Текст книги "Калейдоскоп"

Тогда же у меня появилось желание близости с любой другой женщиной. Желание это было столь всеобъемлющим, что временами захватывало меня целиком, сводя к одному этому все стремления и помыслы. Но, во-первых, семья: постоянное присутствие жены и необходимость после работы возвращаться домой, долг, домашние заботы, материальные проблемы. К этому времени уже значительно ослаб интерес к работе по специальности, тем более что присутствие женщин на службе доставляло новые и новые переживания. Во-вторых, отсутствие компаний. Поэтому и культивировалась болезненная неуверенность в себе, мысль о невозможности произвести впечатление на женщину плюс недостаточный опыт в ухаживаниях и боязнь их.

Но всё же эпизодически я с кем-нибудь встречаюсь. Первое чувство радости оказывается недолгим. А продолжения, как правило, не следуют. Может быть, из-за неполного физического соответствия, а может быть, из-за необходимости постоянно лгать. И снова всё по-старому: флирт не приносит успокоения. Те же настроения, те же головные боли, та же безысходность. Мгновенное удовольствие сменяется тяжёлой прострацией, чувством вины по отношению к жене, серой повседневностью. Мне начинает казаться, что стоит сойтись с девушкой или женщиной, которую бы полюбил, и я скорее всего был бы счастлив.

Но годы идут, ничего не меняется, не происходит. Тот же быт, те же нервозные состояния и полная неспособность изменить действительность. К проблеме неполноценности добавилась новая – моя внутренняя испорченность. Она мешает нормальному общению. Не спасают и попытки вновь серьёзно увлечься работой, малейшее «не так», и всё возвращается к исходной точке. Мешают и боязнь не справиться, и нежелание глубоко погружаться в тематику. И постоянно одни и те же размышления о неудовлетворённости, о неуверенности в себе, появились и опасения за будущее. Годы бегут, старею, а ничего не меняется. Как жить дальше? Что будет завтра? Постоянное напряжение, страх, что кто-то узнает, что со мной происходит.

Зацикливание на своих переживаниях мешает полноценному общению на работе, в компаниях. Для окружающих объяснение всегда одно – головные боли. Постоянно ищу хоть какой-то выход, пытаясь объясниться хотя бы с собою. Раньше очень остро было развито чувство понимания людей, теперь же начинаю ошибаться как в людях, так и в оценке явлений. Смена настроений сопровождается пересмотром взглядов, воззрений и идей. Быстро утомляюсь. В нормальном состоянии свободно поддерживаю беседу, шучу, искренне веселюсь, а стоит войти в ступор, и сразу выбиваюсь из колеи. То же и при головных болях, причём часто угнетённое состояние может оказаться результатом болей, и наоборот.

И что ещё не даёт мне покоя: а был бы я счастлив с какой-либо женщиной вообще? К каждой более или менее интересной девушке чувствую влечение, иногда вовсе не сопровождающееся желанием обязательной близости. С этой заинтересованностью ассоциируется мысль, что вот именно её смогу по-настоящему полюбить и тогда буду счастлив, отрешусь от всех проблем, неприятностей, наконец, справлюсь с нервами, головными болями, преодолею неуверенность в себе, в общем, стану нормальным полноценным человеком, с положенными ему радостями и огорчениями.

Теперь меня привлекают любые естественные или надуманные черты лица, голос, глаза, фигуры, особенно стройные ноги. Но со временем понял, что ничего изменить не в состоянии – и из моральных соображений, и из-за материальных проблем. Тогда это вылилось лишь в одно страстное желание кратковременной физической и духовной близости. Но право же, и раньше, и сейчас более всего хочу избавиться от навязчивых идей, пытаясь увлечься чем-либо, но начинаю, а вскоре снова и снова бросаю. На улице заставляю себя не смотреть на встречных девушек, но смотрю, не допускать фривольных мыслей, но допускаю. Это проходит красной нитью через всё моё существование. Я осознаю, что в моих желаниях нет ничего из ряда вон выходящего, наблюдал ведь аналогичное у других, читал в книгах, видел в кино. Значит, всё упирается в трудность создать себе нечто удобоваримое, а от этого и безысходность.

Я не часто обращался к врачам, ибо не видел самой болезни, от которой нужно лечиться. Но теперь налицо явный невроз навязчивых мыслей, приведший меня к неизлечимому состоянию – как физическому, так и духовному. Что же мне делать? Как жить дальше? Сам я уже не способен найти ответы на эти вечные вопросы.

1. Обмен

Они встретились в Группе советских войск в Германии. Время было тяжёлое, да и когда, скажите, пожалуйста, его можно назвать лёгким. Но тогда, во второй половине пятидесятых, Великая война не то что не изгладилась из памяти современников, а была частью их жизни, их биографии, непосредственно отражалась на характерах, миропонимании и часто – поступках. А тут ещё и Германия, хотя и братская, но совсем недавно – вражеская. Так что служили два товарища: один старослужащий, из самой столицы, а второй – колхозник из глубинки, первогодок. Парень простой, от сохи, что называется, но раз попал в Германию, значит, не последний валенок, да и председатель колхоза, старый, видавший виды однорукий партизан, не за здорово живёшь обнял его на проводах единственной мужицкой рукой и одарил принадлежащими ему по праву дефицитными часами «Победа». А москвич к тому времени обладал красивой немецкой штамповкой, с которой мучился непрерывно: то стрелку перекосит, то отполированное до блеска стёклышко вывалится. Короче, скорешился интеллигент с новобранцем и, как вскоре выяснилось, с дальним прицелом. Выдержал положенную паузу и предложил невзначай, как бы по дружбе, махнуться часами. Обмен, разумеется, неравноценный: настоящее немецкое качество на отечественный ширпотреб, хотя и символичный, да где наша не пропадала. Деревня, конечно, клюнул, хотя и не без амплитудных колебаний, но уже на следующий день случайно повернул руку часами вниз, а стрелка возьми да и слети. Солдат даже обалдел от такой наглости, долго тряс изящный корпус, пытаясь поймать беглянку на ось, наконец понял, что обмишурился, обозвал немцев несколькими обидными принятыми в России прозвищами и побежал к товарищу требовать обратного обмена. Но тот оказался калачом тёртым и отказался наотрез, мотивировав тем, что так на так, по традиции, дело святое, а традиции нарушать незаконно. «Ну куды крестьянину податься?» – погоревал чуток, но сослуживцам, по простоте душевной, все же рассказал. А те мальчуганы простые, столичных любят, к слову, как и по всей необъятной родине, поэтому разъяснили новому владельцу «Победы», за что воевал героический народ в Великую Отечественную. Так что пришлось человеку сознаться в своей ошибке и возвратить раритет законному владельцу. Но осадок остался, тяжёлый осадок.

И вот однажды совпало так, что в наряд им пришлось заступать одновременно. Автоматы с двумя рожками (72 патрона), штык-ножи, в общем, всё по-взрослому. Один охраняет ангары с ночующими в них танками, другой – склад горюче-смазочных материалов, запасённых на целую танковую дивизию. Маршруты караульных пересекались. Когда они в очередной раз встретились, москвич, как бы забыв все прошлые обиды, попросил у колхозника закурить. Бывший сельский труженик возмутился: «Как? Курить? В карауле? По уставу не положено». Развернулся и зашагал по заданной траектории. Тут-то и получил нож в спину, по самую рукоятку. Товарищ его оттащил тело за складские помещения, где располагались бочки с мазутом, намочил в одной из них паклю, немного жидкости вылил на землю и устроил пожар. Затем подошёл к проволочному ограждению, прорезал в нём дыру, вынул из кармана заранее приготовленную тряпку чёрного цвета, поводил ею по острым концам перекушенной проволоки, чтобы остались куски материи или хотя бы нитки, вернулся на пост и дал несколько очередей из автомата в сторону импровизированного лаза.

Поднялась тревога, набежали солдаты, заметались по городку офицеры. Огонь потушили, склад, конечно, не успел загореться, а то от Висмара вряд ли бы и половина сохранилась. Естественно, завели дело, но обнаружить злоумышленника не удалось. На сём бы всё и завершилось, если бы не германские дотошность, упорство и стремление доводить начатое дело до конца. Гражданские немецкие власти затеяли параллельное следствие – происшествие-то серьёзное, с политической окраской. Месяца через три появляется в части инспектор полиции, который никак не мог понять, почему с нашей стороны у лаза натоптано, а с их никаких следов обнаружить не удалось, и уговаривает выдать ему для проведения анализов шинель второго караульного. И ведь обнаружили фрицы пятнышко крови на той шинели и подтвердили результатами исследований, что группа крови совпадает с группой зарезанного солдатика.

В общем, трибунал приговорил незадавшегося менялу к расстрелу. Время было такое.

2. «…за храбрость»

Его фамилия была Хворостянский. Это был высокий, плечистый, с густой копной светлых волос хохол. И ещё он пел, пел красивым, сильным мужским голосом. И конечно, любил женщин, а женщины любили его. Но в Группе советских войск в Германии со слабым полом было плоховато, и поэтому он был вынужден знакомиться в увольнении с местными кадрами, а с одной миниатюрной прибалтийской немочкой у него сложились устойчивые длительные отношения. Но проводить редкие насыщенные встречи им приходилось исключительно в блиндажах, оставшихся от недавней войны и расположенных на соседствующем с частью внушительном полигоне. А влюблённой аборигенке так не хватало романтики и уюта. Она долго уламывала своего ненаглядного посетить с ней хотя бы ресторан, но туда рядовым военнослужащим вход был заказан в принципе. Но однажды всё-таки наш героический боец сломался, и влюблённые выбрали самое безопасное на вид заведение, располагавшееся на самой окраине Висмара. Как водится, это сентиментальное приключение закончилось более чем драматично.

Потомки свободолюбивых германцев – народ гордый, наученный стойко держать удар, но не всегда справедливый и выдержанный. И к столику, за которым расположились истинная арийка и явно славянского вида парень, наладились подтягиваться завсегдатаи. Тосты всё больше произносились за Freundschaft, хотя посетители, очевидно, ждали того момента, когда варвар переберёт. Но парень попался крепкий, взращённый на горилке и настоящем украинском сале. Тогда, как бы невзначай, из содвинутых бокалов на скатерть и одежду стала выплёскиваться драгоценная жидкость, а кружка, когда чокались, под дружный, почти жеребячий гогот угодила в лоб братскому советскому солдату. Затем рюмка совсем случайно встретилась с носом оккупанта. Веселье нарастало параллельно с повисшим в воздухе напряжением и, исходя из законов логики, переросло в выяснение отношений.

Неизвестно каким чудом в этом Богом забытом месте оказался фотограф, но наутро многие газеты соседнего государства ФРГ вышли с пространными статьями и были буквально напичканы снимками, самым безобидным из которых был изображающий громадный кулак, врезающийся в физиономию рядового социалистического бюргера, с явственно различимыми брызгами крови, разлетающимися во всех направлениях, и соответствующей подписью, типа «так русский солдат обращается с мирными немецкими гражданами». К слову, вызванные на место происшествия и мгновенно примчавшиеся представители отечественной комендатуры застали следующую картину. Небольшой зал увеселительного заведения напоминал наспех сработанную декорацию дешёвого американского вестерна: пол был сплошь устлан осколками тарелок, кружек, рюмок, бутылок, залит потоками пива, водки, коньяка, в которых плавали остатки традиционных немецких сосисок с квашеной капустой, пять столов сломаны были полностью, двенадцать стульев разбиты в щепки, и в центре всего этого великолепия лежал иссиня-красный Хворостянский; синими у него были даже подушечки пальцев рук. Довершали картину потомки тевтонских рыцарей, в изящных позах разбросанные по всему помещению, коих насчитали ровно восемнадцать искалеченных душ.

Местные компетентные органы, разумеется, возбудили уголовное дело, чтобы замять политический скандал, и даже определили меру ответственности зарвавшегося хулигана – восемь лет тюремного заключения в ближайшей тюрьме. Наши компетентные органы очень долго настаивали на выдаче супостата для отбывания наказания на родине, и немцы в конце концов сломались или осознали пикантность ситуации и отдали.

Когда Хворостянского под конвоем доставили в расположение части, командир долго и крепко жал ему руку. А потом, практически прослезившись, торжественно произнёс: «Хвалю за храбрость!»

3. Побег

Почему людей часто тянет на необдуманные поступки? И чем же всё-таки намазано на Западе, что ради этого можно рискнуть всем, даже поставить на карту собственную жизнь?

На сей раз беглец был один – могучий двухметровый грузин. А преодолеть требовалось каких-то восемь километров – расстояние от забора воинской части Группы советских войск в Германии до демаркационной линии. Поэтому и особой подготовки не требовалось: пустяк – десять минут, и ты на земле почти обетованной. Главное – побольше оружия и запас патронов. Средством передвижения должен был послужить командирский «газик». Выбрав подходящий момент, беглец оккупировал бесхозный в этот час джип и, помолясь, стартовал. Часовому приказал открыть ворота, но тот, видимо что-то заподозрив, взял автомат на изготовку. И тогда вездеход, набрав скорость, впечатал бедолагу в створку и, выбив её, помчался навстречу сытому светлому будущему. Сработала сигнализация, и погоня была организована моментально.

На первых же километрах удалось ранить водителя, но управление автомобиль не потерял, а дитя гор к тому же ещё яростно отстреливался. Когда до границы оставалось всего полтора километра, рвануло простреленное колесо, и машина вылетела в кювет. Джигит благополучно соскочил с железного коня и, ведя непрерывный огонь, заскочил в лес, рванув в сторону предполагаемого противника. Когда неукротимого кавказца удалось взять в кольцо, до вожделенной демаркационной линии оставалось всего около восьмисот метров. Отбросив перегревшийся автомат, наш гигант выхватил нож и уже направил его в горячее грузинское сердце, но в последний момент на огромной ручище повис худосочный лейтенант, выпускник Суворовского училища, детально усвоивший «Науку побеждать», и лезвие, скользнув по нижней части живота и прорезав пах, вошло во внутреннюю поверхность бедра, пропоров его почти до колена. Свободолюбивого сына гордого маленького народа скрутили, намяли бока и доставили в госпиталь, не забыв приставить к нему охранника. В аккуратной немецкой больничке Магдебурга обстановка была столь домашней, что юного солдатика-охранника сморило и он мирно засопел на стуле, о чём даже не успел пожалеть. Потому как отчаянный грузин, понимая, что его ждёт за мечту о беззаботной старости, придя в себя, голыми руками задушил несчастного и сбежал. Поиски негодяя, равно как и блокирование железнодорожных путей и прочёсывание лесных близлежащих массивов, никаких ощутимых результатов не принесли. Командование получило положенный нагоняй и всеми силами старалось исправить удручающее положение.

Прошло трое нескончаемых суток. В середине очередного дня с инспекционной поездкой в госпиталь прибыла комиссия во главе с командующим Гречко, будущим министром обороны. Шли по гулким коридорам старинного здания, заглядывали в пустые чистые комнаты-палаты. Осмотр близился к логическому завершению, когда зашли в последнее на третьем этаже помещение. У задней стены всё его пространство занимал громадный, добротный, почти антикварный шкаф. И тут молоденькая медицинская сестра заметила кусочек белой материи, выглядывавший между створок. Споро проскользнув между военачальниками и дверным проёмом, сестричка бросилось к очевидному непорядку и потянула материю на себя; створка со скрипом распахнулась, и на пол с грохотом вывалилось необъятное волосатое тело сына одного из братских народов. Тело было частично скрыто окровавленными бинтами и красно-белым халатом, оно не проявляло никаких признаков сознания.

Грузина привели в чувство, подлечили, осудили и, поскольку на нём числилось не менее двух трупов, вскоре расстреляли.

Притчи

Всеволод родился в одном из самых больших северных городов; в городе, где летом влажно и душно, осенью – мокро, весной – грязно, а зимой – сыро и холодно; в городе, где обшарпанные, с облупившейся штукатуркой здания соседствуют с изумительными архитектурными шедеврами, почти приличные шоссейные дороги перемежаются практически оправдывающими своё название рокадами, а уютные, ухоженные до неприличия уголки особенно контрастируют с запущенными до состояния помоек дворами и скверами; в городе, где блеск и нищета удивительным образом гармонируют друг с другом; в городе, облик и внутренний мир которого накладывают неизгладимый отпечаток, а иногда и просто определяют характер и быт его чад и домочадцев. Последние, словно ткань, составленная из лоскутов, были так же пронизаны противоречиями, как и их многопрофильный сити, однако всем им была свойственна одна общая черта – они стоически переносили и жару, и холод, и слякоть, и бедность, и изобилие, да ещё и любили свой город и считали его самым лучшим в мире.

Утро Севочкиной жизни прошло достаточно стандартно: ясли, детсад, общеобразовательная школа, с привычным набором детских болезней, заботливой бабушкой и вечно занятыми родителями, строго дозированными улицей и телевизором, общением со сверстниками, среди которых, разумеется, встречались и лица противоположного пола, редкими праздниками, традиционными занятиями музыкой и лёгкой атлетикой.

Не слишком баловали и годы, проведённые в высшем учебном заведении, разве что добавились эпизодические романтические свидания да некоторое неравнодушие к печатному слову. После окончания экономического факультета, обусловленного сложившейся конъюнктурой нашего непростого настоящего, он устроился на должность экспедитора в некое ЗАО с красивым названием «Итака». Работа, конечно, не сказать, чтобы по специальности, зато стабильная, хотя «Итака», разумеется, имела такое же отношение к родине Одиссея, какое морепродукты имеют к национальной кухне непальских шерпов; оболы, правда, приносила регулярно.

В свободное от исполнения основных обязанностей время Сева теперь предпочитал развлекаться. В круг его неизменных интересов входили домашний кинотеатр, одна продавщица из соседнего супермаркета и организация пикников для небольшой, но спаянной компании. Политика, литература и высокое искусство, конечно, тоже были не чужды растущему здоровому организму, но не особенно обременяли досуг и практически не затрагивали сложившееся к двадцати пяти годам мировоззрение. Гораздо более продуктивное влияние на формирование интеллектуальных возможностей молодого человека оказывали сиквелы, секвестры, вестерны и триллеры. Естественно, кроме начавшей набивать оскомину продавщицы, его привлекали ещё две-три труженицы торговли, полноправные члены пикниковой компании, но интимные отношения с ними были скорее спорадическими и, надо отметить, скучноватыми.

Именно в этот период Всеволоду совершенно случайно попалась модная тогда и многими читаемая книжка – роман Коэльо «Одиннадцать минут». И хотя экспедитор не представлял собой ценителя и любителя истинной литературы, этот шедевр произвёл на него неизгладимое впечатление. Преодолевая врождённую неспособность к продолжительному обдумыванию какой-либо проблемы, он часами размышлял над прочитанным, открывая для себя всё новые и новые нюансы, и приставал ко всем друзьям и знакомым с просьбой высказать мнение о так запавшем в его душу произведении. Сева напрочь изменил своё отношение к партнёршам, неизменно совершенствуя теперь куда более частые встречи: создавал интимную обстановку, расставляя, где только возможно, зажжённые свечи, использовал соответствующую моменту кухню, даже обсуждал научно-популярную литературу по пикантной тематике. Казалось, его существование наконец обрело определённый смысл.

И лишь одного он никак не мог взять в толк, хотя именно это составляло главную цель его исканий: о каких одиннадцати минутах повествует автор бестселлера?! Ведь у него неизменно получалось максимум исключительно четыре минуты.

Алексей проснулся, когда на улице было ещё темно. За окном тускло горели фонари, рассеивая слабый свет, который пытались погасить капли не то дождя, не то мелкой мороси. По комнате разгуливали таинственные тени, сквозняк шевелил тяжёлые плотные шторы. Вставать не хотелось. Было приятно вытянуться во весь рост, плотно завернуться в одеяло, напрягать и расслаблять поочерёдно мышцы рук и ног, хрустко потягиваться и чувствовать уютное тепло прогретой за ночь постели. Мысли хаотично гнездились в ещё не обретшей полную ясность голове, но вскоре систематизировались, потекли плавно и последовательно: планы на день, разрозненные воспоминания, какие-то ассоциации, слабо уловимые надежды. Мир был понятным и привычным. Беспокоило только, что уже не первую ночь сон не был крепким, что-то давило, мучило, быть может, смутное предчувствие надвигающейся беды. Но лучше было не зацикливаться на этом, ведь в жизни так много интересного, загадочного, неизведанного.

«Вставайте, граф, вас ждут великие дела».

Беда случилась, когда Алексей вышел из парадного. Удар был настолько мощным, что сознание он потерял мгновенно, даже не почувствовав боли. Боль пришла позднее, огромная, могучая, полностью захватившая его существо, до самой последней клеточки. Она сбегала от кончиков волос через всё тело до кончиков пальцев, а потом возвращалась обратно, концентрируясь в черепной коробке, пульсирующая и безжалостная. Он снова потерял сознание.

Оперировали пострадавшего в одной из лучших клиник. Известный нейрохирург несколько часов колдовал над открытой розовато-серой студенистой массой, но даже ему, одному из лучших специалистов в этой области, было нелегко разобраться в ситуации. Доктор явно не рассчитывал на стопроцентный успех, по крайней мере, он очень опасался давать какие либо гарантии.

Когда пациент впервые открыл глаза, окружающий мир показался совершенно незнакомым, странным, таинственным, первозданным. И главное, Лёша никак не мог сообразить, чего от него хотят. Какие-то загадочные существа окружили его, суетятся, шумят, жестикулируют. А ему так светло, покойно, уютно. Всё, что хочется, – это вращать глазами, принюхиваться, осязать, впитывая, как губка, в себя окружающее. Лёша не может и не хочет понимать, что нужно от него этим надоедливым существам. Ему очень нравится луч света, выглядывающий из-за занавески, он так забавно движется по противоположной стене, в нём мечутся мелкие пылинки, которые не способны выбраться за его границы. Лёше нравится неясный запах, наполнивший пространство комнаты, с тонкими едва уловимыми нюансами. Его взгляд притягивает предмет с множеством мигающих разноцветных лампочек, от которых тянутся щупальца проводков. Его сознание то отключается, то включается, и каждый раз он наполняется новыми, неизведанными ранее впечатлениями. Как всё интересно и забавно! Маленький тонконогий монстр с радужными крылышками, монотонное пощёлкивание мигающей коробки, прикосновение накрахмаленной ткани к чувствительной коже. Только бы не видеть этих прилипчивых существ, впрочем, одно из них, с яркими губами и копной густых волнистых волос, источающих тонкий приятный аромат, может остаться. Никогда ещё не было так спокойно, никогда мир не казался таким понятным, открытым и близким. Много дней он наслаждался этим состоянием, купался в нём и даже научился улыбаться присутствующим, чтобы только поменьше докучали.

Но однажды Алексей проснулся с тяжёлой и больной головой, с трудом разомкнул свинцовые веки, превозмогая боль, огляделся. Белая комната, стол с медицинским оборудованием, у окна, навалившись на подоконник, дремлет сиделка, за окном ветер разгоняет чёрные тучи и пригибает к земле голые стволы деревьев. Он вдохнул пропитанный лекарствами воздух, потрогал сухие потрескавшиеся губы, провёл рукой по впалым щекам, задев проходивший рядом провод, и глубоко вздохнул. Алексей сразу осознал лишь одно: он снова обрёл способность воспринимать окружающее таким, каким воспринимал его уже много-много лет. Ещё не зная, что с ним случилось, и раздумывая, почему он попал в больницу, понял, что навсегда утратил ту картину мира, в котором пребывал совсем недавно. «Какой мир лучше, какая картина настоящая?» – пронеслось в воспалённом, не до конца восстановившемся мозгу.