Текст книги "Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти"

Ст. Куняев и другие

Если нам исходить из той истины, что заглавное в Высоцком – это его поэтическое урождение, его поэтическое устройство, тогда мы поймем, что препоны и вредоносность ничтожных людей и значительных обстоятельств – все это лишь вздор, сопровождающий великую судьбу.

Белла Ахмадулина

Настоящего поэта всегда сопровождают не только почитатели, но и отрицатели, не только ценители, но и хулители, и даже гонители. У поэзии Высоцкого и того и другого вдоволь, и это, наверное, один из главных признаков ее истинности и высоты. Печально только, что иногда в качестве хулителей выступают люди, именующие себя поэтами, не стяжавшие поэтических лавров, страдающие комплексом неполноценности, или же критики, отчаянно привлекающие к себе литературное внимание.

Булат Окуджава

18 января 1969 года музыкальный руководитель Всероссийского пионерского лагеря «Орленок» В. Малов в краснодарской газете «Комсомолец Кубани» обрушился на песни Высоцкого: «Особенно бросается в глаза эта пошлость в так называемых «магнитофонных песнях». Здесь, как правило, откровенный цинизм уже не прикрывается ложной романтикой… Вот и не люблю я песен Высоцкого. Недобрые они. Нехорошо он думает в этих песнях».

Эту статью можно было бы назвать завершающей в травле авторской песни и Высоцкого как одного из самых ярких представителей этого «крамольного» явления в период 1968–1969 годов.

В 1982 году в печати началась кампания, очень напоминающая события 68-го года. Высоцкий всегда с горечью воспринимал несправедливые нападки на свое творчество и, самое главное, свою беззащитность перед идеологическими чиновниками.

Бывший писатель, ставший поэтом, «добряк с кулаками», патриот и антисемит по призванию, борец с издержками «массовой культуры» Станислав Куняев решил вновь проявить себя на ниве публицистики. На уже довольно длинную скамью подсудимых поэтов (Эдуард Багрицкий, Булат Окуджава, Андрей Вознесенский, Леонид Мартынов, Борис Пастернак…) «судья» Куняев теперь усадил Владимира Высоцкого. Во-первых, Высоцкий оказался в совсем неплохой компании талантливых поэтов, а во-вторых, беспроигрышный выбор – любой материал с упоминанием этого имени будут читать.

9 июня 1968 года «Советская Россия» опубликовала статью «О чем поет Высоцкий», положившую начало нападкам на творчество молодого поэта. Ровно через четырнадцать лет – 9 июня 1982 года – «Литературная газета» публикует статью Ст. Куняева «От великого до смешного».

Путая «массовость» с «народностью» культуры, Куняев в своих суждениях отталкивается от стихотворения Е. Евтушенко:

 
Бок о бок с шашлычной,
с шипящей так сочно,
киоск звукописи
около Сочи.
И голос знакомый с хрипинкой несется,
И наглая надпись:
«В продаже – Высоцкий».
Володя,
ах, как тебя вдруг полюбили
со стереомагами
автомобили!
Толкнут прошашлыченным
пальцем кассету,
и пой,
даже если тебя уже нету.
Торгаш тебя ставит
в игрушечке-«Ладе»
со шлюхой,
измазанной в шоколаде,
и цедит,
чтоб не задремать за рулем:
«А ну-ка, Высоцкого крутанем!»
Володя, как страшно
меж адом и раем
крутиться для тех,
кого мы презираем!
Но, к нашему счастью,
магнитофоны
не выкрадут
наши предсмертные стоны.
Ты пел для студентов Москвы
и Нью-Йорка,
для части планеты,
чье имя – «галерка»,
и ты к приискателям
на вертолете
спускался
и пел у костров на болоте.
Ты был полу-Гамлет
и полу-Челкаш.
Тебя торгаши не отнимут.
Ты наш…
Тебя хоронили,
как будто ты – гений.
Кто – гений эпохи.
Кто – гений мгновений.
Ты – бедный наш гений
семидесятых,
и бедными гениями
небогатых.
Для нас Окуджава
был Чехов с гитарой.
Ты – Зощенко песни
с есенинкой ярой,
и в песнях твоих,
раздирающих души,
есть что-то
от сиплого хрипа Хлопуши…
…Киоск звукозаписи около пляжа.
Жизнь кончилась.
И началась распродажа.
 

Ст. Куняев задает вопрос: в самом деле, почему торгаши и шашлычники (в числе и других слоев населения) выбрали себе кумиром Высоцкого?

Опираясь на ранние стилизации «блатных» песен Высоцкого, оппонент на протяжении нескольких лет будет писать о том, что «бард ради эстрадного успеха, ради красного словца не щадил наших национальных святынь»; «у него нет ни одной светлой песни о России, о ее великой истории, о русском характере, песни, написанной любовью или хотя бы блоковским чувством»; «надрыв этого человека – окончательный разрыв с идеалом, в лучшем случае замена его правилами полублатного коллективизма…».

Опасаясь слыть «белой вороной», Куняев приводит в своих статьях выдержки из «писем-размышлений».

«Если внимательно проанализировать тексты песен Высоцкого, – пишет москвичка В. Лобанова, – то налицо опошление образов русской истории, сказок… Ирония и издевательство – вот характерные черты этих песен. Тем не менее популярность велика, а ведь это страшно. Страшно за людей, хотя они здесь мало в чем виноваты, – это реакция на совершенно безликие песни профессиональных авторов».

В. Малов: «Видишь, как получается, – вроде песня о дружбе, а учит недоброму чувству подозрительности, превосходства одного над другим. Я смело утверждаю – песни Высоцкого даже на самые благородные темы: о дружбе, верности, мужестве – неблагородны. Не правда ли, много примеров софистики можно найти в текстах песен Высоцкого? И когда я смотрю, как ребята слушают эти «откровения», мне хочется сказать им: “Эта песня не друг, а случайный прохожий, причем порой не безобидный”».

«Ни один высокогорник нарочно не выберет трудный путь, да еще столь же опасный, как военная тропа, – выказывает свои познания в альпинизме, альпинистам же на смех, писатель В. Чивилихин, – если его можно избежать. Он именно свернет и обрыв обогнет, чтобы зря не свернуть шеи. Мне кажется, что теперешнее массовое нытье под гитару – очередная пошлая мода, и мне стала противна эта мещанская р-р-романтика, потому что я знаю цену романтике подлинной. А еще хуже, что есть среди авторов таких ходячих песен подонки, которые подсовывают грязненькие текстики, спекулируют на политике, сеют в здоровой среде микробы подозрения, неуверенности, отражая, должно быть, суть своих слабых душонок. Один мечтает «рассказать бы Гоголю про жизнь нашу убогую», другой…»

И Куняев, и солидарные с ним писатели писем забыли, что в своих пристрастиях или неприязни к артистам и поэтам народ никогда не ошибается, и поэтому проявление народной любви к Высоцкому – это уже данность, нравится это кому-то или нет…

В журнале «Наш современник», № 7 за 84-й год, в статье «Что тебе поют?!» (в 68-м году статьи назывались «Что за песней?», «О чем поет Высоцкий?») Куняев прогнозирует быстрое забвение Высоцкого и пишет репортаж с «заставленного алыми кустами гвоздик и гладиолусов, торчащих из блестящих эмалированных ведер и стеклянных банок» места захоронения поэта. Автора репортажа раздражало все: и «глазеющий толпящийся народ», и это обилие цветов, поставленных не в хрустальные вазы, и присутствующие «персонажи творчества Высоцкого»… А самое главное… Исчезла могила с табличкой – «Майор Н. Петров, умер в 1940 г.». Затоптали!!!

«Репортаж» Куняева имеет предысторию.

По свидетельству В. Лазарева, работника коммунального хозяйства столицы, жулики, работавшие на Ваганьковском кладбище, в нескольких метрах от могилы Высоцкого соорудили бутафорский холмик земли и оформили его табличкой про майора Петрова, чтобы найти на это место покупателя.

Жуликов посадят. Но пока до них добрались и убрали холмик вместе с табличкой, незадачливый фотохудожник А. Лапин сфотографировал «могилку с табличкой» и передал экземпляр фотографии Куняеву. Другой экземпляр фотоработы Лапина гулял по его персональным выставкам под названием «Майор Петров».

Куняев пишет со скорбью: «Вечерело, народ постепенно расходился. Я смог оглядеться вокруг и увидел то, что можно было бы предположить. Вокруг была истоптанная, ровная земля. Могилы майора Петрова не существовало.

Я не могу себе представить, чтобы поклонники Блока, Твардовского, Заболоцкого или Пастернака могли позволить себе из любви к своему божеству равнодушно топтаться на чужих могилах».

Может быть, на этот репортаж можно было бы не обращать внимания, но спустя полгода в № 12 этого же журнала появляется подборка читательских писем, пришедших в ответ на статью Куняева: «С большим удовлетворением прочитал…», «В основном я согласен с позицией…», «Стыдно и грустно. Конечно, такая оголтелая толпа могла затоптать могилу майора Петрова – яркая их характеристика. Побольше подобных выступлений…», «Затоптанная могила майора Петрова рядом с могилой «идола» меня гнетет…» – пишет преподаватель Воронежского университета О. Разводова. И так далее… Мертвого Высоцкого призывали к ответу за то, что кто-то топчет чьи-то захоронения!

Когда печаталась эта подборка писем, работники журнала уже знали, что могилы Петрова рядом с могилой Высоцкого не было, а потому и затоптать ее никто «оголтелый» просто не мог.

Всю свою публицистику Куняев оформляет в книгу «Огонь, мерцающий в сосуде», выпущенную издательством «Современник» в 1986 году. Здесь творчество Высоцкого он обобщает как «фельетонизм, бытовой анекдот, лихой скепсис, пародию на жизнь». «Высоцкий многое отдавал за эстрадный успех. У «златоустого блатаря», по которому, как сказал Вознесенский, должна рыдать Россия, нет ни одной светлой песни о ней, о ее великой истории, о русском характере, песни, написанной любовью или хотя бы блоковским чувством…» «Знаменитый бард ради эстрадного успеха, «ради красного словца» не щадил наших национальных святынь, песни эти не боролись с распадом, а, наоборот, эстетически обрамляли его»… Русские дети, утверждает Куняев, лишены теперь возможности читать сказки Пушкина из-за пародийности песен Высоцкого. Очевидно, Куняев никогда не слышал о более ранних пародиях, принадлежащих И. Тургеневу или Н. Некрасову. Себе в поддержку Куняев пригласил композитора, Героя Соц. Труда, лауреата Ленинской премии Георгия Свиридова: «Не имея чести быть знакомым с вами лично, хочу пожать вам руку и поблагодарить за вашу замечательную статью. Как я понимаю, речь идет о сохранении крупных духовных ценностей, без которых жизнь теряет смысл. И дело не только в тех или иных именах литературного обихода…»

И вновь повторяется ситуация 1968 года: тогда ниспровергатели Высоцкого опирались на Д. Кабалевского и В. Соловьева-Седого, теперь – на Свиридова.

По-своему «разобралась» в истоках популярности творчества Высоцкого бывшая примадонна Большого театра Г. Вишневская. В своей автобиографической книге «Галина», вышедшей в 1985 году, она обобщила творчество Высоцкого как «блатной истерический надрыв»: «Вот он, сегодняшний русский человек. Он орет, вопит на весь мир своим пропитым, хрипатым голосом и воет, как затравленный, загнанный, но все еще очень сильный зверь… Что же должен был пережить народ, через какие моральные ломки пройти, чтобы эти блатные истерические вскрики уркагана находили такой массовый отклик во всех слоях советского общества! И, проливая пьяные слезы, они воют вместе с ним, им все это близко, понятно и надрывает душу».

И до того опротивел певице «потонувший в дремучем пьянстве русский народ, одичавший в бездуховности, породивший Высоцкого и признавший его выразителем своего отчаяния и своих надежд», что не смогла она оставаться бок о бок с этим народом, упорхнула в край всеобщего процветания и стабильного благополучия.

В то время среди поклонников Высоцкого родилось емкое словечко «скунявился». Эстафету у Куняева («скунявились») подхватили «патриоты», публикующие свои опусы в журналах «Молодая гвардия» и «Дон». О том, что к творчеству Высоцкого отношение неоднородно и противоречиво, стало ясно уже после появления его первых песен. Иногда эта неоднозначность принимает крайние формы. Некоторые склонны считать любимого певца крупнейшим поэтом современности, и наиболее рьяные почитатели ведут себя в духе чистейшего идолопоклонства. Другие, не отрицая одаренности певца и артиста, полностью отказывают ему в поэтическом таланте. Но есть еще и категория хулителей, наверняка не читавшая главных произведений поэта, не понимающая сущности его поэзии вообще. Эмоции этих людей, именующих себя «по-ленински партийными журналистами», выплеснулись на страницы черносотенного журнала «Молодая гвардия». Всенародность они сводили лишь к «дешевой популярности», а вседоступность – к примитиву: «…нас ежечасно приучают к хрипу, скулежу, визжанию, крику, воплю, бормотанию себе под нос В. Высоцкого и иже с ним». «И иже с ним» – это компания, неоднократно подвергнутая критике этим журнальчиком. Высоцкий вполне мог бы гордиться тем, что оказался в этом списке: Айтматов, Афанасьев, Бакланов, Быков, Вознесенский, ВЫСОЦКИЙ, Гранин, Дементьев, Евтушенко, Лихачев, Р. Медведев, Рыбаков, Сахаров, Солженицын, Ульянов, Шатров…

Солидарным в отношении С. Куняева к творчеству В. Высоцкого оказался литературный критик Л. Аннинский: «Станислав Куняев отверг Высоцкого со всей яростью идейного борца – отверг начисто и бесповоротно от имени того самого «народно-патриотического фронта», к которому Высоцкий по всей своей народной «звукофизиономике» вроде бы должен принадлежать. Не к высоколобым же диссидентам!»

Эта цитата из многократно опубликованной в разных изданиях (АПАРТ, М., № 4, 1996; «День литературы», № 1, 1997; «Апрель», М., Юго-Запад, 1997, вып.9; и следом определил проверенный временем труд – уже как разъяснительный – непосредственно перед текстами в сборнике стихов Высоцкого «“Я, конечно, вернусь”: песни, стихотворения, проза», Эксмо-Пресс, М., 1999, 2008) статьи о Высоцком и своем понимании его творчества, которую Л. Аннинский назвал «Вечная разгадка?».

Эпиграфом для статьи Анненский выбрал строфу из песни Высоцкого «Купола российские»:

 
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно-да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
 

Это Высоцкий о России, о ее народе, о своем творчестве… Для Аннинского здесь загадок нет: «Кажется, разгадка на поверхности: выдержал бой с Советской властью». Значение творчества Высоцкого Аннинский определил кратко: «Громогласный эпизод в русской культуре». Творчество его в этом «эпизоде» критик приказал читателю сборника понимать просто и однозначно: «…Крутая слеза – это тот самый стиль, в который, как в стенку, будет идти игра.

И мотив (чужой), на который запелось, – блатной, рыдающий», «…это же та самая канва, по которой будет вышит весь Высоцкий, вернее, прошит, если учесть обилие ножей и пуль в его творчестве. Только капля и нужна была, чтобы пролилась струя, и пошел поток. Капля потребовалась традиционно русская: сивушная. С первых песен, где герой выпивает, буянит, засыпает, просыпается и снова выпивает…»

По количеству ошибок для небольшой по объему статьи видно, что Аннинский произведения Высоцкого не читал, а его биографию знает приблизительно. В обязательной программе филфака МГУ, который окончил Л. Аннинский, студенты изучали В. Г. Белинского, а там: «Нельзя понять поэта, не будучи некоторое время под его исключительным влиянием, не полюбив смотреть его глазами, слышать его слухом, говорить его языком. Нельзя изучить Байрона, не будучи некоторое время байронистом в душе, Гете – гетистом, Шиллера – шиллеристом и т. д.». Ну как, не будучи «высоцкистом», пытаться предварять сборник его произведений?!

Вслед за Куняевым критик Аннинский предполагает сиюминутность творчества Высоцкого: «…что останется от этого громогласного эпизода в истории русской культуры? От этих шестисот песен, живущих только в ТОМ голосе? Может, и в ТОМ ВРЕМЕНИ только?».

Извесный высоцковед Ю. Тырин так отозвался о статье и предисловии к сборнику: «Конечно, весь этот «треп-бред» Л. Аннинского, всю жизнь в этом стиле занимающегося «разгадками», является провокацией чистой воды, а не литературоведением. В критической высоцкиане Л. Аннинский оставил свое пятно».

Нашлись приверженцы Куняева и за границей. Так, Валерий Комаров – выходец из России, более двадцати лет преподававший русскую литературу в Печском университете (Венгрия), в статье «Моя свеча поэту» признается, что хотя печально известная статья Куняева «От великого до смешного» вызвала в нем в свое время «страшное внутреннее сопротивление», спустя годы он считает, что в истории с якобы затоптанной поклонниками поэта могилой Куняева «подставили», а с самим Куняевым, главным редактором «Нашего современника», «самого уважаемого» В. Комаровым журнала в России и – «самого русского», ему хотелось бы «побеседовать». Оказывается, можно любить Высоцкого и одновременно уважать «Наш современник», на страницах которого поэта смешивали с грязью…

В своих статьях Куняев выражает уверенность: «…Бесстрастное время расставит все по своим местам»; в этом случае, разумеется, для Высоцкого и его творчества имелись в виду места в последних, задних рядах. Время, действительно, все расставит по своим местам. «Думается, – сказал председатель Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР Г. Марков, – что присуждение В. Высоцкому премии… за авторское исполнение песен и баллад – это в какой-то степени восстановление справедливости по отношению к талантливому певцу, поэту, артисту».

«Куняевых» опровергают

Конечно, мертвому Высоцкому не больно от пера Куняева, но я никак не могу понять, зачем все продолжать и продолжать глумиться над покойным, тратить зря свои силы, – ведь цель уже достигнута: бесславие Куняев уже себе завоевал.

Юрий Карякин

На все нападки, на всю травлю при жизни Высоцкий ответил сам в своих стихах: «…Я знаю, мне не раз в колеса палки ткнут…», «…Нечистоплотны в споре и расчетах…», «…Не надейтесь – я не уеду…», «…Но знаю я, что лживо, а что свято…»…

Оппоненты Куняева предполагают, что его статьи – это, прежде всего, желание «засветиться» рядом с известным именем, нестись на гребне волны чужой популярности.

Ни от кого не защищая, а просто восторгаясь творчеством Высоцкого, тысячи граждан Советского Союза еще при жизни поэта писали ему восторженные письма благодарности. Вот одно из таких писем от ветерана В. голубчика из Ленинграда: «Уважаемый Владимир Высоцкий! Разрешите мне, ветерану Отечественной войны, поздравить Вас с выпуском Вашей первой пластинки. С большим трудом я достал эту пластинку, и это событие стало для меня, моей жены и сына настоящим праздником.

Пластинка эта маленькая, в ней всего 4 песни: «Он не вернулся из боя», «О новом времени», «Братские могилы» и «Песня о Земле», но глубокое содержание емкостью своей превосходит десятки песен, написанных на эту тему. Умеренно грубоватый лиризм, соединенный с глубоким философским смыслом, и искренность, умноженная искренность, содержащаяся не только в словах, но и в самом Вашем голосе, доставляет мне такое же удовольствие и наслаждение, как усталому путнику в пустыне глоток чистой и прохладной воды…»

Сегодня сам Высоцкий уже не может защитить себя, но нашлись люди, способные это сделать. Среди них поэт и литературный критик Валентин Берестов: «Поэзия и весь облик Владимира Высоцкого – это осуществленная метафора поэтов XIX века. Они писали перьями и ощущали себя певцами. Высоцкий пел под гитару и считал себя профессиональным поэтом. Главное в поэзии Высоцкого – то, что он предельно (он все делал на пределе) был верен вековому образу поэта-певца, буквально следовал старинным заповедям. Особенно Лермонтова, чей могучий голос прозвучал в безгласное время.

Поэзия Высоцкого, как и хорошая детская поэзия, при всей популярности и ясности отнюдь не относится, как считают иные, к явлениям массовой культуры. Она, как и детская поэзия, близка к фольклору, к романтикам прошлого века. Вот они, истовость, толковость, звонкость, – то, чего ждал от поэтов С. Маршак, патриарх детской поэзии!

Всеми средствами, включая магическую хрипоту, он будил даже инстинкты, скрытые в глубине таинственной подкорки. Ведь есть же, должен быть инстинкт самосохранения человечества!

Попытки утверждать, что Высоцкий слабый поэт, недальновидны и нелепы. Вопреки бытующему мнению, неудачных строк у Высоцкого до удивления немного. Авторская песня – постоянное противоборство с господствующей силой. И что, как не противоборство с господствующей силой, звучит в каждой строке Высоцкого? Я настаиваю на том, что Высоцкий принадлежит к числу тех поэтов, которые, подобно Чуковскому и Маршаку, взялись возрождать поэзию золотого века, идущую от самих корней русской и мировой традиции, основанной на особенностях человеческой психики, человеческого восприятия, и на этом пути Высоцкий достиг огромных успехов: его услышали миллионы. Помните, у Новеллы Матвеевой:

 
Когда потеряют значенье
Слова и предметы,
На землю для их обновленья
Приходят поэты.
 

Вот этим «обновленьем» и занимался всю свою жизнь Владимир Высоцкий».

Писательница Виктория Токарева о писателе Ст. Куняеве: «В ресторане за столиком в центре зала сидел русский патриот, и его глаза горели фанатическим блеском… Но ведь патриотизм писателя – писать талантливую литературу, и другого патриотизма у писателя нет. А некоторые нехватку способностей и трудолюбия пытаются добрать криком и патриотизмом. Криком ничего не доберешь. Только устанешь. Главарь наших профессиональных патриотов испортил себе всю нервную систему, у него уже ходит плечо и дергается глаз. А воз и ныне там. Высоцкого все равно поют, Пастернака заучивают наизусть, хоть главарь и пытается объяснить народу, что это очень плохие поэты и для русской культуры бесполезные».

Станислав Рассадин: «…Дабы самому всплыть, надо топить других! Чтоб не ходить далеко, вспомним, с какой неразборчивой ненавистью тот же Куняев бранился вслед ушедшему Высоцкому, как не останавливался перед отъявленной и, казалось бы, бессмысленной ложью – например, насчет фальшивой могилы «майора Петрова», которую якобы варварски затоптали поклонники покойного барда, сделавши это (так намекалось) чуть не с его злою загробною волей. Ведь уличили же во лжи, незамедля и документально выставив на позор, подняли на смех, ибо смешна всякая разоблачительная ложь, – нет, шалишь, не повинился».

Валентин Толстых: «Я думаю, С. Куняев облегчил себе задачу, рассматривая творчество безвременно ушедшего Владимира Высоцкого как явление массовое и даже модное. Нет, это, прежде всего, явление народное – по выраженной с такой искренностью и страстью причастности поэта к тому, что задевает, волнует, радует и огорчает именно массы людей. Понятно, что не все его любят, приемлют. В конце концов, это дело вкуса. Принципиально другое – вы не найдете в его (безусловно, неровном) множестве стихов-песен ни одной пустой, бессмысленной или написанной без внутреннего волнения вещи…

С. Куняеву и тем, кто с ним согласен, предстоит еще разобраться, почему так волнует, трогает Высоцкий своими песнями (и не только о войне и мужском товариществе) профессоров медицины и философов, рабочих и космонавтов, инженеров и студентов, не мешая всем любить и понимать Пушкина, Моцарта и Блока».

Виктор Попов: «Боюсь, что Куняев весьма поверхностно знаком с песнями Высоцкого. Позвольте спросить: сколько он их слышал, из 800(!) написанных и исполняемых Высоцким? Песни Высоцкого Куняев саркастически называет «эпохальными записями». Но неожиданно для себя он попал в точку: эти песни действительно отразили нашу эпоху, наше время. Наш оппонент не в ладу с логикой и последовательностью мысли: то он говорит, что Высоцкий «уловил веяние моды», а то – он «создавал моду, на которую работал». Все не так. Высоцкий оказался настолько сильным, талантливым, самобытным, полифоническим художником, что сам создал моду на себя! Удастся ли это сделать Ст. Куняеву? Сомневаюсь. Далее. «По-фельетонному броских и грубых текстов». Точно сказано! Браво Высоцкому! Или, по Куняеву, фельетоны – вон из употребления? Высоцкого по праву можно назвать создателем нового жанра – «музыкального фельетона», «музыкальной басни». Или, по Куняеву, у нас уже нет работы баснописцам и фельетонистам?»

Владимир новиков: «Примечательно, что настоящим поэтом признали Высоцкого как раз те современные лирики, которые, может быть, и превосходят его в чисто версификационной технике: они высоко оценили общедуховный результат соединения поэзии с прозой в многоцветном песенном мире. И наоборот: со зловредными наскоками на Высоцкого, с мелочно-нелепыми придирками по части «мастерства» выступили довольно бледные и косноязычные стихотворцы. Они не без оснований увидели в феномене Высоцкого беспощадное отрицание той усредненной поэзии, что существует только на бумаге, только в виде «сброшюрованных листов», не проникая ни в ум, ни в душу современного человека».

Андрей Базилевский: «Длится спор об «уровне» Высоцкого. Для кого-то он – «текстовик» (эрзац, дескать, все это, но ладно, что хоть так пел, – другие-то и вовсе помалкивали). Для радетелей «истинной духовности» стихи его – безвкусица и любительщина. Охота им все выстроить по ранжиру, все от всего ровненько отрезать: народное от «массового», высокое от фельетонного, от «канканов» и «куплетов». И уж так неймется отнести успех поэта за счет «антуража» и презренных «механизмов популярности». Сверхрусский строго судит дешевую музыку «амбалов», ползут слухи о затоптанной оголтелыми фанатами Высоцкого чьей-то мнимой могилке… И еще шепотком, из 70-х в 90-е – другое: мол, этот «дозированно» смелый – «мог, да не хотел». А стало быть, и талантец-то был сомнительный… Лево-правые снова сомкнули ряды. Словно хочется кому-то, чтоб люди не пробились сквозь муть и шумиху к пониманию».

Юрий Трифонов: «…Творчество Владимира Высоцкого – биография нашего времени. Высоцкий затронул очень важные или, лучше сказать, очень больные моменты нашей истории. Он рассказывал нам почти обо всем, чем жили мы, чем жил наш народ – при нем и до него. Великая, фантастическая его популярность, возникшая так неожиданно, объяснима: Высоцкий вошел в самую гущу народа, он был понятен многим, почти всем. Он взял на себя смелость выражать самое насущное и никем не выражаемое: то истинное, чем народ на самом деле болел, о чем действительно думал, что было предметом повседневных разговоров простых людей между собой. Он начинал с того, что сочинял и пел для «своих», для людей, его окружавших, для тех, кого он лично знал и кто знал его. А своими – оказались миллионы…

Прекрасный артист, оригинальный поэт и замечательный, любимый народом певец. Как щедро одарила его природа! И как не щедро, жесточайше скупо отпустила ему дней на земле.

В музыку нашей жизни 60 – 70-х гг. он внес ноту высокой проникновенности, силы жизнелюбия. Он пропел много печального о времени и о себе, и он же наградил нас – тех, кто с любовью собирал его записи, кто пел вместе с ним его песни, кто их слушал случайно из распахнутых окон, – наградил нас подлинной страстью и мужеством, необходимыми для жизни.

Он был поэтом легендарного темперамента, и он ушел, не растратив его, не исчерпав себя, не изменив своему делу».

Виталий ремизов: «Русь для Высоцкого – «вечная загадка», великая и «сказочная страна», «голубая, родниковая, ржаная», с золотыми куполами. А рядом с этим признанием в любви к Родине, с ощущением ее мощи и красоты – чувство скорби при виде сонной державы, раскисшей и опухшей ото сна, чувство, пронизывающее многие произведения Некрасова, Тютчева, Блока. Но, как бы там ни было, герой Высоцкого, как и лирические герои русских поэтов, не мыслит себя вне связи с Родиной и страдает от ее неустроенности, и потому золотом меченные купола России становятся для него символом очищения и той нравственной высоты, к которой стремится душа человека».

Виктор Авотиньш: «Он был для всякого человека соседом. Для тех, у кого пир горой, для тех, кто не вернулся, для тех, кто не стрелял… Песни зарождались в нем, будто осколки, и выходили с облегчающей болью, чувством заботы и опасности, восхищаясь мужеством мира и презирая его гниль. Его ненависть была похожа на любовь. Он и выражал их одну через другую. Оставаясь самим собой перед любимыми и ненавистными. Он как бы напоминал об их сожительстве, об их общей, народной основе, которая судит не дрязги, а людей своих. Если бы мне дали право выбирать памятник шестидесятым годам России – я бы выбрал его в том же значении, в каком Ахматова выбрала Блока памятником началу века».

Алексей герман: «Он бывал беспощаден, но никогда не был злым. У него все замешено на любви, на вере в человеческую душу. Самым бедолажным своим героям он сострадает, готов спуститься с ними в любую бездну, но только для того чтобы поднять их, за уши вытащить к достойной человека жизни.

Это надо ослепнуть, чтобы спутать Высоцкого с типажами его песен. И надо оглохнуть, чтобы не услышать его отчаянной жажды идеала, его самозабвенного, со смертельным риском устремления к вершине. Настоящий герой песен Высоцкого – это, конечно, он сам: сильный, надежный человек, без котурнов, без тени фальши…

Он был как противоядие от всякой фальши, и слушать его было – как надышаться кислородом. И тем, что Высоцкий шел, ничего вроде бы не боясь и не оглядываясь, он поддержал издали многих, меня в том числе. Смотрите, ведь можно же, как Высоцкий! Разве ему не страшно? Разве он не рискует? Разве ему не хочется, чтоб его издавали, награждали?

Я думаю, что он эту любовь народную осознавал как свою миссию в искусстве – быть честным до конца. И свернуть с этого пути он уже не мог. Хотя были, наверно, ночи, когда он думал: все, нет больше сил, напишу «что надо». Без страховки.

Чем больше фальшивило вокруг искусство, тем необходимей делался человек, который не фальшивил. И который пер напролом. Дефицит правды в нашем государстве все больше и больше восполнял Высоцкий.

Чем больше фарисействовало искусство, чем больше художники уходили в свои тома, чем большими классиками становились на наших глазах писатели, не умеющие писать, чем больше льстили в глаза по телевизору, тем громче звучал голос Высоцкого.

Он почувствовал свою миссию. Возникла ситуация, над которой человек не властен. Он говорил мне, что его вдалбливают, вбивают в диссидентство».

Александр Мень: «Высоцкого я лично не знал, но песни его очень люблю. Ведь это, по существу, первый народный поэт, отразивший весь срез эпохи последнего десятилетия. И если у Окуджавы в основном лирические строки, у Галича – социальный протест, то Высоцкий написал портрет эпохи. Опять же, не исчерпывающий. Но даже его песни – про горы, про мужество – не есть какая-то временная конъюнктура. Он в самом деле такой человек, он действительно так думал».

Константин Рудницкий: «Высоцкий всякий раз пел на всю страну: знал, что каждое его слово, каждую интонацию ловят на лету и мгновенно тиражируют магнитофонные ленты. В момент исполнения Высоцкий посылал песню в огромный мир. Это вот простейшее обстоятельство радикально изменило и самую песню, и характер пения. Песня обрела силу набата и сокрушительность взрыва. Окуджава волнует до глубины души, Высоцкий потрясает душу. В трогательной лирике Окуджавы мы узнаем себя, свою участь, свое миропонимание. Песни Высоцкого выполняли иную миссию. Он высказывал – вслух, в голос, в крик – то, что было у всех на душе или на уме, но чаще всего – то, что все чувствовали, однако осознать еще не смогли, не успели…»