Текст книги "Русские: кто мы?"

Между тем в апреле-мае 1922 года в Генуе, Италия, собирается международная конференция по экономическим и финансовым вопросам. В числе 28-и европейских государств в работе конференции принимает участие и российская делегация во главе с наркомом иностранных дел Георгием Васильевичем Чичериным. Перед ним поставлена задача: «Согласиться обсудить вопрос о форме компенсации бывшим иностранным собственникам в России лишь при условии признания Советской России и предоставления ей кредитов» (о том, что, по Марксу, деньги при социализме упраздняются, уже забыто).

В обеспечение этих кредитов и под предлогом оказания помощи голодающим правительство предпринимает беспрецедентную акцию: конфискует у Русской православной церкви все ее ценности. Эта акция вызывает недоумение не только в России, но и за рубежом. 15 марта 1922 года «Известия» публикуют беседу с патриархом Тихоном, в которой тот заявляет: «В церквах нет такого количества драгоценных камней и золота, чтобы при ликвидации их можно было бы получить какие-то чудовищные суммы денег. Боюсь, что около вопроса о церковных ценностях поднято слишком много шума, а на практике намеченная мера не даст ожидаемого результата, при всем благожелательном отношении к делу помощи голодающим со стороны церковных общин…»

Отношения между новой властью и церковью с самого начала сложились непросто. С одной стороны, большевики – и прежде всего Ленин – всегда были ярыми противниками религии во всех ее проявлениях и стремились заменить религиозное миросозерцание коммунистическим мировоззрением. С другой стороны, было понимание того, что, как писал Бердяев, «если допустить, что антирелигиозная пропаганда окончательно истребит следы христианства в душах русских людей, если она уничтожит всякое религиозное чувство, то осуществление коммунизма сделается невозможным, ибо никто не пожелает нести жертвы, никто не будет уже понимать жизни, как служение сверхличной цели, и окончательно победит тип шкурника, думающего только о своих интересах». Это двойственное отношение к религии и стало причиной того, что именно большевики, а не кто-либо иной, допустили восстановление патриаршества в России.

Еще 15 августа 1917 года – впервые после 1721 года, когда по указу Петра I в России было упразднено патриаршество, – в Москве, в Успенском соборе Кремля был созван Поместный собор Русской православной церкви – высший орган церковной власти. На открытии Собора присутствовали глава Временного правительства Александр Федорович Керенский и председатель распущенной царем Четвертой Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко. 5 ноября 1917 года, через десять дней после победы Октябрьской революции, жребием из трех кандидатов патриархом Московским и всея Руси был избран Тихон (1865—1925 гг.). Об этом историческом событии в Русской православной церкви лидер партии конституционных демократов (кадетов) Павел Николаевич Милюков через полтора десятилетия напишет так: «Вопрос о патриаршестве был решен переворотом 25 октября. Испуганный победой большевиков… собор спешил оставить после себя след в виде “сильной власти”, способной противостоять государственной власти». Так это или не так, но советская власть не стала мешать работе Поместного собора в Кремле, продолжавшегося до 1 сентября 1918 года (собственно, из-за этого правительство во главе с Лениным, переехав в марте 1918 г. из Петрограда в Москву, разместилось не в Кремле, где для этого существовали все условия, а в гостинице «Метрополь»).

Русская православная церковь, таким образом, спустя почти 200 лет вновь обрела патриарха. Объективности ради надо сказать, что патриарх Тихон занял в отношении советской власти враждебную позицию. Это обстоятельство сыграло на руку большевикам: соединив в своих руках власть и собственность, они пришли к выводу о необходимости присоединить к этим двум составляющим еще и третью – идеологию. Так родился класс властителя-собственника-идеолога, который оказался самодостаточным до такой степени, что уже перестал нуждаться в поддержке народа. Не могу в этой связи не согласиться с Виктором Макаренко, который пишет: «Интерес власти, переплетенной с собственностью и духовным господством, состоит в пренебрежении и презрении ко всем, кто зависит от нее в экономической, политической и духовной сфере» (курсив автора. – В. М.). И продолжает: «Коммунисты начали использовать все три источника социального могущества. Данный процесс уже был слабо связан с идеологическим содержанием марксизма. Наоборот, идея борьбы с эксплуатацией в интересах угнетенных масс составляла определенную угрозу для новой власти (достаточно вспомнить “рабочую оппозицию” и реакцию Ленина на нее[64]64
  Имеется в виду группа «рабочей оппозиции», созданная в 1921 г. Александром Гавриловичем Шляпниковым. В ответ на требование Троцкого подчинить профсоюзы государству он выступил с прямо противоположным требованием – «осоюзить», как он говорил, государство, подчинить его профсоюзам с тем, чтобы свести до минимума вмешательство государства в производственные дела, а там и вовсе отказаться от него, что, собственно, и предусматривало учение Маркса о коммунизме. В полемике между Троцким, ратовавшим за милитаризацию производства и введения на нем железной воинской дисциплины, и Шляпниковым, утверждавшим, что рабочие сами в состоянии защитить свои материальные, бытовые и культурные интересы, Ленин встал на сторону Троцкого. «Действительное расхождение с ним» (с Троцким), писал он, является расхождением «по вопросу о методах подхода к массе, овладения массой, связи с массой. В этом вся суть».


[Закрыть])».

Все эти причины вместе взятые и положили начало «национализации» церковных ценностей.

В Смоленске красноармейцы взломали двери собора, арестовали находившихся там священников и мирян и вынесли оттуда все, что представляло хоть малую ценность. В Шуе, чтобы не допустить изъятия святынь из собора, к паперти сбежались верующие. Против них была брошена милиция. В толпе появились колья, которыми верующие стали отбиваться от наседавших милиционеров. В помощь милиционерам были высланы красноармейцы с пулеметами. По толпе открыли огонь. Итог «штурма собора» – десятки раненых и пятеро убитых. И так происходило по всей стране. Документы свидетельствуют: при изъятии церковных ценностей власть в 1414-и случаях прибегала к оружию. Всего из церквей было изъято 33 пуда золота, 24.000 пудов серебра и несколько тысяч карат драгоценных камней.

19 марта 1922 года Ленин направил членам ЦК секретное письмо, в котором, в частности, говорилось: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Чем больше число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». На случай, если население будет и впредь оказывать сопротивление властям в изъятии церковных ценностей и выражать недовольство по поводу расстрелов церковнослужителей, Ленин в своем секретном письме предусмотрел и такую «мелочь», как выбор «козла отпущения», на которого должен будет пасть гнев населения: «Официально выступать с какими бы то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин, никогда и ни в коем случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий», хотя инициатором и проводником идеи конфискации церковных ценностей был именно Троцкий (при этом ценности католических костелов, лютеранских кирх, мечетей и синагог оставались в неприкосновенности), а вовсе не Калинин, который, как говорится, «ни сном, ни духом» не был причастен к этой кампании, но зато имел то «преимущество» перед Троцким, что был по национальности русским. А русские испокон веку если кого и ненавидели лютой ненавистью, так это своих же русских.

«Национализация» церковных ценностей позволила Ленину и правительству решить частную задачу: лишить церковь опоры в народе (развернувшееся вслед за «национализацией» ценностей уничтожение православных храмов и монастырей, приспособление их под клубы, избы-читальни, картофелехранилища и т. д. было осуществлено руками русских, – на этот счет не должно быть никаких заблуждений: ни Ленин с Троцким, ни впоследстии Сталин, Микоян или Каганович, ни кто бы то ни было другой из властей предержащих нерусского происхождения не забирался на купола церквей и под радостное улюлюканье и гогот толпы не сшибал с них кресты, как не делали этого до них ни татары, ни евреи, ни кто бы то ни было другой. Разносили на дрова и кирпичи, взрывали и иными способами уничтожали православные храмы и монастыри только и единственно русские, и уничтожали их с такой же яростью, с какой уничтожали в годы Гражданской войны своих соплеменников – здесь наша неврастения нередко переходила в паранойю, что также следует признать как факт, а не искать виновников этого разгула варварства вне себя). Но лишив церковь опоры в массах, власть не решила другую задачу – экономическую, и тут в полной мере сказался гений Ленина, который умел видеть и дальше других, и делать больше других: он, отказавшись от обанкротившейся политики военного коммунизма, формально опиравшейся на учение Маркса о коммунизме, ввел в стране новую экономическую политику (нэп).

По словам самого Ленина, нэп вынудил большевиков «признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм». Отныне не диктатура пролетариата (которой на самом деле в России никогда не было, а была единственно диктатура партии, точнее – ее верхушки в виде ЦК и политбюро), а нэп стал рассматриваться как переходный этап от капитализма к социализму. «Любимец партии», как называл Ленин Николая Ивановича Бухарина, объявил нэп «организованным капитализмом».

«Проблемы новой экономической политики, – говорил Бухарин, – носят международный характер. Если взять даже наиболее развитые в промышленном отношении страны, как, например, Германию или даже Америку, неужели вы думаете, что они не очутятся перед такой же проблемой? Да, очутятся тотчас же после переворота. Разве можно, например, уже в первый момент подчинить организованному плану хозяйство американских фермеров? Никоим образом. Такие слои нуждаются в некоторой экономической свободе. То же самое относится и к Германии».

1 сентября 1928 года, когда нэп в Советском Союзе стал затухать, Бухарин продолжал утверждать, что «опытом новой экономической политики непременно воспользуются все страны, прежде всего промышленно развитые», и что Октябрьская революция в этом отношении есть не что иное, как «начало международной революции пролетариата».

Введение нэпа в России приветствовали на Западе многие, в том числе государственные деятели. Историк Владлен Георгиевич Сироткин отыскал в архивах лондонскую газету «Нейшн» за 2 апреля 1921 года, в которой была опубликована речь английского премьер-министра Дэвида Ллойд-Джорджа, произнесенная накануне в палате общин. Премьер-министр назвал новую экономическую политику «эпохальной в эволюции Коммунистической Республики» и увидел в ней «отказ от социализма». С Ллойд-Джорджем, однако, не согласилась редакция газеты. «Ленин умеет делать временные уступки и отбрасывает одну меру, когда видит другую лучше, – говорилось в редакционном комментарии к речи английского премьер-министра. – Но в общем, как мы его понимаем, он неуклонно преследует все ту же свою главную цель организации всей русской страны на принципах коллективного производства». Комментарий заканчивался словами: «Если Ленину удастся получить машины и в особенности если он осуществит свой грандиозный план электрификации России, то он в несколько лет превратит отсталых индивидуалистичных мужиков в социалистов».

Ленину удалось сделать это. И не только в кратчайшие сроки электрифицировать Россию, что потребовало колоссального напряжения всех сил страны. Он сделал все от него зависящее, чтобы максимально быстро вывести экономику России из состояния разрухи с целью доказать всему миру: лишь социализм, опирающийся на достижения науки и техники, способен привести народы к процветанию. Поэтому-то Ленин неустанно призывал народ учиться у немцев и американцев их умению производить товары самого высокого качества и торговать этими товарами, принося стране прибыль. «Если мы не сумеем подучиться и научиться и вполне выучиться, – писал он, – тогда наш народ совершенно безнадежно народ дураков».

Однако одной учебы было мало. Россия, как мы видели, в экономическом плане находилась на краю гибели. Собственно, угроза исчезновения огромной страны и побудила Ленина ввести нэп в расчете на то, что возврат к капитализму в сочетании с ростом революционных настроений во всем мире спасет Россию от краха. Далее я процитирую статью В. Сироткина «От гражданской войны к гражданскому миру», вошедшую в сборник «Иного не дано»[65]65
  Сборник этот вышел под редакцией доктора исторических наук Юрия Николаевича Афанасьева в издательстве «Прогресс» в 1988 г.


[Закрыть]: «Не все из ленинского замысла осуществилось. Так, не удалось привлечь значительное количество иностранных концессионеров (что уже в наши дни, в других международных условиях, успешно реализовал Китай), хотя первоначально, в марте-июне 1921 года, В. И. Ленин делал очень большую ставку на привлечение иностранного капитала в Советскую Россию в виде займов, концессий, смешанных обществ и т. д. Более того, Ленин полагал, что основной формой государственного капитализма при диктатуре пролетариата станут концессии. В своем докладе “О концессиях” 11 апреля на заседании коммунистической фракции ВЦСПС, комментируя декрет Совнаркома от 29 марта 1921 года, он говорил, что иностранные концессионеры могут быть основными поставщиками промышленных товаров, столь необходимых для товарообмена между городом (где российская промышленность в разрухе) и деревней (которую поразил неурожай. – В. М.). Именно так (до провала экономических переговоров с Антантой весной-летом 1922 года в Генуе и Гааге[66]66
  На Генуэзской конференции в Италии советская делегация согласилась обсудить вопрос о форме компенсации иностранным собственникам при условии признания Советского государства ведущими европейскими странами и Америкой о предоставлении кредитов с одновременным рассмотрении вопроса о возмещении России убытков, причиненных интервенцией и экономической блокадой; на Гаагской конференции в Голландии, созванной для обсуждения конкретных условий предоставления России кредитов, советская делегация вынуждена была отказаться от всех предложений Запада, поскольку условия, выдвинутые им, лишали страну экономической и политической независимости. По мнению тогдашних наблюдателей, это было неслыханным проявлением гордости нищих («у советских собственная гордость», как скажет позже поэт Владимир Маяковский), не пожелавших унижаться ради получения сиюминутных выгод, и которые сами стремились стать примером для подражания богатому Западу.


[Закрыть]) теоретически мыслили Ленин и его соратники “первоначальный” нэп: “Обмен продуктов крупных социалистических фабрик на продукты крестьянского хозяйства через продовольственные органы государственной власти – через кооперацию рабочих и крестьян”».

И вот еще на что я прошу читателей обратить особое внимание в статье Сироткина: «Никаких денег, как видим, в этом “первом” нэпе нет, а есть только прямой товарообмен. Схема эта оказалась недолговечной. Спустя семь месяцев после апрельского доклада о продналоге В. И. Ленин делает принципиально другой доклад – уже не о замене продразверстки продналогом, а о настоящей “новой экономической политике”: “Товарообмен сорвался: сорвался в том смысле, что он вылился в куплю-продажу… Мы должны осознать, что отступление оказалось недостаточным, что необходимо еще отступление назад, когда мы от государственного капитализма переходим к созданию государственного регулирования купли-продажи и денежного обращения”». «Отсюда, – продолжает историк, – ключевым элементом настоящего нэпа стал финансовый вопрос. Как и в наши дни, тогда остро встала проблема конвертируемой валюты – твердого рубля (червонца). Сама по себе свобода купли-продажи ничего не давала; при той эмиссии денег (их мерили метрами и считали мешками) никакой торговли через рынок, разумеется, не могло и быть. Это, между прочим, также учитывал В. И. Ленин, когда говорил о прямом товарообмене (бартере, как стали говорить о товарообмене в начале 90-х гг. – В. М.) – денег же нормальных все равно не было». И далее: «С 1922 года реформа рубля, которую блестяще провел и к лету 1924 года полностью завершил наркомфин Г. Я. Сокольников, явилась тем стержнем, на котором держался весь нэп, внешний и внутренний. В. И. Ленин на IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 года, говоря о “золотом (конвертируемом) рубле”, прямо заявил: “Удастся нам на продолжительный срок, а впоследствии навсегда стабилизировать рубль – значит, мы выиграли”».

Новый советский рубль стабилизировать удалось, а вместе со стабилизированным (навсегда, как мечталось Ленину) рублем навсегда отказаться от социализма в его марксистском понимании в пользу построения (тоже навсегда?) в России государственного капитализма.

В 1925 году один червонец составил 5 долларов 14 центов, и с тех пор рубль (фактически до 1961 года, когда была проведена так называемая «хрущевская денежная реформа») оставался твердой валютой на мировом финансовом рынке.[67]67
  Достойно удивления, что в начале XXI в. не кто иной, как Михаил Касьянов, возглавивший правительство, ратовал за уменьшение курса рубля относительно доллара; удивительно и то, что бывший советник президента по экономическим вопросам Андрей Илларионов «обосновывал» необходимость снижения курса рубля тем, что в США один килограмм хлеба стоит 1 доллар, тогда как в России – 10 руб., или втрое дешевле. Можно подумать, что Россия к началу XXI в. превратилась в 52-й штат Америки или что среднестатистический россиянин стал получать такую же зарплату, как и среднестатистический американец.


[Закрыть]

Промышленные предприятия государственного сектора (которые, к слову сказать, за все годы советской власти никогда не передавались в частные руки) в течение двух лет – в 1922—1924 годы – были переведены на полный хозрасчет. Рос и золотовалютный запас страны. Если в 1922 году Ленин говорил о 20 миллионах золотых рублях как о «величайшей победе на финансовом фронте», то к лету 1924 года Советский Союз накопил вдвое больше – 40 миллионов золотых рублей, фактически полностью отказавшись от зарубежных займов и кредитов. В обмен на станки и машины за границу было продано 180 миллионов пудов зерна и поставлена задача без ущерба для питания населения довести ежегодный экспорт хлеба до 400—500 миллионов пудов. Сменивший в 1924 году Ленина на посту председателя Совнаркома Александр Иванович Рыков не без гордости говорил, что хлеб, продаваемый за рубеж, получен не в результате реквизиций, а приобретен государством у крестьян за твердые деньги на рынке.

Деньги, таким образом, обрели в Советской России ту же силу, что и во всем мире. И в этом состоял основной (хотя не единственный) отход политики новой власти от теории Маркса.

Один за другим открывались банки, прекратившие существование в 1917 году: государственные (Госбанк СССР, Банк для внешней торговли, Сельскохозяйственный банк, Электробанк и др.), кооперативные (Банк коммунального и жилищного строительства, выдававший ссуды на строительство домов и приобретение квартир, Всеукраинский кооперативный банк и др.), региональные (Дальневосточный, Ростов-на-Дону банк и др.), банки и акционерные общества со смешанным капиталом (Монголбанк, Русско-персидская банкирская контора, а/о «Руссотюрк», русско-американское общество «Амторг», русско-австрийское а/о «Русавтоторг» и др.).

Тем не менее лозунг «Да здравствует мировая пролетарская революция!» не снимался с повестки дня – менялись лишь формы и методы ее подготовки и сроки проведения.

Поначалу, когда Россия еще захлебывалась кровью братоубийственной Гражданской войны, ставка делалась на военную силу, в которой большевики рассматривали народ – прежде всего русских – исключительно в качестве «пушечного мяса» для достижения своих глобальных целей. Однако первый же зарубежный поход частей Красной Армии через Польшу на соединение с революционной Германией закончился провалом. Этот урок, однако, не пошел в прок. Лев Давыдович Троцкий – самый горячий сторонник «экспорта революции» – по-прежнему называл Красную Армию «силой мирового действия» и, хотя по настоянию Ленина в Ригу была направлена делегация для заключения мирного договора с Польшей, заявил: «Дипломатия пойдет в Ригу, а Красная Армия – в Варшаву»[68]68
  Сохранился любопытный документ, датированный 1919 г., – секретная записка, выполненная рукой Троцкого: «Один серьезный военный работник предложил мне еще несколько месяцев тому назад план создания конного корпуса (30000 – 40000 всадников) с расчетом бросить его на Индию. Разумеется, такой план требует тщательной подготовки – как материальной, так и политической. Мы до сих пор слишком мало внимания уделяли азиатской агитации. Между тем, международная обстановка складывается, по-видимому, так, что путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии».


[Закрыть]. Троцкому вторил Лев Борисович Каменев: «Когда мы сделаем следующую вылазку, а мы сделаем ее несомненно, подпишем ли мы мир с Польшей, который предлагает Владимир Ильич, или нет, все равно вылазка будет сделана и она будет победоносной. Соединение с нашими пролетарскими армиями, если не удалось в первый раз, удастся в следующий раз».

Мировая революция, как видим, мыслилась советскими руководителями точно так же, как мыслится нынешняя глобализация современными руководителями США и их союзниками по НАТО: посредством применения вооруженных сил там и тогда, где и когда они сочтут это необходимым. Разговоры о том, что-де вооруженное вмешательство в дела других стран вызывается необходимостью «защиты демократических ценностей», существа дела не меняют, – они сродни все тому же гамлетовскому вопросу: «Что им Гекуба, что они Гекубе, чтоб так рыдать?».

Летом 1920 года II конгресс Коминтерна принял Манифест, в котором, между прочим, говорилось: «Коммунистический Интернационал есть партия революционного восстания международного пролетариата. Советская Германия, объединенная с Советской Россией, оказалась бы сразу сильнее всех капиталистических государств, вместе взятых! Дело Советской России Коммунистический Интернационал объявил своим делом. Международный пролетариат не вложит меча в ножны до тех пор, пока Советская Россия не включится звеном в федерацию Советских республик всего мира».

В сентябре того же 1920 года секретарь Исполкома Коминтерна Карл Бернгардович Радек заявил: «Мы всегда были за революционную войну. Мы принципиально за то, что всякий пролетарий, могущий нести в своих руках оружие, должен помогать международному пролетариату».

IV конгресс Коминтерна, проходивший в ноябре-декабре 1920 года вначале в Петрограде, а затем в Москве, принял воззвание «К Красной Армии и флоту РСФСР», в котором говорилось: «Мы единодушно называем вас бойцами Коммунистического Интернационала, героями общей борьбы всего человечества. Время всеобщего разоружения, время прекращения войны еще не пришло». (Всегдашняя внешняя политика царизма, строившаяся на ведении войн где угодно и когда угодно, не считаясь при этом ни с какими материальными и людскими потерями, – нашла, как видим, достойных продолжателей в лице руководителей молодого советского государства.)

С такими взглядами соглашались, однако, далеко не все западноевропейские политики, включая сюда и тех, кто лояльно относился к советской России. И на то были веские причины. Трагичный опыт Первой мировой войны и пример Октябрьской революции в России наглядно показали Европе, что нельзя, недопустимо, наконец – преступно делать бесконечную ставку на все большее обогащение ничтожной кучки богатых и игнорировать элементарные человеческие потребности огромного большинства простых людей. Сразу после окончания войны западноевропейские правительства пошли на существенное облегчение положения своих народов: повсеместно был введен 8-часовой рабочий день, стали выплачиваться пособия по безработице, гарантировавшие людям прожиточный минимум, получило широкое распространение социальное страхование и т. п. Ленин быстрее, чем кто бы то ни было из его соратников, понял, что эти простейшие социальные меры по защите интересов трудящихся отодвигают начало мировой революции на неопределенно далекий срок. И потому поспешил дезавуировать значение этих важнейших социальных мер западных правительств по оздоровлению своих обществ. «Ряд государств, и притом самых старых государств Запада, – писал он, – оказались, в силу победы, в условиях, когда они могут воспользоваться этой победой для ряда неважных (?! – В. М.) уступок своим угнетенным классам, уступок, которые все же оттягивают революционное движение в них и создают некоторое подобие “социального мира”».

В условиях отсрочки начала мировой революции молодое советское государство, испытывавшее нужду буквально во всем, не могло позволить себе роскоши содержать и дальше огромную армию. Ленин предложил вдесятеро сократить вооруженные силы страны – с 5,5 миллиона человек до 562 тысяч. Троцкий, как председатель Реввоенсовета и Наркомвоенмора, никогда не расстававшийся с мыслью о перманентной революции, категорически возражал против этого.

Уже после смерти Ленина в январе 1924 года Троцкий был освобожден от занимаемых должностей. Новым наркомом по военным и морским делам был назначен молдаванина Михаила Васильевича Фрунзе (его настоящая фамилия Фрунзэ), ставший одновременно начальником штаба РККА и начальником военной академии. Именно Фрунзе провел в 1924—1925 годах сокращение Красной Армии. Упоминавший выше В. Сироткин пишет: «Никогда – ни до, ни после – Советское правительство не шло на такое сокращение непроизводительных расходов. По сути, в армии был оставлен лишь командирский корпус (причем до 30% его – военспецы, бывшие царские офицеры). Этот ленинский план небольшой, но высокопрофессиональной РККА четко выразил М. В. Фрунзе: “Дать республике сильную, крепкую и в то же время дешевую армию”».[69]69
  Десятикратное сокращении армии позволило стране без особого напряжения сил решить другую важную задачу, которую двумя годами ранее поставил Ленин: «Если все наши руководящие учреждения, т. е. и компартия, и Соввласть, и профсоюзы не достигнут того, чтобы мы как зеницу ока берегли всякого спеца, работающего добросовестно, с знанием дела и с любовью к нему, хотя бы и совершенно чуждого коммунизму идейно, то ни о каких серьезных успехах в деле социалистического строительства не может быть и речи». Сокращение армии сделало военспецов самыми обеспеченными в материальном отношении людьми, а военную профессию одной из самых престижных в стране.


[Закрыть]

Забегая вперед, скажем: именно эти военные специалисты выступили инициторами строительства новой, технически оснащенной армии, которая помогла нашему народу одержать победу над фашистской Германией, армия которой к началу Второй мировой войны не без помощи Западна стала сильнейшей среди всех стран Европы. Приходится сожалеть, что эти же спецы стали основными жертвами репрессий второй половины 30-х годов ХХ века, что не могло не сказаться на первом, самом тяжелом по потерям, этапе Великой Отечественной войны.