Текст книги "Власть без славы"

Виктория Холт
Власть без славы

ПОМОЛВКА

Все тайное становится явным. Это – мой девиз. Жизнь прожита, и стоит оглянуться назад, чтобы понять, почему в ней было больше горя, чем радости. Кто знает, возможно, я была бы счастлива, если б не родилась под сенью британской короны. Но с самого рождения я стала ее пленницей, ее заложницей и, в конце концов, – ее жертвой.

Наверное, ни одного ребенка не ждали с таким нетерпением, с каким ждали меня. Дело в том, что королева, моя мать, уже четыре раза была беременна, а детей все не было. В первый раз она родила мертвую девочку, во второй – мальчика, но он прожил всего несколько недель после крещения, третий ребенок умер во время родов, а потом произошел выкидыш. Королю нужен был наследник престола, и горе королеве, если ей снова не удастся его родить! Моя бедная мать почти обезумела от страха перед королем. Красивый, статный, король как бы винил во всем мою мать. Отсутствие детей оскорбляло его мужское достоинство и ставило в нелепое положение перед подданными. Вот почему все с замиранием сердца думали только об одном – удачно ли на этот раз королева разрешится от бремени.

И вот 18 февраля 1516 года в четыре часа утра родилась я.

Зазвонили колокола. Королевский дворец в Гринвиче огласился криками радости. Небольшое разочарование, вызванное тем, что родилась девочка, вскоре сменилось бурным ликованием – ребенок был жив и выглядел вполне здоровым. Из уст в уста передавали, как король, поздравив жену, выразил надежду, что в следующий раз судьба подарит им сына и, даст Бог, у них еще будет куча детей.

О тех далеких днях мне много рассказывали леди Брайан, моя старшая придворная дама, и графиня Солсбери, моя крестная и воспитательница. Крестили меня на третий день после рождения. Считалось, что ребенка надо окрестить как можно скорей, чтобы он не умер некрещеным. Церемония была необычайно пышной.

Отец пожелал, чтобы меня назвали Марией – в честь его родной сестры, которую он любил, несмотря на то, что запретил ей появляться при дворе. Он никак не мог простить ей, что после смерти своего супруга, французского короля Людовика XII, она сразу выскочила замуж за герцога Саффолкского. Находясь в опале, они жили весьма бедно, так как им пришлось выплатить королю всю сумму приданого, которую тот некогда заплатил за Марию французам. Но он все-таки назвал меня именем своей сестры, а значит, в тайниках его сердца любовь к ней сохранилась. Став взрослой, я часто думала о странностях, присущих характеру моего отца, – о его суровости и жестокости и вместе с тем глубоко скрытой нежности к тем, кого он любил.

Крестным отцом был кардинал Уолси – самый важный человек в королевстве после короля. Он подарил мне золотую чашку. А опальная тетушка прислала золотой помандер, который я в детстве всегда клала под подушку, а потом носила на поясе.

Священный обряд состоялся в церкви францисканского монастыря, расположенного рядом с королевским дворцом. Из Кентерберийского собора была привезена серебряная купель – та самая, что использовалась при крещении всех детей, ведущих свой род от моих деда и бабки – Генриха VII и Елизаветы Йоркской. Леди Солсбери была удостоена высочайшей чести нести меня на руках из дворца в церковь, вся дорога до которой была устлана коврами.

Раннее детство было самым счастливым временем моей жизни. Я пребывала в том блаженном возрасте, когда еще не ведаешь, что в мире существует зло, и любишь всех, уверенная, что тебя любят тоже.

Ко мне относились с особым вниманием, потому что я была единственным королевским отпрыском и, пока не родился мальчик, наследницей английского престола. А потому с меня не сводили глаз, сдували пылинки и проявляли чрезмерную почтительность. Откуда мне было тогда знать, что бесчисленные знаки внимания относились ко мне лишь постольку, поскольку я олицетворяла собой Корону.

Взрослые даже не подозревают, что ребенок помнит какие-то моменты своего детства. Так, я отлично помню, например, как отец подбрасывал меня вверх и держал на вытянутых руках, а я, замирая от восторга, смотрела вниз на его мощную грудь, усыпанную драгоценными камнями. Я не чувствовала ни малейшего страха, уже тогда понимая, что мой отец – самый могущественный человек. И когда моя мать и мой духовник сэр Генри Раути говорили мне, что на все Его воля, я думала, что они говорят об отце, а не о Боге. Помню, каким счастьем светились глаза моей матери, стоявшей рядом с отцом.

Спустя много лет при дворе все еще вспоминали случай, происшедший на мой день рождения – тогда мне исполнилось два года. Было много людей, и отец поднес меня на руках к человеку в пурпурной одежде. Тот почтительно поцеловал мне руку, чем отец остался весьма доволен. Это был великий кардинал Уолси, близкий друг отца.

Потом я, как меня учили, протягивала руку для поцелуя еще многим людям, и тут вдруг мое внимание привлек человек в черном, стоявший чуть поодаль. Я сразу поняла, что это святой отец, потому что меня учили уважать этих людей. Мне ужасно захотелось рассмотреть его поближе, и я громко крикнула:

– Святой отец, иди сюда!

Все замерли от неожиданности, но король сделал знак рукой, и человек в черном подошел. Он поклонился и тоже поцеловал мне руку. Я же схватила его за рукав и никак не хотела отпускать. Тогда он, преодолев страх перед королем, с улыбкой произнес, что впервые видит столь умного и необыкновенного ребенка.

Очевидцы еще долго вспоминали эту сцену, особенно то, каким повелительным голосом двухлетнее дитя потребовало к себе священника.

Спустя два года после моего рождения отец, похоже, начал привыкать к мысли, что сына у него не будет, и всю свою любовь обратил на меня – единственную наследницу престола.

У меня был собственный двор, и жили мы не в королевском дворце Виндзор, а на другом берегу реки – в Диттоне, в графстве Букингемшир. Из одного замка в другой можно было попасть, только если пересечь реку на лодке. Моя мать нередко приезжала ко мне, а в ее отсутствие я была окружена заботой добрейшей леди Солсбери, любившей меня, как родную дочь.

«У этой девчушки – головка, что у мудрой старушки», – любила пошутить наша прачка Элис Вуд. Многие замечали, что я не по годам серьезна и рассудительна.

Когда мне исполнилось два года и восемь месяцев, в моей жизни произошло неожиданное событие, смысл которого мне растолковала леди Солсбери.

У французского короля Франциска I родился сын. И вот кардинал с моим отцом решили, что было бы неплохо укрепить дружественные связи между двумя странами посредством помолвки французского дофина с английской принцессой. То обстоятельство, что дофин был двумя годами младше меня и еще лежал в пеленках, было только на руку правителям, так как сам брак оставался в отдаленной перспективе. Но важно было объявить о помолвке.

Помню только, что состоялась весьма торжественная церемония, на которой мне пришлось долго стоять в очень громоздком платье, расшитом золотом. На голове у меня была бархатная шапочка, усыпанная драгоценными камнями, и она так давила на голову, что я только и думала, когда же можно будет ее сбросить. Как мне потом рассказали, важный господин, который надел мне на палец кольцо с бриллиантом, был французским адмиралом Бонниве, приехавшим от имени моего жениха. Потом все присутствовали на Мессе, которую отслужил кардинал.

Графиня Солсбери объяснила, что теперь я – невеста и в будущем могу стать королевой Франции, а в остальном все останется по-старому, только когда дофину исполнится четырнадцать лет, а мне – шестнадцать, можно будет говорить о свадьбе. Но до этого, сказала она, еще целая вечность.

Я заметила, что моя мать нисколько не радовалась, – она вообще не скрывала, что не питает особых симпатий к французам.

И тут разразился гром среди ясного неба. Разумеется, я не понимала всей серьезности того, что произошло, мне ведь было три года. Но я не могла не видеть и не слышать, как все вокруг шепчутся и чего-то ждут.

Моя мать была больна. И вдруг до моих ушей донеслось: «Опять выкидыш! Король в ярости, на королеву больно смотреть…» Но другой голос с надеждой произнес: «В конце концов есть же принцесса! Да и королева еще может родить…»

Мальчик родился. Но не у королевы. Как я поняла из разговоров, мальчик этот был очень важный, но все же не такой, как я. У него был один недостаток – он был бастардом. Впервые я услышала это слово, произнесенное с оттенком жалости и презрения.

Вот что мне рассказали значительно позже.

Бесси Блаунт была далеко не первой любовницей короля. Могу себе представить, как страдала моя мать, гордая испанская принцесса, вынужденная закрывать глаза на измены мужа. Мне кажется, что всем мужчинам свойственно изменять женам, но если ты – король, то должен скрывать это, не давая повода для насмешек. О Бесси Блаунт всякое говорили. Ее считали самой обольстительной из всех придворных дам. Она прекрасно пела, танцевала и имела множество поклонников. Королю же к тому времени окончательно наскучила его супруга, которая была старше его на пять лет.

До Бесси Блаунт его любовницей была родная сестра герцога Букингемского. Невзирая на мужа, который тоже был придворным и жил вместе с ней при дворе, она закрутила роман с Его Величеством. Но неожиданно вмешался ее брат. Герцог всегда кичился своим происхождением. Он был внуком Эдуарда III со стороны отца, а мать его – Катарина Вудвил – была сестрой королевы Елизаветы, жены Эдуарда IV. То есть он был прямым потомком древнего королевского рода Плантагенетов, которые свысока смотрели на этих выскочек Тюдоров. Кстати, моя крестная, леди Солсбери, тоже была из рода Плантагенетов, но она была достаточно умна, чтобы этого не афишировать.

Жена Букингема, проведав о легкомысленном поведении свояченицы, сообщила об этом герцогу, и тот пришел в ярость. Запятнать славное имя! Стать чьей-то любовницей! Да пусть хоть самого короля! Нет, герцог не собирался этого терпеть. Он даже позволил себе несколько нелестных замечаний в адрес Его Величества. Назревал скандал.

Кончилось тем, что герцог отвез сестру в монастырь, а сам был вынужден покинуть Виндзор после неприятного разговора с королем.

С Бесси Блаунт все обстояло иначе. Король давно не скрывал своего разочарования женой, так и не одарившей его наследником престола. Он чувствовал себя глубоко оскорбленным: так-то эта нищая испанка, вдова его брата, на которой он женился из сострадания, отплатила ему за то, что он сделал ее королевой! Она выставила его на посмешище, родив одного-единственного ребенка, да и то девочку. А страна нуждалась в наследнике– мужчине!

Настоящее утешение и отдых от государственных забот король находил в нежных объятиях прекрасной Бесси.

Все делали вид, что ничего не замечают. Бесси забеременела. И это прошло бы незамеченным. Но родился мальчик – сын короля! Правда, побочный, как принято говорить.

Что творилось во дворце!

Когда моя мать приехала к нам, я заметила, как она всеми силами пытается скрыть свое горе. Она была неестественно весела, отчего при взгляде на нее хотелось плакать.

Тогда я, конечно, мало что понимала, но теперь, оглядываясь назад, могу точно сказать, что с рождения этого мальчика все и началось.

Его назвали Генрихом в честь отца, Генри Фитцроем. Король очень гордился тем, что у него такой красивый, здоровый и смышленый сын. Бесси срочно выдали замуж за очень богатого человека по имени сэр Джилберт Толбойс. Теперь она была замужней дамой, имела достаточно денег, чтобы ребенок ни в чем не нуждался, и король часто навещал своего сына.

Когда мне исполнилось четыре года, родители отправились во Францию с дружественным визитом. Франциск и мой отец намеревались тем самым показать миру, и в особенности своему главному сопернику среди европейских монархов – императору Карлу, что Англия и Франция – союзники.

Я надеялась, что и меня возьмут с собой, но мне было приказано всего лишь переехать из Диттона в королевский дворец в Гринвич. По словам леди Солсбери, это означало, что я на время отсутствия короля и королевы приобретаю более важный статус. Я никак не могла от нее добиться, что она имеет в виду, и только слышала, как она говорила леди Брайан:

– Ну как можно этого требовать от ребенка?

Я так ничего и не поняла и только с жадностью слушала рассказы о торжествах, происходивших в Париже. Все это называлось «Золотое парчовое поле». В моем детском воображении рисовались невиданные игры, турниры и маскарады на огромном поле, устланном золотым ковром. Но моя мать, вернувшись, сказала, что на самом деле ничего особенного там не было.

Зато в отсутствие родителей к нам пожаловали трое высокопоставленных французов.

Графиня Солсбери страшно разволновалась. Я слышала, как она обсуждала с сэром Генри Раути, как же их следует принять.

– Конечно, мы не можем не учитывать ее высокого положения, – говорила графиня, – тем не менее…

– Но ведь все понимают, что принцесса – ребенок, и не будут судить слишком строго, – отвечал сэр Генри.

– Однако кто-то все же должен их принять, – размышляла вслух графиня, – и кто же еще, как не Ее Высочество…

Они еще долго переговаривались и наконец пришли к единодушному решению. Войдя ко мне в комнату, где я занималась игрой на спинете, графиня торжественно произнесла:

– Принцесса, из Франции прибыли важные особы. Если бы король и королева были здесь, они бы сами их приняли, но поскольку их королевские величества – во Франции, вы, как их дочь, должны встретить высоких гостей.

Я не знала, что это так важно, и поэтому держалась естественно и непринужденно. А уж как протянуть ручку для поцелуя, слушать и улыбаться, когда к тебе обращаются, меня давно научили. Так что проделать все это мне ничего не стоило, и гости были в восторге. Даже леди Солсбери одобрительно улыбалась, глядя на меня.

Один из французов спросил, чем я люблю больше всего заниматься. Подумав, я ответила: «Играть на спинете». И тогда он спросил, не соблаговолю ли я сыграть для них. Я сыграла небольшую пьесу. Говорят, гости были поражены тем, что такая маленькая девочка столь искусно владеет музыкальным инструментом. После отъезда французов графиня Солсбери осыпала меня комплиментами – в общем, я достойно заменила своих родителей.

Как часто, став взрослой, я мечтала вернуться в ту безмятежную и счастливую пору детства…

Приехали родители, начались рассказы о торжествах во Франции. Я вся превратилась в слух. По всему было видно, что Франциск проявлял к отцу подчеркнутое внимание. Даже в церкви он настоял, чтобы мой отец первым поцеловал Библию. А моя мать очень подружилась с королевой Клод. Придворные шептались насчет того, что у Клод тоже была нелегкая жизнь с Франциском. Он ее ни во что не ставил, не пропуская ни одной юбки. К тому же французская королева была инвалидом. А еще рассказывали, как ночью Франсуа зашел к отцу в спальню. Отец ему сказал: «Я – ваш узник», а Франсуа ответил: «Я – ваш слуга», подав отцу его рубашку.

Все это было разыграно специально, чтобы показать всему миру, какие они друзья. А главное, чтобы об их дружбе узнал молодой, но весьма опасный противник – император Карл. И если он только вздумает объявить войну одной из стран-союзниц, ему придется столкнуться с обеими. Союз двух королей закрепляли и дорогие подарки: отец подарил Франсуа воротник, украшенный драгоценными камнями, а тот – еще более дорогой браслет. Каждый хотел превзойти другого в выражении своих симпатий. Как известно, очень скоро интересы обоих участников этого политического спектакля разошлись, и они поняли, что только зря потратили время – игра не стоила свеч.

Хоть мне и было всего четыре года, но, взглянув на мать, я сразу поняла, что во Франции ей не понравилось. Она недолюбливала французов и не доверяла Франциску. Время показало, насколько она была права! К тому же это касалось и лично ее. Оба правителя демонстрировали свою дружбу перед лицом могущественного императора Карла, а моя мать была его родной теткой и при всей своей преданности мужу тяжело переживала эту конфронтацию.

В то время в Европе было три самых могущественных монарха: Франциск Первый, король Франции, император Карл, правитель Испании, Австрии, Нидерландов, и Генрих VIII, король Англии. Все трое были примерно одного возраста, молодые, полные сил и честолюбивых устремлений. У Франциска с моим отцом было много общего – они любили повеселиться, устраивали пышные празднества, турниры, каждый из них имел богатый, изысканный двор. Серьезный и аскетичный Карл был их полной противоположностью.

После возвращения родителей я снова уехала в Диттон. Но на Рождество приехала к ним. Я любовалась отцом – он превосходил всех красотой, силой и величием. От его смеха, казалось, сотрясались стены замка, и все вокруг заражались его буйной веселостью. Но когда он бывал не в духе, лучше было не попадаться ему на глаза. Взгляд его становился острым, как нож, а полные розовые губы превращались в тонкую извивающуюся змейку. В такие минуты всех охватывал настоящий ужас. А меня старались поскорей увести.

Я боготворила своего отца, хотя даже в те счастливые годы всегда испытывала перед ним страх.

Моя добрая, любящая мать вызывала во мне только нежность. С ней мне всегда было легко и спокойно. С придворными она часто бывала высокомерной, держа их на расстоянии, но со мной – неизменно ласковой и доброй.

Рождество прошло весело. Были маскарады, спектакли, мне подарили много замечательных подарков. И снова отправили в Диттон.

Тут-то я заметила, что моя любимая графиня ходит сама не своя. И только позже я поняла, что она переживала из-за Эдуарда Стаффорда, герцога Букингемского.

Он занимал особое положение при дворе как представитель самого знатного рода, и все считали, что они с отцом большие друзья. Накануне отъезда королевской четы во Францию герцог устроил у себя в Панхерсте пышный прием в их честь. После чего долго еще говорили, что Букингем дал сто очков вперед самому королю по части гостеприимства.

Герцог и вообще-то не отличался большим умом, а в данном случае и вовсе поступил опрометчиво. Всегда, при каждом удобном случае, он старался подчеркнуть, что в его жилах течет кровь английских королей. Но будь он чуточку поумней, то сообразил бы, что у Тюдоров подобное чванство может вызвать только неприязнь. Умный человек никогда не позволил бы себе устроить более пышный прием, чем те, что бывают у короля. Наслаждаясь угощением и зрелищами, державный гость не мог при этом не подумать: что-то он о себе чересчур возомнил. Уж не хочет ли показать, что у него больше прав на трон, чем у меня?!

А все дело в том, что Тюдоры не так уж бесспорно, как им хотелось думать, владели короной. Ее силой отнял у Ричарда III мой дед – Генрих VII, одержав над ним победу в битве при Босуорт Филде в 1485 году. С тех пор в Англии стала править династия Тюдоров, но кое-кто, в их числе и герцог Букингемский, и по сей день подвергал сомнению законность их пребывания на троне. Повзрослев, я не раз замечала, как подозрительно щурились глаза моего отца, когда он смотрел на тех, кто, по его мнению, недостаточно уважал Тюдоров. Но это было значительно позже, а в те годы отец был еще терпим к своим потенциальным противникам. Он очень стремился к тому, чтобы подданные любили его, и дорожил их мнением. Это потом он стал деспотом, требуя одного – беспрекословного подчинения своей воле, а в годы моего детства Генрих VIII был самым популярным из всех английских монархов. Народ любил его за добродушный нрав и широкий характер, который, правда, уже начинал незаметно меняться. Семейный разлад ускорил эту метаморфозу: из бонвивана отец превращался в мизантропа, становился желчным и раздражительным. А наряду с этим менялось и его отношение к подданным.

Герцог Букингемский был связан династическими узами со многими самыми знатными и влиятельными персонами. Его жена происходила из знаменитого на севере Англии семейства Перси, все мужчины которого носили титул лорда. Его единственный сын был женат на дочери графини Солсбери, – вот, собственно, почему моя крестная так волновалась. Три дочери графа удачно вышли замуж – первая в семью Норфолков, вторая – за графа Уэстморленда, третья – за лорда Эбергавенни.

Королю был известен сочиненный кем-то стишок: «Не сидел бы Бук у трона, взял бы да надел корону». Воображаю, как отцу «нравились» подобные шуточки. Они навевали грустные мысли – ведь у его отца, Генриха VII, корону оспаривали Перкин Уорбек и Лэмберт Симнел, не говоря уж о менее значительных претендентах. Вот почему Тюдору, сидящему на троне, стоило всегда быть начеку.

Чванливый и недалекий Букингем терпеть не мог кардинала Уолси, ближайшего друга короля. Еще бы – какому-то сыну мясника, святоше без роду, без племени, Его Величество доверял больше, чем самому знатному вельможе в королевстве!

Здравый смысл должен был подсказать герцогу, что не стоит пренебрегать кардиналом, тем более, что Уолси считался умнейшим человеком, а у Букингема, несмотря на его королевскую кровь, положение было довольно шатким.

Король, возможно, давно вынашивал план, как избавиться от высокомерного герцога, который не просто раздражал его, но и мог быть опасен.

Помог, как это часто бывает, случай.

В соответствии с дворцовым этикетом, самый знатный из придворных обычно держал таз с водой, в котором король умывал руки. Это была обязанность Букингема. Вот и на этот раз герцог держал таз, а король совершал свой утренний туалет, о чем-то беседуя с Уолси. Кардинал, после того как король закончил умывание, решил тоже сполоснуть руки. И тут герцог наклонил таз, и вода пролилась на ноги Уолси. Букингем просто не мог заставить себя держать таз перед сыном мясника – так называли кардинала недоброжелатели, потому что отец его владел пастбищами в Ипсуиче, где разводил овец и коров.

Король обратил все в шутку, но он ничего не забыл. Не забыл оскорбления и сам Уолси. Герцога следовало проучить! И сделать это было нетрудно, потому что у короля уже закралась мысль о возможной претензии Букингема на трон. Дело оставалось за малым – состряпать обвинение в государственной измене.

Люди, занимающие высокое положение, могут быть уверены только в одном – у них всегда много врагов. Букингем не успел и оглянуться, как оказался в Тауэре.

Его признали виновным в измене на основании показаний свидетелей, которые якобы присутствовали при том, как герцог слушал некую пророчицу, предвещавшую королю скорую смерть. Те же свидетели слышали, как он выражал свое желание сесть на трон и даже намеревался убить короля. Последнее, правда, никто не подтвердил. В результате герцог был обезглавлен на Тауэрском холме и похоронен в монастырской церкви в Остине.

Я видела, как изменилась графиня. Тогда я не знала всего, что знаю сейчас: герцог был мужем ее дочери. Графиня отлично понимала, что обвинение в измене было всего лишь предлогом, чтобы избавиться от того, кто находится слишком близко к трону. У нее не было иллюзий насчет того, что герцог, из-за своего глупого чванства, сам вырыл себе могилу, но… смерть его наводила на размышления. Сама она была к трону еще ближе: ее отец был родным братом Эдуарда IV, а мой отец – его внуком по материнской линии. Так что король и графиня были близкими родственниками.

Помню очередной приезд матери в Диттон. Мне было уже шесть лет, и после рождения Фитцроя и казни герцога Букингемского я начинала кое-что понимать. Жизнь уже не казалась столь безоблачной, как прежде.

Мать, как всегда, сначала побеседовала с графиней. Она была оживленная и веселая – такой я ее давно не видела.

– Вашему Величеству, вероятно, хотелось бы поговорить с принцессой наедине? – спросила графиня и, получив утвердительный ответ, быстро удалилась.

Когда мы остались одни, мама притянула меня к себе и крепко обняла.

– Дитя мое, – воскликнула она, – скоро ты будешь помолвлена!

Я смотрела на нее, ничего не понимая, – ведь у меня уже есть жених, и через десять лет я поеду к нему во Францию!

– Да, миледи, – ответила я, – помолвка уже была.

– Нет, нет, дорогая, – оживленно продолжала мать, – я говорю совсем о другом. Счастлива сообщить тебе, что ты можешь выйти замуж за императора Карла!

Я вспомнила, как мать с отцом ездили во Францию, чтобы показать императору нерушимый союз двух стран.

– Но, миледи, а как же дофин?

Она ласково взглянула на меня. Глаза ее светились радостью.

– К счастью, о нем можно забыть. Свадьба не состоится, и это – величайшее благо. Ты станешь женой блистательного европейского монарха, почти такого же, как твой отец. Карл – сын моей любимой сестры Хуаны, он наполовину испанец… Именно о таком муже для тебя я всегда мечтала!

– А как к этому относится мой отец? Он тоже хочет, чтобы мы поженились?

– Конечно, – рассмеялась она, – иначе ничего бы и не было. Понимаешь, для нашей страны гораздо важнее дружеские отношения с императором, чем с французским королем. Союз с Францией принес бы нам одни неприятности. Мы не смогли бы торговать шерстью с Фландрией, которая принадлежит императору, впрочем, как почти вся Европа. Ну, да ты еще слишком мала, чтобы разбираться в таких вещах.

– Нет, миледи, пожалуйста, – взмолилась я, – объясните мне, что все это значит!

– Это значит, дорогая, что сегодня – один из самых счастливых дней в моей жизни.

Когда королева уехала, мы стали с леди Брайан и леди Солсбери обсуждать эту новость. Они говорили, что лучшего нельзя было и желать. Судьба уберегла меня от погрязшего в пороках французского двора. Император же умен, красив и обладает невиданным могуществом. Что же касается разницы в возрасте, то и это не беда – моему жениху было двадцать три, и к тому времени, когда мне исполнится четырнадцать, он достаточно возмужает…

Однажды моя мать приехала к нам с известием, что Карлу понравилось то, что ему рассказали обо мне, и он собирается скоро приехать в Англию, чтобы самому во всем убедиться. И тогда будет официально просить моей руки.

Я испугалась – а что, если я ему не понравлюсь?

Графиня поспешила меня успокоить:

– Принцесса, вы же дочь своего отца и способны, если захотите, расположить к себе кого угодно.

Во дворце только и разговоров было, что о моей предстоящей помолвке.

– Принцесса влюблена, – шептались придворные, – да и чему удивляться, ведь жених – сам император.

Я включилась в эту игру, доставлявшую всем столько удовольствия.

И вот снова моя мать появилась в Диттоне. Император должен был приехать в самые ближайшие дни. Я захлопала в ладоши. Скоро, наконец, я увижу его, это божество, которое в моем воображении было во всем похоже на отца – только когда отец был в хорошем настроении и не наводил на всех ужас, а также на мать – мой жених, наверное, такой же нежный и любящий, как она.

– Он приезжает, отложив самые важные дела, – говорила моя мать, – даже несмотря на то, что ведет войну. Ему не терпится тебя увидеть!

Мое сердце трепетало от счастья. Увидеть меня… Откуда же было мне знать, что император потому и едет в Англию, что ведет войну с Францией и нуждается в поддержке моего отца?! Он согласился на помолвку, хотя о браке, может, вообще не думал.

Я тогда еще не знала, что взрослые способны говорить одно, а думать совсем другое. А потому не сомневалась, что меня любит сам великий император и что, когда я подрасту и выйду за него замуж, мы обязательно будем счастливы. Будущее казалось мне безоблачным. На этом фоне я представляла себе французского короля чудовищем с длинным крючковатым носом, коварно обманувшим моего отца – ведь он устраивал ему шикарные празднества и дарил подарки только для того, чтобы навредить моему ненаглядному жениху…

Наступил долгожданный день. Император прибыл в Англию. Мне исполнилось шесть лет и четыре месяца, когда произошло это величайшее событие. Чтобы как следует подготовиться к встрече, мы сразу переехали в Гринвич. Во дворце все были необычайно возбуждены.

Графиня Солсбери наставляла меня: ни в коем случае не начинать разговор первой – ждать, пока ко мне обратятся; повторить все, что я играю на спинете – император может попросить поиграть для него; хоть я и хорошо танцую, но надо еще и еще поупражняться, чтобы затмить всех. Но главное, говорила графиня, – показать ему, а император – человек серьезный, – что я много знаю и хорошо образованна. Потом графиня долго обсуждала с портнихой, какое на мне должно быть платье.

Однако император все не приезжал. Мне уже начинало надоедать это бесконечное ожидание.

Графиня терпеливо объясняла:

– Его не отпускает король, Ваше Высочество. Поскольку император в своей стране – то же, что ваш отец – здесь, ему должны быть оказаны соответствующие почести. Кроме того, двум монархам о многом надо поговорить. И хотя император безусловно мечтает увидеть свою невесту, он вынужден соблюдать этикет – присутствовать на всех пиршествах, театрализованных зрелищах и турнирах, которые король устраивает в его честь. Надеюсь, теперь вам понятно, почему он задерживается?

Из Лондона приезжали придворные с рассказами о торжественной встрече. На улицах были протянуты два стяга – на одном были изображены два монарха в дружеском объятии, на другом – нарисован Бог на фоне прекрасного английского пейзажа, держащий свиток с евангельским изречением: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими». Король и королева в окружении свиты выехали на лошадях навстречу императору. Улицы были запружены народом, а мэр с олдермэрами от имени Лондона приветствовал почетных гостей.

А потом были пиршества во дворце, театральные зрелища, в которых высмеивались Франциск и коварные французы.

Императора же, как потом выяснилось, вовсе не интересовали пародии на французов и бесчисленные пиры, – он хотел приватно побеседовать с отцом. Короче говоря, император приехал за тем, чтобы убедить отца объявить войну Франции, и в обмен на это соглашался на помолвку.

– Император – очень серьезный молодой человек, – говорила графиня, – для него главное – дипломатические переговоры, но король решил показать ему, как он встречает настоящих друзей.

Наконец, в Гринвич приехала моя мать. Полная радужных надежд, она воскликнула:

– Все идет хорошо. Они с отцом пришли к соглашению и скоро будут здесь! Если бы ты знала, как я мечтаю о том, чтобы сын моей любимой сестры и моя любимая дочь стали мужем и женой!

Затем она приказала в оставшееся время еще раз проверить, все ли готово, чтобы действительность превзошла его ожидания.

И вот мы вышли на берег встречать идущую по реке баржу. Я была в таком красивом платье, какого у меня больше уже не было никогда в жизни, и моя мать держала меня за руку. До нас доносились приветственные возгласы местных жителей и звуки музыки.