Текст книги "Сочинения. Том 5. Экономическая история и экономическая политика. Статьи. Книга 2"

Тенденции развития современного мира, вызовы, с которыми сталкивается человечество на протяжении второй половины XX века и в наши дни, предоставляют нам немало фактов, чтобы оценить, насколько актуален марксизм как научная доктрина, может ли он быть полезен для анализа долгосрочных тенденций развития современного мира. Обсуждать эту проблему можно под разными углами зрения: с одной стороны, с позиций ключевой гипотезы марксистской философии истории – о взаимодействии производительных сил, производственных отношений и политических институтов, об адекватности этого вывода реалиям последних десятилетий, с другой – в аспекте фундаментальных вызовов современности, таких как глобализация, неравномерность развития отдельных стран и регионов мира. В какой мере при анализе данных процессов полезна марксистская методология? В какой мере марксизм сохранил свой прогностический потенциал? Ответив на эти вопросы, мы поймем, может ли марксистская доктрина служить аналитическим инструментом при изучении современных явлений.

Производительные силы и их влияние на социально-экономическое развитие

Важнейший тезис марксизма состоит в том, что производительные силы (или технологический базис) общества определяют его производственные отношения (экономические, социальные и политические институты). Это ключевой тезис, поскольку именно на нем основываются Марксовы представления о законах общественного прогресса. Все остальные построения марксизма (включая теории общественно-экономических формаций и классовой борьбы, тезис о роли обобществления), какими бы важными они ни казались идеологам и политикам, – лишь более или менее адекватное приложение данного фундаментального принципа к анализу реалий этапов исторического развития.

Принципиальный вопрос: а как, по каким параметрам можно оценить уровень развития производительных сил? Технологический прогресс непрерывен, его фазы удается выделять лишь с определенной степенью абстракции. Одним из наиболее информативных показателей, с помощью которого можно попытаться оценить то, что Маркс называл уровнем развития производительных сил, выступает среднедушевой ВВП, конечно, рассмотренный в исторической ретроспективе и представленный в сопоставимом для межстранового анализа виде[195]195
  В целях нашего анализа удобно использовать индикаторы среднедушевого ВВП, рассчитанные А. Мэддисоном за почти двухсотлетний период (см.: Maddison А. Monitoring the World Economy 1820–1992. R: OECD, 1995). Сравнительные данные по странам даны в пересчете на доллары США 1990 года.


[Закрыть]. Согласно современным исследованиям, определенная величина этого показателя достижима лишь при заданной технологической базе. Среднедушевой ВВП, характерный для индустриального общества, не может быть произведен на базе технологий традиционного (аграрного) общества. Для современного постиндустриального общества, в свою очередь, характерен более высокий уровень ВВП, нежели обеспечиваемый в условиях доминирования промышленности в структуре производства и занятости.

Даже поверхностного анализа исторической статистики достаточно, чтобы проследить связь среднедушевого ВВП с определенными формами политической и социальной организации общества. Страны с сопоставимым уровнем среднедушевого ВВП, как правило, имеют сходные политические системы, параметры, характеризующие другие сферы жизнедеятельности общества, у них близки (сопоставимы).

Исследования, проводившиеся в XX веке, позволили выявить ряд закономерностей:

– несомненна связь среднедушевого ВВП и политического режима. Аграрные монархии, авторитарные режимы и современные демократии, как правило, характеризуются соответствующими (сопоставимыми для разных стран) уровнями экономического развития. Опираясь на работы А. Мэддисона, нетрудно убедиться, например, что государства со среднедушевым ВВП 1200–1400 долл, обычно являются аграрными странами с авторитарными режимами (в XVII–XIX веках это были аграрные монархии), с низким уровнем грамотности. Страны, душевой ВВП в которых составляет 2000–3000 долл., – индустриальные страны с грамотным населением и, как правило, авторитарными (или тоталитарными) режимами. Страны, душевой ВВП в которых превышает 15 тыс. долл., – высокоразвитые демократии с доминированием сектора услуг и с высоким потенциалом человеческого капитала;

– на определенном этапе технико-экономического развития начинается кризис традиционного общества, переход к индустриальному обществу. Революционные потрясения прошлого (знаменовавшие подобный переход) происходили в странах сопоставимого уровня экономического развития[196]196
  См.: Стародубровская И., May В. Великие революции. От Кромвеля до Путина. С. 59–64 (наст, издание: Т. 2. С. 86–92).


[Закрыть];

– формирование устойчивых демократий, как правило, связано с достижением достаточно высокого уровня экономического развития[197]197
  См.: Huntington S. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Norman; L.: University of Oklahoma Press, 1991; Barro R. Determinants of Economic Growth. A Cross-country Empirical Study. Cambridge, MA; L.: The MIT Press, 1997.


[Закрыть] Введение всеобщего избирательного права как стабильного института современного развитого общества предопределяет выход среднедушевого ВВП на такой уровень[198]198
  Cm.: May В. Экономические реформы сквозь призму конституции и политики. M.: Ad Marginem, 1999. С. 50–52 (наст, издание: Т. 2. С. 186–189).


[Закрыть].

О ведущей роли производительных сил в формировании институтов современного общества говорит и сближение институциональных структур развитых стран, их конвергенция. У протестантской Великобритании, католической Франции, конфуцианской Японии можно найти больше общего в характере производительных сил, соответствующих им формах экономических и политических отношений, чем при сравнении каждой из этих стран с другими, более близкими им в культурно-историческом или этнорелигиозном аспектах, но находящимися на существенно более низком уровне развития. Заметим, однако, что процессы институциональной конвергенции длительны и отнюдь не прямолинейны.

Можно указать и на иные процессы, демонстрирующие эволюцию общественных форм (институтов) по мере укрепления экономического фундамента общества. Налоговые системы разных стран, причем практически всех, проходят в своем развитии определенные этапы. Так, на ранних стадиях (примерно между концом XVI – серединой XIX века) существовали жесткие пределы увеличения налоговой нагрузки. И хотя она сильно колебалась по странам – от 4 % ВВП в США до 12 % ВВП в России (в зависимости от исторических традиций и специфических военно-политических потребностей), существенное повышение уровня налоговой нагрузки представлялось не только нецелесообразным, но и невозможным. С формированием индустриальных обществ этот ограничитель был снят. Как развитые страны, так и (особенно) страны догоняющей индустриализации пошли на резкое повышение роли перераспределительных трансфертов, расходы расширенного правительства стали достигать 40–60 % ВВП. Однако выход за рамки возможностей индустриальных производительных сил ознаменовался сдерживанием роста налоговой нагрузки.

Опираясь на тот же индикатор развития производительных сил (среднедушевой ВВП), можно проследить устойчивую закономерность изменения принципов налогообложения с изменением уровня развития страны – низкие налоговые изъятия в странах со среднедушевым ВВП до 2000 долл., быстрый рост государственной доли на интервале 2000–8000 долл. И затем торможение и стабилизация (а по отдельным странам и снижение) данного показателя[199]199
  См.: The World Bank. From Plan to Market. World Development Report 1996. Oxford; N. Y.: Oxford University Press, 1997. P. 114.


[Закрыть].

Эти взаимосвязи были подробно изучены в экономической литературе второй половины XX века, причем отнюдь не марксистской. Работы С. Кузнеца, М. Абрамовича, А. Мэддисона, Р. Барро, основанные на обширной социально-экономической и демографической статистике, которой во времена Маркса просто не было, показывают ключевую роль технологического прогресса (развития производительных сил – по Марксу) в трансформации социальных структур и социальных отношений. Эти исследования позволили выявить устойчивые, хотя и не жестко детерминированные связи между уровнем производства, структурой занятости, способом расселения, демографическими характеристиками, развитием образования, показателями здоровья нации[200]200
  Cm.: Kuznets S. Modem Economic Growth. Rate, Structure, and Spread. New Haven; L.: Yale University Press, 1966. P. 15; Abmmovitz M. Thinking about Growth. Cambridge: Cambridge University Press, 1989; Maddison A. Monitoring the World Economy 1820–1992; Idem. The World Economy: A Millennial Perspective. R: OECD, 2001; Barro R. Determinants of Economic Growth: A Cross-country Empirical Study.


[Закрыть]. Используя ту же методологию, политологи продемонстрировали зависимость между уровнем экономического развития и политической организацией общества[201]201
  Cm.: Lipset S. Political Man.The Social Basis of Politics. N. Y: Doubleday, 1960; Huntington S. The Third Wave. Democratization in the Late Twentieth Century; Diamond L. Economic Development and Democracy Reconsidered // Reexamining Democracy / G. Marks, L. Diamond (eds.). L.: Sage Publications, 1992; Vanhanen T. Prospects for Democracy: A Study of 172 Countries. L.; N. Y: Routledge, 1997.


[Закрыть].

Итак, в первой половине XX века мир развивался почти «по Марксу» – хотя и не в деталях, но достаточно близко к указанной им траектории, чтобы многие интеллектуалы были склонны признать «торжество марксистских идей». Но в послевоенный период в связи с успехами западных стран отношение к марксистской методологии (и прежде всего к философии истории) становилось во все большей степени критическим: «Марксизм как теория, как последовательная доктрина оказался несостоятельным…История революций XX века… до сих пор подтверждает несостоятельность марксизма»[202]202
  Dunn J. Modem Revolutions: An Introduction to the Analysis of a Political Phenomenon. Cambridge: Cambridge University Press, 1972. P. 19. Даже те, кто в целом отмечает большое научное значение теории революции Маркса, считая ее «возможно, наиболее значительной из всех школ революционной мысли», подчеркивают тем не менее, что «как метод прогнозирования она не нашла подтверждения применительно к индустриальному обществу» (Cohan A. Theories of Revolution: An Introduction. N.Y.: Halsted Press, 1975. P. 54, 68).


[Закрыть]. В работах этого времени акцент делался на провалах марксизма в области прогноза революций, которые произошли отнюдь не в тех странах, где должны были случиться в соответствии с ортодоксальными марксистскими представлениями. Кроме того, как указывают авторы, дальнейшее развитие производительных сил привело не к кризису и краху важнейших экономических и политических форм (собственности, государства), а к их трансформации, появлению новых экономических и политических форм.

Что же не подтвердилось в Марксовой схеме исторического прогресса, основанной на примате развития производительных сил? Прежде всего Маркс и его последователи абсолютизировали тенденции развития производительных сил относительно форм производства и политической жизни. Они определили характер «болезни», но ошиблись в двух аспектах. В первую очередь они экстраполировали на долгие годы вперед современные Марксу тенденции развития производительных сил (концентрация и централизация). Этот тренд представлялся им неизменным. Неверным оказался и рецепт лечения «болезни» – через системный кризис и полномасштабную революцию. Иными словами, предложив интересный анализ современных противоречий и проблем развития производительных сил и общественных форм, Маркс и марксисты сформулировали ошибочную гипотезу о механизме разрешения этих противоречий.

Как показала практика первой половины XX века, на индустриальном этапе наиболее развитые страны смогли адаптироваться к новым условиям без политических потрясений, изменив взаимоотношения между государством, бизнесом и наемным трудом с помощью комплексных и глубоких реформ. В тех же случаях, когда приспособление к новым условиям сопровождалось резкими сдвигами в политической и социальной структуре общества, эти сдвиги приводили не к социалистическим (пролетарским) революциям в Марксовом понимании и не к торжеству гуманизма, а к установлению диктаторских, тоталитарных режимов (в России, Германии, Аргентине и т. д.).

Тем не менее кризис марксизма не стал крахом базовой гипотезы Марксовой философии истории. Это – кризис интерпретаций и прогнозов, основанных на вульгарном и поверхностном приложении методологии, результат трех ошибок методологического и теоретического характера.

Во-первых, методологической ошибкой стало игнорирование диалектического метода, который составлял «живую душу марксизма». Это проявилось в утвердившемся представлении о «конце истории», достижении такого уровня развития производительных сил и соответствующих им общественных отношений, который обеспечивает в дальнейшем поступательное, бескризисное развитие («end state»[203]203
  Анализ понятия «end state» и его критика содержатся в работе: Barry N. The Invisible Hand in Economics and Politics. L.: IE A, 1988.


[Закрыть]). Материальным базисом «конца истории» виделись производительные силы зрелого индустриального общества. Они должны были привести к обобществлению, интернационализации, торжеству свободы, равенства и братства. На этом, согласно марксизму, движение истории через кризисы и противоречия завершалось. А ведь данный постулат закрыл возможность заглянуть за пределы индустриализма – в отношении как материальной базы, так и соответствующих ей общественных форм[204]204
  Эта ошибка похожа на ошибку Т. Мальтуса, который абсолютизировал доступный ему технологический уровень и сделал на этой основе пессимистические прогнозы перспектив развития человечества. Но Мальтус не претендовал на владение методами диалектического анализа.


[Закрыть].

Во-вторых, теория общественно-экономических формаций не позволяла адекватно анализировать соответствующие процессы. История искусственно разделялась на фазы, и разным технологическим укладам должны были соответствовать принципиально разные общественные (экономические, социальные и политические) формы. Но это не отвечало ходу истории. На деле схожий уровень развития производительных сил порождал (на более ранних стадиях общественного развития) разные общественные формы. Вместе с тем глубокие изменения в общественных отношениях происходили и в рамках того, что в марксизме считается одной формацией. Смена институтов по мере развития производительных сил – более сложный, дробный и многообразный процесс, нежели просто движение от одной формации к другой. В этом отношении «официальные марксисты» преуменьшили значение методологии Маркса, свели роль производительных сил к глобальным процессам смены формаций, проигнорировали текущую трансформацию форм организации общества, связанную с прогрессом производительных сил.

В-третьих, была недооценена активная роль общественных форм, которые не только находятся под влиянием материальной (технологической) базы, но и сами способны оказывать на нее значимое воздействие. Здесь работает механизм как прямой, так и обратной связи, и последняя должна была стать объектом серьезного изучения. Влияние производительных сил на конкретные общественные формы проявляется лишь в конечном счете, политические институты играют существенную роль, воздействуют на динамику производительных сил. На это обращали внимание и сами основоположники марксизма, особенно на последнем этапе их творчества[205]205
  «В историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое положение – это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки» (Энгельс Ф. Письмо Йозефу Блоху, 21–22 сентября 1890 г. // Соч. Т. 37. М.: Политиздат, 1965. С. 394).


[Закрыть]. Именно это и обусловливает многовариантность, непредопределенность исторического процесса: «Мы делаем нашу историю сами, но, во-первых, мы делаем ее при весьма определенных предпосылках и условиях. Среди них экономические являются в конечном счете решающими. Но и политические, и т. п. условия, даже традиции, живущие в головах людей, играют известную роль, хотя и не решающую»[206]206
  Энгельс Ф. Письмо Йозефу Блоху… С. 395.


[Закрыть].

Вопрос о роли институтов в экономическом развитии, в том числе в обеспечении технологического прогресса, стал предметом пристального внимания в последней трети XX века в связи с обсуждением различий в траекториях развития отдельных стран. По сути, это и был вопрос о роли экономических и политических форм. Термин «институты» покрывает то, что в Марксовой схеме рассматривалось как общественные формы (производственные отношения и политическая надстройка). На этом сосредоточились исследователи, которых объединил неоинституциональный подход к анализу национальных экономик и экономической истории. И хотя далеко не все они были марксистами, их исследования могли внести существенный вклад в развитие учения Маркса о механизмах исторического процесса. В этой связи выделяются прежде всего имена Р. Камерона и Д. Норта.

В центре внимания Норта и его коллег находятся вопросы о том, как институты влияют на экономический рост и социальное развитие, какие факторы определяют их эволюцию, в каких случаях может сформироваться система институтов, препятствующих экономическому развитию. Отвечая на последний вопрос, Норт приходит к заключению: важнейший фактор, определивший возникновение таких институтов, – противоречие интересов государства и общества. Отсюда всего шаг до вывода: социальная революция служит предпосылкой радикальной трансформации производственных отношений и крушения элит, препятствующих возникновению новой системы институтов. «Несмотря на то что по истории технологии и связи технологии с экономическим процессом написано много прекрасной литературы, этот вопрос по существу остался за рамками какого-либо формального корпуса теории. Исключение составляют труды Карла Маркса, который попытался соединить технологические изменения с институциональными изменениями. Разработка Марксом вопроса о связи производительных сил (под которыми он обычно понимал состояние технологии) с производственными отношениями (под которыми он понимал различные аспекты человеческой организации и особенно права собственности) представляла собой пионерные усилия, направленные на соединение пределов и ограничений технологии с пределами и ограничениями человеческой организации»[207]207
  Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Фонд экономической книги «Начала», 1997. С. 168. В другой работе он отмечал: «Марксистская схема анализа дает наиболее сильное средство исследователям именно потому, что она включает те элементы, которые отсутствуют в неоклассической традиции: институты, права собственности, государство, идеологию. Тезисы Маркса о критической роли прав собственности в эффективной экономической организации и роли противоречий между существующими правами собственности и производственными возможностями, создаваемыми новыми технологиями, являются его фундаментальным вкладом в исследование экономической теории» (North D. Structure and Change in Economic History. N. Y.; L.: W.W. Norton & Company, 1981. P. 61).


[Закрыть].

Несмотря на то что неоинституционалисты подчеркнуто дистанцируются от наследия Маркса, их взгляды на экономическое развитие близки к марксистским[208]208
  См.: Камерон P. Краткая экономическая история мира от палеолита до наших дней. М.: РОССПЭН, 2001. С. 23–24.


[Закрыть]. Все их оговорки и уточнения не могут отменить тезиса о принципиальной роли технологической базы (производительных сил) в истории общественного прогресса и в определении специфических общественных (экономических, социальных и политических) форм. Тем самым производительные силы оказываются первопричиной процессов как развития, так и функционирования общественной системы.

Опыт развитых стран и проблемы догоняющего развития

Принятия тезиса о примате производительных сил недостаточно для практического использования Марксовой философии истории в аспекте понимания и прогнозирования тенденций общественного развития, и прежде всего применительно к отдельным странам. Для того чтобы конкретизировать общую схему общественного прогресса, необходимо рассмотреть несколько взаимосвязанных вопросов:

– о возникновении самого феномена современного экономического роста;

– о роли общественных отношений (институтов) в возникновении и поддержании экономического роста;

– о возможности использования опыта наиболее развитых стран странами менее развитыми;

– о возможностях и механизмах конвергенции, т. е. приближения менее развитых стран к уровню более развитых. Тезис, в соответствии с которым «наиболее развитые страны дают менее развитым пример их будущего»[209]209
  Маркс К. Капитал. Т. 1 // Соч. Т. 23. С. 9.


[Закрыть], рисовал упрощенную картину мира и был скорректирован еще самим Марксом. Он уточнил, что этот вывод имеет смысл только в том случае, если страна встала на путь капиталистического развития. Вопрос о том, должна ли страна пойти по этому пути, оставался открытым.

Более того, повторение пути развитых стран не тождественно прогрессу. Капиталистическое развитие в логике письма в редакцию «Отечественных записок» – лишь один из способов движения к социализму. Именно переход к нему – это подлинный прогресс. «Если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она следовала с 1861 г., то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает все роковые злоключения капиталистического строя»[210]210
  Маркс К. Письмо в редакцию «Отечественных записок» // Соч. Т. 19. С. 119.


[Закрыть]. Путь к социализму через развитие крестьянской общины в черновике письма к В. Засулич выступал альтернативой развития капитализма со всеми его тяготами и кризисами. Иными словами, Маркс фактически выводит догоняющее развитие за рамки собственно капиталистической модели.

Ситуация с опытом развитых стран еще более запуталась с возникновением СССР, появлением теории построения социализма в одной стране, к тому же не самой передовой в технологическом отношении. Кто кому теперь должен показывать пример? Ответ на этот вопрос был зафиксирован как аксиома: советская общественная система – самая передовая, к ней неизбежно придут капиталистические страны. Подчеркивая это обстоятельство, коммунистические идеологи приняли термин «технологически развитые страны», давая понять, что в социально-экономическом отношении «капиталистический Запад» отстает от «социалистического блока». Но в технологическом отношении СССР все больше отставал от индустриальных стран, стремился опереться на западные технологии, покупая их или получая по каналам промышленного шпионажа. Разрыв с Западом никогда не сокращался менее чем на одно-два поколения[211]211
  См.: Гайдар Е. Современный экономический рост и стратегические перспективы социально-экономического развития России. М.: ИЭПП, 2003. С. 15–18.


[Закрыть]. Однако в 1950-1960-е годы многим, в том числе западным лидерам, казалось, что быстро наращивающий свою индустриальную мощь Советский Союз в обозримом будущем сможет превзойти рыночные демократии и по уровню развития производительных сил.

Наступление постиндустриальной эпохи ознаменовало появление обратной тенденции: стал углубляться разрыв между развитыми капиталистическими странами и коммунистическим блоком. Затем крах советской системы поставил окончательную точку в рассуждениях о социально передовом, но экономически отсталом строе. Подтвердился тезис о влиянии производительных сил на характер экономических и политических институтов. Эпоха крупных индустриальных форм способствовала возникновению и укреплению отношений, основанных на централизации и огосударствлении. Выход за рамки индустриализма потребовал коренного изменения модели общественных отношений. Дело лишь в том, что отказ от них в высокоцентрализованной и жестко организованной коммунистической системе оказался более болезненным, чем «врастание» в постиндустриализм в условиях рыночной демократии.

Использование опыта развитых стран может быть полезным для отработки новой системы национальных институтов. Классический пример – успех исследований А. Смита, обсуждавшего применимость опыта Голландии, наиболее передовой и развитой страны конца XVIII века, к Великобритании. Он задавался вопросом: что должны делать Англия и другие страны континентальной Европы, чтобы выйти на уровень благосостояния, достигнутый в Голландии?[212]212
  См.: Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.; Л.: Государственное социально-экономическое издательство, 1931. Т. 1. С. 381–386.


[Закрыть]И напротив, его не интересовали перспективы развития самой Голландии. Именно этот подход стал источником успеха теории Смита в отличие, например, от построений Мальтуса, который пытался делать выводы на основе экстраполяции сложившихся к тому времени тенденций развития стран – лидеров современного экономического роста.

К Марксу применим тот же вывод: его наиболее точные наблюдения и прогнозы связаны с анализом тенденций, характерных для британской экономической истории, но никак не с экстраполяцией этих тенденций применительно к самой Великобритании, США и другим развитым странам мира. Понимание этой особенности его подхода отчасти объясняет парадоксальную ситуацию, при которой серьезные социальные потрясения, более или менее укладывавшиеся в марксистскую схему, происходили в странах, находящихся на низком уровне развития. Передовые страны ушли от революционного взрыва. Следовавшие за ними страны догоняющего развития, вступавшие в самую опасную с точки зрения сохранения политической стабильности полосу, в некоторых случаях не смогли избежать революционных потрясений. Причины формирования подобной ситуации могут быть выделены лишь при дополнительном исследовании особенностей институциональной структуры конкретных стран [213]213
  Данный вопрос выходит за рамки настоящей статьи. Более подробно он рассмотрен в работе: Стародубровская И., May В. Великие революции. От Кромвеля до Путина. Гл. 11.1.


[Закрыть].

Прошедшие со времен Маркса полтора столетия подтвердили вывод о неравномерном развитии отдельных стран, в том числе и развитых[214]214
  Более подробно этот тезис рассматривал В. Ленин, сделавший вывод о том, что «неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма» (Ленин В.И. О лозунге Соединенных Штатов Европы // Поли. собр. соч. Т. 26. М.: Политиздат, 1968. С. 354). Из этого тезиса он делал вывод о возможности победы социализма первоначально в немногих, даже в одной отдельно взятой стране, тем самым дополняя проблему догоняющего развития социальным аспектом.


[Закрыть]. Этот тезис требует постановки вопроса о догоняющем развитии, о возможности не только использования опыта наиболее развитых стран, но и преодоления разрыва в уровнях экономического развития. Постановка вопроса о способах решения задачи догоняющего развития не нова, однако окончательный ответ на него так и не найден. Тем не менее некоторые выводы общего характера можно сделать уже сейчас.

Первое. Догоняющее развитие возможно. На протяжении последних двухсот лет отдельным странам удавалось преодолеть отсталость и вступить в ряды наиболее развитых стран мира. Бывало и обратное, когда передовая страна в силу некоторых причин откатывалась назад. Яркие примеры первого случая – Япония, Финляндия, Ирландия, классический пример второго – Аргентина, входившая в начале XX века в десятку наиболее развитых стран мира.

Второе. Успешность догоняющего развития не предопределена. Маркс указывал, что опыт наиболее развитых систем уместен для менее развитых стран, если последние встали на путь формирования капиталистического хозяйства. Но этого недостаточно для приближения к странам-лидерам.

Третье. Термин «догоняющее развитие» не совсем точен. Скорее, следует говорить о формировании стратегии прорыва, т. е. о наборе действий, позволяющих не повторять те же фазы, которые прошла более развитая страна, а перешагивать через отдельные технологические этапы [215]215
  См.: Shin J.-S. The Economics of the Latecomers: Catching-up, Technology Transfer and Institutions in Germany, Japan and South Korea. L.; N. Y.: Routledge, 1996.


[Закрыть]. Это противоречит тезису Маркса об «облике будущего», однако отражает опыт последних двух веков.

Четвертое. Успешное догоняющее развитие связано с созданием адекватной системы институтов, положительно влияющих на трансформацию производительных сил. Институты отнюдь не являются пассивными формами, следующими за материальной базой, они играют активную роль, стимулируют или сдерживают развитие производительных сил. Целесообразно заимствование (импорт) институционального опыта более развитых стран менее развитыми, при этом прямолинейное перенесение институтов из более развитых стран в менее развитые может быть весьма непродуктивным. Необходим учет таких факторов, как особенности исторической эпохи; дистанция, отделяющая догоняющую страну от лидеров; специфика культурно-исторического развития данной страны[216]216
  Подробнее см.: Гайдар Е. Современный экономический рост и стратегические перспективы социально-экономического развития России.


[Закрыть].

Пятое. Стратегия догоняющего развития должна соответствовать характеру производительных сил, являющихся передовыми в мире. В этом вновь выражается роль материально-технической базы как детерминанты развития общественных институтов. Речь идет не о конкретной стране, а о глобальных тенденциях развития хозяйственных систем. Они задают формы организации мировой экономики, воздействующие на развитие любой страны, даже самой закрытой. Доминирует в мире золотой стандарт или система плавающих валютных курсов, протекционизм или либеральный внешнеторговый режим – все это определяет рамки социально-экономического развития любой страны, особенно той, которая стремится совершить технологический рывок.

При осуществлении политики ускоренной индустриализации отсталые страны ориентируются на особенности данной фазы экономического роста – определяют отраслевые приоритеты, перераспределяют в их пользу ресурсы. В условиях, когда ведущие страны вступают в постиндустриальную эпоху, модель догоняющего развития оказывается принципиально иной, ориентированной на стимулирование адаптационных возможностей экономических агентов к меняющимся вызовам времени, построенной в логике либеральной экономики[217]217
  Подробнее см.: May В. Посткоммунистическая Россия в постиндустриальном мире: проблемы догоняющего развития // Вопросы экономики. 2002. № 7 (с. 295–327 наст, издания).


[Закрыть]. Даже решение задачи выхода из традиционного общества (индустриализма) приходится искать с учетом особенностей постиндустриальной эпохи.

Шестое. Страны, вступающие на путь современного экономического роста, отделяет от стран-лидеров неодинаковая дистанция. Государства континентальной Западной Европы в начале – середине XIX века, как правило, отставали от Англии всего на одно поколение, южно– и восточноевропейские страны в конце XIX – начале XX века – на два-три. А Китаю потребовалось почти полтора века, чтобы сформировать предпосылки начала современного экономического роста. Теоретически все имели равные возможности, чтобы воспользоваться благами применения науки для развития новых технологий. Но в реальности первыми за лидером устремились те, у кого сформированные на стадии аграрного развития институты оказались в наибольшей степени адаптированными к требованиям динамичного развития, быстрым структурным переменам. У вступивших в гонку стран, отставших в развитии от лидеров на два-три поколения, возникали серьезные трудности, но были и преимущества: их элиты знали, как трансформировались социально-экономические структуры в странах, шедших впереди, имели возможность предвидеть проблемы, которые неизбежно возникнут.

А. Гершенкрон обратил внимание на связь между отставанием от лидеров и уровнем государственного участия в экономике. Чем больше разрыв, тем, как правило, активнее действует государство, пытаясь обеспечить условия для начала современного экономического роста[218]218
  Подробнее см.: Gerschenkron A. Europe in the Russian Mirror. Cambridge: Cambridge University Press, 1970. P. 98–99; Kuznets S. Modem Economic Growth. Rate, Structure, and Spread. P. 291–292.


[Закрыть]. С увеличением отделяющей от лидеров дистанции расширяются возможности технологических заимствований, которые поощряет и организует государство. Развитие событий в конце XX века показало, что эта зависимость не универсальна, однако такая тенденция существует. Страны, вступившие в процесс современного экономического роста только в XX веке, как правило, демонстрируют более высокие показатели государственной нагрузки на экономику, чем страны-пионеры на тех же уровнях развития.

Седьмое. Не последнюю роль в экономическом развитии играют историко-культурные и этнорелигиозные традиции догоняющей страны. Конечно, этот фактор не следует преувеличивать, сводить все к пресловутой протестантской этике: представления, сформулированные М. Вебером, выглядят архаично в наши дни, когда вот уже полвека продолжается быстрый экономический рост стран с конфуцианской системой ценностей, а одной из самых динамичных стран Западной Европы стала католическая Ирландия[219]219
  Стоит привести следующие рассуждения: «Когда-то утверждалось, что существует четкая иберийская традиция: “авторитарная, родовая, католическая, классовая, корпоративная и полуфеодальная до самых корней”. Тащить Испанию, Португалию или страны Латинской Америки к стандартам Западной Европы или Соединенных Штатов – означало быть повинным в “этноцентризме”. Но этих же универсальных стандартов придерживались сами люди иберийской традиции, и с середины семидесятых годов Испания и Португалия перешли в разряд стабильных демократий» ('Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: ACT, Ермак, 2004).


[Закрыть]. Но нельзя отрицать, что определенные особенности страны и народа могут как подталкивать к экономическому росту, так и сдерживать его.

Реальные возможности технологического прорыва – результат взаимодействия сложного комплекса факторов, здесь важны не только их формальный перечень, но и нюансы. Трудно прогнозировать то, что на деле может достигнуть страна. Это станет известно лишь экономическим историкам будущего. Сказанное не опровергает марксистский постулат о роли опыта передовых стран, но позволяет уйти от упрощенной интерпретации в его использовании.

Марксизм и проблемы глобализации

Глобализация – один из модных в настоящее время терминов. С процессами глобализации нередко пытаются связать явления социальном и экономическом жизни, отставание одних стран и ускорение развития других. Вокруг проблемы глобализации идет нешуточная идеологическая борьба, причем одна из особенностей современного политического ландшафта – тенденция поддержки глобализации праволиберальными партиями. Наиболее жесткие критики ее – левые, в том числе коммунисты. Так обстоят дела на Западе, не представляет исключения и Россия. Здесь лидеры и идеологи КПРФ идут в первых рядах борцов с последствиями глобализации, выдвигают проекты ее сдерживания. В глобализации видят угрозу существованию коммунистического движения.

Между тем антиглобалистская идеология и политика противоречат как букве, так и духу марксизма. Все Марксово учение пронизано идеей глобализации. Более того, именно предвосхищение процессов глобализации является одной из важнейших заслуг Маркса, показателем глубины его анализа, прогностической эффективности его историко-экономического метода. Марксизм сформировался и вырос как глобалистская доктрина. Тезис о глобализации в марксизме звучит двояко.

С одной стороны, он фиксирует понимание общего направления технологического и экономического развития цивилизованных стран. То, что на современном языке называется глобализацией, выступает не чем иным, как частным случаем Марксова термина «обобществление». Обобществление – это не только национализация (и даже совсем не национализация), но и процесс придания экономическим процессам (как технологиям, так и производственным отношениям) международного характера. Вплоть до середины 1920-х годов победа пролетарской революции и утверждение коммунистической системы мыслились только в международном масштабе, хотя бы в масштабе ряда ведущих европейских стран, создающих единую хозяйственную систему.

С другой стороны, анализируя характер и тенденции развития современного ему капиталистического строя, Маркс выступал как непримиримый противник протекционизма, всего того, что препятствует глобализации. Уже в 1847 году он писал: «Протекционизм реакционен… Последним утешением протекционистов является то, что страна эксплуатируется не иностранными, а отечественными капиталистами… Я не буду больше говорить о протекционистах»[220]220
  Маркс К. Протекционисты // Соч. Т. 42. 1974. С. 361, 362.


[Закрыть]. Анализ Маркса носит подчеркнуто классовый характер. Вопросы протекционизма и свободы торговли он рассматривает сквозь призму движения к революционному преобразованию мира. Дело не в том, что свобода торговли может способствовать улучшению положения рабочего класса, на этот вопрос однозначного ответа нет. Главное – в распространении современного капитализма с неизбежным усилением революционной борьбы пролетариата: «Система свободной торговли ускоряет социальную революцию»[221]221
  Маркс К. Речь о свободе торговли // Соч. Т. 4. С. 418. Энгельс писал: «Мы стоим за свободу торговли, потому что с введением ее все экономические законы с их самыми поразительными противоречиями будут действовать в более широкой сфере, на более обширной территории, на территории всего мира и потому что сплетение всех этих противоречий в единый клубок, где они столкнутся, породит борьбу, которая в свою очередь завершится освобождением пролетариата» (Брюссельский конгресс по вопросу свободы торговли // Там же. С. 266, 267).


[Закрыть].