Текст книги "Зеркало Иблиса"

44

И Он подчинил вам то, что в небесах, и то, что на земле.

Коран. Коленопреклоненная. 12 (13)

– Из лабораторий Виллигута, – сказал Зиверс.

Гиммлер сидел прямо, сосредоточенно глядя перед собой. Видимо, у него было не все в порядке со здоровьем в эти дни, черты лица заострились, кожа приобрела едва уловимый желтоватый оттенок. По слухам, которые были достовернее газетных сводок новостей, Гиммлер не спал несколько ночей подряд, день и ночь работая в своем кабинете. Зиверс знал, что это началось после Вевельсбурга, где рейхсфюрер проводил церемонию похорон одного из своих ближайших сподвижников. Что бы там ни произошло, но весь аппарат СС четыре дня лихорадило по полной программе. И теперь Зиверс собирался дать этой лихорадке дополнительный импульс.

– Вы, Зиверс, отдаете себе отчет в том, что говорите? – тихо спросил рейхсфюрер.

– Так точно!

– Не нужно сейчас этого официоза, Вольфрам… Вы пришли ко мне в частном порядке, и говорить мы будем именно так. Неофициально. – Гиммлер прищурился на какую-то точку на потолке, и Зиверс, ощутив сильнейший позыв обернуться, почувствовал себя неловко. Вот тебе и неофициальная беседа. – Я рад, что такой организацией, как «Анненербе», руководите вы, Вольфрам. Мне нравится то, как вы ведете дела, мне нравятся то, что ваши изыскания результативны.

– Далеко не все…

– Если бы это было так, я назвал бы вас шарлатаном. Никакие исследования не могут быть стопроцентно результативны. Тем более в той области, которой занимаетесь вы… Невозможно иметь положительный результат в том, что больше касается веры, нежели науки. И в данном случае одна удача доказывает больше, нежели сотня неудач.

Зиверс согласно кивнул головой.

– Это означает, что я доволен вашей работой, – подвел итог Гиммлер. – И фюрер тоже доволен. Я могу сказать это с уверенностью. Все его действия указывают на это. На операцию «Тангейзер» выделены средства, большие… И факт, что руководить ею было поручено Шпееру, указывает на то, что операции придается огромное значение. Кстати, вы знаете, почему именно «Тангейзер»?

– Нет…

– Вагнер. – Школьный учитель-гуманитарий внутри Гиммлера улыбнулся, и Зиверсу захотелось тут же улыбнуться в ответ. – Помните увертюру?

Нет… Я, пожалуй, не откажу себе в удовольствии и напомню…

Гиммлер встал, ножка кресла противно шваркнула по паркетному полу, подошел к стоящему у стены патефону. Одной рукой поднял крышку, а другой стал перебирать стоящие рядом в ящике пластинки.

– Где же она? Ага, вот. – Свет от люстры раздробился в черных дорожках шеллакового блина. – Послушайте…

Рейхсфюрер вернулся за стол, мельком кинул взгляд на бумажку и отложил ее в сторону.

– Звуки больше напоминают костер, который разгорается. Разгорается, чтобы поглотить весь лес, степь, небо… И все та же мелодия слышится в нем, все та же структура, только усиленная во много раз и так до самого последнего момента, до одного огромного вселенского аккорда! Можно вкладывать множество интерпретаций в это слово, но на самом деле истинная именно эта.

– Красиво, – осторожно сказал Зиверс.

– Красиво, – кивнул Гиммлер, – Однако к тому, что сказали вы… Утечка информации из лаборатории Виллигута… И это после того, как операцией начал руководить Шпеер… Вы понимаете, что это очень серьезно? С Карлом буду говорить лично я. Кстати…

Зиверс понял, что сейчас прозвучит что-то важное.

– Кстати, он уже интересовался судьбой своего работника… Как его там?

– Ганс Вернер, рейхсфюрер!

– Вы никак не можете отвлечься от официального тона, Вольфрам. Вам так важно это дело? – Гиммлер укоризненно покачал головой. – Я называю вас по имени. Сейчас это… дружеская беседа.

– Конечно, Генрих. – Зиверс почувствовал, как от дружеской беседы вспотела спина. – Я понимаю.

– Это уже лучше. Так вот, этот Ганс Вернер, оказывается, был неплохим работником. И занимал в лаборатории довольно высокое положение. Мало того, он был перспективным специалистом. Перспективным, но не настолько близким к Карлу, чтобы быть посвященным в тонкости вопроса.

– Судя по данным допроса, Гансу Вернеру было известно достаточно много о целях экспедиции.

Гиммлер кивнул. И Зиверс решил выложить на стол более крупную карту.

– Он признал, что сотрудничал через нескольких других специалистов лаборатории с кем-то в Ливии. У меня есть все основания полагать, что наш человек в Триполитании работает на две стороны.

– Наш человек в отряде или наш человек в Триполитании?

– В вовлеченном агенте я уверен. Гиммлер покачал головой.

– И как вы свяжете это со Шпеером? Зиверс пожал плечами.

– Неприятности начались именно с приходом Шпеера. Я хочу верить в то, что это совпадение.

– И правильно делаете, Зиверс. Кстати, я не верю в то, что в этом замешан Карл Виллигут. У меня нет никаких оснований полагать нечто подобное.

– Но артефакт должен был прибыть именно в лабораторию Виллигута.

– И именно поэтому самого Карла в заговоре заподозрить очень трудно. Так или иначе он бы получил доступ к артефакту. Для этого совсем не обязательно подключать к процессу третьих лиц. И вести настолько грубую работу с второсортной агентурой. Вам отлично известно мое отношение к Виллигуту. Я знаю его слишком хорошо, чтобы подозревать в столь грубой работе. Это человек, который не упустит из рук такой ценный предмет. И не отдаст его никому. Вы не станете отрицать, что сработано по меньшей мере бездарно?

– Да, конечно. Это напоминает… блуждание вслепую. Как будто кто-то попал в темную комнату и натыкается на предметы. Так обычно получается, когда ничего не известно о той организации, с которой приходится работать.

– Согласен. Кстати, вы достаточно хорошо изучили досье Вернера? Откуда он… Слабые места? Я верю в интуицию, скажите навскидку!

– Служил советником по научным вопросам в Риме… – не задумываясь ответил Зиверс. Он знал досье Вернера наизусть.

Гиммлер потер глаза.

– Пусть этим занимается Шпеер. Он отвечает за операцию. Он должен быть в состоянии справиться с любой проблемой. Итальянцы могут играть в собственные игры или в игры англичан, русских, французов, американцев. Пусть ими занимается Шпеер. Это будут его лавры… Насколько хорошо вы знаете нашего человека внутри отряда?

– Очень хорошо, рейхсфюрер.

– Ну вот и замечательно. А тот связной в Триполитании… Это бессонница господина рейхсминистра. Но никак не наша. Вы меня понимаете, Вольфрам?

– Так точно, рейхсфюрер!

– Генрих… – поправил его Гиммлер. – А с Виллигутом я буду говорить лично. Заходите почаще, Вольфрам, мне часто бывает не с кем поговорить так… На короткой ноге.

«Не прошло, – думал Зиверс, проходя мимо здоровенных эсэсовцев, охранявших двери. – Шпеер останется у руля «Тангейзера», а выскочка Виллигут в худшем случае будет иметь длительную беседу с рейхсфюрером, которого так любит. А с другой стороны, все могло бы быть и хуже. Неизвестно, что получится у того же Шпеера…»

Из служебной записки заместителя начальника архива «Анненербе»:

»… Вследствие внезапного пожара, возникшего из-за неисправности электропроводки, сгорели некоторые архивные документы. В основном ущерб нанесен секциям ВХ-502. Утраченные бумаги уничтожены полностью и восстановлению не подлежат. На данный момент детали происшествия уточняются. Виновные подвергнуты соответствующему наказанию…»

Зиверс подумал и вписал вместо слов «соответствующему наказанию», слова – «строгому наказанию».

И вернул записку заместителю.

– Переделайте и доложите. Свободны.

– Хайль Гитлер!

Человек, вызванный на ковер и принесший эту бумажку, исчез. У него была семья и дети. А сгоревшие документы не такая большая беда. Документиком больше, документиком меньше…

К тому же проводка действительно шалила, о чем было своевременно доложено соответствующим службам. За эту предусмотрительность заместитель начальника архивной службы поблагодарил бога. Не то чтобы он был примерным верующим, но на всякий случай…

45

И великая жажда с ним.

Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 17

– Господин капитан, у нас проблема, – Обст как будто вырос из песка рядом с Фрисснером.

– Вы не слишком меня удивили, унтер-офицер, – скривился Артур. – Докладывайте.

– Наши запасы воды сильно пострадали.

– Пострадали?

– Так точно, господин капитан!

– Пойдемте посмотрим…

Поднимая сапогами облачка пыли, они прошли к ближайшему грузовику и заглянули внутрь. Фрисснер негромко выругался.

Судя по всему, напавшие ночью арабы успели изрядно поработать, прежде чем их обнаружили. Большая часть водных запасов была уничтожена. Цистерны были вспороты, и драгоценная жидкость, беспрепятственно просочившись сквозь швы корпуса, ушла в песок.

Целыми были только канистры, которые лежали внутри кабин.

– Да, впечатляет, – сказал из-за спины Фриссне-ра Ягер.

– Не нужно паники, – неприязненно отрезал Артур.

– Конечно не нужно, – невозмутимо отозвался Ягер. – Нужна вода, а не паника. Тут вы правы.

Фрисснер сделал вид, что не заметил подтекста в словах штурмбаннфюрера.

– Возможно, придется менять маршрут, давайте посоветуемся с профессором.

Юлиус Замке воспринял неприятную новость довольно легко.

– Знаете, нам даже не придется сильно отклоняться от маршрута.

– То есть?

– Очень просто, на карте в этом регионе отмечены только два оазиса, лежащие на нашем пути. Сдвоенный оазис Тмесса и Завила и второй, Эль-Катрун. Эль-Катрун находится довольно далеко от нашего курса, но Тмесса и Завила – это как раз то, что нам надо.

– Что это означет – сдвоенный оазис?

– Ну, когда-то это были два отдельных оазиса, находящиеся рядом, но потом воды стали подниматься и оазисы слились. В этих селениях проходят ежегодные празднования в честь духа воды.

– Разве это не противоречит Корану? – спросил Ягер.

– Не совсем. – Профессор покачал головой. – Местные говорят, что Ангел – Покровитель Воды, всесильный Ибрахим, был послан самим Аллахом с миссией на эту землю. И теперь Ибрахим охраняет воду, не давая пропасть ей в огромной пустыне. Что-то я не слышал о таком…– Об этом вообще мало кто слышал. Эта информация хранится в архивах, с которыми я работал как раз в то время, когда мой отец ушел в экспедицию по этим пескам. Обрывочные данные сохранились то в той, то в иной точке пустыни. Некоторые ученые мужи утверждают, что некогда существовала так называемая Книга Пяти Зеркал. И что в этом писании были указаны истинные события, начиная от Сотворения мира.

– Что значит истинные? – спросил Ягер, но, видя, что Фрисснер уже теряет терпение, свернул разговор: – Мы можем поговорить об этом в машине?

– Да, конечно, это довольно интересная тема.

– Ну вот и замечательно, – сказал Артур, несколько удивленный столь внимательным отношением штурмбаннфюрера к обыкновенно третируемому им профессору. – А теперь давайте решим, куда мы отправляемся.

– Я бы рекомендовал Тмессу. Это селение имеет для меня еще и научную ценность… Мы должны будем прибыть как раз к тому празднику, о котором я говорил.

– Я рад, – сухо отозвался Фрисснер и направился к Богеру с Каунитцем, которые, отчаянно ругаясь, возились с колесом

Ягер постоял некоторое время возле профессора, но разговор не клеился, Юлиус Замке почему-то вдруг вспомнил о тех несчастных арабах, которых штурмбаннфюрер собственноручно забивал монтировкой до смерти. Видимо, Ягер заметил страх, мелькнувший в глазах профессора. Он покачался на носках сапог и, не сказав ни слова, отошел. А Замке вдруг обнаружил, что от испуга задержал в груди воздух. Он даже разозлился на себя за такую слабость. Пугаться неизвестно чего…

Раньше он думал, что навсегда изжил в себе эту детскую привычку. Даже в лагере Замке всегда знал, чего можно бояться, а чего бояться не следует, от чего нужно прятаться, а от чего нет… Умный, начитанный, знающий человеческую психологию, он чувствовал, что и как нужно сделать, чтобы унизиться, но выжить. А сейчас профессор вдруг ощутил себя маленьким мальчиком, который испугался неведомо чего. Шуршания мыши ночью в платяном шкафу, небрежно брошенной на стул одежды, безобидного сумасшедшего, который сидел на ступенях церкви в Берлине и клянчил милостыню. Маленький Замке особенно боялся именно его. Совершенно без оснований, потому что сумасшедший был тихим, никому не нужным стариком. Но в его голове крылось нечто, пугавшее Юлиуса до дрожи. Нечто необъяснимое, словно это был уже и не человек вовсе, а какое-то другое существо, которое искусно маскируется под взрослого, несчастного мужчину.

Всегда, проходя в церковь вместе со своим отцом и матерью, будущий профессор задерживал дыхание от страха. Как и сейчас…

– Ну, что тут у вас? – спросил Фрисснер, подходя к Богеру.

– Да, собственно, уже ничего. Шланги мы нашли среди тех частей, которые взяли с аварийного грузовика…

– Это я настоял, чтобы их сняли, – поднял голову Каунитц.

– Ты, ты… – примирительно отозвался Богер. Артур понял, что подошел к концу какого-то спора.

– Вот так-то! – улыбаясь перемазанным лицом, заявил Каунитц.

При этом он не переставая работал, практически вслепую закручивая какие-то винтики.

– Когда мы сможем поехать?

– Да как только прокачаем тормоза, – сказал Богер. – Конечно, этот горе-механик утверждает, что готов ехать по пустыне и без тормозов, мол, тут не во что врезаться…

– Это ты горе-механик, – сказал Каунитц. – А без тормозов я бы прокатился…

– И закатился бы в первую попавшуюся мину. Умник, – не поддержал его служебного рвения Фрисснер. – Не забывай, что это все та же война.

– Я не забываю… Но мин тут уже нет.

– А что тут есть?

– Песок, ящерицы и отвратительные пауки. Вот как тот, что вползает Каунитцу на башмак.

Каунитц презрительно сощурился и на уловку не поддался.

– Так когда мы тронемся?

– Приблизительно через час.

– Хорошо, вам что-нибудь нужно?

– Так точно, – отозвался Богер. – Ваше разрешение отлить немного тормозной жидкости из головной машины.

Фрисснер коротко кивнул головой:

– Разрешаю.

Когда он отошел проверять посты, Богер вопросительно посмотрел на Каунитца.

– Чего это с командиром?

– Не знаю, но его явно укусила какая-то муха.

– Муха по фамилии Ягер? – шепотом спросил Богер.

Каунитц рассмеялся.

46

Пусть убиты будут лжецы.

Коран. Рассеивающие. 10 (10)

Доктор Корнелиус был плешив, бородат и смугл. Морщинистое лицо его выражало явное неодобрение всего происходящего, а забираясь в кабину «бедфорда», он вдобавок стукнулся головой.

– Чем тут все время так воняет? – осведомился он, устроившись на —жестком сиденье.

– Очевидно, дохлым англичашкой. – Обер-лейтенант Кельтен пожал плечами. – Машины же трофейные, профессор. Вполне возможно, она постояла дня три под солнцем с мертвым водителем в кабине, пока ее не уволокли наши.

– Если вы хотели меня смутить, вам это не удалось, молодой человек, – сухо сказал Корнелиус – Я не брезглив.

Кельтен покраснел, а капитан фон Акстхельм хлопнул его по плечу и засмеялся.

– Вам бы тоже лучше не веселиться, – заметил Корнелиус.

Доктор брюзжал по каждому поводу: грубая и невкусная пиша, дурацкие машины, тупые солдаты, несносные плутоватые арабы, жаркое солнце, вода, отдающая мочой и хлором… Капитан фон Акстхельм вначале пытался как-то реагировать на жалобы профессора, но потом плюнул и предоставил ему полную свободу словоизвержения. Профессор, видимо, понял, что к нему уже не прислушиваются, и ныл меньше.

Альтобелли сосал медленно тающий кусочек горького шоколада и смотрел, как солдаты собирают вещи после короткого привала на обед. Шестой день в дороге. Интересно, когда сработает мышеловка и каким образом это произойдет? Надо полагать, у британцев хватит ума не уничтожать отряд, раскатав его танками, а аккуратно взять всех – ну, если не всех, то хотя бы ученого и кого-то из офицеров.

Подполковник не испытывал угрызений совести – собственно, он не испытывал их давно, с тех самых пор, как дал согласие работать на британскую разведку. Тем более ему не нравился ни ворчливый профессор, ни заносчивые немецкие офицеры, которые пусть и были хорошими военными, но к Альтобелли относились несколько высокомерно.

Немцы не любили своих союзников, и тому имелись веские основания. Итальянцы, кроме разве что пары дивизий, воевали из рук вон плохо, все их огрехи приходилось искупать кровью немецких частей, и Альтобелли понимал, что постоянно находиться в роли младшего, всеми не любимого и шпыняемого братца Третьего Рейха Италия сможет очень недолго. До тех пор, пока в ней окончательно отпадет нужда. Поэтому подполковник, который считал себя патриотом, решил, что с Германией ему и его стране не по пути.

Единственный раз, когда Альтобелли – тогда еще капитан – встречался с Муссолини, остался в его памяти навсегда. Дуче, энергичный и жизнерадостный, осматривал только что принятый на вооружение средний бомбардировщик Z-1007 «альционе». Поглаживая лопасть винта огромного тысячесильного двигателя «пьяджио», он интересовался у конструкторов, каковы бомбовая нагрузка самолета, практический потолок, может ли бомбардировщик нести торпеды. Альтобелли в числе несколькх авиационных офицеров находился тут же и был приглашен отметить событие стаканчиком вина.

Один из штабистов, полковник Мингоцци, спросил у дуче, какого тот мнения о Люфтваффе и сильно ли итальянские ВВС проигрывают в сравнении с немецкими. Дуче ответил уклончиво – мол, дело не только в технике, но и в людях, а герои Италии… и все в таком роде. Но именно тогда Альтобелли понял, что Муссолини прекрасно осознает свою марионеточность, зависимость от Гитлера.

И ему стало противно.

От размышлений подполковника отвлек Кельтен. Оставив профессора в кабине, обер-лейтенант, в британской полевой форме и со «стэном» на плече, уселся на корточки рядом с Альтобелли и спросил:

– Знакомые места, господин подполковник?

– Да, я здесь проезжал один раз.

– Не нравится мне тут… – пожаловался Кельтен. – Пусто… Слишком тихо…

– А чего вы ожидали? Это пустыня.

– Не понимаю, зачем нас сюда загнали. Война, мы должны заниматься своим делом, прыгать с самолетов на головы русским или англичанам, а вынуждены жарить задницы здесь, в Ливии… Извините, подполковник.

– Пустое… Неужели вы думаете, что я поехал сюда с большой радостью?

– Вам проще, у вас в кабине не сидит профессор, – улыбнулся Кельтен.

«Черт возьми… Этак мне станет его жаль, – подумал Альтобелли. – Парень-то вроде не плохой. Ладно, еще раз будем надеяться на благоразумие британцев. Поскорее бы они явились, мы ведь забираемся все глубже и глубже…»

– Мы забираемся все глубже и глубже, – повторил обер-лейтенант, словно подслушав мысли подполковника. Менее тренированный человек дернулся бы, но Альтобелли удержался, ограничившись замечанием:

– Маршрут достаточно простой. Тут есть куда более неприглядные места, обер-лейтенант. Благодарите бога, что нас направили не туда.

– Мне уже все равно. – Кельтен махнул рукой, – Жарко, мерзко…

– По машинам! – донесся до них окрик капитана.

47

…или у них другой бог…

Коран. Звезда. 43 (43)

Через час отряд не двинулся. Оказалось, что второе колесо тоже повреждено, но по какой-то причине этого никто не заметил раньше. Пришлось задержаться еще на некоторое время, а после того, как колесо было восстановлено, Фрисснер отдал приказ осмотреть все машины на работоспособность и, коли возникнет такая надобность, произвести необходимый ремонт.

Богер и Каунитц, прихватив для верности всех свободных от дежурства солдат, ползали по грузовикам, как муравьи, ругались и проклинали все на свете, кроме своего командира, потому что сам Фрисснер ползал вместе с ними.

Ягер и Юлиус Замке расположились в тени легкового «фиата» и смотрели на эту суету с философским спокойствием. Замке по-прежнему слегка побаивался грозного штурмбаннфюрера и поэтому сидел тихо, напряженно обхватив колени руками. Ягер же расслабленно развалился на песке, изредка прихлебывал из фляги коньяк, который, казалось, имелся у него в неограниченных количествах.

Замке от предложенного напитка отказался.

– Так скажите, профессор, что там за ересь с пятью зеркалами, а? – Ягер фамильярно положил руку на плечо Замке.

Юлиус слегка вздрогнул.

– Да не дрожите вы! – Ягер хлопнул профессора по плечу. – Какого черта, в самом деле? Я вас не бил, я вас в лагерь не загонял… Что за нелепости?

Замке прокашлялся:

– Видите ли, штурмбаннфюрер… Ваше поведение не слишком отличается от поведения тех, кто меня в лагере… опекал.

– Да? – Ягер удивился.

– Да…

– Это хорошо… Нет, в самом деле, хорошо! Не обижайтесь дорогой профессор, но человек моей… – Ягер подумал, подыскивая слова, – специализации? Да, специализации… Он не должен сильно расслабляться и терять форму. Особенно в военное время. Когда враг не дремлет и готов запустить свою грязную руку в наши стройные ряды. – Ягер засмеялся. – Как сказано?! А?! Как сказано!

– Да уж, – вздохнул профессор. – В лучших традициях…

Вот такой Ягер – здраво рассуждающий, тонко острящий – пугал Юлиуса куда больше, чем пьяный грубиян. На тупых и однообразных служак Замке насмотрелся в лагере. «Шапки снять! Шапки надеть! Как стоишь, свинья?!» А Ягер – артист, и никогда не знаешь, каким он станет через секунду, не говоря уж о том, каков он на самом деле…

– Это точно, это точно… – Штурмбаннфюрер наконец успокоился и крепче сжал плечо Замке. – Но вам, Юлиус, бояться, собственно, нечего. Ведь так?

– Наверное. Хотя… – Замке набрал в грудь побольше воздуха. Решился. – В наше время бояться всегда есть чего.

– Очень многозначительно сказано, – невозмутимо проговорил Ягер. – Узнаю интеллигентного человека. В ваших устах даже бунт выглядит, как строка из научной диссертации. Вы не человек действия.

– Да, возможно. – Замке очень хотел стряхнуть с плеча вцепившуюся руку штурмбаннфюрера, но он боялся.

– Вы не человек действия. – убежденно повторил Ягер. – Вы интеллигент. Поэтому и загремели в Бельзен, а не, скажем, в Освенцим. Вы по большому счету безобидный человечек. Вся интеллигенция – очень безобидная штуковина. Вы любите поговорить, дымя дешевыми сигаретами, пошуметь… А толку? Вы бы взяли в руки винтовку?

– Если бы пришлось… Хотя…

– Чушь! Вы бы никогда не взяли в руку винтовку! Вы не способны убить человека, даже если он будет на ваших глазах насиловать вашу же жену, а ружье будет стоять за дверью. Вы безобидный человечек. И знаете, Юлиус, я вас боюсь!

– Что? – Замке показалось, что он ослышался.

– Да, да! Боюсь. Вы думаете, что самое страшное, это Бельзен? Или тот же Освенцим? Или гестапо? Вздор! Нет ничего страшнее вас.

– Почему это?

– Потому что именно такие, как вы, Юлиус, будут править миром, когда мы сойдем со сцены. И тогда я не дам за этот мир даже окурка. Или горсти вот этого песка. Нет ничего хуже болтунов, витающих в своих заоблачных империях…

– Эмпиреях… – автоматически поправил его Замке.

– Нет, друг мой, не нужно ловить меня на неточностях. Я сказал именно то, что сказал. Интеллигенты всегда готовы выстроить некую придуманную империю! И не просто выстроить, а воплотить! На костях таких, как я. Каждый из вас, это такой… Мягкий Знак! Внешне безобидный, но изменяющий слово до неузнаваемости. Мелкий человек, способный натворить много, очень много бед во имя своих выдуманных идеалов. А потому мне страшно…

– А вам не страшно говорить то, что вы говорите?

– Нет. – Ягер покачал головой – Вы, конечно же, думаете, что я намекаю на фюрера. Ничуть не бывало! Фюрер практик и великий человек! Фюрер делает великое дело, он уже где-то там, за гранью. Не таким, как вы, судить его. Хотя я уверен: именно такие вот умненькие трепачи будут это делать. Не сейчас, так в будущем. Но если мне предстоит умереть, я постараюсь сделать это с его именем на устах. Я готов умереть за Адольфа Гитлера!

Последнюю фразу он выкрикнул громко, так, чтобы это слышали бескрайние пески и бескрайние небеса.

– А вы, такие как вы, Юлиус, будут говорить о ценности каждой жизни, о необходимости жить, о необходимости прощать врагов, о… этом… Сейчас вспомню… Я слышал эти слова от одного болтуна в кабаке. Еще в двадцать шестом… Ах да, этот очкарик долго говорил о ценности, необходимости и назвал этот болтологический комплекс «общечеловеческими ценностями». Вот так-то, Юлиус, я боюсь. Боюсь, что такие, как вы, напишут на знамени эти мифические ценности и во имя их утопят континенты в крови. Добрые любители поболтать. Ценностей для всех не бывает, запомните это, дорогой профессор. Вы не обиделись?

– Нет… – Профессор протирал очки. – Я вас внимательно слушал, штурмбаннфюрер.

– И что же вы можете возразить? Хотите коньяку?

– Нет, нет, благодарю… Я… – Замке внезапно почувствовал, что ему невероятно хочется выпить. – Давайте.

– И это верно! Мне уже хватит, а вам еще недостаточно. Пейте! Раньше вечера мы все равно не тронемся…

– Почему же?

– Такое у меня ощущение…

– Ну и черт с вашими ощущениями, – вдруг расхрабрился Замке и хлебнул. Коньяк был плохой и сильно бил в нос сивушными маслами. Замке закашлялся и скривился.

– Поганая бурда, правда? – участливо спросил Ягер. – Есть только одна бурда, которая хуже этих помоев.

– Какая же? – спросил Замке сдавленным голосом.

– Американское виски. Пили когда-нибудь?

– Не приходилось.

– И не пейте. Американцы ничего не смыслят в алкоголе. Это естественно.

– Почему же?

– Вы меня удивляете… Хотя это закономерно. Для интеллигента, конечно.

– Прекратите намекать, – сказал Замке и выпил еще. В голове приятно зашумело. Профессор вспотел.

– А как иначе сказать… Американцы не народ, к ним даже нельзя применить расовую доктрину. Они развивались только две сотни лет. Как можно научиться готовить сносный алкоголь за двести лет? Вы можете себе представить?

– Я как-то не думал, что качество алкоголя зависит от возраста нации…

– А как же иначе? Возьмите хороший немецкий шнапс! Или тот же коньяк, только французский… Французы, конечно, лягушатники и трусливые вишисты, но они делают неплохой коньяк. А по сравнению с тем, который пьем мы, так и вообще отличный. А вся ценность русских – в водке. Конечно, неполноценная раса… Но водку придумали они, тут ничего нельзя возразить. А американцы? Боже мой, ничего более убогого, чем американское виски, я не пил в жизни.

Замке забулькал.

– Что такое? – спросил Ягер.

– Я просто подумал… Это интересное применение расовой доктрины. Очень практично, штурмбаннфюрер.

– Ну, так я вам дарю эти выкладки. – Ягер легкомысленно взмахнул рукой. – Напишите в газету, может быть, опубликуют. А теперь простите, дорогой профессор, я сосну часок.

И Ягер растянулся на песке.