Текст книги "Гражданский арест. Статьи, не попавшие в Сеть (сборник)"

Клинок Лаэрта

[24]24
  Независимая газета. 25.03.1993.


[Закрыть]

1

Возьму на себя смелость напомнить читателю некоторые сюжетные линии трагедии Вильяма Шекспира «Гамлет».

В королевстве Датском что-то основательно прогнило. Король Клавдий не решается осознать подлинное состояние дел в стране и, взяв на себя ответственность, выявить истинные причины обрушившихся на нее напастей. Главный корень зла он видит в недостаточной легитимности собственного правления, не фактически, но эвентуально ограничивающей его беспредельную власть. И эти опасения, надо признать, не лишены определенного смысла. Придя к власти в результате предательской расправы над законным монархом с последующей женитьбой на его вдове, потеряв в ходе смены царствований полкоролевства и ввергнув в мерзость запустения вторую половину, он понимает, что лишь контроль за средствами массовой информации (каковыми в те ветхозаветные времена были народная молва и доверительные кулуарные разговоры), осуществляемый бдительным и верным Полонием, да относительная надежность дворцовой стражи позволяют ему до поры до времени оставаться на коне. Ситуация осложняется прибытием в Эльсинор принца Гамлета, в котором кое-кто склонен видеть законного претендента на престол, равно как и вздорным, двусмысленным, порой откровенно истерическим поведением самого принца. В отчаянии Клавдий обращается к Богу. «Я пал, чтоб встать», – говорит он Всевышнему, напоминая о своих былых мытарствах. Вынужденная отставка Полония, при исполнении служебных обязанностей заколотого Гамлетом прямо в королевской опочивальне, означает уже однозначную угрозу трону. Срывается и попытка решить проблему, прибегнув к помощи заморских союзников, – происходит непреднамеренная утечка информации, в руки к Гамлету попадают секретные документы, не предназначенные для его взора, и он, в очередной раз целым и невредимым воротясь в Эльсинор, затевает грандиозную провокацию. Бродячие комедианты, всю труппу которых народ датский уже давно требует разогнать, будучи призваны принцем во дворец, позволяют себе – по его наущению – столь откровенные инсинуации применительно к недавнему прошлому и актуальному настоящему, что у короля не выдерживают нервы, и он демонстративно – и со скандалом – покидает представление.

Так в пьесе «Гамлет» возникает первый кризис власти.

Однако окончательный разрыв между королем и принцем еще не произошел: Гамлет, как водится, колеблется, Клавдий пока не решается действовать в открытую. Тем самым закладывается основа для своеобразного конституционного соглашения, ключевым пунктом какового становится очередное празднество во дворце, в ходе которого Гамлету предложено продемонстрировать фехтовальное искусство, причем в поединке не с кем-нибудь посторонним, а с единственным наследником приснопамятного Полония. Поединок, впрочем, должен носить чисто показательный, игровой характер: рапиры затуплены. Правда, королю Клавдию удается убедить могучего юношу Лаэрта в том, что к политике законы рыцарской чести неприменимы, и тот, пылая праведным гневом, выходит на поединок с Гамлетом, вооружаясь не только не затупленным, но и отравленным клинком. Что ж, непредумышленное убийство Гамлета в ходе показательного поединка и впрямь позволило бы стабилизировать политическую ситуацию в стране, после чего можно было бы приступить к решению насущных экономических проблем. Однако в пылу схватки происходит непредвиденное: Гамлет, уже раненный (то есть убитый, потому что клинок отравлен) Лаэртом, меняется с ним шпагами и в свою очередь ранит (убивает) противника. Перед смертью Лаэрт открывает Гамлету всю правду. Ситуация усугубляется и тем, что несколько ранее, в ходе самого поединка, Гамлет успел нарушить еще один пункт конституционного соглашения и, проявив неуступчивость, чтоб не сказать враждебность, отказался выпить вина, которым радушно угостил его Клавдий. Выпила вино – вопреки предостережению супруга – королева, и теперь она умирает тоже. Ухитряется, впрочем, заколоть короля – отравленным клинком – и смертельно раненный принц, после чего наступают молчание и оккупационное правление. О том, перестает ли в результате всего этого гнить Датское королевство, и Шекспир, и история (хроника Холеншеда) умалчивают.

Каждую из «великих трагедий» Шекспира исследователи характеризуют одним, максимум двумя словами. «Ромео и Джульетта» – трагедия любви. «Макбет» – трагедия властолюбия. «Отелло» – трагедия ревности или, как иногда уточняют, обманутого доверия. Лишь «Гамлету» подобной характеристики пока не подыскано. Исходя из вышепроделанного анализа, предлагаю считать «Историю Гамлета, принца Датского» трагедией легитимности. Остается уточнить актуальное звучание имени Фортинбраса.

2

Случаи взаимоистребления противоборствующих сторон далеко не единичны. Взять хоть Пересвета и Челубея! Или, если угодно, Чернова и Новосильцева. Но на сегодняшней политической сцене блещет – причем не впервые – именно клинок Лаэрта. Дважды убийственное (заточенное и отравленное) оружие разит, в свою очередь, дважды, успевая достать обоих участников поединка. Нынче клинок Лаэрта заточен на круге демократии и отравлен идеей верности Конституции. Поединок же проходит под знаком заботы о благосостоянии народа. Победителей, понятно, не будет. Но это не означает, что можно оставить без комментариев ход самого сражения.

Власть Советов, которую сегодня клеймят большевистской, была актуализирована М. С. Горбачевым именно как средство борьбы с всевластием КПСС. Навязанное коварным (или чересчур беспечным) генсеком обществу совмещение постов первого секретаря и председателя Совета стало, по существу, первой и решающей (хотя и не окончательной) попыткой ограничить всевластие КПСС. Вплоть до 1989 года Советы были не большевистскими, а бутафорскими. На волне Советов – по линии Советов – вернулся в большую политику Б. Н. Ельцин. Партия, напомню, реабилитировать его отказалась. Возникновение Меж региональной депутатской группы на Съезде народных депутатов СССР, победа демократов на выборах в Московский и Ленинградский городские Советы стали поворотными пунктами в развитии общества. Избрание Ельцина председателем Верховного Совета РСФСР закрепило этот успех и в решающей мере обусловило все наши дальнейшие достижения и триумфы как на внутренней, так и на всемирной арене. Однако клинок Лаэрта разит российский съезд в большевистское нутро.

С провозглашением российского суверенитета началась война законов. Российская Конституция принялась победно теснить всесоюзную. Наши законы были – и это громогласно провозглашалось – мудрее и добрее, наши налоги – ниже, наши законодатели – демократичнее и профессиональнее. Впрочем, когда верховные руководители СССР, воспользовавшись отпуском президента, попробовали ввести в стране чрезвычайное положение, их обвинили не в государственной измене (такое обвинение пришло потом и отпало самым естественным образом), а в нарушении Конституции СССР. Кто обвинил? Президент России, поглядывающий ныне на клинок Лаэрта не без хищного блеска в глазах.

Благосостояние народа… Ну, этот клинок гуще всего смазан и полит ядом. Избирая президента, народ дал ему тем самым согласие на реформы, но ни суть реформ (изменение общественного строя), ни их цена (всеобщее обнищание) не были и не могли быть вербализированы. А президент обещал положить голову на рельсы. И вытащить страну из пропасти к сентябрю 1992-го… Не получилось. Что ж, бывает. Но согласен ли народ на пролонгацию устной договоренности? А ему задают – или хотят задать – вопросы об Учредительном собрании и о президентской республике. Кстати говоря, сам термин «президентская республика» употребляется в политологии только как деликатный эвфемизм для обозначения бонапартистского, цезарианского, перонистского, наконец, напрямую диктаторского правления. Франция, скажем, не президентская республика, а демократическая. Потому что там президента можно избрать, а можно и провалить. А вот Куба – республика как раз президентская. Поэтому Фиделя Кастро только что избрали президентом, а Франсуа Миттерана не сегодня-завтра отправят в отставку. Но тот же Миттеран (да и Клинтон) у себя дома – за демократическую республику, а у нас – за президентскую. Так что клинок Лаэрта – оружие не только побежденного пролетариата и победившей буржуазии нашей страны.

Восьмой съезд выхватил клинок Лаэрта из руки у дотоле победоносного противника. Большевики или меньшевики, партократы или казнокрады, генералы или обиралы, его депутаты избраны демократическим путем, и, даже если они и впрямь осуществляют ползучий переворот, как это нам усиленно внушают, разогнать их в интересах демократии будет трудновато. То есть не трудновато разогнать, а трудновато сделать это в интересах демократии. Сегодня из хора сторонников президента все чаще раздаются голоса, вопиющие о том, что, дескать, у нас в стране сложилась революционная ситуация и действовать надлежит исходя из революционной же целесообразности. Полно, батеньки, о чем вы? Не вы ли сами убаюкали и замурлыкали страну разговорами о правовом государстве, о демократии, о свободном – и мирном – волеизъявлении? Неужели диктаторская власть, опирающаяся на штыки и по признаку личной преданности возносящая фаворитов, – это ваш идеал демократии? Не вы ли выковали клинок Лаэрта, не вы ли закалили и заточили его, не вы ли смазали ядом? А теперь – в интересах демократии – восклицаете: «Против лома нет приема!» Кроме другого лома, резонно возражают вам оппоненты. Так что́ у нас – демократия или поединок на двух ломах?

Слушал вчера по телевизору доводы Юрия Афанасьева в пользу закона о люстрации. Серьезные доводы! Но как надо составить закон о люстрации, чтобы глава Всесоюзной пионерской организации, ректор Историко-архивного института (а это однозначно – номенклатура ЦК) не подпадал под его действие? Так что и Афанасьев водит пальцами по отравленному лезвию. А ведь закон о люстрации, если уж рассуждать о нем всерьез, непременно должен быть дополнен пунктом о лицах, уже доказавших не политическую, а профессиональную непригодность к государственной службе, – это позволило бы придать ему не антикоммунистическую, а антиноменклатурную направленность. Но как прикажете в этом случае поступать со «всей президентской ратью»? А если уж начистоту, то со всей «президентской ратью»?

В Америке горько шутят: «Человек, за две недели умудрившийся разорить отцовскую лавчонку, вступает на политическое поприще и непременно планирует стать президентом США». У нас – сперва становятся президентом, а потом принимаются за лавчонку…

Итак, съезд перехватил у президента клинок Лаэрта – идею демократии и конституционности – и заставил Б. Н. Ельцина заговорить об угрозе реставрации. То есть об угрозе контрреволюции (хотя до сих пор происходящее в стране под властью Ельцина воспринималось именно как реставрация и полный отказ от революционного наследия). Следовательно, съезд, в свою очередь, выпустил из рук клинок Лаэрта (революционное оружие пролетариата), и в революционерах у нас теперь опять оказался президент. Не сегодня-завтра он станет главой Всероссийского стачечного комитета. И велит войскам охранять покой забастовщиков, и велит правительству платить им за вынужденный простой в тройном размере. Потому что какова контрреволюция, такова и революция. Будучи Президентом РСФСР в составе СССР, Ельцин, как это неоднократно отмечалось в печати, был на самом деле лидером оппозиционной партии, каковой тогда являлся парламент России. Теперь глава независимого государства с разваливающейся экономикой призывает, по сути дела, народ к политической забастовке. Но ведь и это – клинок Лаэрта! Чем больше станет разруха, тем призрачнее – легитимная власть президента.

Любопытен и вопрос об экономической помощи Запада в обмен на (колоссальные) политические и геополитические уступки. Запад обошелся с нами, как с легковерной потаскушкой, не настоявшей на предоплате своих услуг. «А деньги?» – возмущенно возопили мы, когда он уже застегивал ширинку, и услыхали в ответ, что гусары с дам денег не берут. Но теперь клинок Лаэрта угрожает и Западу – и он быстренько начнет сейчас предоставлять нам поблажки и льготы, в которых отказывал ранее. Спасая российскую демократию? Спасая реформы? Отнюдь! Спасая себя от распада России, чреватого ядерной катастрофой. Так кто выбил кредиты у Запада – «либерал» Гайдар, «демократ» Ельцин или «интриган» Хасбулатов? Инструкция МВФ и ВБ или резолюция Восьмого съезда? Оливковая ветвь или клинок Лаэрта?

В финальной сцене «Гамлета» страшно всем. Но все заигрались настолько, что уж не могут остановиться. Хочется пить, но вино отравлено. Хочется помириться, но «оленя уже ранили стрелой». Хочется даже, возьму грех на душу, призвать Фортинбраса, но он все равно – как в Сумгаите и в Баку – не поспеет вовремя. А опоздав и осерчав на себя за такое опоздание, устроит кровавую баню. Перед которой померкнет и вихлявая – в постановке Виктюка – агония исполнителей главных ролей.

Референдум на трезвую голову

[25]25
  Независимая газета. 17.02.1993.


[Закрыть]

Опасности, которыми чревато проведение референдума в апреле сего года, очевидны. Политический успех любой из сторон даже в маловероятном случае безоговорочной победы крайне сомнителен: ни одна из подлинных проблем в ходе и в результате референдума решена не будет и быть не может. Для отвлекающих маневров типа ваучеризации (и сразу же вслед за ней), пожалуй, поздновато. Остается схватка политических элит, обращающихся в поисках третейского судьи к народу. Поговорим, однако же, не о практической, а о моральной стороне дела. Задумаемся над тем, действительно ли референдум выражает волю народную.

Еще древние греки знали: для получения желаемого ответа надо задать хитроумный вопрос. Так можно было перехитрить и дельфийского оракула. Вот и сегодня остряки из одесского «Клуба джентльменов» предложили провести всеукраинский референдум по формуле «не против ли вы, чтобы единственным разрешенным на Украине языком стал украинский?». Предполагаемые ответы – «нет, я не против» или «да, я не против» – различаются только по форме, референдум неизбежно оборачивается фарсом. Это, конечно, шутка, но провокационная суть вопроса может быть замаскирована и хитрее. Например, применительно уже к нашим баранам, так: «Вы за демократию или за диктатуру?» – Ах, за демократию! Тогда у вас будет президентом признанный лидер демократов. – Ах, за диктатуру! Но ведь в стране есть только один серьезный кандидат в диктаторы. – Ах, вы не можете определиться! Что ж, тогда президентом останется тот, кто является им сегодня.

Можно подсказать «приемлемую» формулу вопроса и противоположной стороне. Хорошо смотрится, скажем, такая: «Считаете ли вы, что президент страны несет личную ответственность за плачевный исход проведенных по его инициативе и под его руководством реформ?» Варианты ответов – «да, считаю»; «нет, не считаю»; «не знаю» – в равной мере открывают дорогу импичменту… Воля народная? И опять-таки: кого волнует воля народная?

Наряду с хитроумными вопросами, на которые может быть получен желаемый ответ, существует и множество вопросов незатейливых, ответ на которые можно уверенно предсказать заранее, но он «вопрошающих» никак не устраивает. Вот почему такие вопросы на референдумы не выносятся. Что такое Учредительное собрание, не понятно никому, поэтому о нем можно спрашивать беспрепятственно и безнаказанно. А вот вопрос «Выступаете ли вы за замораживание цен и зарплат?» («Зарплат и еще кой-чего», – как выразился на памятной встрече с автозаводчанами президент) понятен – и ответ на него легко предсказуем. Предсказуем, но нежелателен, потому что он хоронит реформу. И если оглянуться в недавнее прошлое, то мы увидим, что все главные вопросы (вывод войск из Восточной Европы, запрещение КПСС, распад СССР, введение частной собственности, освобождение цен) решались без референдума или – в случае в СССР – вопреки его результатам. Решались, возразит мне оппонент, в интересах демократии, а не охлократии. Верно, отвечу я, но во имя чего же тогда затевается нынешний референдум?

Наша наиновейшая история, незаметно, хотя и не бескровно перерастающая в сегодняшний день, воистину уникальна. Движимые любовью к опальному коммунистическому лидеру, мы не только избрали его президентом, но и создали – под этого президента – государство. Наша любовь к нему (и, не в последнюю очередь, ненависть к его идейным и политическим оппонентам) была подлинной легитимизацией его власти, а все остальное – пост (сперва председателя Верховного Совета, потом президента), государственное устройство, «прозрачные границы» и общественный строй – мы подогнали под эту любовь уже задним числом. Не реформ мы хотели, а Ельцина. Не против ГКЧП выступали, а Ельцина вызволяли. Не «выдержку и спокойствие» весь 1992 год проявляли, а Ельцину верили. Он всенародно избранный президент – всенародно, но безальтернативно! Нельзя же всерьез говорить о том, что Ельцин победил на выборах Бакатина, Жириновского, Макашова, Рыжкова и Тулеева, – кандидат у нас был один. Не было бы его – не придумали бы мы президентскую республику. Отказавшись тогда от теледебатов с оппонентами, он был совершенно прав: не соперниками выглядели они, а подставными фигурами. Легитимность Ельцина – не в тридцати миллионах голосов, поданных за него в «борьбе» с Жириновским, а в любви народной. Вот почему, вступая сегодня на путь повышения (или как минимум подтверждения) легитимности своей власти, он совершает не тактическую, а сущностную ошибку. Подтвердить ему необходимо – в катастрофически ухудшившихся условиях и при невыполнении всех предвыборных обещаний – любовь народную.

Необходимо вдвойне, потому что психологический образ Ельцина – Отца и Заступника – вступил в вопиющие противоречия с антипатерналистской политикой, которую он проводит. Любим ли мы такого «отца» – вот единственный вопрос, который в той или иной форме стоило бы вынести на референдум. И ответ на него (мне лично не ясный) судьбоносно важен для всей страны.

Все крупнейшие события в жизни нашей страны естественным и непосредственным образом связаны с именем и деятельностью Ельцина. Можно по-разному относиться к распаду империи, демонтажу общественного строя, разоружению, монетаристской реформе и многим другим факторам, можно по-разному относиться к любому из них, но доминанта – положительная или отрицательная – замыкается на вопросе доверия или недоверия к Ельцину. Любые его – конституционные или иные – противники и соперники здесь ни при чем. Не Ельцин или Верховный Совет, не Ельцин или Хасбулатов, не Ельцин или любой из возможных соперников в случае досрочных президентских выборов. Любые альтернативы представляются ложными и потому безнравственными – и уж во всяком случае выбор, сделанный в пользу Ельцина при противопоставлении, ничего не решает.

«Нам нужно победить», – со свойственной ему категоричностью опрометчиво провозгласит президент, оскорбив тем самым себя самого. Оскорбив одним только допущением того, что он может и не победить потенциального или явного противника. Противника нет – и взяться ему неоткуда: образ Верховного Совета и его председателя, созданный СМИ, заведомо негативен; лидер любой из карликовых партий, да даже и вице-президент, вздумай он попытать счастья в предвыборной борьбе, не имеет хотя бы в силу инерционности массового сознания ни малейших шансов в противостоянии с нынешним президентом. Но это одновременно означает и то, что его победа над ними ровным счетом ничего не доказывает и доказать не может.

Президенту следовало бы по собственной инициативе обратиться к народу с одним-единственным вопросом, на который может быть получен внятный ответ. Поддерживаете ли вы меня по-прежнему? Верите ли мне? Хотите ли, чтобы я остался, или мне надо уйти? Взвесьте все доброе и все дурное, что я вам принес, вспомните, как я себя вел в тех или иных обстоятельствах, на кого опирался, с кем ссорился, с кем дружил, прикиньте, чего от меня можно ждать (а ведь ждать от меня можно всякого), – и на трезвую голову выразите мне доверие или откажите в нем. Не референдум противостояния, способный только дополнительно расколоть и обмануть общество, но плебисцит о доверии президенту – и только президенту – может прояснить и тем самым улучшить положение дел в нашей многострадальной стране. Слишком быстро пошло время, слишком решительные, не предсказанные и не намеченные заранее метаморфозы претерпели и претерпевают страна и народ. Мы стали другими? Едва ли. Но в другой стране мы живем совершенно определенно. А президент у нас все тот же – реформирующий одно, пускающий на самотек другое, «своих не сдающий», но самым загадочным образом тасующий.

Народ, говорят, заслуживает своих властителей. В том, конечно, случае, если он их на трезвую голову выбирает. Вот и нам надо удостовериться в том, что мы и сегодня по-прежнему выбираем Ельцина. Не анти-Лигачева и не анти-Горбачева, как раньше. Не анти-Макашова и не анти-Жириновского. Не анти-Хасбулатова, а именно Ельцина. И не в последнюю очередь в этом надо убедиться самому президенту.

Если народ выразит доверие Ельцину, значит, президент сможет продолжать реформы так, как он их видит и понимает. Или свернуть их и начать все заново по китайскому образцу. Или придумать что-нибудь новенькое. Мы ведь выразим доверие ему, а не конкретному политическому курсу. А для него это, судя по всему, и важнее, и удобнее. А для его команды – тем более. В любом случае он при таком раскладе останется президентом надолго и скорее всего – пожизненно. Ну, или до следующего плебисцита о доверии, но проведение такового будет уже маловероятно. Пойдет ли при таком исходе референдума речь о роспуске парламента, будет ли принята новая Конституция, напечатают ли новые ваучеры или под страхом смертной казни заставят сдать прежние, не столь уж важно: политическая воля противников Ельцина будет вотумом доверия президенту сломлена. И, как бы ни развернулись события впоследствии, у нас не будет права пенять: мы выбрали свою судьбу сами.

В противном случае Ельцину придется уйти с политической сцены. А в его отсутствие неизбежно появятся и новые лидеры, и новый курс. Как КПСС самим своим существованием мешала становлению нормальных парламентских партий, результаты чего сказываются и по сей день, так и иррациональное президентство Ельцина мешает появлению нормальных политических лидеров. И в его отсутствие – но никак не раньше – надо будет решить и вопрос о парламентской или президентской республике, принять Конституцию, попробовать выполнять ее…

Власть Ельцина при всей демократической фразеологии авторитарна и иррациональна. Это не значит, что она плоха, и это не значит, что она хороша: это типологическая, а не оценочная характеристика.

Если мы выразим ему доверие, мы тем самым проголосуем за авторитарное правление.

Если откажем – нам останется развивать демократию и бороться с ее потенциальными погубителями. Доверие или недоверие Ельцину – это единственный выбор, который мы в состоянии сделать всенародно и глубоко сознательно.

Что, собственно говоря, произошло в стране? VII съезд оценил итог реформ (а следовательно, и деятельность президента) как провал, президент не согласился с данной оценкой и обратился к народу. Но ведь не качество работы съезда, не легитимность его существования может и должна быть президентом оспорена, а только вынесенная съездом оценка. Плебисцит о доверии президенту, проведенный по инициативе президента, позволил бы решить этот спор достойным и нравственным путем. Де Голль в трудных ситуациях поступал именно так – и как раз поэтому он, правитель жесткий и авторитарный, остался в памяти человечества великим демократическим президентом. А главное, оставил Францию великой демократической и процветающей страной. Какой, конечно, нам всем хотелось бы видеть и Россию.