Текст книги "Зеркало Иблиса"

48

Видеть то, чего не видят другие. Проклятие? Благо?

Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 121(123)

Автомобили стали пригодны к эксплуатации только к вечеру. Каунитц и Богер, вконец измотавшись, поставили на место последнее колесо и прокачали все тормоза. Было израсходовано более половины всех запчастей, снятых с поврежденного грузовика, а запасов воды сильно поубавилось за один долгий, раскаленный день без движения.

Фрисснер перевел весь отряд на режим жесткой экономии. На счету была каждая капля воды, пить воду разрешалось только шоферам, остальные должны были терпеть, пока хватало сил.

Хмурые солдаты погрузились в грузовики, Артур направился к головному «фиату».

– Командир…

Фрисснер обернулся. К нему спешил Макс Богер.

– Командир. – Макс растерянно тер щеку, размазывая грязь по вспотевшему лицу. – Боюсь, что сейчас я не совсем готов вести машину. Меня подранили и к тому же всю ночь мы возились с этим чертовым колесом…

Фрисснер молчал. Богер расценил его молчание по-своему:

– Я не стараюсь увильнуть, просто могу не справиться с управлением…

– Не нужно оправдываться, Макс, – сказал Артур. – Я просто думаю, почему я не подумал об этом раньше… Мне кажется, я найду замену на эту ночь. Забирайтесь назад и поспите, машину поведет Ягер.

Макс Богер хотел что-то сказать, но передумал.

Когда Артур подошел к машине, обнаружился некоторый конфуз.

Людвиг Ягер был явно не в состоянии вести машину. Он был пьян.

Более того, пьян был и профессор. Оба сидели на песке перед бампером и, обнявшись, пытались вполголоса петь. Получалось довольно слабо, профессор плакал и постоянно ронял очки. Штурмбаннфюрер ругался и тыкал Юлиуса Замке в бок локтем, стараясь придать его голосу больше музыкальности.

Слушая завывания Ягера и всхлипывания Замке, Фрисснеру удалось разобрать, что оба пытаются вывести прелюдию к «Тангейзеру» Вагнера. Слов, естественно, не было, потому все музицирование заключалось в непрестанном разнотональном вое. Профессор, впрочем, кажется, пытался наложить на мотив Ягера слова из «Деревенской свадьбы».

– Что все это значит? – спросил Артур, не надеясь получить в ответ хоть что-то вразумительное.

Как он и полагал, Ягер ничего не ответил, зато на вопрос отозвался профессор.

Юлиус Замке вскочил и, вытянувшись в струнку, отрапортовал довольно четко:

– Заключенный номер двадцать три семнадцать дробь семь по вашему приказанию прибыл! – и непонятно прибавил после продолжительной паузы. – Сволочь.

– Я спрашиваю, что все это значит?! – обратился Фрисснер к Ягеру.

Тот поднял раскисшее лицо и улыбаясь пояснил:

– Мы лечились. У профессора ярко выраженная диарея. Вы, штурмбаннфюрер, совершенно не заботитесь о сохранности такого ценного кадра… То есть представителя дружественной нам интеллигенции… Совершенно не заботитесь! Я буду иметь честь доложить по возвращении об этом вопиющем факте…

Чувствуя, как немеют скулы и напрягается рука на кобуре, Фрисснер мысленно сосчитал до десяти и только после этого обратил внимание на какое-то бульканье, доносящееся из-за спины. Обернувшись, Артур обнаружил, что Богер сидит на песке и давится от смеха.

«Черт возьми… – подумал Фрисснер. – А ведь я их едва не пристрелил… И этого алкоголика, и этого идиота профессора. Вот так запросто… Бах-бах – и экспедиция возвращается назад. Пустыня сведет меня с ума… А коньяк и впрямь может поправить желудок Замке, здесь штурмбаннфюрер прав…»

– Эй, солдаты! Четверо ко мне! Подоспевшим ребятам Обета капитан указал на Ягера:

– Штурмбаннфюрера в грузовик. Господина профессора к нам в машину. Грузите.

Когда пьяные вопли Ягера заглохли где-то позади, Фрисснер подошел к Богеру и серьезно сказал:

– Спасибо. Ложитесь спать на заднее сиденье. Машину поведу я.

Ночь в пустыне черная. Очень черная и холодная. Откуда-то сверху зло посверкивают звезды, но это не добавляет света, скорее наоборот, подчеркивает темноту.

В машине было душно. От храпящего Юлиуса Замке дико воняло перегаром и еще чем-то кислым, словно от выдохшегося винного сусла. Противно и гадко. Фрисснер трясся за рулем и тихо завидовал Богеру, который, бесцеремонно скинув профессора куда-то вниз, захватил все сиденье и дрых без задних ног. Макс мог заснуть где угодно и когда угодно. В боевых условиях это большой плюс.

Дорога становилась все хуже и хуже. Колеса подбрасывало, иногда «фиат» натужно взревывал, попадая колесами в мягкие массы песка. Иногда казалось, что машина уже съехала с дороги и катится по барханам, норовя увязнуть окончательно. Однако Фрисснер по этому поводу не беспокоился. На карте как раз против этого места стояли четкие указания о качестве дорожного покрытия, если его можно было так назвать. Карта была довольно старая и явно прошла не через одни руки, а может быть, картографы были людьми с юморком… Чуть ниже топографических значков было едва видимыми закорючками приписано от руки: «Дорога – дерьмо».

Ну, дерьмо, значит, дерьмо. Говорят, что в России дороги еще хуже.

Беспокоило Фрисснера другое. То, что не давало покоя с самого начала экспедиции.

Людвиг Ягер.

Человек, вынырнувший черт знает откуда и черт знает почему принимающий участие в экспедиции. Конечно, Артур Фрисснер не строил иллюзий насчет ведомства, которое приставило Ягера к операции. С самого начала было ясно, что цель экспедиции действительно важна для рейха и контроль будет осуществлен максимальный. Однако кандидатура штурмбаннфюрера вызывала весьма большие сомнения, если не сказать хуже. Психика Ягера была чем-то вроде мины. Достаточно одного неверного шага… Было сомнительно, чтобы родное Фрисснеру ведомство послало на задание такого неуравновешенного человека. Ягер был бы хорош на допросах, вот уж мастер своего дела, на передовой он действительно неплохой солдат, на должности коменданта лагеря… Ягер мог служить СС где угодно. Кроме того места, куда его послали. Его мозг не был приспособлен к подобным испытаниям.

Людвиг был слишком мистичен, слишком… Фрисснер не смог подобрать слов.

Слишком истово верил?

Во что?

В Вотана?

В новых богов?

В мистику рун?

Ягер был будто бы немного за гранью и видел мир иначе. Это, наверное, хорошо в лабораториях «Анненербе», но в поле…

Фрисснер припомнил поведение Ягера, когда вся экспедиция едва не погрузилась в песок. Глупость, конечно, но все остались живы только благодаря тому выстрелу штурмбаннфюрера.

Куда стрелял этот полубезумный человек?

В кого метил?

В кого попал?

Но ведь попал…

Артур вспомнил бурю, которая отвернула в сторону, словно столкнулась с чем-то, с незримой стеной.

С чем столкнулась?

Что стало той рукой, которая отвела страшную тучу?

В этой мозаике что-то не складывалось. Маленькие цветные кубики ложились не в тот рисунок… «Анненербе», мистика, Ягер, пустыня, где не все чисто и где реальность оказывается странно лживой, неверной и изменчивой…

Машину подбросило, и профессор глухо и жалобно застонал. Артур вдруг понял, что на мгновение заснул за рулем, поддавшись гипнозу ночной дороги. На какой-то миг показалось, что песок в свете фар вспыхнул спектральными красками Но нет. Все по-прежнему. Песок, дорога-дерьмо, воняющий перегаром профессор, у которого медленно, но верно начинается похмелье.

Артур открыл окно, поток холодного воздуха противно обжег лицо и забрался под ворот рубашки. Вместе с ветром внутрь кабины влетели пыль и мелкие песчинки.

«Интересно, где Ягер берет коньяк? – подумал Фрисснер. – Вот еще проблема, которую предстоит решить. Утром…»

Мысль оборвалась, когда «фиат», преодолев подъем на очередной бархан, стал неторопливо скатываться вниз по пологому склону. Чуть слева, возле дороги, горел костер.

Фары машины ярко высветили сидящих у костра. Четыре неподвижные фигуры, закутанные в те тряпки, которые бедуины называют одеждой… Фрисснер не заметил вокруг ни верблюдов, ни лошадей, ни поклажи Создавалось ощущение, что четыре человека идут по пустыне пешком, налегке…

Артура бросило в холодный пот, и он снял ногу с педали тормоза, когда увидел в ярком блеске костра и свете фар, что вокруг огня сидят скелеты. Черные провалы пустых глазниц, белизна костлявых пальцев. Ночь. Пустыня. Костер.

«Фиат» рявкнул двигателем и рванул в темноту. Водители идущих сзади грузовиков сильно удивились такому поведению головной машины. Они ничего не видели.

49

Но посмотрите на это другими глазами.

Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 134

«Минус два», – почему-то вертелось в голове капитана Фрисснера.

Минус два.

Ганс Эдербауэр и Йозеф Рилль. Два ефрейтора с перерезанными глотками, слишком привыкшие к безлюдью пустыни и поплатившиеся за это жизнью. Один из Менхенгладбаха, второй из Льежа.

Фрисснер долго елозил языком по сухим деснам, собрал во рту густую и противную слюну и плюнул на песок. Посмотрел, как плевок на глазах истаял, частично впитавшись, а частично испарившись, поднялся с подножки грузовика и крикнул:

– Вперед! Поехали!

В салоне «фиата» отчаянно воняло рвотными массами, потом и грязным бельем Фрисснер давно уже научился не замечать таких вещей – еще в Норвегии, когда они вдесятером ютились в утлой избушке и не мылись почти месяц. А вот Замке было не по себе. Археолог то и дело принюхивался, почесывался и страдал. Даже концлагерь не вытравит интеллигента из интеллигента, а тут еще и напился вчера… Салон облевал…

Ягер спал, привалившись к дверце. Он перебрался из грузовика совсем недавно, когда проснулся там и обнаружил, что находится в не вполне подобающем месте среди нижних чинов. Недавнее возлияние внешне почти никак не сказалось на нем, а солдаты даже начали уважать жесткого штурмбаннфюрера, расправившегося с арабами так, как это следовало сделать. Когда машина тронулась, он не проснулся, а лишь пожевал иссохшими губами и тихонько всхрапнул.

– Двигатель начинает стучать, – пожаловался Макс. – Эта керосинка может накрыться в любой момент.

– Поедем на грузовике, – безразлично сказал Фрисснер.

– Я с ужасом думаю, что будет, когда накроются и грузовики, – пробормотал Макс. Артур хотел одернуть его, но понял, что это ни к чему.

– Порой мне кажется, что во всем этом нет никакого смысла, – продолжал Макс.

– Обсуждаем приказы? – лениво осведомился капитан.

– Мы можем сровнять их с землей.

Это произнес Ягер. Произнес с закрытыми глазами. Фрисснер оглянулся – под опущенными веками штурмбаннфюрера дергались, дрожали глазные яблоки.

– Мы можем сровнять их с землей, – повторил Ягер. – Это море песка, эти оазисы… Все это ни к чему нормальным людям. Мы можем стереть с лица земли Каир и Александрию вместе с англичанами и их сраными помощниками из Новой Зеландии и Австралии. Сотни тяжелых бомбардировщиков. Роммель может отправляться стирать свои кальсоны, позиционная война исчерпала себя.

– Вы уверены, Людвиг? – спросил Фрисснер.

Ягер открыл глаза. Пустые и холодные, они смотрели куда-то вперед, сквозь исцарапанное лобовое стекло машины.

– Жиды и коммунисты, черные и желтые, нам с ними не по пути. Их нужно уничтожить.

– Вы последовательны, – сказал Фрисснер.

– Я привык быть последовательным. Если бы я не был последовательным, я преподавал бы сейчас тригонометрию. Но я – офицер, и я воюю.

– Я тоже офицер, хочу заметить.

– И я, – подал голос Богер. – Вот остановимся на ночлег и убьем еще парочку арабов, и все будет хорошо.

– Смеетесь, – процедил Ягер. – Смеетесь, оберштурмфюрер. Смейтесь, пока эти арабы не приползли к вам ночью и не воткнули вам в задницу кинжал. Как они проделали это с вашими солдатами.

– Нельзя ли прекратить этот разговор? – робко спросил Замке, икая с похмелья.

– В самом деле, – поддержал его Фрисснер. – Не время для лекций, штурмбаннфюрер. Или вы усомнились в нас? К чему это?

– Подите к черту, – сказал Ягер и снова закрыл глаза. Его голова тряслась в такт движениям автомобиля, на горле ходил туда-сюда под кожей острый кадык.

«Не хватало, чтобы он спятил, – подумал Фрисснер. – В этом случае его придется пристрелить, сумасшедший в пустыне нам совершенно ни к чему, тем более такой опасный, как Ягер Хотя кто из нас потихоньку не сходит с ума? Разве что Макс, которому все нипочем».

Словно подтверждая мысли капитана, Богер весело произнес:

– Что до арабов, то я как-нибудь проживу еще пару ночей, а там посмотрим. Один парень, вернувшийся с Восточного фронта, рассказывал мне про русских партизан. Нашим арабам до них далеко, смею вас уверить.

– Я знал русского ученого, – вставил Замке, – по фамилии Эдельман.

– Еврейского ученого, – поправил Макс.

– Еврейского. Он был интеллигентный тихий человек, автор монографии по палеонтологии. Мы гуляли по Нюрнбергу, и он рассказывал, как в девятнадцатом году воевал в коннице. Интересно, что с ним сейчас…

– Копает небось своих допотопных ящеров, – Богер пожал плечами. – Не думаю, что его мобилизовали, вашего ученого.

– Могли и мобилизовать, – сказал капитан. – Дела русских совсем плохи.

– Черт…

Восклицание Богера относилось к дороге, которая исчезла. Только что под капот мерно бежала песчаная полоса, и вот…

– Штурмбаннфюрер… Штурмбаннфюрер! Ягер открыл глаза.

– Поговорите с проводником, – попросил Артур. – Он… Стоп, вот он сам пришел к нам.

Муамар постучал в стекло, и капитан открыл дверцу.

– Спросите у него, куда исчезла дорога.

Ягер перевел вопрос, проводник сделал недвусмысленный жест, означавший, что дорога кончилась.

– Дайте-ка карту, – сказал капитан. Они с Максом выбрались наружу и расстелили ее на капоте, рядом Фрисснер положил компас.

– Это еще что?! – шепотом спросил Богер. Стрелка компаса медленно описывала круг. Остановилась, дрогнула и снова начала кружиться.

– Аномалия? – задумчиво пробормотал капитан. – Нет, это что-то странное…

Проводник тоже подошел и с интересом наблюдал за эволюциями стрелки.

– Не обращайте внимания…

Замке стоял рядом, тяжело покачиваясь. Из уголка рта скатывалась струйка слюны, но профессор не замечал.

– Я такое видел. Ничего страшного.

– Но где дорога?

Фрисснер повернулся к проводнику в надежде, что Муамар поймет возникшую проблему. Тот и в самом деле понял, помахал рукой-крылом куда-то на юг – вернее, туда, где, по представлениям Фрисснера, этот самый юг обязан был находиться.

– Вам плохо? – участливо спросил Богер ученого. Тот покачал головой.

– Мне не просто плохо… Мне очень, очень плохо. Я хочу попросить у вас извинения, господин капитан…

– Полноте, – сказал Фрисснер. – Как ваш желудок?

– Вроде бы ничего.

– Благодарите штурмбаннфюрера и его лекарство. Надеюсь, больше оно не понадобится…

– Нет-нет!

– Юлиус… Юлиус, вы хоть раз в жизни напивались? – спросил капитан с улыбкой.

– Не припомню.. Извините, я прилягу. Мне надо прилечь…

Шатаясь, археолог вернулся в машину и заворочался там, постанывая и кашляя.

Колонна остановилась, лишь когда солнце уже высоко поднялось над песками и начало накалять их своей беспощадной милостью.

– Привал, – скомандовал Фрисснер, выбираясь из машины. – Обст!

Унтер-офицер уже спешил к командиру.

– Выставите в охранение тех людей, кто спал ночью.

– Все спали, господин капитан.

– Все? – Так точно

– А вы?

– Я – нет, господин капитан. Я решил, что пусть ребята поспят. Тяжелый день, к тому же у нас потери. Это положительно скажется на их моральном состоянии.

– Какое у вас образование, Обст? – неожиданно для себя спросил Артур.

– Да собственно, никакого, господин капитан. – Обст был смущен. – Просто у нас был командир… Тоже капитан. Еще в первую войну… Я тогда рядовым был. Делать нечего было по молодости, вот в армию и подался. Добровольцем. Так наш капитан, вот кто был голова, на фронт из университета пошел. Всегда знал, что солдатам нужно. Уже в самом конце, когда и войны-то не было, он погиб где-то на Западном фронте. Я в это время в госпитале валялся, сводки читал: «На Западном фронте без перемен. На Западном фронте без перемен». Вот тебе «и без перемен»… Я теперь всегда про него вспоминаю.

– Война быстро двигает по службе, да?

– Это верно, господин капитан. Только думаю я, что выше унтера не поднимусь. Образования не хватает, да и подустал я командовать. Сказать по правде, я, как узнал, что нас к вам отряжают, обрадовался. Вот, думаю, теперь кто-то другой за меня думать станет.

– Ну и как?

– Да ничего… – Обст посмотрел из-под ладони куда-то на линию горизонта. – Привык я, оказывается, командиром быть. Мои люди…

Он пожал плечами и замолчал. Фрисснер присмотрелся к той точке, которую так сосредоточенно рассматривал Обст.

– Что это там?

Ответа не последовало, унтер-офицер смотрел за спину Артура. Настороженно смотрел.

Фрисснер резко обернулся.

Перед ними, словно появившись из песка, стоял Муамар.

– Что там? – спросил Фрисснер, махнув рукой на горизонт. Проводник его злил – особенно эта идиотская манера возникать бесшумно и неожиданно.

Муамар сделал несколько непонятных знаков и тоже уставился куда-то в желтый океан.

– Ну и что он хотел сказать? – риторически спросил Артур.

– Если позволите, господин капитан, то думаю, он имел в виду ваш бинокль, – сказал из-за плеча Обст. – Ух очень на грудь вам указывал, а потом на глаза. Вот ведь обезьяна глухая…

Фрисснер едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Докатились!

В бинокль Артур разглядел только какие-то черточки, палочки и зелень.

– Тмесса?

Муамар кивнул и ушел за грузовик. Кинул на песок молитвенный коврик и забормотал что-то неразборчивое.

– Обст! Посты отменяются, сажайте за руль свежего шофера. Еще час езды, и мы достигнем оазиса.

– Слушаюсь!

Когда Фрисснер завел машину, передняя дверца вдруг открылась, и внутрь забрался Ягер. Штурмбаннфюрер был слегка бледен, но более ничто не выдавало того, что он был вчера пьянее вина.

– Штурмбаннфюрер, – сказал Ягер с ходу. – Я приношу свои извинения за мое недостойное поведение вчера днем. Впредь такого не повторится, обещаю вам. Нахожу ваши действия правильными, в кузове грузовика я быстро пришел в норму. Еще раз прошу прощения. И спасибо, что впустили меня обратно…

– Принято, – пробормотал Фрисснер. – Скажите только одно: где вы берете коньяк?

Ягер повернулся к Артуру и сказал, четко чеканя буквы:

– Там больше нет, штурмбаннфюрер. Коньяк кончился.

– Это многое объясняет.

«Фиат» чихнул и тронулся. Фрисснер понял, что ему неудержимо хочется спать.

– Хотите, я вас сменю, командир? – спросил с заднего сиденья Богер. – У меня уже не так болит, а управлять машиной днем я могу и одной рукой.

– Отдыхайте, вы мне еще пригодитесь…

– Ооо… – возле Богера завозился задремавший было Замке.

Макс быстро сориентировался и помог профессору подняться на сиденье.

– Как мне плохо… – Замке держался за голову и раскачивался. – Как плохо… Голова так болит… У нас нет кофе?

– Это самая веселая шутка, которую я слышал за все время этой пустынной гонки, – заявил Богер. – Потребовать кофе посреди песка, это сильно. Восхищаюсь вашим мужеством, профессор.

– Ооо… Как болит… Как болит…

Фрисснер упорно молчал. Теоретически в аптечке можно было найти какое-то болеутоляющее, но тратить его на загулявшего пьяницу, который мается с похмелья, Артур считал неправильным. Да и вряд ли поможет.

– Почему так дурно пахнет? – спросил Замке.

– А чего бы вы хотели? – поинтересовался Богер. – Вы думаете, что от вас фиалками пахло? Нет, дорогой профессор, теперь уж терпите.

– И бок болит, – плаксиво пожаловался Юлиус. – Что у меня с боком?

– Ушиблись, – пояснил Макс. – Когда с сиденья упали.

Богер не стал уточнять, что с сиденья на пол машины профессора скинул именно он. К чему расстраивать человека?

– Тошнит… Ооо… Меня тошнит… Артур… Остановите! Меня сейчас вырвет!

– Черта с два! – зло ответил Фрисснер. – Окно откройте и вперед. Я не стану останавливать экспедицию из-за двух… Одного алкоголика.

– Ооо… Моя голова! Тошнит! Ягер, зачем вы меня так напоили?! Тошнит…

Наконец он справился с окном и высунулся наружу, освобождая содержимое своего желудка Богер брезгливо поморщился.

– Интеллигенция, – отчеканил Ягер. – Совсем не умеет пить.

– Позвольте заметить, что напоили его именно вы, – сказал Фрисснер.

– Я его не заставлял, – невозмутимо парировал Людвиг.

К тому моменту, когда колонна подошла к Тмессе, Фрисснер все чаще засыпал за рулем, а профессору изрядно полегчало. В нем даже проснулся исследовательский инстинкт.

– Мне кажется, что мы прибыли вовремя. Ну, или почти вовремя, – профессор метался от окна к окну. – Посмотрите туда, где-то там должна быть площадь… И фонтан.

– Фонтан? – Спросил Ягер.

– Да, да, именно так!

– Что за бред, – сказал Макс Богер. – Кому в голову придет такая идиотская мысль – ставить фонтан посреди Африки? Эту идею нельзя назвать особенно экономичной.

– Естественно, только это религиозная традиция. Поймите, Макс, это бывает только раз в три года. Этот фонтан работает только семь дней, а потом вода уходит…

– Что значит – уходит? – спросил Ягер, оборачиваясь к профессору. – Вы хотите сказать, что уровень воды тут меняется?

– В этом-то все и дело. А…

– Дышите в сторону, – посоветовал Людвиг.

– Извините, – нисколько не смутился Замке. – Так вот, раз в три года водяные озера в скальном основании внезапно меняют свою наполненность… Понимаете?

– Не совсем.

– Ну, уровень грунтовых вод в этом регионе начинает повышаться… Что я говорю?! Надо проще. Воды поднимаются к поверхности, и единственный фонтан в этом оазисе вдруг начинает действовать. Понимаете?

– То есть вы хотите сказать, что фонтан действует сам по себе? И его никто не включает?

– Вы меня очень точно поняли… Ну, конечно, следует поправиться, я лично этого явления никогда не видел… Об этом говорится только в тех документах, к которым у меня был допуск. Так что я не могу быть абсолютно уверенным…

– Понятно, – сказал Ягер и отвернулся.

– Но сейчас у нас есть уникальная возможность! Господа, есть уникальная возможность все проверить. Именно сейчас та неделя… Правда, самый ее конец…

– Я вам напомню, профессор, что у нашей экспедиции несколько иные цели, – сказал Фрисснер.

– Одно другому не мешает, так или иначе нам придется тут задержаться, хотя бы на один день. Вы должны отдохнуть. И шоферы грузовиков тоже. И вода… Нам ведь нужна вода. Запчасти… Горючее…

– В логике вам не откажешь. Черт возьми, где-то тут должна быть комендатура…

– Обязательно должна быть, штурмбаннфюрер, – сказал Ягер. – В этих местах добывают соду. Итальянцы не могут оставить такое место без присмотра, и растрясти их на жратву и железяки мы сумеем.

– Называйте меня капитан, – проворчал в ответ Фрисснер. – Если я не ошибаюсь, вот та куча мешков с песком должна олицетворять собой нечто вроде блокпоста.

– Похоже на то, – подал голос Богер. – По крайней мере, пулемет там стоит. Один.

Когда машины подъехали к блокпосту, из-за мешков показалась голова часового.

– Макаронники, – констатировал Ягер. – Жирная рожа, с которой только что не капает оливковое масло.

– Не забывайте, что они все-таки наши союзники, – без особого энтузиазма напомнил Фрисснер, выбираясь из автомобиля.

– Интересно, как такое можно забыть? – Ягер последовал вслед за ним.

– Дежурный?

– Si?

– Говоришь по-немецки?

– No… Doice? – Часовой совсем выбрался из-за мешков. Солдат был одет в форму итальянских парашютистов, которая висела на нем бесформенным тряпьем. Ни форменного кинжала, ни знаков отличия Фрисснер рассмотреть не сумел. Сущий бандит, право…

– Макаронник…

– Союзник, – вставил свое слово Ягер.

– Вместо того чтобы язвить, могли бы пообщаться с этими остолопами. В число ваших талантов знание итальянского не входит?

– Входит. Правда, не в полном объеме.

– Так какого же черта вы тут комедию ломаете?

– Не смог отказать себе в таком удовольствии, – и Ягер перешел на итальянский. – Солдат, нам нужно говорить с твоим начальством. Мы немецкие офицеры, нам нужна вода. Понимаешь?

Итальянец радостно осклабился и что-то залопотал.

– Что он говорит?

– Что-то говорит, – задумчиво сказал Ягер. – Только я не понимаю, что именно. Он говорит слишком быстро и ко всему прочему он, кажется, с Сицилии Деревенщина. Дома пас коз, наверное, а теперь жрет туг чеснок… Ч-черт, воняет как! Да, точно с Сицилии.

– А это как влияет?

– Акцент, – пояснил Ягер, пока солдат изливал на них потоки одного из самых экспрессивных языков планеты. – Послушай, солдат. Мне нужен сержант. Или лейтенант. Понимаешь? Нет, нет… Говори медленней, я плохо понимаю.

– А! – Итальянец вскинул палец кверху и с резвостью породистой лошади ускакал за мешки.

– Вот так просто оставить свой пост… – Фрисснер покачал головой. – Боже мой, и это наши союзники. Честное слово, будь нашими союзниками русские, порядку было бы больше.

– Вы соображаете, что говорите? – тихо пробормотал Ягер.

– Соображаю. Вы были на Восточном фронте?

– Нет, а вы?

– И я не был, слава богу. И не хочу. Но все, что я слышал, говорит скорее не в пользу итальянцев, а в пользу наших противников.

– Забудьте! Все русские отравлены еврейско-коммунистической заразой. Это уже совсем не тот народ.

– Да, но совсем недавно расовая доктрина признавала в них арийскую кровь.

– Рабочие арийцы? Я слышал об этом… Но сионизм слишком глубоко пустил там свои корни. Равно как в поляках и прочих неполноценных народах славянской группы.

– Еврейский вопрос.

– Вы что-то имеете против?

– Ничего, особенно после Веймарского мира и сопутствующего этому голода. В то время я только-только окончил университет в Кельне… Знаете, Людвиг, я едва не умер. Студенты вообще не особенно отличаются избыточным весом, а тут еще голод. Я подхватил грипп. Как и многие на тот момент… У моего отца не было средств, чтобы купить пенициллин на черном рынке по тем ценам… С тех пор ненавижу спекулянтов. Отец отважился на ограбление. Нашел деньги, успел купить лекарства… И не дожил до суда. На момент ареста он слишком ослабел от голода.

– У вас был хороший отец, – сказал Ягер, рассматривая мешки с песком. – Я вам сочувствую. Он сделал то, что должен был сделать. Тем более вы должны понимать, что народ, одурманенный коммунистической отравой, не может быть союзником рейха.

– Да, конечно. И если бы положение в России не изменилось с 1917 года, я бы с вами не спорил. Ягер с удивлением посмотрел на Фрисснера.

– На каком факультете вы учились?

– На историческом.

– Это кое-что объясняет. Так где же эти чертовы макаронники?!

– Эти чертовы макаронники здесь, – коверкающий немецкие слова голос прозвучал откуда-то сверху.

Ягер и Фрисснер подняли головы и увидели высовывающийся из пулеметного гнезда торс лейтенанта итальянской армии. Его лицо выражало крайнюю степень неудовольствия.

– Итак, чего же вы замолчали? – поинтересовался итальянец.

– Не забывайтесь, лейтенант, – сказал Фрисснер. – Мы выше вас по званию.

– И что? Это должно меня сильно напугать? В этой чертовой пустыне может пропасть даже генерал, и никто об этом не узнает. А вы в штатском, и сам черт не разберет, кто вы такие.

– У нас достаточно людей, чтобы не пропасть в пустыне, – сказал Ягер. – Ваши беспокойства излишни.

Итальянский лейтенант прокашлялся и исчез. Вскоре он выбрался из низкого отверстия в мешочной баррикаде, которое должно было олицетворять собой дверь.

– Ваши документы, господа.

Внимательно изучив бумаги и особенно задержавшись на бланке из канцелярии генерал-губернатора Триполи, итальянец проворчал:

– Ваши документы в порядке. Но тем не менее не слишком распространяйтесь о «тупых макаронниках». Не все мои солдаты понимают немецкий, но почти все сначала стреляют, а потом смотрят бумаги. Проезжайте. И, пожалуй, я дам вам совет. Будьте осторожны. Сегодня последняя неделя какого-то религиозного местного праздника. Все эти чернозадые арабы как с ума посходили. Говорят, что сегодня в этот город приходит какой-то их пророк. Я, конечно, в это не верю, но на всякий случай гарнизон находится в боевой готовности. Знаете, местные партизаны не так плохи, как о них хотелось бы думать… Многих из них мы сами учили в военных школах в свое время… Так что держите свои бумаги наготове, их могут спросить в любой момент. Завтра все должно закончиться.

– Мы не собираемся задерживаться так долго. Нам нужна только вода.

– Этого тут предостаточно. Проезжайте. И лейтенант закричал что-то по-итальянски. Откуда-то из-за мешков ответили, и ободранная полосатая палка, заменяющая тут шлагбаум, начала подниматься.

– Боже мой, – сказал Фрисснер, когда они с Ягером возвращались к «фиату». – Это у них называется «гарнизон в боевой готовности». Любого немецкого солдата, оставившего пост в такой ситуации, ждал бы расстрел.

– Макаронники… – философски заметил Ягер. – С другой стороны, они тут давно и им виднее.

– Мне уже плевать. Я хочу спать. – Фрисснер сел за руль. – Проконтролируйте вопрос с водой, Людвиг.

– Да, конечно.

– Ну что? Праздник воды еще идет? – Профессор был похож на фокстерьера, который учуял запах крысы. Правда, у фокстерьеров не бывает таких красных глаз, опухших век и трясущихся рук. У фокстерьеров вообще нет рук… Эта мысль показалась Фрисснеру смешной, и он с трудом подавил хихиканье, сказав:

– Идет. Но перемещения по городу ограничены. Тут небезопасно…

– Но ведь в городе должен быть итальянский гарнизон.

– Именно поэтому, – непонятно для профессора сказал Фрисснер, а Ягер коротко кивнул.