Текст книги "Гражданский арест. Статьи, не попавшие в Сеть (сборник)"

Разрушители и созидатели

[35]35
  Независимая газета. 04.03.1997. Повтор: 24.11.2000.


[Закрыть]

Согласно остроумному наблюдению Владимира Войновича, к власти в нашей стране приходят попеременно то лысые, то обладающие более или менее буйной растительностью правители, причем эта очередность соблюдается неукоснительно. Остроумное наблюдение порождает и всевозможные остроумные прогнозы… Любопытно, однако, другое чередование, интересна иная – выстроенная по принципу бинарной альтернации – последовательность: уже на протяжении двух столетий (самое меньшее – двух) у государственного кормила оказываются попеременно то разрушители, то созидатели, чем и обеспечивается эволюционное или, проще говоря, нормальное течение событий. В тех же случаях, когда такое чередование нарушается (в двадцатом веке их насчитывается три, а в девятнадцатом не было вовсе), в государстве происходит революционный катаклизм, который по многим параметрам, причем независимо от личной позиции наблюдателя, можно назвать катастрофой.

Прежде чем обсудить предложенную здесь гипотезу и некоторые ее особенности, не говоря уж о неизбежных выводах, позволю себе напомнить читателю общую схему событий.

Александр Первый – скорее разрушитель, чем созидатель.

Николай Первый – созидатель.

Александр Второй – разрушитель.

Александр Третий – созидатель.

Николай Второй – разрушитель.

Временное правительство (сперва идейно, потом и формально персонифицированное Керенским) – разрушитель.

Ленин – разрушитель.

(Тройной «стык» № 1 – катаклизм № 1: падение царизма, приход к власти большевиков, Гражданская война.)

Сталин – созидатель.

Хрущев – разрушитель.

Брежнев – созидатель.

Андропов – созидатель.

Черненко – созидатель.

(Тройной «стык» № 2 – катаклизм № 2: объективная необходимость начала перестройки в каком угодно направлении.)

Горбачев – разрушитель.

Ельцин – разрушитель.

(«Стык» № 3 – катаклизм № 3: перестройка, распад СССР, криминальная революция, «реформы».)

… – разрушитель? созидатель?

Темна вода во облацех.

Здесь необходимо уточнить несколько деталей.

Во-первых, слово «разрушитель» имеет в языке резко негативную окраску, тогда как слово «созидатель» – резко позитивную. К нашей теме это отношения не имеет: оба термина употреблены без присущего им на бытовом уровне экспрессивного ореола. Понятно, что разрушитель тюрьмы хорош, а ее строитель (созидатель) плох, и соответственно создание ГУЛАГа как универсальной системы Сталиным и его (частичное) разрушение Хрущевым в плане исторической оценки пересмотру, разумеется, не подлежит. Важен общий пафос деятельности: созидания, пусть и злонамеренного, в первом случае и разрушения, пусть и благонамеренного, – во втором. То же самое относится и к, скажем, созданию полицейского государства Николаем Первым и его частичному разрушению Александром Вторым. Пафос создать нечто новое вдохновляет одних правителей, пафос разрушить старое – других, только и всего.

Во-вторых, применительно к ряду правителей (Андропову и Черненко прежде всего, но и Ленину тоже) можно говорить главным образом о намерениях, а не о конкретных делах как созидательного, так и разрушительного свойства. В случае с Лениным это, понятно, относится к его нэповским и антиаппаратным задумкам, так и оставшимся всего лишь обозначенными.

В-третьих, как созидание, так и разрушение может одновременно или чаще попеременно носить интенсивный и экстенсивный характер, то есть вектор силы (созидающей или разрушительной) может быть направлен как вширь, так и вглубь. При этом, например, захватнические войны при всей своей несправедливости являются элементами стратегии созидания, а, допустим, отказ от тех или иных территориальных претензий – фактором разрушения. Равно как и усиление роли государства в жизни страны (даже методом террора) – это созидательная стратегия, а очередная «куцая конституция», по слову Блока, – разрушительная. И опять-таки вопрос о том, хорошо это или плохо, вынесем за скобки.

В-четвертых, правитель такой огромной и перманентно «проблемной» страны, как Россия, со всей неизбежностью совершает множество разнонаправленных действий как конструктивного, так и деструктивного свойства. Поэтому, причисляя того или иного царя, генсека или президента соответственно к разрушителям или созидателям, мы должны иметь в виду лишь общий пафос его деятельности, ее вектор или, как теперь модно выражаться, дискурс.

И наконец, в-пятых, различение реформаторов и контр– или антиреформаторов в рамках предложенной схемы теряет смысл. И коллективизация – это реформа, и совнархозы – реформа – почувствуйте разницу! И запрещение фракционной деятельности в рамках ВКП(б), и отмена шестой статьи Конституции – это реформаторские действия, формально однотипные, но по целеполаганию противоположные. При этом промежуточная между реформаторской и антиреформаторской консервативная позиция (и политика) может быть присуща как разрушителю, так и созидателю.

Со всеми этими оговорками предложенная схема срабатывает. И, вникая в нее, видишь, что нормальное существование государства Российского связано с чередованием правителей – не добрых или злых, не сильных или слабых (разрушитель Ленин был сильным правителем, а созидатель Николай Первый – слабым), не реформаторски или консервативно настроенных, а именно и только с чередованием созидателей и разрушителей. Причем само чередование, сама, так сказать, пульсация и обеспечивает нормальный ход истории, тогда как нарушение чередования («стык») неизбежно приводит к катаклизму.

Это может быть катаклизм чрезмерного ослабления («стык» № 1 – Николай Второй – Керенский – Ленин), в результате которого строй рушится и страна оказывается в руинах, или катаклизм чрезмерного усиления («стык» № 2 – Брежнев – Андропов – Черненко), в итоге которого государственная машина становится чересчур могучей, а общество (и отдельный человек) слишком непосильно зажатым. Катаклизмы со всеми своими аберрациями, издержками и эксцессами положение дел так или иначе выравнивают.

Интереснее всего для нас, разумеется, «стык» № 3 – катаклизм, переживаемый (и во многом еще только ожидаемый) нами сегодня. Совсем недавно, в связи с пятилетней годовщиной распада СССР, прошла бурная дискуссия, смысл которой в целом сводился к тому, на ком – Михаиле Горбачеве или Борисе Ельцине – лежит бо́льшая доля ответственности (в некоторых вариантах – вины) за происшедшее. Не желая выступать защитником или обвинителем ни одной из сторон, отмечу, что, возможно, не так уж сами по себе плохи оказались они оба – и Президент СССР, и Президент России; главная беда в том, что один разрушитель – вопреки естественной очередности – пришел на смену другому, и этот «стык», имевший место сразу же после катаклизма усиления (Брежнев – Андропов – Черненко), объективно спровоцировавший перестройку, обусловил и второй катаклизм, с кумулятивным эффектом наложившийся на первый. Приди Ельцин не после и на смену, а до и вместо Горбачева, он бы «шестерил» союзную партноменклатуру по опробованным в Свердловске и Москве образцам, взрывал храмы и особняки, сажал мздоимцев и бездельников, сеял «разумное, доброе, вечное» в соответствии с канонами и в стилистике партийной перестройки (которая после предыдущего «стыка» была уже неизбежна). Приди на смену Горбачеву созидатель (что могло бы случиться, если бы, например, Валентин Павлов получил весной 1991 года те особые полномочия, которых он добивался), приди – независимо от личных талантов, вкусов и политических пристрастий – созидатель, а не разрушитель по общему пафосу деятельности, он выровнял бы корабль, сохранил (малой кровью) Союз, «подсушил» перестройку, а затем, в итоге следующей «биологической отставки», власть перешла бы к очередному разрушителю, хоть к тому же Ельцину или же человеку его типа. Но у нас один разрушитель наследовал другому, а двоих не выдержал Боливар.

Еще раз подчеркну, что речь не о личных качествах и даже не о государственных способностях обоих президентов. Речь о том, что оба, исповедуя – при прочих равных обстоятельствах – вполне правомерный принцип «ломать – не строить», оказались в этом отношении двойниками, что и привело к кумулятивному эффекту «совместной» деятельности. И напротив, их памятное всем противостояние, их борьба, условия и обстоятельства перехода власти от одного к другому не имеют в исторической перспективе особенного значения. Эти обстоятельства могли бы сложиться и куда драматичнее, и, наоборот, вписаться в рамки вполне демократической процедуры. Главное, что один разрушитель пришел на смену другому разрушителю.

Бог троицу любит. Два предыдущих «стыка» были тройными; в результате первого произошла революция и Гражданская война, в результате второго – перестройка. Можно с большой долей уверенности предположить, что очередной полный цикл (который совершится в том случае, если Ельцину наследует третий подряд разрушитель) закончится катастрофой. Сложнее, однако, прогнозировать ход событий в случае прихода к власти (в результате всенародных выборов или иным путем – это не имеет значения) созидателя: исторический прецедент перемены вектора после двойного «стыка» отсутствует. Удастся ли созидателю (то есть второму президенту России) остановить сползание в пропасть, в любой момент способное перерасти в безудержное падение, остановить и, уподобившись Сизифу, потащить камень в гору или же его попытки сделать это, вступив в противоречие с волей Истории, желающей совершить полный цикл, только ускорят и усугубят катастрофу? Сие неведомо… Но это как раз тот случай, когда уместно прибегнуть к набившему оскомину слогану о меньшем из двух зол и катастрофе очевидной и неминуемой предпочесть пусть и пугающую, но все же неопределенность. В практическом смысле это означает, что нам следовало бы самым, категорическим образом забраковать всех «претендентов на престол» (хороши они или плохи), проникшихся пафосом дальнейшего разрушительства. Всех, кто говорит, что реформы не доведены до конца (или, хуже того, еще и не начинались), всех, кому – по собственной воле или по чужой подсказке – не терпится раскурочить Газпром, отпустить Чечню, «сдать» Курилы и Лукашенко, обанкротить отрасли, освободить бюджет от социальных обязательств и ликвидировать всеобщую воинскую повинность. Каждое из перечисленных выше (и великое множество однотипных) решений имеет свои резоны, но все они проникнуты пафосом дальнейшего разрушения. А третьего подряд разрушителя страна не вынесет ни за что.

Правда, наряду с пафосом созидания и пафосом разрушения существует и пафос ничегонеделания. Ничегонеделания, по тем или иным причинам сопряженного с активной имитацией деятельности. В наших условиях его уместно рассматривать как вариант и составную часть пафоса разрушения. Хоть в иных, менее катастрофических обстоятельствах (когда пересолена только овсянка, а в остальном все нормально) ничегонеделание могло бы тяготеть к пафосу созидания (под покровом застоя): солдат спит, а служба идет.

Недавняя губернаторская кампания с постоянным «равнением на Лужкова» и обязательными заклинаниями типа «я не политик, я хозяйственник» показала, что, по крайней мере на областном уровне (и на уровне коллективного бессознательного), тяга к созиданию не только существует, но и доминирует. То же самое сейчас – с теми или иными ограничениями и оговорками – наблюдается на уровне частной активности то ли подданных, то ли граждан. Иначе обстоит дело с общенациональным (общегосударственным) уровнем: здесь необходимость созидания осознается не так четко; вернее, это осознание в значительной мере заблокировано страхом перед возможными – принудительного порядка – мерами и сопряженными с ним новыми тяготами. В этом смысле переживаемое нами время парадоксально: общество уже согласно на тирана (более того, тирана оно уже жаждет), но никому не хочется жить в условиях (под гнетом) тирании.

Впрочем, и тиран может оказаться разрушителем. Решающее значение имеет не форма правления (и не обстоятельства и способ прихода к власти), а его направленность, его пафос. И конечно, эффективность, особенно если учесть (а история страны нам это доказывает), что издержки будут, как всегда, велики, а КПД – традиционно низок: строить – не ломать.

Так или иначе, следующему президенту России не позавидуешь. Равно как и тем, кто проголосует за него. Или проголосует против него. Или не явится на избирательный участок.

Впрочем, если совместить предложенную схему с периодичностью, выявленной Войновичем, то ожидать следует лысого созидателя. А такого на общегосударственном уровне еще не было. Так что нас в любом случае ожидают новации и сюрпризы.

Когда тайное становится скучным

[36]36
  Постскриптум (журнал, СПБ). 1998. № 3.


[Закрыть]

В начале 1970 года – я работал тогда в объединении, название которого укладывалось в стих четырехстопного ямба – «Ленмашэлектробытприбор», а производили там наряду с прочим игрушки, – в детские магазины Ленинграда поступила игра «Юный наборщик». Стоила она приличные по тем временам деньги – 12 рублей (водка скакнула с трех до трех шестидесяти двух лишь полгода спустя), зато и позволяла набрать страницу машинописного текста и снять с нее до ста копий, после чего можно было набирать следующую страницу. Одним словом, это был гектограф – пламенный привет от «колыбели трех революций» ее юным и, возможно, не совсем юным обитателям. Подготовка к ленинскому юбилею шла полным ходом, выйдя уже на уровень бесчисленных анекдотов о вожде, а до операции «Свадьба» (попытка угона самолета еврейскими активистами 15 июня 1970 года, с пресечения которой и началась, как это ни парадоксально, массовая эмиграция) оставалось несколько месяцев. Правда, до листовок дело, если я не ошибаюсь, не дошло. Но в питерском эфире прозвучало уникальное объявление: «Шестерых (так!) граждан, приобретших в магазинах города игру “Юный наборщик”, просят вернуть ее по месту приобретения. Возврат денег гарантируется». Объявление было безымянным, однако иллюзий относительно его подлинного составителя не возникало.

«Вернут, – спорили мы тогда, – или нет?» Пари, впрочем, не заключали, потому что проверить результаты представлялось невозможным. Разве что листовки. Но таковых не воспоследовало.

***

В монументальной серии «Итоги века» издательства «Полифакт», представляющей собой один из самых амбициозных издательских проектов наших дней, вышел роскошный том «Самиздат века». Ранее в той же серии вышли «Строфы века», «Сказки века» и «Фантастика века». Две последние книги были проглочены рынком спокойно и безболезненно, а вокруг «Строф века» разгорелась яростная полемика. Вышло в общей сложности свыше восьмидесяти статей, две из которых принадлежали автору этих строк. Одиозное и прославленное имя составителя антологии – Евгения Евтушенко, изрядная тенденциозность отбора и подбора, субъективистские и порой обидные «врезки», обилие текстуальных и фактических ошибок (Виктор Кривулин не поленился пролопатить циклопический том с карандашом и клянется, что насчитал таковых три тысячи, в чем я, правда, сомневаюсь, зная дотошность и энциклопедическую эрудицию научного редактора тома Евгения Витковского), наконец, естественная обида не включенных в антологию (или представленных в ней не так, как им хотелось бы, а ведь хорошего много не бывает) стихотворцев, – все это взывало даже не к спору, а к бичеванию, незаметно переходящему в колесование, что и имело место фактически. Но прошла пара-тройка лет – и книга Евтушенко стала, чем и должна была стать – подарочным изданием для отрочества и юности, единственным в своем роде временным аналогом знаменитой антологии Ежова и Шамурина, своего рода самоучителем поэтического мастерства, танцуя от которого каждый вправе углубиться в заинтересовавший его раздел поэзии и продолжить самодеятельный поиск.

В ходе дискуссии апологеты «Строф века», отбиваясь от нападок, пришли к разумной и, на мой взгляд, снимающей большинство вопросов формуле: перед нами не антология, а хрестоматия, иначе говоря, книга для чтения. Претензии к антологии сводятся, в первую очередь, к тому, чего в ней нет: достоинства хрестоматии, напротив, обусловлены главным образом тем, что в ней есть, она не претендует на универсальность (с поправкой на неизбежный и подразумеваемый субъективизм составителя), но гарантирует качество… Впрочем, вздумай мы подойти с теми же критериями к книге «Самиздат века» – это ни нас, ни ее не спасет: что такое стихи («строфы»), более или менее понятно всем; что такое самиздат, остается загадочным едва ли не во всех ракурсах.

Рассказывали мне, что при генерале Калугине питерские гэбэшники надумали дружить с земляками-писателями не только втайную (что имело и имеет место всегда), но и в открытую, благо так и не сгоревший Большой дом и, увы, сгоревший в 1993 году Дом писателя расположены по подозрительному соседству. Провели совместный банкет, на котором перевертыш Калугин произнес пламенный спич. Замечательные у нас в Ленинграде писатели, сказал он, подлинные помощники партии и органов, одно смущает нас, рыцарей плаща и кинжала: в городе махровым цветом расцвел самиздат. «Протестую! – вскричал один из участников пира. – Протестую! У меня у самого ходит по городу тридцать тысяч строк самиздата!» – «Товарищ Соснора, – мягко возразил ему генерал, – разве о ваших стихах речь?»

Не знаю, правда ли это, но если и нет, то придумано замечательно. И уж наверняка правда – создание «Клуба-81», подготовка и выпуск альманаха «Круг», проведенные представителями «второй литературной действительности» под отеческим руководством органов. Примечательно, что в разгар работы над альманахом несколько участников «Клуба-81» были извлечены органами из общей массы энтузиастов словесности, осуждены и посажены, что активность остальных (в том числе и активность сотрудничества с органами) не снизило, а скорее, наоборот, подстегнуло. И однозначные оценки здесь неуместны: каждый (в том числе и многие официальные литераторы) балансировал на острие ножа; просто нож одному попался острый, а другому – тупой, да и чувство равновесия (оно же чувство опасности) у всех было разное. Играли все и заигрывались, строго говоря, тоже все, но вот результатами это оборачивалось для каждого отдельными и особыми.

Самиздат с самого начала напоминал Ноев ковчег – всякой твари там было по паре, а в суровых – и тоскливых – условиях плавания пары неоднократно перекомпоновывались, принцип деления на чистых и нечистых не соблюдался, происходили гибридизация и мутация.

Но по развалинам ковчега, вплавленным в лед на засекреченном турками склоне Арарата, судить об этом, конечно, трудно.

***

Главный редактор серии «Итоги века» и один из составителей книги «Самиздат века» – Анатолий Стреляный. Нынешний сотрудник радио «Свобода», в перестроечные годы – редактор отдела публицистики «Нового мира», а до этого – энтузиаст и пропагандист (наравне с Юрием Черниченко) совхозного строительства. Одним словом, взгляды Стреляного – если предположить, что он во всех обстоятельствах честен и с людьми, и с самим собою, – претерпели существенную метаморфозу. Любопытным комментарием к которой (как и косвенным комментарием к «Самиздату века») послужили недавние воспоминания Ларисы Пияшевой.

Пияшева на заре перестройки проснулась знаменитой, напечатав в «Новом мире» (под псевдонимом Попкова) памфлет «Где пироги пышнее?» – по-женски страстную, по-московски нахальную, вдохновенно-безграмотную и наивную апологию капитализма с неизбежным посрамлением социализма. Памфлет был и по духу, и по стилю самиздатским, и появление его в знаменитом «толстом» журнале, тираж которого в те блаженные дни зашкаливал за миллион, стало сенсацией. Но с какой стати псевдоним? Как, несколько сбивчиво, объясняет сегодня Пияшева, под нажимом активно противившегося публикации Анатолия Стреляного. Стреляный верил в социализм (и не верил в свободу печати), утверждает сегодня Пияшева. Но если так, то ему ли составлять антологию политической публицистики самиздата?..

На днях меня пригласили в Немецкое генеральное консульство на презентацию книги «Преодоление рабства. Фольклор и язык остарбайтеров». Аналогия, конечно, рискованная, но тем не менее…

***

С чего начинается Родина, ясно всем. С чего начинается, как разветвляется, где и на чем заканчивается самиздат – вопрос гадательный. И в этом смысле любая концепция, предложенная составителями книги «Самиздат века», оказалась бы сомнительной или, в лучшем случае, дискуссионной. Возможно, здесь и следует искать причину того, что концепция в книге отсутствует вовсе.

Первым образчиком самиздата, попавшимся мне на глаза (в десятилетнем возрасте), была анонимная ироническая поэма о приезде Ива Монтана в Москву: «Кричали женщины “Ура!” и в воздух челюсти бросали» – умри, Кибиров, лучше не спостмодернируешь. Впрочем, Кибиров тогда еще не успел родиться на свет. Тогда же – анонимные (но уже приписывавшиеся исподволь входящему в моду Борису Слуцкому) стихи о государственном антисемитизме и о том, что для православной церкви несть ни эллина, ни иудея: «Евреем он считался для министра, но русским счел его митрополит». Распространяли их, впрочем, евреи, ни креститься, ни тем более рукополагаться не собиравшиеся. Тогда же – или чуть позже – подлинные стихи того же Слуцкого, Леонида Мартынова, юного Евтушенко. Ариадна Эфрон, которую по возвращении из ссылки юридически консультировала моя покойная мать, принесла в наш дом переписанные от руки стихи Марины Цветаевой.

Тогда в пятидесятые, в «оттепель», как это мне запомнилось в раннем отрочестве, не было (или, по крайней мере, казалось, что не было) непреодолимых барьеров между не напечатанным, еще не напечатанным и чудом напечатанным. Саша Черный в «Большой библиотеке поэта», два выпуска «Литературной Москвы» (особенно первый), а затем и «Тарусские страницы» воспринимались наряду и наравне, скажем, с текстом закрытого доклада Хрущева, который ходил в откровенно самиздатской форме. Мемуары Эренбурга – и письмо Эрнста Генри Эренбургу (оно как раз попало в «Самиздат века»)… То есть исходно послесталинский самиздат возник не как противопоставление печатному слову, но как предвосхищение. И наверное, не случайно главной формой самиздата на ранней стадии стали устные выступления поэтов, на которых напечатанные стихи звучали в неискореженном редактурой виде и соседствовали с не напечатанными и даже (хотя это выяснилось позднее) с теми, которые не могли быть напечатаны ни при каких обстоятельствах. И точно так же печатающиеся поэты выступали на знаменитых и не столь знаменитых вечерах бок о бок с непечатающимися, деление – на чистых и нечистых – еще не было проведено; более того, было совершенно неясно, где – и по каким параметрам – пройдет разграничительная черта. Куда пойдет, грубо говоря, Инна Кашежева, а куда – Инна Лиснянская, как разойдутся пути Иосифа Бродского и Глеба Горбовского, в ссылку или в Америку отправится Андрей Вознесенский и так далее. Политический же самиздат в позднейшем значении этого слова существовал только на уровне подпольных кружков и уже тогда карался (Огурцов! Револьт Пименов!), а главное, воспринимался самими создателями и распространителями (о серьезном распространении его говорить было, впрочем, трудно), независимо от их политических – чаще всего неомарксистских – взглядов, как конспиративная деятельность. Меж тем конспирация (в отличие от естественной осторожности) и самиздат – этические, психологические и практические антонимы.

По контрасту вспоминается, как много лет спустя читал я первую книгу «Канунов» Василия Белова – выпущенную, кажется, издательством «Современник» по какому-то фатальному недосмотру компетентных инстанций. Акценты в этом талантливом, чтобы не сказать блистательном политическом романе были расставлены так, что не раз и не два в процессе чтения я, не веря собственным глазам, возвращался к выходным данным – уж не в «ИМКЕ» ли это издано? А потом однажды, опасаясь обыска (и имея основания его опасаться), отнес в комнату к тете (проживавшей в той же квартире, но имевшей отдельный лицевой счет) чемодан с сам– и тамиздатом – и машинально положил в этот чемодан «Кануны».

***

В книге «Самиздат века» три литературных раздела (и один изобразительный, которого я здесь касаться не буду). Это политический самиздат, литературный (исключительно поэтический, что отчасти оправданно – см. выше, но только отчасти) самиздат и, как это ни странно, самиздат фольклорный. Последний раздел – он называется «Не сметь думать что попало!» – составленный Владимиром Бахтиным, сам по себе, безусловно, хорош, однако встает вопрос об уместности его включения в подобную антологию. Ведь главный пафос самиздата заключается в претензии (пусть порой и заведомо неосуществимой) на напечатание. Вот что нужно печатать вместо того дерьма, которое вы публикуете, – примерно так. Или, по меньшей мере, вот чего вы не печатаете, гады! Тогда как фольклору подобный пафос чужд, внеположен и, более того, пагубен. Анекдот (политический, но не только политический) умер после (и вследствие) того, как были выпущены сборники анекдотов. Частушка… ну, чего не знаю, того не знаю… Тюремная и блатная песня? Они вошли в обиход лишь на уровне стилизации, вполне, кстати говоря, авторской – Ахилл Левинтон, Юз Алешковский, Владимир Высоцкий, Александр Галич, Александр Розенбаум… Самиздат – это городская, мещанская, интеллигентская, научная и, не в последнюю очередь, еврейская стихия: можно относиться к этому как угодно, но из песни слова не выкинешь. Раздел, составленный Бахтиным, должен был бы войти в какую-то другую книгу – или выйти отдельной книгой.

***

Летом 1968 года, впервые обзаведшись пишущей машинкой, я перепечатал в нескольких экземплярах первый том «американского» Мандельштама и рукописный сборник своих тогдашних стихотворений примерно того же объема. Четко осознавая при этом, что к самиздату относится только первая из моих ремингтонистских работ. Хотя и обладал на тот момент парой-тройкой поклонников и поклонниц, ожидавших, а затем и с благодарностью принявших мои сочинения. Но мне было ясно: самиздат – это когда я перепечатываю Мандельштама или хотя бы когда Маня или Коля по собственной инициативе перепечатывают мои стихи, а когда себя «издаю» я сам – это что-то другое. К сожалению, это различие – существенное, а на мой взгляд, и решающее – начисто проигнорировал составитель раздела «Непохожие стихи» Генрих Сапгир. Впрочем, это оказалось далеко не единственным его грехом в роли составителя, хотя, пожалуй, самым биографически объяснимым.

Генрих Сапгир – на протяжении десятилетий – колоритная фигура московской (а затем и парижско-московской) тусовки. Детский поэт. В детские поэты идут, как правило, самого цинического и рваческого умонастроения педофилы и (чаще) педофобы. Лианозовец. В лианозовском кругу тон задавали талантливые, но официально не признанные художники, тогда как поэты подверстывались к ним по формальному признаку непризнанности, а вовсе не таланта (эта ситуация – хотя и не столь контрастно – повторилась в семидесятые годы у нас в Ленинграде). На протяжении все тех же десятилетий Сапгир был и остается знаком со всеми, дружил и дружит со многими, был мило щедр (с богатых «детских» денег) с вечно нищими в годы застоя поэтами-неформалами, проходил как не лишенный своеобразного юмора стихотворец-штукарь (формалистом назвал его Слуцкий, посоветовав начать сочинять для детей, – об этом в «Самиздате века» пишет сам Сапгир) по ведомству непризнанных гениев, хотя гением не считался и с любой натяжкой считаться не мог – подоспел, когда литературная ситуация в стране перевернулась, к накрытому для вертких столу одним из первых, но и оттуда его оттерли.

Все это замечательно – и, несомненно, дает Сапгиру моральное право составить поэтическую антологию самиздата (хотя в самиздате его стихи не ходили, во всяком случае не расходились). Не дает это ему права на другое – на покровительственное похлопывание по плечу господ и дам (даже дам!), имеющих неоднозначное удовольствие состоять в том же поэтическом цеху, из которого – если посмотреть сквозь пальцы – не обязательно изгонять и самого Сапгира.

«В одну звезду макаем мы свои, но в разные обмакиваем перья», – как с матерной справедливостью отметил Виктор Ширали – один из самых ярких представителей «звучащего» самиздата, включенный в антологию на правах бедного родственника.

«Помню выступление Елены Шварц в мастерской Ильи Кабакова на чердаке дома “Россия”, что на Сретенском бульваре. Невысокая, склонная к полноте женщина с маленькими ручками то и дело поправляла и зажигала свечи, горящие перед ней на пюпитре, – свечи падали и гасли. И вообще мешали слушать. Но этот наивный антураж, видимо, был необходим поэтессе. Что-то чудилось забытое, провинциальное».

Мило, правда? А главное, очень по-евтушенковски. Но если хлестаковские фанаберии Евтушенко, тоже не слишком приятные, хотя бы понятны, то Сапгир в том же городке не тянет и на Осипа. Ему ли заказан этот, с позволения сказать, лабардан-с?

Конечно, и Евтушенко ни в коей мере не направлял и не возглавлял пресловутого литерального процесса (в отличие от того, как казалось ему самому), но был индикатором, был полюсом притяжения и отталкивания, объектом презрительной зависти и завистливого презрения… А Сапгир?.. Он был собутыльником, был приятелем, был скорее коллегой по несчастью, чем просто коллегой, он не входил в подпольную поэтическую иерархию (несомненно существовавшую), оставаясь фигурантом, но никак не фигурой – и, естественно, предпочитая игнорировать это весьма существенное различие. Вот и в антологии он не отличает фигурантов от фигур – и, скажем, поэтические подборки Киры Сапгир и Елены Щаповой не уступают по объему подборке той же Елены Шварц, да и сказано обо всех трех дамах во «врезках» в одном и том же тоне.

В щекотливое положение попал в связи с выходом «Самиздата века» Виктор Кривулин, выступивший здесь не только как автор статьи о поэзии самиздата (статьи превосходной и единственного концептуального материала во всей книге), но и как сосоставитель (в питерской части) поэтического раздела. Сосоставитель – но не на равных правах: последнее слово во всех случаях осталось за Сапгиром, выбросившим или сократившим многие питерские подборки. В результате в книге нет таких активных в самиздате поэтов, как Елена Игнатова, Елена Пудовкина, покойный Лев Васильев, Евгений Вензель, да и многие другие представлены куце и неадекватно. Теперь Кривулин объясняет на пальцах, что он не виноват, но с вечностью на пальцах не объяснишься.