Текст книги "Смотрящие вверх (сборник)"

Случай в Калиновске

Опять шёл дождь.

– Ну, почему как ночной вызов, так обязательно дождь? – думал про себя капитан, пытаясь устроиться на сломанном стуле.

– Рассказывайте, как всё было, господа, – он повернулся к бомжам и закурил.

Двое здоровых мужиков неопределённого возраста лежали связанные на полу. В заброшенном доме воняло гнильём и падалью. Каким-то чудом уцелевшая лампочка освещала всё это уродство, но как-то однобоко: более-менее виден был лишь угол комнаты. С крыши капало прямо на стол, и капитану пришлось заполнять протокол на поломанном стуле. Весь этот бардак был умело дополнен гомоняще-бурлящей толпой, включая начальника милиции: случай-то неординарный!

– Слушай, да мы уже рассказывали сто раз, – один из бомжей приподнялся и сплюнул кровью. На его побитом лице появилось что-то вроде улыбки.

– Поулыбайся мне ещё тут, Рябов! – начальник милиции пнул его под рёбра. – Два часа ночи! А мы с тобой, говно, возимся, вместо того, чтобы спать!

Рябов закряхтел:

– Ну, вон, Ванёк срубил капусты на халяву, на кладбище. Купили спирта у Машки, развели водой из лужи, ну и сюда, на базу, – он прищурился: фары подъехавшей скорой помощи осветили часть комнаты и обшарпанную стену с допотопным оборванным плакатом «Перестройка и Ускорение!». Приехали санитары, занесли носилки. Рябов проводил их взглядом и продолжил:

– Ну, а потом на хвост упал этот, не знаю, чи Микола, чи хто, – он попытался сесть, и тут же получил ботинком от начальника. – Всё-всё, лежу!… Ну и, грит, братва, типа, угостите босяка. Да какой с него босяк? Ты его видел?

– Я-то видел, но было уже поздно, – угрюмо сказал капитан, заполняя протокол, изогнувшись, как «Мыслитель» у Родена.

– Ну, а Ванёк-то добрый, сами знаете, пей, грит, пожалуйста, – бомж покосился на своего соседа.

– Ну да, как же, теперь вся милиция знает о его доброте, – усмехнулся начальник. Между тем санитары укладывали тело Миколы на носилки; врач отозвал начальника в сторону и шёпотом начал что-то объяснять. Группа захвата с грохотом вышла, и в комнате остались Рябов, Ванька и капитан.

– Ну, а чё, полтораха кончилась, опять надо к Машке, – проскрипел Рябов. – Ванёк филки достал и этому, как его, Миколе, что ли, грит: «Сгоняй по-братски за спиртуозом». Тот не против, даже обрадовался, взял и пошёл. Начальник, ну дай закурить, а? – Рябов сделал глупо-кислое лицо, став похожим на деревянную маску печёной картошки. Тот ещё был красавец!

– Рябов, ты, твою мать, лежи пока и рассказывай, о чём спрашивают. А курить тебе вредно: по ходу, корячиться, как бы это по фэн-шую сказать, твоему организьму, пожизненно баланду нюхать, а для этого здоровья ох как много понадобится, – капитан назидательно, по-отцовски поводил пальцем в воздухе.

– Та хер его знает, капитан… Где мы сейчас живём, думаешь, лучше? – Рябов прислонился разбитой щекой к луже крови на полу. – Там хоть кормить будут, охранять. А тут иной раз глядишь: собаки, и те лучше живут. Эх, люди…

– От только не ты, Рябов, о людской душевности мне тут песни петь будешь! На хера вы мужику все кости переломали?! Вся кожа, вон, на лоскуты порвана! Да Фредди Крюгер бы обосрался, если б увидел, что вы с Миколой сотворили!

– Не знаю я никакого Фредю, врать не буду, но вот тут, товарищ капитан, есть небольшая ремарка: этот человек был до тех пор человеком, пока своим поступком не лишил себя этого гордого звания. Факт! – и Рябов подмигнул следователю заплывшим глазом уж как мог.

– Тебе ли, философу-бомжу-мокрушнику, о гордых человеческих званиях речи заводить? И где ж ты словей таких успел нахвататься: «рема-а-арка», – кисло улыбнулся капитан. – Давай дальше по порядку: ушёл он – что потом?

– У меня, начальник, за спиной филфак МГУ – это так, насчёт где нахватался. Ну, не было его, может, с полчаса. Мы напряглись было, хотя вмазанные прилично, сам видишь. Хватало уже, но всегда хочется больше – человек так устроен, что поделать. Зашёл он и говорит, что принёс. Мы смотрим: в руках ничего, в карманах – тоже. Где? А он показывает на пузо – здесь, грит. И хохочет так весело! Еле стоит, а хохочет! Ну, Ванёк-то с юмором и грит: «Значит, ща будем пить» – и в табло ему с правой – щёлк! Ну, а потом давай мы его выжимать, как бельё, ну, вы понимаете. А с него кроме крови и мата – ничего не течёт. Жидкий какой-то оказался: полопался везде, потрескался. Аж странно…

– Ну что, капитан! – влетел, как ураган, начальник милиции. – Давай закругляйся! Врач уже отписался: вот уроды, все кости переломали! Смерть в результате болевого шока! Их ща наши заберут, а ты давай домой! Утром ко мне. Хотя уже утро, ёханый бабай! Ну надо же: как тряпку выкрутить человека! – кричал он уже из машины.

– Докатились… Люди для нас – что тряпки, – капитан вышел на улицу: дождь лил как из ведра. Лишь обрывок «Перестройки и Ускорения» смотрел ему вслед из разбитой глазницы заброшенного дома.

Смотрящие вверх

Понедельник – самый лучший день недели, и это факт! Время, когда можно расслабиться, зависнуть в сауне и попить пивка с коллегами по цеху. Но самое большое удовольствие доставляло Ивану то, как рано утром, вразвалку, с дубовым веником и пивом он шёл навстречу хмурым лицам, спешащим в свои конторки и цеха; лицам, которых впору пожалеть и дать ещё один выходной для отдыха от двух предыдущих, но нет! Нет этого дня. Да и если бы была такая воля – распоряжаться отдыхом трудящихся, – не дал бы Иван этого дня, не дал! Всё правильно в этом мире!

– Мне, значит, всю неделю плюс субботу да воскресенье корячиться на базаре, торгуй-уговаривай – и ничего! А им, видите ли, два дня отдыхай, а в понедельник всё равно – плохо! Завидуйте, овощи! – Иван пытался телепортировать эту мысль в каждое встречное лицо, но, судя по их выражениям, особых достижений в этом виде передачи информации не достиг.

– Ну да чёрт с вами! – он подошёл к двери с вывеской «Сауны по-русски» и позвонил.

Услужливый банщик проводил его в комнату для отдыха, где праздник, друзья и пиво сливались воедино, образуя ту субстанцию, из-за которой, в принципе, и хотелось жить.

– Привет всем! – Иван отвесил шуточный поклон и расплылся в улыбке.

– Ого-го! Опоздунам – штрафную! – из прозрачного тумана выплыли лица Петьки и Хромого, соседей по прилавку на базаре.

I

– А я, пацаны, в Германию хочу! И не просто хочу: она мне снится через день – вот как хочу!… – разомлевший и умиротворённый Иван наступил на любимые грабли.

– О-о-о, понеслась… Иван, прекращай, сам знаешь, что сейчас начнётся, – Петька покосился на Хромого.

– Ну а что, и пусть начинается, – Иван подвинулся поближе к столу.

Хромой не заставил себя долго ждать:

– Ваня, а что ж тебе, брат, опять после пятого бокала родина-то не мила? Что, к фашистам потянуло, на тёпленькое?

– Да просрали мы свою родину, Хромой, просрали! И деды, получается, зря воевали! Потому как таким мудакам, как мы, не то что родину – сортир доверить нельзя! Нам же всё равно, нам всё по барабану! Нам же мозги все вынесли и отравили! Нас без войны в плен загнали всех, в рабство! Бежать надо, бежать отсюда, пока ещё можно!

– А ты, Ваня, за всех не отвечай! Я, между прочим, в армейке два года оттянул, пока ты по больничкам справки собирал на волчий билет. Я, Ваня, границу охранял и могу сказать тебе, что никакая вражина не проходила и не пройдёт! И дедов ты не трогай! Ой, Ваня, не трогай! – Хромой привстал и потянулся трясущейся рукой за бокалом. – С нами правда, Ваня, понял? А всё остальное – муть!

– Да какая правда, Хромой?! Где она, твоя правда? В Кремле или в Думе? Или в твоей армии? Скажи! Где её искать?! Нас лишили её, и вообще – самой идеи лишили! Мы не знаем, куда идем и зачем! Разноцветные фантики – вот что нам подсунули вместо правды! Вот мы и корячимся днями и ночами, добывая эти фантики – доллары да рубли, меняя на них свою жизнь! Слишком неравнозначный обмен, Хромой!

– В натуре, Вань, ты думаешь, что соскочишь отсюда, и немцы тебя там, в Германии, в жопу целовать будут? – Петька решил закинуть свои пять копеек в вечно-пьяный спор. – Таким же рабом и будешь, только кормить будут другой ложкой.

– Да согласен я! Нет правды ни в Кремле, ни ниже, ни выше! Нет её и в деньгах! Правда, Ваня, внутри – в сердце! Она у тебя здесь, – и Хромой чуть сильнее, чем надо бы, ударил Ивану под левую грудь.

– Эй, Ванька! – Хромой вдруг удивлённо остановился. – Ванька, ты чё?!

II

Иван будто бы выныривал из глубины: вот-вот будет долгожданный глоток воздуха! В предвкушении свободы от давящей со всех сторон воды (или что это?) становилось тошнотворно сладко, но приближение к поверхности оказывалось опять обманчивым, и он, задыхаясь и захлёбываясь, опускался на липкое и ужасно вонючее дно.

– Где я?… – Иван, испугавшись собственных слов, открыл глаза.

– Доктор, доктор! Он говорит!

Иван, словно в дымке, увидел, как старушка в белом халате (неужели мать?!) убегала в белоснежный коридор.

– Два месяца в коме, Ваня… – мать плакала то ли от счастья, то ли от усталости и переживаний. – В Москве отказались браться за тебя, сказали, что только в Германии есть клиника, и врачи такого уровня… Хромой в КПЗ… Доктор сейчас придёт.

– Мать, где я?… – Иван приподнялся, но руки, как у тряпичной куклы, отказались слушаться, и он неуклюже повалился на бок.

– Мы в Германии, сынок, – мать не находила себе места и постоянно оглядывалась на дверь. – Сейчас доктор придёт, ты только не волнуйся… Хромой продал свою квартиру и палатку торговую со всем товаром, гараж и ещё что-то, не знаю… Петька тоже там занял где-то… Кредиты какие-то… В общем, тебе на лечение и операцию… Только Хромого милиция посадила до выяснения: говорят, ежели ты умрёшь, то его надолго в тюрьму отправят… Но можно и не сесть вовсе, если деньги дать… Только он упрямый – ты же знаешь… Вот и побили его сильно: в психбольницу отправили – с головой что-то случилось. А написали, что сам упал… Говорит всё время, что не хотел он тебя… это… ударить так… сильно. Да кто ж сейчас ему поверит, когда с него можно денег взять… Ой-й-й… Зачем я это говорю?… Совсем дурная стала, старая…

– Германия… Значит, мечты сбываются, – Иван закрыл глаза. – Только счастья от этого больше не стало… Почему, а, мать?… Мы всю жизнь ползли, летели, рвали, врали… за что, мать, зачем?

– Да не будет нам никогда мира вокруг, пока внутри нас не пойми что творится, – мать взяла руку Ивана и погладила шершавой ладонью. – С помощью вранья не найти правды… Без Бога внутри – нет места нам ни здесь, ни на небе, сынок… Не найдём мы так ничего, кроме горя и слёз…

– Ма, ну не надо, а? – Ивана перекосило. – Вот и ты начинаешь: правда, Бог… Где он, твой Бог? Мне плохо! Почему Он меня не спасает?

– Он у тебя в сердце, сынок. А ежели ты Его оттуда попросил, а впустил кого другого, то уж пойми Его правильно – ждёт Он, чтобы ты впустил Его к себе обратно, ибо дал нам свободу выбора… Да только выбираем мы всё не то… Ты прости старуху, но, сынок, что в твоём сердце, деньги? Да и как Он может тебе помочь, если ты постоянно гонишь Его от себя?

Её рука нежно коснулась сердца Ивана.

III

Свет! Иван летел и таял в этом Свете радости и счастья.

Почему он раньше не видел его, этот Свет?

Этот Свет – он вбирал в себя всё и отдавал в тысячи, в миллионы раз больше!

* * *

Дверь в палату-изолятор психиатрической городской больницы открывалась долго. Врач, истерично матерясь, не мог попасть ключом в замочную скважину: руки тряслись, а тело подпрыгивало, словно его дёргал за невидимые нитки какой-то безумный кукловод.

– Ну что, Хромой, дело дрянь! – врач закрыл за собой дверь камеры. – Жмур нарисовался-таки. Корячиться тебе, голубь, кабы не соврать, от справедливого суда лет семь как минимум.

– Доктор, давай без цирка.

– А вот на, почитай.

Хромой сел на край железной койки и развернул копию заключения о смерти Ивана.

– Триста кусочков русских рублей, Хромой, и ты – полноценный душевнобольной без всяких обязательств перед законом.

– Да пошёл ты, доктор.

– А вот это ты зря, Хромой, – тело в белом халате уже колотило; рот искривился и лицо застыло в ужасной гримасе: рука нащупала в кармане скальпель.

– Никогда, я повторяю, никогда не посылай меня! Ты, выродок! Никогда не посылай меня! – и красная пелена ненависти поглотила свет и разум, оставив в сознании только яркие вспышки картины с бесконечным маковым полем.

Сердце лежало на полу и немного подрагивало. Врач вытер пот и посмотрел на себя, на останки когда-то белого халата: должно поместиться. Он ещё раз пнул мёртвое тело Хромого, упал на колени и начал запихивать скользкое и такое тёплое сердце в карман.

Иван знал куда лететь. Неважно откуда – знал, и всё. Важно было другое:

– Успел! – Иван сел на плечо доктора и облокотился на его голову. – Здорово, братик, Хромой!

– Помнишь наш разговор – там, в бане?

– В сауне, – Хромой сел на другое плечо врача.

– Ну да, в сауне. Про то, что правда – в сердце.

– Да, помню. Только у меня теперь нет…

– Полетели, я знаю, где оно… она…

Маленький магазин утром – это отдельная песня.

Песня эта типа гимна надежде на светлое если не будущее, то уж продолжение дня – точно. Потому как до десяти утра продавать алкоголь по закону стало нельзя, а выпить, сами понимаете, хочется, и намного раньше.

Конечно же, продавщицы знали об этом «хочется» и теперь, в эти страшные утренние часы, в глазах определённого контингента представали в образе безграничных решителей судеб. Этакими добрыми феями и последней надеждой в одном флаконе под названием «Утреннее счастье».

Вот и Василий, заглянув в ларёк рано утром, скорее почувствовал, чем заметил этот надменный взгляд – взгляд доброй феи с полицейским прищуром. Не сказать, что Василию было плохо, но и сказать, что хорошо, – значит обмануть читателя ещё больше. Вчера было выпито шесть бутылок портвейна. Зачем? – этот вопрос, как шуруп, вкрученный в голову Василия, раскалывал больной мозг, заставляя дрожать руки и вздрагивать всё тело при любом шорохе:

– Валя, мне плохо… – Василий сделал кислое лицо, хотя и без театра на нём всё было написано.

– А кому сейчас хорошо, Вася? – это был тот самый момент, из-за которого Вале и хотелось приходить на работу. Игра началась.

– Валя, надо… хотя бы пива… – Василий знал эту игру давно: унижение и издевательство с одной стороны, покорность и вежливость – с другой. Несоблюдение правил сулило дикий отлуп от винта и дальнейший каждодневный утренний бойкот с занесением в чёрный список. Кому это надо? Правильно: никому.

– Валюша, ласточка, на складе же есть… принеси полторашку… вот деньги, – Василий решил форсировать события.

Но это было не по правилам.

– Вася, а законы правительства на тебя уже не распространяются? Ты, может, в Кремле начал работать? Или что случилось? – Валя парировала наглость Василия двойным ударным вопросом.

– Ну, Валечка, смилуйся над бедным работником ЖКХ, – Василий склонил голову и вяло улыбнулся. Получилось ужасно.

– Ох вы там и козлы-ы-ы… – Валя практически зашипела. – Да я б, вашу мать!… Расстреляла всю твою кодлу – автомат не дают! Суки, все деньги у меня вытащили за прошлый месяц! Уроды! Одно, шлют эти счета: то за воду, то за мусор, то за хрен знает что! Вы там в этих деньгах решили купаться, что ли?!

– Да я ж простой сантехник, Валя, – пытался оправдываться Василий. – С меня так же дерут. Мы-то тут при чём? Это ж наверху всё.

– Сантехник… – Валя успокаивалась. Она понимала, что перегибать палку в игре не стоит. Василий хоть и пьёт, но, когда вдруг закапает вода из крана, утром бежать к нему. Он мужик простой – за бутылку всё сделает. Другие-то полтыщи снимут, как пить дать…

– Ладно, что принести? – взглядом королевы кривых зеркал Валя посмотрела на жалкого сантехника.

– Балтики, крепкой, полтора… – Василий передал ей чёрный пакет и деньги.

Валя, тяжело вздохнув, покатилась на склад.

– Что, Василий, плохо?

Сантехник вздрогнул: за прилавком стоял человек в безупречном костюме. На глаза была небрежно надвинута чёрная, очень чёрная шляпа.

– Ты кто? Продавец новый, что ли? – Василий как-то согнулся весь. – Мать твою, сделка может сорваться! Лишние глаза тут ни к чему.

– Да не переживай, Василий! Пиво тебе сейчас принесут, – человек то ли улыбался, то ли терпел какую-то боль: лицо постоянно двигалось и расплывалось. – Что ж ты, Василий, в такую тряпку-то превратился?

– Ты, клоун, кто такой? – слова незнакомца зацепили Василия за живое.

– Я, Василий, могу изменить всё. Например, твоё прошлое: хочешь начать заново? Ведь наверняка хочешь? – что-то было в этом взгляде: Василий поверил – этот точно может.

– Не хочу я прошлое менять. Да, оно было разным: иногда – хорошим, иногда – не очень, а иногда его просто не было. Но не будь этого прошлого, я бы не понял многих важных вещей в жизни.

– Ого, как заговорили сантехники, – нескрываемое удивление отразилось на лице незнакомца.

– А почему бы и нет? Я инженер-конструктор по образованию. Поучились немного в прошлом. И взгляд на мир имею; и не стесняюсь об этом вам сообщить, – Василий выпрямился и вытащил руки из карманов спецовки.

– А что это за важные вещи, Василий? Те, которые ты понял? – человек в шляпе даже нагнулся к нему за ответом.

– А вот это уже моё личное и касается только меня, товарищ. Вера и смысл жизни – не те темы, о которых можно говорить с каждым встречным-поперечным, – последние слова Василий говорил незнакомцу уже на ухо.

– А что ж ты, Вася, если такой верующий, здесь делаешь? – хитрый взгляд, как лезвием, прошёлся поперёк Василия. – Говоришь одно, а вон смотри – пьёшь по утрам, небось, и по вечерам, да? Материшься и воруешь, а, Вася? Это тебе твоя вера сказала так делать, а?

Василий, как оглушённый, стоял, нагнувшись над прилавком, и не мог пошевелиться.

– Ну, что стоишь, как баран! Бери своё пиво и катись отсюда! На работу опоздаешь! – Валька швырнула пакет с бутылкой на прилавок.

Василий огляделся вокруг: кроме Вальки – никого. Он протёр глаза – такая же картина. Всё на своих местах, кроме незнакомца. Василий взял бутылку и с размаху запустил в витрину:

– Да не хочу я пить! – с рёвом вылетело из горла Василия.

Под звон стекла и вой продавщицы он пошёл увольняться.

I

Уазик смело, как в кино, перегородил дорогу: из дверей не спеша выходили люди в форме. Сантехник остановился. До порога родной конторы оставалось всего несколько шагов.

– Василий Иванович, ну, что же вы, право, – из передней двери уазика, словно колобок из плохой сказки, вываливался человек с большими звёздами на погонах. – Игнорируете… не заходите… мы же не волки, в конце концов. Разрешите представиться: начальник полиции города – Коровник! – колбасная рука протянулась в направлении Василия для рукопожатия.

– Василий… Иванович… сантехник, – Василий протянул свою, и неуверенное рукопожатие состоялось.

– Ну, что ты, брат! Какой же ты сантехник?! – руки Коровника начали неспешное обнимание Василия.

– Ты теперь новый начальник полиции! Поздравляю! – лицо Коровника искало место для поцелуя на небритой поверхности щеки Василия.

– Сейчас приехал Сам и распорядился: Василия в начальники… без вариантов! – глаза Коровника искали поддержки. Они бродили по лицу Василия и ничего, кроме пустоты, не находили.

– Вася, не забывай меня, а? – скупые полицейские слёзы Коровника неуверенно капнули на грязный ботинок сантехника.

– Василий Иванович! Василий Иванович! – из дверей родной конторы выбегал начальник. – Поздравляю! Вас назначили главным городского коммунального хозяйства!

Предусмотренное для таких случаев счастье на лице начальника с невероятной скоростью приближалось к Василию. Но чёрный «бумер» с номерами администрации города его опередил, остановившись практически у ног сантехника и тем самым закрыв путь к телу Василия всем, кроме Коровника и мэра.

Отец города, гладко выбритый по всей площади головы, выплыл из немецкого железного чудовища:

– Васян, это… расклад теперь такой: ты председатель кодлы… ой, Думы. Сегодня приехал Сам… собственной персоной и распорядился… таким образом. Присаживайся, довезём, – мэр, погладив свою бритую голову, открыл заднюю дверь. Какими-то нелепыми движениями Василию всё-таки удалось освободиться из объятий главного полицейского, и он аккуратно сел в машину.

Уже отъезжая, через тонированное стекло Василий увидел бегущего к ним главного пожарного, какого-то доктора в белом халате и налогового инспектора со звёздами полковника, но они явно не успевали к нему…

Щёлк!

– Вась, хорош базарить! Завтра эту хрень следаку расскажешь! Пусть впишет в протокол, если поверит… Всё, спать! – смотрящий тихо повернулся набок. В камере следственного изолятора возникла мгновенная тишина; опустившаяся тьма погрузила в сон сидельцев: кто-то накрыл чёрной, очень чёрной шляпой тюрьму, город и страну. Даже одинокая камерная, вечно горящая лампочка «солнышко» как-то потускнела и зажмурилась: мрак крепко обнял и её. Как родную.

II

Из всех предложений Василий согласился на председателя городской Думы. У остальных было слишком много обязанностей, да и народ был с этими структурами слишком дерзок и бесцеремонен, хоть и по-своему: зачем получать по соплям и сверху, и снизу? А в Думе начальствовать – хорошо.

Василию понравилось сразу: жизнь потекла совсем другим ручьём. Да что там ручьём – дико фонтанировала! Сиюминутно последовали изменения в привычках и вкусах, причём по всем фронтам сразу. Василий иногда порывался спросить у мэра про того, кто дал команду – но побаивался. Не надо портить то, что есть.

Щёлк!

А на допросе сразу по-хорошему не получилось: следователь решил не терять время на уговоры и, отоварив Василия несколько раз табуретом, предложил чистосердечно сознаться ещё и в четырёх кражах, которые сантехник, понятное дело, не совершал. Но они были, и сидеть за них кому-то надо, иначе – несоответствие в отчётности.

Василий пытался было отказаться, но в его адрес поступило столько пожеланий и, самое печальное, действий, что будущего без признания в совершении этих краж, практически не существовало. Поэтому уже через два часа допроса он мирно лежал на бетонном полу карцера с отбитыми почками. А его чистосердечное признание в четырёх кражах, не считая дебоша в магазине, было аккуратно подшито к делу.

Василий почему-то пытался вспомнить лицо человека там, в магазине, но звон в голове от недавних прикосновений табурета постоянно мешал сосредоточиться.

Щёлк!

Очередное собрание депутатов закончилось в сауне, за городом. Василий, как главный народный избранник, и здесь был первым: всё только высшего сорта: женщины журнальной наружности и белый чудный порошок окутывали его с ног до головы. В этот раз ему показалось, что порошком он явно злоупотребляет, но останавливаться почему-то не хотелось. А сегодня ещё что-то уж совсем приятное поднесли, хотя на вкус и напоминало стиральный порошок, но-о-о…

В глазах, как в тумане, постоянно мелькала чья-то шляпа: «Хорошо ли тебе, Василий?» – спрашивала она и, по-хулигански подпрыгивая, убегала вдаль.

– Да-а-а, – Василий медленно закрыл глаза и, взмахнув руками, словно крыльями, полетел.

Где-то далеко внизу оставалась сауна, дача, город…

Вдруг бывший сантехник вспомнил, что не умеет летать: он опустил руки и побежал босиком куда-то вверх по такому мягкому и красивому облаку.

Щёлк!

– Что с этим делать? – сержант лениво поковырял сапогом у Василия во рту.

Кровь, словно получив негласное разрешение левого полицейского ботинка, потекла тонкой струйкой на бетонный пол карцера.

– Мда-а-а, перестарались немного, – следователь уныло смотрел куда-то вдаль. – Сам знаешь, что делать. О несчастном случае доложу лично. Работай!

Василий смотрел на следователя, картинно устроившись на потолке. Он первый раз за несколько месяцев облегчённо вздохнул: ушла боль, и теперь даже менты вызывали только сочувствие и сострадание.

Бывший сантехник посмотрел на небо: да, пожалуй, туда.

Игра закончилась. Василий ушли…