нас с Антохой. Правда, Антоха?

– Правда, правда, – быстро согласился Антон. – Повезло нам с тобой, Платоша. Крупно повезло.

Лео сидел молча, никак не реагируя на явно насмешливую тональность сказанного, улыбался вполне благодушно. Казалось, он их вовсе не слышал, думал о чем-то своем.

– И правда, Леонка… Нехорошо как-то получается… – вставил свое слово дед. – Не морочил бы ты голову девчонке, а? Пусть бы домой шла… Ну сам подумай, что дальше-то будет?

– А что будет дальше, дед? – озадаченно спросил Лео, чуть приподняв брови.

– А сам не понимаешь, да? Побалуешься с ней, уедешь, а она тут будет тосковать… И без того у девки жизнь не очень веселая, с мачехой-то! Тем более совсем недавно мать схоронила! Отец ее, Павлуша Майдалин, как жену похоронил, и месяца бобылем не проходил. Маргаритка его вмиг окрутила! Шустрая баба, эта Маргаритка, не баба, а крутой кипяток! Уж не знаю, каково Машутке с ней…

– Погоди, погоди, дед… – нетерпеливо перебил его Платон. – Выходит, фамилия у нашей Маши тоже Майдалина?

– Ну да… – пожал плечами дед. – А какая еще должна быть фамилия?

– Хм… Очень забавно, очень. Выходит, она Мария Майдалина?

– Ну да… И что в этом забавного, не пойму?

– Ну как же, дед… Ты только послушай… Мария Майдалина! Звучит-то как! Почти Мария Магдалина!

– Да, действительно… – подхватил Антон. – Теперь ты понял, Платоша, с кем мы дело имеем? Теперь понятно, почему она в первую же ночь в койку к Лео прыгнула! А выпрыгнув, начала смиренно рубашки стирать и стряпать хлеб насущный… Не только для Лео – для всех…

– Язык-то не отсохнет богохульствовать? – сердито проворчал дед, глядя исподлобья на внука. – И откуда в тебе столько яду скопилось, Антоха? Точно ведь раньше таким не был… Это все Танькины американские деньги, будь они неладны… Они вас испортили…

– Да мы ж не богохульствуем, дед, что ты! – приложив ладони к груди, начал насмешливо оправдываться Антон. – Наоборот, мы счастью брата радуемся!

– Знаю я, как вы радуетесь… Побалуетесь, посмеетесь и уедете! А влюбленная девка тут останется! Хоть бы совесть поимели, поганцы!

– Да мы-то почему поганцы? Она ж Лео предметом для своей любви выбрала, ему и отвечать! – парировал Антон, разведя руки в стороны.

– Ну да, ответит он… – грустно вздохнул дед. – Ты сам знаешь, какой с него спрос… Вишь, сидит, улыбается! Будто не про него речь! Ой, боюсь я, боюсь… А вдруг Машутка и в самом деле в него влюбиться успеет? Да чего говорить, уж успела поди… Если на все решилась… Она ведь не такая, чтобы с первым встречным в койку прыгать, я ее знаю! Она честная девушка! Душевная, умная, с переживанием!

– Ничего, дед, не отчаивайся, – попытался успокоить деда Антон. – Тоже нашел о чем горевать! Как влюбится, так и разлюбит, подумаешь. У нынешних девушек это все просто происходит, они сами знают, какую кнопку в себе нажать. Когда надо – полюбят, когда надо – разлюбят. Не переживай…

Лео вдруг рассмеялся тихо, будто только очнулся и успел прислушаться к разговору. Все глянули на него удивленно, и Лео снова рассмеялся, потом спросил весело:

– Значит, вы все за меня решили, да? Что ж, спасибо, братцы… Все варианты предусмотрели и деда успокоили… А о том не подумали, к примеру, что, может, я Машеньку с собой заберу? А? Как вам такой вариант? Может, мне как раз не хватает такой вот любви…

– Это какой же, интересно? – почти зло спросил Платон, и Антон глянул на него удивленно.

– А такой… – пожал плечами Лео. – Такой, над которой вы потешаетесь, сами того не понимая, что это всего лишь зависть скрипит на ваших зубах, как песок.

– Ой, давай без аллегорий, ладно? – весело рассмеялся Антон. – Уж поверь, на меня твои аллегории не действуют, я ж не девушка Маша родом из Камышей, слюни пускать не стану.

– А ты уже их пускаешь, злые и тягучие… Потому что завистливые. Завидовать надо молча, братец.

Антон хотел возразить, но его перебил Платон, проговорил насмешливо, но с нотками веселого вызова:

– Лео, не перегни палку, а? Ты же знаешь, как Антоха вполоборота заводится. И впрямь, будь аккуратнее в аллегориях. Или ты считаешь, что я тоже завидую?

– И ты завидуешь. Разве не так?

– Да брось… Чему я завидую? Что девушка Маша в тебя влюбилась, а не в меня?

– Да при чем здесь Маша… – слегка поморщился Лео. – Вас не сама по себе Машина влюбленность злит, а то, что у вас ее на данный момент не имеется. Вообще не имеется. Ни в каком виде.

– У меня не имеется?! – то ли зло, то ли весело переспросил Платон. – Ни в каком виде, говоришь? Ну, это ты зря, между прочим… Да ты же сам знаешь, что у меня этого добра завались. Хоть на сторону излишки отдавай. Причем она у меня в нормальных условиях присутствует. В домашних и комфортных…

– Это ты про свою Вику, что ли?

– Да, про Вику. Про кого ж еще? Да эта твоя Маша и рядом с Викой не стояла… Глаза-то раскрой, счастливчик ты наш!

– Ну да, ну да… Не стояла, это да… – медленно покивал Лео, потом тихо и также спокойно произнес: – А ты, Платоша, попробуй своей Вике сказать, что разорился. Что контора твоя адвокатская на грани закрытия, что мама денег больше не даст. Попробуй, чего ты! Вот тогда и увидишь свою Вику во всяких условиях. И в домашних комфортных тоже.

– Значит, ты считаешь, что моя Вика… – завелся Платон. – Что она…

– Да ничего я не считаю, Платон, – горько ухмыльнулся Лео. – Ты же прекрасно понял, о чем я говорю.

– Ну, знаешь…

– А может, и моя Ольга по расчету за меня замуж вышла, а? – вклинился в разговор Антон, жестом остановив готового возмутиться Платона. – Может, она тоже корыстная, а я и не знаю? Ты уж и мне заодно глаза раскрой, братец!

– Нет, Антон. Твоя Ольга просто идеальная жена. В том смысле, что скучная и правильная, и в меру расчетливая. Ее корыстолюбие в глаза не бросается, но оно уже вплетено в механизм скуки и правильности, понимаешь? Органично вплетено… И еще неизвестно, как бы себя повела твоя Ольга, если бы попался на ее пути другой механизм, более состоятельный, чем ты…

– Нет, ты посмотри, а? – хлопнул по столешнице ладонями Платон. – Посмотри, как он нас на составляющие разложил, поганец! А сам-то ты к чему пришел, а? В свой законный тридцатник – к чему пришел? Какое ты право имеешь учить нас жизни?

– А я разве учу? – вяло приподнял плечи Лео. – Я не учу, я девушку от ваших нападок защищаю. И ее, и себя заодно. Да, все хотят, чтобы их любили бескорыстно, чтобы в койку прыгали очертя голову, не думая о приличиях, да только мало кому такое счастье выпадает…

– А тебе, стало быть, выпало?

– Да, а мне выпало. И я еще раз повторюсь – завидуйте молча, пожалуйста. И в Машу свою зависть не выплескивайте, лучше спасибо скажите, что она вам рубашки стирает и ужин готовит. Обычное человеческое спасибо. По-моему, это не так уж и трудно.

– Да ты совсем проникся Машиной добротой, я смотрю… – задумчиво проговорил Антон. – Так проникся, что, может, и впрямь за собой ее потащишь? Ведь не потащишь, нет? Не захочешь такого счастья, я думаю?

– Не знаю… – пожал плечами Лео. – Поживем – увидим…

– А на «поживем – увидим» у тебя, между прочим, всего три дня осталось, – жестко произнес Антон. – Сам понимаешь, что билеты на самолет уже ни за какие деньги не поменяешь, курортный сезон в разгаре. А на частный самолет ты пока не заработал, насколько я знаю. Ты к своему тридцатнику вообще ничего самостоятельно не заработал. Так что…

– Некорректно себя ведешь, брат, – с предостерегающей интонацией заметил Лео.

– И в чем же я веду себя некорректно? Не нравится, что на место тебя ставлю? Тыкаю носом? А так тебе и надо, сам напросился! Смотри-ка, философию развел, в глубину решил копнуть. Кто кого да за какие дела любит! Не стоит искать глубину, братан, там, где ее нет! Да и твоя Маша… Подумаешь, подарок, бескорыстием одарила! Да она просто не сообразила вовремя… Мы ж втроем на пляже к ней подкатили, а она тебя выбрала только потому, что ты молод и красив… А если бы подумала да пригляделась – не видать бы тебе никакого бескорыстия, это уж я точно тебе говорю…

Лео не успел ответить брату – в дверях дома показалась Маша, с улыбкой прошла по двору, заглянула под навес:

– Ужинать на воздухе будем, да? Такая картошка вкусная получилась! Поджаристая! И салат… Еще там курица в духовке, почти готова…

– Да, тащи все сюда! – весело и немного виновато скомандовал Лео, отвечая улыбкой на Машину улыбку. Мельком глянув на братьев, проговорил уже более уверенно: – А после ужина мы с тобой в Феодосию сгоняем, по набережной прогуляемся. Надоело мне общество этих завистников… – и, повернувшись к деду, спросил быстро: – Я твою колымагу возьму, ага?

– Бери… – махнул рукой дед Иван.

– Неужели не погнушаешься дедовым «жигуленком»? – тихо, но с прежней саркастической ноткой в голосе спросил Антон.

– Не-а. Не погнушаюсь, – весело ответил Лео. – Десять минут позора, и мы на набережной… Правда, Маш?

* * *

На набережной было уже многолюдно – отдыхающие вышли на вечерний променад. Нарядная толпа лениво фланировала вдоль парапета, игнорируя вкусные запахи, исходящие от многочисленных кафе и кафешек. И это было вполне объяснимо – народ в летнюю Феодосию съезжался в основной массе небогатый. В обеденное время предпочитал дешевые столовки, а отужинать норовил в домашних условиях, чем бог послал. А после ужина – пожалте на этот самый променад, за который денег платить не надо. Не сидеть же весь вечер дома?

Маша тоже нарядилась, как сумела. Сарафан на ней был легкий и пестрый, и, как про себя отметил Лео, фасончик его давно вышел из моды. Помнится, очередная его подружка носила такой сарафан лет пять назад… Но это было совсем, совсем не важно. И даже наоборот, Маша ему очень нравилась в этом сарафане. Казалось, природная грация девушки вообще отвергает это понятие – модно или не модно, плюет на него с высокой колокольни. И даже линялая тонкая ткань, когда-то голубая, а теперь почти выбеленная под солнцем, удивительно красиво сочеталась с ядреным золотистым загаром девушки. Лео даже попытался прокомментировать это странно удачное сочетание цвета, поправив на плече Маши тонкую бретельку:

– Вот ведь… Никогда не знаешь, как и откуда выплеснется такое удачное сочетание красок… Когда б вы знали, из какого сора…

– Это ты про что? – спросила Маша, глянув на него доверчиво.

– Тебе очень идет этот сарафан, – простыми словами объяснил Лео. – Ты в нем необыкновенная.

– Да ну… – небрежно махнула рукой Маша. – Я в этом сарафане дома хожу, его давно выбросить пора. Ты не думай, у меня есть красивое платье, но за ним домой надо идти… А мне домой не хочется, там Маргарита скандалить будет.

– Что, сильно достает?

– Да нет, в общем… – пожала плечами Маша. – Она ничего, нормальная, только командовать очень любит. Иногда и нет причины командовать, а она все равно голос повышает. Что делать, натура такая. Наверное, она в прошлой жизни полководцем была. Да все бы ничего, я бы вполне философски к этому относилась, но она ведь и отцом командует! Пошел туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что! Шаг вправо, шаг влево – расстрел…

– И он что? Исполняет все ее приказы?

– Ну, не то чтобы исполняет… – вздохнула Маша. – Понимаешь, он мучается этими приказами. Характер у него мягкий… Вроде иногда и на место надо Маргариту поставить, но не хочется ему силой свой дух бодрить. Когда силой – это уже неправильно, ведь так? Это ведь не семейная жизнь получается, а будто театральная постановка?

– Ну да… – не совсем поняв, о чем идет речь, протянул Лео. – Может, и так…

– А еще я знаю, что он по маме сильно горюет… – призналась Маша. – И с Маргаритой не связывается потому, чтобы тихо горевать не мешала.

– И все-таки странно, Маш… Зачем ему в принципе такая жена, которая горевать мешает? Зачем он ее в дом привел?

– Он не приводил, она сама пришла. Сказала, что мы без нее пропадем. Заявилась в одно прекрасное утро с чемоданом, с узлами и выдала с порога – пропадете без меня! Глаза мои больше глядеть не могут, как вы пропадаете!

– А вы что, и впрямь пропадали?

– Да нет, конечно! Я ж говорю – она в прошлой жизни полководцем была! Вот и в данной ситуации свою тактику ведения боя разработала! С одной стороны, вероломно напала и территорию захватила, с другой – вроде как доброе благородное дело сделала, – с болью в голосе сказала Маша и махнула рукой: – Да ну, не хочу о ней говорить…

– Не хочешь, так и не будем, ладно, – согласился Лео. – Может, в кафе посидим?

– Не хочу… Давай лучше к морю пойдем, сейчас на пляже почти никого нет. Я знаю одно уютное местечко, где на камнях сидеть удобно, они такие теплые и гладкие…

– Что ж, идем.

Уютное местечко представляло собой пару гладких больших валунов, на которых можно было вполне комфортно усесться вдвоем – один камень был больше по размеру и подпирал собою другой, так что получалось что-то вроде скамьи. У ног тихо плескалось море, закатная солнечная дорожка дрожала рябью, приманивая к себе припозднившихся купальщиков.

Маша скинула босоножки и устроилась на камне, поджав ноги и обхватив колени руками. Вздохнув, проговорила тихо:

– А у нас в Камышах море красивее, правда? И пляж лучше… Здесь галька серая, никакая, а у нас песок… Помнишь, как он светится на солнце? Не зря наш пляж Золотым называют… Мне кажется, и воздух у нас другой. И дорога с пляжа через камыши… Идешь, а они шуршат, будто разговаривают о чем-то, шепчутся…

– Да уж, – согласился Лео, – местечко весьма романтическое, согласен. А золотой песок и заросли камышей – особые достопримечательности. Но народ все равно Феодосию предпочитает, хоть и пляжи здесь не такие удобные.

– Да ничего не понимает твой народ… Едут из своих душных северных городов, чтобы снова попасть в такой же душный город, только южный…

– А ты была когда-нибудь в северном городе? – спросил Лео.

– Нет. Я дальше Крыма нигде не была. Я обыкновенная серая мышка, которая выросла на окраине южного города. Ничего во мне особенного нет… Я даже не понимаю, с какого перепугу вы вдруг ко мне подкатили на пляже – втроем… Помнишь?

– Помню, конечно. И зря ты так говоришь, никакая ты не серая мышка. Мы долго за тобой наблюдали, между прочим, да… Как ты из моря выходишь, как на песке лежишь, как мороженое ешь…

– Да? – удивилась Маша. – А я не замечала…

– Так и мы тоже ненавязчиво наблюдали, – улыбнулся Лео.

– Развлекались, да?

– Ну… Можно и так сказать.

– А почему решили подкатить?

– Не помню уже… Это Платон такую идею подал, а мы подыграли. Почему бы, говорит, нам не познакомиться с этой юной нимфой?

– Значит, это Платон… – пригорюнилась Маша. – А ты, значит, за компанию…

– Ну да. Я до сих пор удивляюсь, почему ты меня выбрала. Я ж молчал в основном, когда Платон тебя охмурял, а Антон ему поддакивал.

– Да помню, помню…

– И все же, Маш? Почему ты меня выбрала?

– Я не выбирала. Выбирают, когда сомневаются, какой вариант лучше. Не надо было мне никаких вариантов. Я просто сразу все поняла про тебя и про меня…

– И что ты поняла?

– Что я нужна тебе, – просто сказала Маша. – Именно я. Именно тебе.

– Ты меня пожалела?

– Нет, что ты… Хотя да, может, и впрямь пожалела.

– Ты увидела причину для жалости?

– Нет, все не то, Лео, не то… Понимаешь, у тебя глаза были такие… Вроде насмешливые и веселые, а за весельем такая грусть, что мне аж сердце резануло. Я сразу поняла, что нужна тебе.

– Значит, все-таки пожалела? – не унимался Лео.

– Нет. Я тебя полюбила.

– Что, так сразу и полюбила?

– Да. А что здесь такого? Разве не бывает, чтобы вот так, сразу? И знаешь, как моя мама говорила? Женская любовь – это и есть жалость.

– Да уж, довольно странное утверждение, – нахмурился Лео. – Не думаю, что твоя мама была права. По крайней мере, я особой жалости не наблюдал у тех, кто меня любил. И сам жалостью никогда не страдал.

– Да ты просто никогда об этом не задумывался, Лео! – воскликнула Маша. – Жалость к человеку чувствуешь не оттого, что он жалкий, а оттого, что сердце навстречу болит и помочь очень хочется, если даже помочь не можешь! Я ведь даже не спросила ни разу, отчего у тебя глаза такие грустные, правда? Не спросила, но знаю, что в тебе много, очень много грусти… И растерянности… И что тебе очень больно, и не знаешь куда идти… Я все это очень чувствую, Лео…

Лео ничего не ответил, только чуть приподнял бровь и слегка улыбнулся. Со стороны это выглядело так, будто откровения девушки его забавляют, и даже есть необходимость снизить их градус… Деликатно так, хотя и надо бы успеть насладиться этими откровениями… Кому ж не понравится, когда юная девушка так искренне в своих чувствах признается?

Вздохнув, он обнял Машу за плечи, слегка встряхнул. Наклонившись к уху, проговорил тихо и ласково:

– Странная ты, Маша. Даже не знаю, что ответить на твой порыв. Я понимаю, что он довольно искренний, но… Не верю я в женские искренние порывы, уж прости меня. Нет, я не хочу тебя обидеть, не думай… Может, просто сейчас время такое, а ты с ним не совпадаешь… Может, этот морской берег и впрямь родил новую Ассоль… Кто знает, кто знает? В любом случае не обижайся на меня, пожалуйста, ладно?

– Я не обижаюсь, – мягко улыбнулась Маша. – Ты просто жизни не знаешь, Лео.

– О-па! – захохотал Лео. – Это уже что-то новенькое. Я не знаю жизни? А ты, выходит, ее больше меня знаешь?

– Да, я знаю больше, – уверенно проговорила Маша. – Потому что я умею чувствовать. Потому те женщины, которые у тебя были, никогда тебя по-настоящему не любили.

– То есть не жалели меня, ты хочешь сказать?

– Да. Не жалели. Они были злые. Они думали только о себе.

– А ты, значит, добрая, да? – ехидно прищурился Лео.

Но Маша не заметила его ехидства и кивнула:

– Да, я другая.

– И ты готова любить всех, кому очень грустно, кому очень больно и кто заблудился в этой жизни? Но ведь таких очень много, Маш… Куда ни плюнь, сразу в заблудшего попадешь. А они особо до женской жалости бывают охочи, заблудшие-то. Одна вот такая тоже любила всех, Марией Магдалиной ее звали. Потом пришлось от семи бесов ее излечивать.

– Ну зачем ты так… – сдерживая подступившие слезы, проговорила Маша. – Ты же прекрасно все понял, что я хотела сказать… Что я одного тебя люблю… Да, люблю! И прямо говорю об этом! Люблю…

– Но ведь ты меня совсем не знаешь, Маш! Мы знакомы всего три дня!

– Нет, я давно тебя знаю. Я еще девчонкой была и всегда ждала, когда ты с братьями к дяде Ване приедешь. Но ты раньше был другой, не было в глазах такой грусти… Даже четыре года назад, когда последний раз приезжали, ты был другой…

– Четыре года? – переспросил Лео. – Надо же, подсчитала… Действительно, четыре года не приезжали. Постыдно редко стали к деду выбираться, да.

– А он вас так всегда ждет… И я тоже ждала. Я раньше за вами тайком из-за забора наблюдала. Нет, правда, ты тогда другой был! И длинных волос у тебя не было… Тебе не идут длинные волосы, зачем ты их отрастил?

– Как это – зачем? Я ж художник, мне положено! – насмешливо проговорил Лео, возмущенно откинув голову назад. – Да и вообще… Пора было как-то остепениться к возрасту, или бороду отрастить, или буйную гриву. Можно, конечно, и то и другое, да очень хлопотно. И жарко, надо признать…

– Тебе ведь сейчас тридцать лет, да? – спросила Маша.

– Точно, – кивнул Лео. – Тридцать недавно исполнилось. И все-то ты знаешь, проницательная девушка Маша!

– Да, я все про вас знаю… Тебе тридцать, Платону тридцать пять, Антону сорок.

– Ага. Мама нас через каждые пять лет рожала. Если бы наш отец не умер, еще бы пару братишек нам родила. Зато новый ее муж, американец, детей вовсе не захотел. Да и нас тоже не захотел. И его можно понять – не все любят чужих детей. Вернее, очень редко случается, чтобы какие-то люди приняли чужого ребенка, как своего. Чтобы без показухи, без фальши. По-моему, гораздо честнее женщине правду сказать – ты, мол, нужна и любима, ну а дети твои – извини… На них духовного и душевного ресурса не хватит. Выбирай, или я, или дети.

– О боже, ужас какой… – прижала пальцы к губам Маша. – И ты хочешь сказать, что ваша мама выбрала этого американца, да? А вас не выбрала? Она что, больше его любила, чем вас?

– Нет, не больше. Просто мама другими критериями руководствовалась, когда выбирала.

– И какими же?

– Ну… – задумавшись, проговорил Лео. – Она решила обеспечить нам хорошее образование, хорошую безбедную жизнь, дать основу для становления бизнеса. Да мало ли…

– То есть откупиться от вас деньгами американского мужа?

– Не говори глупостей, Маша. – Лео неожиданно для себя разозлился. – Никогда не говори того, чего не понимаешь и не осознаешь до конца. Потому что у каждого бывает свой выбор, каждый видит счастье ребенка в своем собственном ракурсе. Мама так решила, и мы ее выбор никогда не осуждали.

– Но ведь она вас бросила… – грустно сказала Маша. – Тебе сколько лет было, когда она уехала?

– Ну, пять… – произнес с неохотой Лео. – Платону десять, Антону пятнадцать. И не бросила, а оставила на попечение деда, а это разные вещи. И мы разговаривали с ней по телефону чуть ли не каждый день. И ни в чем не нуждались материально. А дед нас очень любил, хоть и строгий был воспитатель, у него не забалуешь. И ничего, выросли, как видишь. Все образование хорошее получили, Антон и Платон благодаря деньгам маминого мужа – еще и возможность начать свой бизнес. Платон свою адвокатскую контору открыл, Антон – строительную фирму. А мне мама мастерскую купила, и это недешевое удовольствие, знаешь… Прекрасная мастерская, между прочим. О такой только мечтать можно. Многие художники и к концу жизни на такую мастерскую заработать не могут… Нет, мы на мать не в обиде, если честно. Если б она не уехала, тянули бы вместе одну лямку… – вздохнул Лео. – Деньги в нашей жизни – далеко не последнее дело, Машенька.

– Нет, – отрицательно покачала головой девушка из Камышей. – Любовь важнее денег. Даже и сравнивать нельзя.

– Ну, это кому как…

– Да всем так. Просто ты убедил себя в обратном и живешь с этим. А на самом деле очень нуждаешься в любви. Ее в тебе так мало, просто ничтожная капелька! Неоткуда ей было взяться, понимаешь?

– Да отчего же? Меня мама любила, хоть и на расстоянии, меня дед любил… И женщины меня любят, грех жаловаться. О какой ничтожной капельке ты говоришь, Маша?

– Не хватило тебе любви, Лео. Маминой любви. Ты сам это чувствуешь. И оттого тебе плохо. Ведь плохо, правда?

– Все-то ты про меня знаешь, а? Все понимаешь! – уже раздраженно произнес Лео, убирая руку с плеча девушки и сердито глядя вдаль. – Самой-то не страшно от избытка знания да понимания?

– Нет, не страшно, – с уверенностью ответила Маша. – Не страшно, потому что я права. И ты знаешь, что я права.

– Да ничего я не знаю и знать не хочу! И что, в конце концов, я тебе объясняю? Если ребенок свою мать никогда не осуждает, то и другие не имеют права. Уясни это правило раз и навсегда, может, пригодится!

– Да ты не сердись, Лео… – начала было Маша, но Лео ее перебил:

– Я сержусь? Я вовсе не сержусь. Просто никогда не надо брать на себя смелость рассуждать о вещах, в которых ты ничего не понимаешь. Мала еще, чтобы рассуждать, а тем более осуждать.

– Хорошо, я не буду, – быстро согласилась Маша. – Просто мне теперь стало понятно, отчего вы все такие. Отчего вас пожалеть хочется. И тебя, и Платона, и Антона.

– Маша! Не надо, а? – еще более сердито и холодно произнес Лео. – Не разочаровывай меня, пожалуйста. Такой перебор с искренностью уже не умиляет, а отторгает… И вообще, он больше смахивает на бесцеремонность, чем на искренность. Всегда нужно осознавать границу дозволенного и недозволенного, чужого и своего, понимаешь ты это или нет?

– Прости, Лео… – взмолилась Маша. –  Я не хотела тебя обидеть! Правда не хотела. И ты прав, я иногда говорю, что думаю, а это неправильно, я знаю. И моя мама часто меня останавливала в моих порывах. Знаешь, как она меня учила? Мол, конечно, ты говори, что думаешь, но всегда думай, что говоришь… А я сейчас не подумала… Прости, Лео! Я не хотела!

– Да ладно… – тут же смягчился Лео. – Это ты меня прости, зря я на тебя наехал. Спасибо тебе за твою искренность, но все-таки… Давай мы как-нибудь сами разберемся, ладно? Разберемся, что для нас было важнее – каждодневная материнская близость или обеспечение материального благополучия. Тем более материнскую близость нам дед с лихвой заменил. По крайней мере, очень старался. Но уж как получилось, так получилось.

– Да, – закивала Маша, – дядя Ваня очень добрый. Я знаю.

– Ну! Дед у нас такой, не то слово, что добрый! Он вообще большой человечище! И вырастил нас, и в жизнь отправил! Когда увидел, что мы в его опеке больше не нуждаемся, вернулся в свои Камыши и живет себе дальше, как жил… И ничего ему от жизни не надо, никаких благ… Знаешь, я завидую ему иногда по-черному! Так любить свое место, так быть к нему счастливо привязанным… Такое счастье не каждому дано.

Лео снова обнял Машу за плечи. Улыбнулся и с облегчением вздохнул, будто обрадовался, что тема разговора так удачно перетекла в безопасное русло.

Они молча посидели несколько минут, а потом Лео тихо продолжил:

– Да, он вернулся, а мы теперь к нему ездим… Хоть раз в три-четыре года, но бросаем все дела и выбираемся, и сидим несколько дней в Камышах. И слушаем, как шумят камыши, прости за тавтологию. Да, камыши во всех ипостасях – это святое, это незыблемое. Шуме-е-ел камы-ы-ы-ыш, деревья гнулись… – нарочито гнусаво затянул он, покачиваясь на месте, и Маше ничего не оставалось, как тоже покачиваться, следуя за рукой Лео, обхватившей ее за плечи.

– Ты так говоришь, будто тебе не нравится к деду ездить… – повернув голову к Лео, тихо произнесла она и тут же пугливо прикрыла рот ладошкой, будто испугалась, что опять сказала что-то неправильное.

– Почему же не нравится? Очень даже нравится… – серьезно ответил Лео. – Во-первых, никогда не знаешь, что тебя в этом путешествии ждет, какая встреча… А во-вторых, я вполне искренне скучаю по деду. Он у нас просто замечательный, общаться с ним – сплошное удовольствие.