Текст книги "Вот и управились к празднику (сборник)"

– Нужен им наш баллон, – недовольно отозвалась Валентина и не понять было, чем или кем недовольна: то ли мужиком своим неразворотливым, то ли соседями недогадливыми – могли бы и заметить ярко-голубую железину в их дворе.

– Надо же… Ну, ничего. Мы – люди негордые, сами можем сходить напомнить, чтобы хоть иногда поглядывали через заплот ограды.

Закурив, Михаил медленно пошел к дому соседа, издали, как бы сравнивая два баллона. Один старый и ржавый, а другой новенький, с голубыми переливами в вечернем закатном солнце.

– Эх, спасибо Максимычу, удружил…

Чувство превосходства распирало изнутри, и думалось Михаилу, что вот сейчас-то он и утрет нос Прокопьичу.

– Какими судьбами? – с лейкой в руках встретил его сосед. И показал на лавочку, дескать, присаживайся.

– Никуда не торопишься, а то мне полить бы огурцы, иначе жена будет шибко недовольна?

– Не тороплюсь, поливай, – разрешил Михаил.

– И правильно, а чайничек у меня всегда заправлен, в полной готовности дожидается.

– Да не буду я.

– Заболел, что ли? Или съел чего?

– Ты меня, Прокопьич, не доставай, – сам не ведая, отчего, злился Михаил. – Я по делу пришел.

– Что, на солонец едем? Так это в пятницу надо, а сегодня вторник. Рано еще.

Михаил бросил взгляд на свой дом. Баллон стоял посреди ограды, кажется, ещё ярче сверкая голубизной. Не видит или придуривается?

– Ну, так что? Едем или ты уже передумал? – Прокопьич поставил лейку возле бочки с водой и сел напротив Михаила.

Понятно, не о солонце лихорадочно думал сейчас Михаил. Если сосед принесет сейчас свой чайничек, прощай баллон. Валька не простит. И, набравшись духу, показывая пальцем на баллон, выдавил из себя:

– На что он тебе сдался?

– Этот-то? Да вот выбросить хотел. Да больно уж тяжелый. Прошлым летом сварщики теплицу варили да и бросили в сарае. Я его до схода дотащил, чуть не надорвался.

Михаил оторопел и, хлопая глазами, смотрел то на баллон, то на соседа.

– Да, Георгич, – вдруг обратился Прокопьич с просьбой, – подсоби вытащить за ворота, одному тут не управиться. Зинку просил, а у нее радикулит.

Михаил посмотрел на Валентину, слышавшую весь разговор, хотел было что-то сказать. Потом махнул рукой и встал.

– Ну, так что, подсобишь?

Подняв с двух концов железину, мужики потащили её за ограду, на улицу.

– Пионеры заберут на металлолом, – сказал Прокопьич, отряхивая руки от ржавчины. – У тебя, я видел, тоже стоит такой. Может, помочь?

– Не надо, я сам справлюсь. А вообще – это не мой, – отозвался Михаил, направляясь к своему дому.

Михаил шёл и чувствовал, как по спине растекается холодный липкий пот, будто в это самое время, сейчас он занят какой-то необычайно трудной, тяжёлой работой и никак нельзя её оставить. Он чувствовал, как с каждым шагом ему всё более хочется остановиться, повернуть назад, к соседу, чтобы сказать что-то извинительное, за что-то попросить прощения, хотя в то же время понимал, что ни в чём не виноват перед Прокопьичем, и Прокопьич ни в чём не виноват перед ним, Михаилом. Просто такая у них жизнь – у каждого своя. Просто у них свои собственные в этой жизни дороги, свои линии поведения, свои представления о ценностях, как свои собственные дома, обстановка в них, свои одежёнка, обувка, свои привычки, привязанности, свои лад и строй. И не надо им ничего менять в своих жизнях, не надо пытаться заскочить вперёд, в чём-то обойти или превзойти. И ему, Михаилу, не нужен был тот треклятый баллон, как вовсе не требуется ограде его усадьбы асфальт, потому что он сам более любит в ней летнее разнотравье, по которому день-деньской слоняются куры, на которой подле будки разлёживается пёс Антар, да и сам он любит пройтись по мягкому ковру сочной июльской травы босиком.

Раздумывая в таком вот направлении, дошёл-таки до стоявшей у крыльца супруги, взглянул ей в лицо и прочёл в глазах то ли иронию, то ли насмешку над ним, над Михаилом, хотя, может статься, ничего такого с её стороны и не было, но Михаил, видать, разглядел то, что желал разглядеть. И сказать Валентина хотела, видать, что-нибудь утешительное, да ему почудилось, что вот-вот скользнёт с губ её нечто унижающее его, мужика, достоинство, потому, неожиданно для себя, резко без всякой на то причины, бросил в лицо Валентины обидное:

– Цыц! Всё тебе мало: то баллон тащи, то асфальт ложи, а того не поймёшь, дура, что надо просто жить. По-человечески жить, а не как кошка с собакой.

И уже повернувшись к ней спиной, махнул рукой неопределённо:

– А ну тебя!..

И подался к другу Прокопьевичу, к его чайничку, за которым и время проходит незаметно в душевном разговоре, и не думается ни о чём таком, за что потом было бы стыдно.

Конокрады

Алексею было двадцать три года. Невысокий, худой, немного суетливый в движениях. Одевался всегда аккуратно.

После школы учился в мореходке в Находке, потом бросил это дело, тем более, что мореходку засчитали как службу в армии.

Вернулся домой. Потянуло в родные места, к матери.

Любил выпить, но не злоупотреблял этим.

Влюбился в Наталью, что жила недалеко от его матери. Через полгода поженились.

Если посмотреть на него повнимательнее, то характер понятен не будет. Такие люди непредсказуемы, живут воображением.

Вот и жену часто раздражали его фантазии. Наверное, это молодость, с годами это проходит, но тогда жен начинает раздражать другое: реализм, проблемы бытия и тому подобное. На то они и жены.

Генка внешне – полная противоположность. Маленький, толстенький, в двадцать два года уже обозначилась лысина на голове. Одевался просто, даже порой неряшливо – брюки, свитер, туфли не всегда чистые. Костюмы не признавал и не носил их никогда, да и поводов к этому особых не было.

Учился в Иркутске в сельхозинституте на экономиста. На первом курсе женился на студентке из параллельного потока. Красивая и талантливая девушка, иркутянка.

Родилась девочка, радости и счастью не было границ.

Через год студенческой жизни в общежитии от неустроенности быта и безденежья разбилось счастье словно о камень. От частых ссор он стал выпивать, чем и усугубил взаимоотношения в семье.

Бросил институт. Спокойно поговорил с женой, а когда разошлись, уехал в Тулун, к родителям, где и остался со своими воспоминаниями о дочке и о жене и бессонными ночами, долгими, как осенняя дорога.

Дружили Алексей с Генкой с детства. Потом расстались. И вот снова встретились в родном городе. Обрадовались, разговорились. Объединяли их общие воспоминания о молодости.

На радостях пошли к Генке. Обосновались в бане на широкой лавке. Соорудили хорошую закуску, выпивку. И уже через час здорово напоздравляли друг друга.

Сидели на полу в накуренном и душном предбаннике, по пояс голые, пьяные и с красными лицами.

– А ты помнишь, как мы с тобой вечерами зимними сидели, думали, где что украсть? – рассмеялся Генка.

– Конечно – это целая история. Молодыми были, погулять охота с девчонками, повеселиться, одеться по моде, а денег-то не было.

– Помнишь, как в магазин пытались залезть? Сигнализацию изучили.

– Место даже определили, – перебил его Алексей.

– Во-во. Через кочегарку. Надо было три бруса выпилить. Вот дураки были. Ночью выпили и пошли магазин брать. Замок сломали на двери котельной. «Дружбу» завели. Шум на весь район. Так и не допилили.

– Это ты – дуралей. «Дружбу» не мог проверить. В самый ответственный момент бензин закончился.

– Да я откуда знал, что батя накануне дрова ей пилил и почти весь бачок сжег?

– Если бы не пили тогда, подготовились хорошо, магазин взяли бы, что тут говорить.

– Слушай, Леха, а может, и к лучшему, что не получилось, а то сидели бы сейчас на нарах. Лучше уж в бане на полу, чем там.

– Это тоже верно. Ладно, нашел, что вспомнить.

Весь следующий день моросил дождь, дул резкий порывистый ветер.

Алексей сидел дома. На улицу выходить не хотелось, сыро и неуютно.

Злобно залаяла собака. Алексей натянул на плечи рабочую куртку и вышел наружу.

Крыльцо мокрое, дорожка до калитки раскисла от грязи. В подворотне – ветер.

Щуря глаза, Алексей вгляделся в мглисто-серый проем ворот. Кто-то стоит.

– Кто там? – крикнула из-за спины вышедшая вслед за ним Наталья.

– Это я!

– А-а, Генка. Подожди, собаку прикрою, – Алексей соскочил с крыльца.

– Куда в тапочках побежал, калоши ведь стоят, – заворчала Наталья.

– Заходи, Генка, заходи, – рассыпался в любезностях Алексей.

Наталья, глядя на подвыпившего гостя, особых восторгов не проявляла.

– Холодно. Ветер так и шатает, – глядя на печку, поежился Генка, – Новости тут есть кой-какие.

Алексей понимающе кивнул. Они ушли в спальню.

– Слушай! Такое дело, – быстро, но тихо заговорил Генка. – Я вчера из деревни вернулся от тетки, ну помнишь, которая в Куйтунском районе живет, материна сестра?

– Помню, – кивнул Алексей.

– Так вот, на выпасах лошадей колхозных тьма пасется. Коров в коровники закрыли, а лошади все в лесу возле деревни. Есть хорошая возможность заработать. Угоним пару лошадей и загоним их цыганам. Им лошади зачем-то нужны и деньги, главное, сразу отдают. Два дня потратим, ну три. И зиму можно сидеть, не работать.

– Не влетим?

– Да нет. Кто их там считает? Пока хватятся, мы уже здесь будем.

Как ни пыталась Наталья услышать, о чем там мужики шепчутся, так ничего и не удалось узнать.

– Ну что, чайку попьем? – спросил гостя Алексей.

– Да нет, некогда, домой пойду, а то мать потеряет. Ну ладно. До свидания. Подскакивай завтра, еще поговорим поподробнее.

– О чем это вы шептались? – обиделась Наталья. – Секреты какие-то от жены.

– Дело есть одно. Провернем, деньги будут, и жизнь другая пойдет.

– Ну-ну, держи карман шире.

Весь следующий день ушел на подготовку. Собирали харчи в дорогу, одежду. Самым кропотливым делом было плетение уздечек. Ведь коня не только поймать, на него узду надеть надо и без седла ехать или вести его в поводу.

С уздечками провозились до темна, плели из тонких капроновых многослойных ниток, чтобы крепче были.

– Слушай, Генка! Давай через день мотанем, а то мне капусту рубить надо. Наталья ругается, заморозки поджимают.

– Ты пойми, дурья твоя башка, время упустим, – возмутился приятель.

– Ладно, я к тестю сбегаю. Его попрошу.

По улице залаяли собаки, и по мере того, как они лаяли, можно было определить, куда движется человек.

Сейчас он шел в сторону дома Михаила. Кажется, прошел дальше. Нет, завернул.

Шаги все ближе. Вот уже у ворот. Степенный стук в калитку.

Михаил помедлил, не желая отворять. Но вот шаги удалились. Послышался легкий стук в окно. И до слуха донесся голос Алексея:

– Дядь Миш, отвори!

«Леха заявился, с чего это на ночь глядя», – подумал Михаил.

– Заходи. Случилось что?

– Да нет. Поговорить пришел.

– Пошли в дом.

– Нет, папа, лучше здесь, чтоб теща не слышала. Короче, я завтра утром с Генкой на электричку и через два дня обратно.

– Этот Генка тебя до добра не доведет. Уголовщину какую-нибудь задумали?

– Ну, куда тебя понесло? Тише, не шуми. Наташка дома тоже ругается. Сейчас вот сделаю дело, и зиму никуда, дома буду сидеть, с тобой на охоту ездить. У меня просьба есть, что я пришел. Ты помоги завтра Наташке капусту срубить. Я-то не смогу, уеду рано.

– Ох, не нравятся мне твои дела. Ну, да уж ладно, что теперь. Срублю, там капусты кот наплакал.

– Я ей то же самое говорю, а она кипишь поднимает.

– Ну ладно, дуй домой, а то завтра рано на электричку.

Оставшись один, Михаил задумался:

«Зять вроде ничего, непьющий попался. Только мечется из стороны в сторону, никак с делом своим не определится. А забота у нас одна – как прокормиться, сберечь свой дом, сохранить детей, внуков, одеть-обуть их на скудную зарплату. Да о себе не забывать. И еще не дай Бог почувствовать свою заброшенность, свое осиротелое одиночество, тогда все, кранты, сопьешься и не остановишься».

Алексей сидел у окна электрички, держа на коленях небольшой потертый рюкзак и задумчиво глядел на мелькающие полустанки, голые деревья, черную, разбухшую от грязи пашню. Темно-серые стволы лиственниц поднимались в небо кудрявыми вершинами. Березы, как белые пятна на серо-рыжем фоне, подчеркивали пустоту и неприветливость природы.

Генка сидел напротив. Народу было много, и почти все места были заняты.

«Куда едут люди? – думал Алексей. – Ладно, мы на дело. А они? Грибов нет, ягоды отошли, картошку выкопали. Сиди себе дома, грейся у печки. Так нет, надо все рано куда-то ехать. В гости? До праздников далеко еще. А может все, как мы, киселя хлебать за семь верст отправились?»

Остался позади мир забот, остались близкие ему люди: мать, жена, сын, тесть, теща. Остались и ждут его, когда он вернется из своей командировки. Они такие разные со своими привычками и эмоциями, но в какой-то момент ставшие родными и так необходимыми ему.

Кто-то осторожно коснулся его плеча. Он повернул голову влево, поднял глаза и увидел перед собой напряженный взгляд контролера.

– Билетики.

Алексей стукнул ногой по ботинку дремавшего Генки.

Глаза его открылись и быстро забегали по вагону, пока не встретились с глазами Алексея.

– Билеты покажи.

– А-а! Сейчас.

Поднимаясь, он уронил свой мешок на Алексея, но не обращал на это никакого внимания, судорожно шаря по карманам брюк. Наконец успокоился. Достал билеты и отдал контролеру. Прежде чем пробить билеты, контролер – немолодая высокая женщина – пристально посмотрела на обоих, как бы изучая их.

Алексей содрогнулся: «Вот тетка смотрит, как в душу глядит, как будто знает, куда и зачем едем».

Но тетка, щелкнув компостером, вернула билеты, безразлично бросив:

– Билетики, приготовим, билетики.

От полустанка, где они вышли из электрички, пришлось около трех километров добираться пешком по раскисшей от грязи полевой дороге. Вокруг, по всему пространству лежали убранные, но не вспаханные желтые поля с многочисленными кучами соломы, оставшейся, после комбайнов.

– Убрать-то убрали, – заметил Генка, – а вспахать сил не хватило.

– Может, времени, – возразил Алексей.

– Да почему времени? Сейчас что, пахать нельзя? Сколько угодно, земля не стылая. Горючки нет в колхозах. Ни солярки, ни бензина. Цены взвинтили такие, что колхозникам, чтобы рассчитаться за топливо, надо весь урожай отдать. Да о чем я говорю, и этого не хватит, в долги опять весной залезать придется. Я в институте когда учился, картошку каждую осень копали и на практике не раз бывал. Тяжело сейчас в деревне, очень тяжело. Если так будет продолжаться, то годика через два рухнут последние хозяйства.

– В частные руки перейдет колхозная собственность. По мелким подворьям. Частники будут страну кормить, – возразил Алексей.

– Да, да, – захохотал во весь рот Генка. – Фермеры уже накормили, теперь и частники накормят. У тетки, когда был, ну та, к которой идем, вернее, не к ней, а в ее деревню. Так что там делается! Пьют, сволочи. Убирать надо, уборка один месяц в году. Хоть бы потерпели, нет, пьют, комбайны стоят. Управляющий бегал, кричал, матерился. Не понимают. К вечеру, видимо, чтобы с ума не сойти, сам напился. Вот так и убирали, а ты хотел, чтобы еще вспахать успели.

– Да я не про то, – оправдывался Алексей, – Все равно нужно жить с надеждой. Россия жила и будет жить на вере и правде. На патриотизме, в конце концов.

– Тихо ты, не ори, – одернул его Генка, – Патриотизм для наших правителей, которых мы, к несчастью, сами и выбрали, это слово из числа матерных. А ты материшься на всю округу без стыда и совести. Я понимаю, что православие, самодержавие и, не помню, по-моему, народность – все стояло на вере, верой и держалось. От того, в каком состоянии пребывает сегодня наша вера, зависит и состояние, в котором пребывает наше дорогое отечество.

Уже зима наступает, а у наших селян, живущих вон в той, показавшейся вдали замечательной деревушки, в некоторых домах и полена дров не заготовлено. Чем прикажете топиться? Заборами, полами, у соседей дрова приватизировать? Вот уж действительно в лесу и без дров. Парадокс!

– На наше счастье история России сплошь состоит из парадоксов, – задумчиво сказал Алексей, – и даже в том, что мы, красиво рассуждая о любви к земле и людям, идем воровать лошадей, тем самым, внося маленькую долю в разорение хозяйства – есть самый настоящий парадокс.

Их беседа на этом прервалась, и дальше они шли молча, каждый со своими мыслями.

До темноты в неприятном ожидании отсидели в воловне за деревней. Пахучее свежее сено пьянило голову, хотелось есть, но курить еще больше.

Не торопясь, перекусили, но курить не отважились. Любая маленькая искорка могла наделать большую беду.

– Слышь, – толкнув приятеля в бок, прошептал Алексей, – быки пасутся, а коней не видно.

– Бык – это хорошо, но его далеко не угонишь, – отвечал Генка. – Лошадь – совсем другое дело. Нас еще увезет. Там они, за тем леском.

В сумерках подошли к лошадям, огляделись. Вокруг было тихо, только лошади хрупали пожухлую траву.

Подойдя к молодой кобыле, Генка быстро накинул узду и зашипел на рядом стоящего в нерешительности Алексея:

– Чего стоишь, хватай вон ту, она же на тебя сама смотрит.

Алексей вздрогнул и бросился к первому попавшемуся коню, не разбирая, кто это, жеребец или кобыла, да и не все ли равно ему.

Конь шарахнулся от него в сторону. Алексей забежал спереди и попробовал одеть уздечку. Конь мотнул головой и снова отскочил на двух передних спутанных ногах, гремя подвешенным колокольчиком.

– Брось его, – громко зашипел подбежавший Генка, – Пошли вон того ловить, а то всю деревню поднимет своим звоном.

Он уже изловил коня и привязал его неподалеку к березе.

Накинули узду на какую-то старую клячу, которая выпучила на них свои большие круглые глаза и даже не пошевелилась, а только, хлопая ушами, позволила надеть узду. Ни пут, ни колокольчика на ней не было, да и зачем, куда она денется.

С трудом изловили белого коня. И то узду ему надели после того, как Генка прыгнул на путы и всей своей массой придавил передние ноги к земле.

Лошади, увидев непрошенных гостей, стали разбегаться, разбудив лес многочисленными перезвонами.

– Все! Больше не поймаем, – выдохнул запыхавшийся Генка, вытирая спортивной шапочкой пот с лица, головы и шеи. – Сматываемся.

– Еще одну надо, – не соглашался Алексей.

– Скорее сматываемся, а то опять спалимся. Нож где? Нож у тебя был, где он?

– Да какой там нож, складник где-то в рюкзаке.

– Давай! Ищи скорее, путы надо обрезать.

Алексей порылся в рюкзаке, хотя и вещей там было немного, но ножика он найти не мог.

– Поторапливайся, – шипел Генка.

– Не могу. Наверное, с уздечками случайно вылетел.

– А! Все, распутывай руками, зубами чем хочешь, только быстрее. Надо уходить скорее отсюда.

Распутав ноги, Генка схватил за узды двух лошадей и быстро, почти бегом, бросился по краю леса, подальше от деревни, еще не понимая, куда он бежит.

Алексей бросился за ним, держа в одной руке повод, в другой колокольчик, чтоб не шумел.

Пробежав метров триста, остановились.

– Все! Не могу больше, – взвыл Генка. – Хватит им на нас ехать.

Привязав лошадей, стали искать что-нибудь подходящее, чтобы обрезать колокольчики. Алексей попробовал распутать.

– Бесполезное занятие, – остановил его Генка. – Где ножик? Давай искать.

Алексей снял из-за плеч рюкзак и с ужасом обнаружил, что куртки в нем нет. Впопыхах оставил на том месте, где искал нож.

– Ты чего? – спросил Генка.

– Телагу оставил там.

– А как теперь поедешь?

– Дойду как-нибудь, не возвращаться же за ней.

– О! – воскликнул Генка. – Нож!

– Мой?

– А чей же еще?

– Где был?

– Да у меня в кармане брюк.

– Идиот! – чуть не заорал Алексей. – Я весь рюкзак вытряхнул, куртку оставил, нож искал, а он у него в кармане.

Взгромоздившись на быстрого мерина, Генка привязал за длинную веревку с одной стороны старую клячу, а другой конец держал в руках.

Алексей уселся на темно-рыжую кобылу, и небольшой караван тронулся в путь.

Ехали без остановки всю ночь, пока не вышли к железной дороге. Немного постояв, двинулись вдоль железнодорожного полотна.

– Так долго придется ехать, – нарушил молчание Алексей.

– Ты что, по дороге предлагаешь? И часу не пройдет, как накроют.

– Ты хоть соображаешь, где мы находимся?

– Примерно, – сонно пробурчал Генка.

– Я вообще ничего не понимаю: ни по звездам, ни по луне.

На рассвете устроили привал, лошадей загнали в лес, привязали к деревьям. Сами, разворошив на краю леса стог соломы, упали без задних ног.

Только к обеду Алексей проснулся оттого, что где-то рядом тарахтел трактор. Вдали колхозники грузили солому.

Лошади мирно паслись в лесу, да рыже-серая кобыла изредка, подняв голову, издавала ржание.

Перекусив, тронулись в путь.

– К вечеру дома будем, – заявил Генка.

– Дай бы бог, – вторил Алексей, – слушай, у меня задница за ночь натерлась о хребет лошади и теперь горит огнем. Предусмотрительный Генка засмеялся, он сидел на фуфайке.

Ехали окраинами леса. Пахаными полями, просто по стерне. Облака вольготно плыли по небу, роняя на землю сумеречные тени. Темнело.

– К железке подаваться надо, – рассудил Алексей, – правее брать.

– Зачем? Еще пару часов – и в городе будем, – с веселым укором отвечал Генка.

Прошло два часа, три, четыре, но города не было.

– Все, больше не могу, – выдохнул Алексей. – Задница отваливается. Сколько ехать можно?

– Что-то я тоже понять не могу, – отвечал Генка. – По всему должны быть дома.

– Утро вечера мудренее, давай на ночлег становиться.

– Давай.

Проснулись, когда солнце было уже высоко. На высокой сосне громко каркал седой ворон.

– Пошел ты, – зашебуршился в соломе Генка, тебя еще не хватало.

Ворон, увидев перед собой неизвестно откуда появившихся людей, сорвался с ветки и, медленно размахивая крыльями, полетел через поле.

Пошарив в рюкзаке, Генка задумался:

– Ты в курсе, что у нас из харчей кусок хлеба да луковица?

– Всего?

– Так точно!

– Негусто, – покачал головой Алексей.

Хлеб съели, луковицу Генка бросил в мешок.

– Тихо! – подняв вверх палец, он смотрел на товарища пристальным взглядом. – Слышишь?

– Что? – недоумевал Алексей.

– Железка шумит. Слышишь?

– Слышу.

– В какой стороне?

– А черт ее знает, вокруг все шумит. По логике справа должна остаться, мы ее не пересекали.

– Собираемся, поехали. Сейчас мы ее найдем.

К вечеру вышли к рельсам на небольшой полустанок.

Алексей сбегал на платформу, где стояло несколько человек. Через несколько минут вернулся, отдышавшись, доложил, что сейчас с минуты на минуту должна электричка подойти в сторону города.

– Отведи лошадей в лес, а я в город, – быстро проговорил Генка, на ходу сбрасывая с себя куртку и мешок. – На помощь кого-нибудь позову.

– И еды захвати, – успел вдогонку крикнуть Алексей.

Электричка, неожиданно выскочившая из-за поворота, уже тормозила возле платформы.

– Завтра к обеду жди, – прокричал Генка и скрылся в вагоне.

Алексей подался в лес, привязал лошадей. Перспектива ночевки была неважной. Спички уехали с Генкой. Из еды осталась одна луковица. Ни покурить, ни согреться.

Стемнело. Алексей зарылся с головой в солому и заснул.

Проснулся ночью от холодного ветра. Зубы стучали как кастаньеты. Зарылся поглубже, свернулся калачиком.

Чувство голода прошло. Видимо, организм после определенного срока перестроился на внутренние резервы.

Про себя удивленно подметил: «Правду говорят: сон заменяет еду. Еще бы теплом обогревал».

Всю ночь Алексей трясся от холода. Менял положение тела, укрывался курткой, но это не помогало. Стылый воздух со всех сторон вползал в его убежище.

Только забрезжил рассвет, выскочил из соломы и начал быстро приседать, размахивать руками, разминать свои затекшие от сна конечности.

Дул резкий ветер, прижимал морозец, сковывая землю. Маленькие лужицы сверкали льдом.

Пробежав несколько метров, Алексей остановился и стал снова разминаться. Вспомнил о лошадях. Пробежал в лес. Все в порядке. Ему показалось, что лошади тоже дрожали от холода.

– Потерпите, милые. Теперь идти некуда. Ждать надо, – сочувственно сказал он и побежал к соломе. Закопавшись в кучу, понял, что хочет есть.

Раскопав Генкин рюкзак, извлек из него луковицу. Соли, конечно, не было. Раскусанная головка источала терпкий аромат. У Алексея заслезились глаза. Пожевав немного крохотный кусочек, с удивлением обнаружил усиливающееся чувство голода. Съел еще несколько кусочков. В желудке зажгло, во рту тоже.

– Только язву не хватало схватить, – зло проговорил Алексей и отбросил остатки лука вместе с шелухой в сторону.

Генка приехал с утренней электричкой. Привез еды, телогрейку. Глаза его горели. Глядя на уплетающего за обе щеки Алексея, сказал:

– Еще пару часов проедем и все, надо бросать лошадей, дальше нельзя. Я из электрички все рассмотрел.

– Нас там не потеряли?

– Я заскочил к тестю, сказал ему.

– А он что?

– Что, что. Матерится. Весь скрюченный какой-то, кашляет, заболел, наверное.

Алексей жестко поджал губы, сузил глаза и смял свою шапочку в комок. Кисти рук у него были черными от грязи и сажи, спина сгорбилась.

– Не боись, к концу подходим, – сказал Генка, оглядывая напарника и видя, как в глазах его скопилась влага.

Молча покурили.

Через три часа хода лошадей отвели и спрятали в распадке.

Вышли на московский тракт. Оглядели местность, где оставили лошадей. Тишина.

Проголосовав около часа на дороге, кое-как уговорили шофера «КамАЗа» добросить до города. Хотя в кузове было и не жарко, но лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Наталья внимательно разглядывала мужа. Грязный, отвратно пахнущий конским потом, лицо похудело, заросло щетиной, глаза запали. С опущенными глазами стоял он перед ней в свете тусклой коридорной лампочки.

Взгляд ее карих глаз с удивлением остановился на его лице, и она с недоумением произнесла:

– Ты откуда?

Поморщившись и передернув плечами, Алексей медленно проговорил:

– Три дня ехали. Еле добрались.

Он взял жену за руку. Пальцы ее были вялыми и холодными.

«Сказать ей или не сказать? – пронеслась в голове мысль. – Господи, что со мной? Если ей все сказать, она свихнется. Ничего не скажу пока».

Он сжал ее ладонь в своей. Она слабо ответила подушечками пальцев и широко улыбнулась.

– Ты где был? – повторила она вопрос.

– Да я и сам путем не знаю, – и с радостью бросился целовать ее.

Потом долго и основательно мылся под умывальником, прилег на диван.

– А что с отцом случилось?

– Лучше не спрашивай. Сосед посоветовал к заезжему доктору сходить, вот он и полечился, теперь задыхается.

Чуть забрезжил рассвет воскресного утра, а друзья уже торопились, собираясь в дорогу. Алексей сел за руль стареньких Жигулей, принадлежавших тестю, и через полчаса они были на рынке. Генка исчез за старым деревянным забором. Рынок оживал, подъезжали продавцы, подходили покупатели. Вскоре появился Генка, и не один.

– Цыгана не нашел, пропал куда-то, зато армян на месте был, – тихо проговорил Генка.

– А армяну-то зачем лошади? – удивился Алексей.

– Как зачем? – возмутился тот, – на лошадях не только ездят, их еще и едят.

– Вот так попали – зло проговорил Алексей. Но ему было уже все равно.

Доехали до места. Осмотревшись, путники нашли распадок, внизу которого проходил овражек, когда-то промытый теперь уже пересохшим ручьем.

Алексей с надеждой и со страхом вскинул растерянные глаза. Генка наклонился и поднял кусок веревки, которой вчера привязали лошадей. Он молчал, удивленно качая головой.

– Не может быть, – заорал Алексей и бросился бежать по распадку.

Генка, понуро опустив голову, медленно пошел в другую сторону.

Алексей обежал весь распадок, обшарил близлежащий лес. Ужас и отчаяние случившегося охватили его. Глаза слезились, в горле першило.

Подбежав к машине, встретился с Генкой. Лицо его побледнело, Генка поднял голову, замигал уставшими от дум глазами:

– Тю-тю наших лошадушек. Кто-то пригрел.

– Вот сволочи! Это же надо так обломать. Четверо суток маялись, – почти прорыдал Алексей.

Сидели молча. Алексей тряхнул головой, взял себя в руки:

– Ничего, Генка, пропади пропадом эти лошади, а тот, кто их украл… Им они тоже счастья не принесут. Самое главное, что мы живы и здоровы, хотя и изрядно простыли и похудели.