Текст книги "Русские: кто мы?"

57 азиатов;

21 европеец (включая сюда жителей Австралии);

14 американцев (имеются в виду жители как Северной Америки, так и Южной);

8 африканцев;

52 были бы женщины;

48 мужчины;

30 были бы белые;

70 представителей других рас;

6 человек владели бы 59% всех богатств мира;

80 человек жили бы в домах, не соответствующих элементарным санитарным нормам;

70 человек не умели бы читать;

50 человек страдали бы от систематического недоедания;

1 находился бы на грани смерти;

1 должен был бы вот-вот родиться;

1 (только один!) закончил бы колледж;

1 (всего лишь один!) имел бы компьютер.

Полагать, что такой миропорядок и есть апофеоз цивилизации, считать, что он единственно разумный итог всего предшествующего развития человечества, думать, что такое положение вещей сохранится надолго, сохранится навсегда, – означает по меньшей мере опасно заблуждаться. Приведенная таблица должна бы, скорее, заставить всех нас очень и очень серьезно задуматься над вопросом, что и как необходимо изменить в мире и в самих себе, чтобы этот мир, держащийся лишь на страхе и угрозе применения силы, уже в ближайшее время не взорвался от перенакопившейся в нем отрицательной энергии?

Люди, озадавшиеся подобными вопросами, нашлись. Случилось это вскоре после окончания Второй мировой войны – вначале на Западе в 50-х годах, затем в нашей стране. Разумному переустройству мира посвятили свои силы лучшие умы человечества, к которым вскоре присоединился академик Андрей Дмитриевич Сахаров. Так возникла теории конвергенции, или, как ее чаще называли, «наведения мостов».

В чем суть этой теории? В самом общем виде ее можно выразить в следующих словах: благодаря успехам в науке и технике послевоенный мир «вырвался» из прокрустова ложа индустриальной эпохи и вступил в пору постиндустриального развития. На противоположных полюсах этого мира оказались СССР и США – самые мощные державы, какие только знала история. Советский Союз исповедовал социалистическую доктрину, Соединенные Штаты – капиталистическую. Чтобы противоречия между этими супердержавами не разразились глобальной катастрофой, необходимо было разрешить вопрос о необходимости сближения их, а в перспективе слияния в одно новое смешанное общество, членами которого станут впоследствии все страны мира, управляемые, как это мечталось академику Сахарову, одним всемирным правительством.

Возможно ли такое? И не особая ли это форма глобализации, которая по-разному понималась и понимается ее сторонниками и противниками?

Авторы теории конвергенции утверждали: да, возможно. Американский социолог, профессор Колумбийского и Гарвардского университетов Даниел Белл издал книгу «Конец идеологии», в которой наметил пять компонент-индикаторов, которые характерны для любого постиндустриального общества вне зависимости от его идеологической направленности:

1. Сфера экономики – сдвиг от производства товаров к производству услуг.

2. Сфера занятости – преобладание работников умственного труда.

3. Основной принцип – центральное положение теоретических знаний как источника нововведений и определения политики.

4. Ориентация на будущее – контроль над техникой и оценка последствий технических нововведений.

5. Принятие решений на основе новой интеллектуальной технологии и использование ее методов в теории управления и построении экономических моделей.

Когда Белла упрекнули в том, что его концепция постиндустриального общества является амальгамой из идей французского социалиста-утописта Сен-Симона, немецкого социолога, экономиста и историка Макса Вебера и основоположника позитивизма в философии Огюста Конта, американский профессор ответил: «Мы все эпигоны великих учителей. Странно, однако, что среди них вы не упомянули Маркса, в то время как все мы – постмарксисты».

Но, кроме критиков, у Белла нашлись и сторонники. Французский социолог, профессор Коллежа де Франс Реймон Арон заявил, что в новую эпоху понятие «капиталистическое предпринимательство» утрачивает свое значение, как становится анахронизмом и понятие собственность. Капитализм, писал он, в противоположность социализму, прибегает к «неавторитарному планированию», «иллюзия тотального планирования (так Арон назвал систему государственного планирования, принятую в СССР. – В. М.) рассеялась вместе с иллюзией, будто можно обойтись без денег, цен, автономии предприятий, процентных ставок и т. д. Спор относительно общественной или частной собственности на средства производства сохранил лишь идеологический смысл».

Рассеялись и иллюзии относительно рынка, который-де регулирует производство, удовлетворяя потребности «суверенитета потребителя». На самом деле, утверждал американский экономист Джон Гэлбрейт, рынок, как и потребности потребителя, тут вообще ни при чем: вкусы и нужды людей в «потребительском обществе» находятся исключительно в сфере полномочий производителя и навязываются потребителю через систему производства новых товаров, изучения конъюнктуры и назойливой рекламы, которая преследует потребителя повсюду, не давая ему ни минуты возможности отвлечься на что-то иное, не связанное напрямую с куплей-продажей.

Была создана и более примитивная схема, призванная определить точки соприкосновения и взаимодополнения между капитализмом и социализмом. Выглядела эта схема так:

Капитализм = демократия = прогресс = свобода;

Социализм = тоталитаризм = стагнация = равенство.

Из этой схемы видно, что капитализм не в состоянии обеспечить действительным равенством всех людей, а социализм не в состоянии обеспечить подлинной свободой всех членов общества. С другой стороны, равенство при социализме, лишая людей свободы в проявлении инициативы, приводит к уравниванию в нищете и парализует производство, вызывая экономический застой (стагнацию). Иными словами, в новейших исторических условиях обе системы оказались одинаково плохи. Отсюда последовал вывод: чтобы примирить капитализм с социализмом, а впоследствии слить их в смешанное общество, необходимо соединить капиталистическую свободу с социалистическим равенством, – лишь при этом условии можно будет разрешить все социальные проблемы, доставшиеся человечеству от прошлого, и построить новый мир, основанный на принципах гуманности и справедливости.

Создать такой мир в одночасье, разумеется, невозможно. Как писал тот же Арон, на какой-то определенный, возможно, достаточно длительный срок, придется смириться с неравенством в новом смешанном обществе: «Определенные группы будут чувствовать, что сама работа, которой они заняты, делает недоступной для них высокую культуру. При этих условиях представляется вероятным, что стремление к равенству будет скорее индивидуальным, чем коллективным». Американский экономист Р. Хейлбронер допускал даже некую переходную «среднюю дистанцию» продолжительностью в четверть века (Хейлбронер называл даты – с 2001 по 2025 годы), в течение которых следует «добиться сочетания лучшего в социалистической экономической практике с лучшим в либерально-капиталистической политической практике». Оставшееся до начала III тысячелетия время он предлагал употребить на углубление международного разделения труда, преодоление разрыва в уровне жизни разных народов, защиту окружающей среды, интенсивному обмену культурными ценностями и т. д.

По мнению австралийского экономиста Дж. Вильчински, капитализм к середине 70-х годов сделал значительные шаги на пути конвергенции с социализмом, заимствовав у него такие элементы, как планирование национальных экономик, национализация ряда отраслей народного хозяйства и более справедливое, чем это было прежде, распределение национального продукта. Американский экономист Дж. Гэлбрейт выступил за снижение роли рынка как регулятора экономики будущего смешанного общества. Финский социолог А. Туоминен предложил не выдумывать новую модель будущего общества, а внимательней присмотреться к тому, что уже создано на земле и обнаружило высокую жизнеспособность. «Предположим, – писал он, – что капитализм – это тезис, а коммунистический мир – антитезис. Из борьбы этих противоположностей в соответствии с диалектической теорией и методом рождается нечто новое, происходит синтез. Этот синтез (общественный строй нового типа, новый способ производства и новая надстройка) получит многие марксистские черты и кое-что от капитализма. Капитализм является как бы отцом, а дитя наследует нечто и от родителя. Надеюсь, будут унаследованы и уважение свободы личности, духовная и физическая свобода, то есть важная часть западной демократии. От матери, то есть от коммунизма, должны быть унаследованы сильная социальность, плановость хозяйства, коллективное мышление и руководство и т. д.». И – вывод: «Подобное общественное обновление уже не требует для своего рождения взрыва, насильственной революции, оно может осуществиться в процессе развития. Если попробовать нарисовать его портрет, то он был бы похож на шведскую социал-демократию».

Горячим сторонником сближения и последующего слияния двух противоположных систем стал академик Андрей Дмитриевич Сахаров. В 1988 году, за год до смерти, он писал: «Отойти от края пропасти всемирной катастрофы, сохранить цивилизацию и саму жизнь на планете – настоятельная необходимость современного этапа мировой истории. Это, как я убежден, возможно лишь в результате глубоких геополитических, социально-экономических и идеологических изменений в направлении сближения – конвергенции – капиталистической и социалистической систем и открытости общества, при достижении большего равновесия всех рас и народов не только юридически, но и в экономическом, культурном и социальном отношении».

Неожиданно для многих свое слово в защиту конвергенции сказала церковь. 26 марта 1967 года римский папа Павел VI издал энциклику «Populorum progressio» («Развитие народов»), целиком посвященную социальным проблемам в мире. В этой энциклике утверждалась ответственность каждого жителя планеты не только перед всеми живущими людьми, но и перед будущими поколениями, говорилось о необходимости сотрудничества верующих и неверующих, о признании политического и социально-экономического плюрализма в мире и т. п. Но что было уже совершенно неслыханно новым – в энциклике говорилось о том, что частная собственность ни для кого не является безусловным и абсолютным правом, осуждались злоупотребления в обладании собственностью и признавалась правомерность национализации частной собственности ради общего блага. В энциклике виновными во всех социальных бедах были объявлены не социализм и коммунизм, что было привычно для слуха тогдашних жителей стран Запада, а злоупотребления капитализма. Павел VI пошел так далеко, как до него не шел ни один крупный религиозный деятель, пользующийся международным авторитетом. Выступая за мирный путь социальных изменений в мире (он даже предложил создать всемирный фонд помощи бедным странам, в который будет переводиться часть сумм, предназначенных на военные расходы), – он в то же время признал право народов на революции – «в случае очевидной и длительной тирании, существенно нарушающей права личности и наносящей вред общему благу страны».

Прямым следствием энциклики Павла VI стало возникновение в 60-70-е годы в западной христианской идеологии, захватившей и протестантов, широкое теоретическое течение, получившее название политической идеологии. Сторонники этого течения выдвигали леворадикальные лозунги, внушая, с одной стороны, людям мысль, что христианство не является вечным союзником несправедливых общественных структур и политических систем, заботясь в первую очередь об обездоленных и защищая их интересы, а с другой – напоминали правительствам западных стран, что в погоне за прибылью существует предел, забвение которого чревато серьезными социальными потрясениями для всего цивилизованного мира.

Как видим, с возникновением и распространением теории конвергенции человечество получило уникальный шанс вырваться из пут неразрешимых проблем прошлого и вступить в XXI век обновленным, единым и человечным. И это не противоречило бы теории коммунизма, а, скорее, творчески развивало бы ее. В этой связи уместно вспомнить слова Маркса о том, что «необходимость распределения общественного труда никоим образом не может быть уничтожена определенной формой общественного производства, – измениться может лишь форма ее проявления», – а Ленин добавлял: «Вся хозяйственная, политическая и духовная жизнь человечества все более интернационализируется уже при капитализме. Социализм целиком интернационализирует ее».

Мир, однако, не воспользовался этим уникальным шансом. И виновниками неприятия смешанного общества будущего, которому авторы теории конвергенции не придумали даже названия, стали политические руководители как Советского Союза, так и Соединенных Штатов Америки. Когда встал вопрос, какая из двух сверхдержав возьмет на себя смелость стать инициатором создания смешанного общества, поступившись при этом частью своих «исторических завоеваний», американское руководство объявило Советский Союз «империей зла» и призвало своих союзников к «крестовому походу против коммунизма», а советское руководство в самом факте распространенности теории конвергенции на Западе усмотрело «крах надежд буржуазных идеологов на обновление капитализма и эрозию социализма», а потому-де достаточно «чуть-чуть надавить» на капитализм, и он безвозвратно канет в Лету.

Случилось обратное: капитализм «чуть-чуть надавил» на коммунизм, и Советский Союз рухнул, а вместе с ним прекратили существование страны социалистического содружества. Теории конвергенции, над которой трудились лучшие умы, так и не было суждено претвориться в жизнь ни в одной из своих частей.

Глава 10
Демонтаж коммунизма

Весной 1985 года наша лексика обогатилась новым понятием: перестройка. Тотчас оно обросло словами, раскрывающими ее суть: в области идеологии – демократия, гласность, политический плюрализм, в области экономики – ускорение, в международных отношениях – курс на окончание «холодной войны». Никаких четких программ и сроков по претворению в жизнь перестройки разработано не было, а было некое ощущение необходимости скорейшего реформирования тоталитарной системы с целью искоренения злоупотреблений погрязшей в коррупции власти. Гарантом же того, что такая задача обществу по плечу, служили заверения всех инициаторов перестройки, начиная с генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева, в неколебимой верности идеалам социализма, на пути к которому партийно-хозяйственная элита за долгие десятилетия нагромоздила множество завалов.

О деидеологизации пока никто не заикался. Да и опасно это было делать, поскольку при «треклятом монстре» Сталине выросло целое поколение людей, которые понимали задачу экономического развития страны не как личный интерес, а как социальное служение, направленное на улучшение качества жизни всех. Эти люди и разгромили фашизм. Но в обществе сохранялись и те, кто был озабочен лишь собственным благополучием и ничем иным. После смерти Сталина они во всё большем количестве проникали во власть на всех уровнях, на словах продолжая клясться в верности социализму, а на деле создавая «коммунистические условия жизни» исключительно для себя.

Легко обвинять во всех смертных грехах одних только Сталина и коммунизм, как это делают сегодня новоявленные «деидеологизированные идеологи» вроде Николая Сванидзе и К°, ни словом не заикаясь о всей совокупности явлений, лежащих между двумя этими крайностями – Сталин и коммунизм. Между тем общая картина не так проста, как рисуется она современнными «деидеологизированными идеологами». Это понимали лучшие пребставители русской общественной мысли, не по своей воле оказавшиеся выброшенными за рубеж. Для доказательства этой мысли сошлюсь на работу Николая Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», изданную в 1937 году на английском и немецком языках, позже появившуюся в переводах на французский, испанский и итальянские языки и лишь в 1955 году изданную в ИМКА-Пресс на языке оригинала.

Эта работа и сегодня представляет огромный интерес. В ней Бердяев, анализируя причины появления в СССР нового поколения людей, понимающих задачу экономического развития своей страны не как личный интерес, а как социальное служение, пишет:

«В России это легче было сделать, чем в странах Запада, где буржуазная психология и капиталистическая цивилизация пустили глубокие корни. Даже русский купец старого режима, который наживался нечистыми путями и делался миллионером, склонен был считать это грехом, замаливал этот грех и мечтал в светлые минуты о другой жизни, например, о странничестве или монашестве. Поэтому даже этот купец был плохим материалом для образования буржуазии западноевропейского типа. Возможно даже, что буржуазность в России появится после коммунистической революции. Русский народ никогда не был буржуазным, он не имел буржуазных предрассудков и не поклонялся буржуазным добродетелям и нормам. Но опасность обуржуазивания очень сильна в советской России. На энтузиазм коммунистической молодежи к социалистическому строительству пошла религиозная энергия русского народа. Если эта религиозная энергия иссякнет, то иссякнет и энтузиазм и появится шкурничество вполне возможное и при коммунизме».

Бердяев не называет конкретных шкурников, которых в России трудно было найти как массовое явление в довоенные и, тем более, военные 1941—1945 годы. На этих шкурников укажут новые лучшие русские люди уже последних лет существования советской власти. Среди них едва ли не на первом месте стоит академик Андрей Дмитриевич Сахаров. Возвращенный Горбачевым из ссылки, он писал в 1988 году: «Все нити управления концентрируются в руках людей, обладающих властью в силу должности в государственно-хозяйственном или партийном аппарате и образующих особый социальный “бюрократический” слой… Прикрываясь демагогической фразеологией, она попирает социальную справедливость во всех сферах материальной жизни – таких, как проблема жилья, качество здравоохранения, образования и др. Зарплата значительной части трудящихся искусственно занижается, что означает фактически скрытый налог, основная тяжесть которого ложится на людей с меньшим уровнем дохода… Социальный портрет эпохи застоя будет неполным, если не отметить колоссального развития различных форм коррупции; возникают чисто мафиозные группы, сращенные с местным партийным и государственным аппаратом, от которого, как правило, нити тянутся вверх».

Механизм поразившей в 70-80-х годах страну коррупции, немыслимой при Сталине (при нем приговаривали к высшей мере наказания и расстреливали за куда меньшие провинности, а часто и без всякой вины; Сталин в этом отношении следовал традиции всех прежних самодержцев России, державшей народ в вечном страхе) вскрыла академик Татьяна Ивановна Заславская, обнаружив кровную заинтересованность друг в друге партийно-хозяйственной верхушки и работников, отвечающих за распределение благ из общественных фондов. «Заработная плата этой группы работников, – писала она, – не превышает среднего уровня. Вместе с тем по данным социологических исследований, подкрепленных многочисленными сообщениями прессы, именно она обладает самым большим объемом накопленного имущества, среди которого – дачи на морских берегах, автомашины иностранных марок, золото, драгоценности, произведения искусства, крупные денежные накопления и проч.». И далее: «Благоденствие этой группы непосредственно связано с административно-бюрократическим механизмом управления экономикой, порождающим дефицит потребительских благ. Не меньшее значение имеет и ослабление социалистической законности, возможность сращивания с коррумпированной частью партийных, советских и правоохранительных органов, недостаток гласности управления, царившая в течение долгого времени атмосфера безнаказанности и вседозволенности власть имущих». В числе кругов, занявших в отношении перестройки «консервативные позиции», Заславская в первую очередь назвала политических и хозяйственных руководителей, а в числе «реакционеров» – ответственных работников управления, ответственных работников торговли и обслуживания и представителей организованной преступности.

Для этих сросшихся в коррупции кругов перестройка и в самом деле представляла опасность, угрожающую не только их благосостоянию, но и жизни (в те годы в СССР действовал закон, в соответствии с которым «хищение социалистической собственности в особо крупных размерах» каралось смертной казнью и конфискацией всего неправедно накопленного имущества). Партийно-хозяйственная элита, несказанно обогатившаяся, оказалась перед дилеммой: или ей идти под суд со всеми вытекающими отсюда последствиями, или как можно скорей отбросить ширму «номенклатурных благ», вызывающих у населения особенно сильное раздражение (в те годы популярной стала поговорка: «Народ и партия едины, хотя раздельны магазины»), и ввести в стране полновесную, ничем не ограниченную частную собственность, которая сразу придаст награбленным ими богатствам статус законности.

В условиях, когда Горбачев с командой единомышленников публично выступил за «углубление» и «обновление» социализма (хотя из всех конкретных акций Горбачева почему-то больше всего запомнился не имеющий никакого отношения к социализму указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом), ввести в стране частную собственность было непросто. Необходимо было, во-первых, придумать сложную многоходовую комбинацию, в результате которой инициатива введения частной собственности будет исходить не от верхушечного слоя действительных собственников, а от лишенного всякой собственности народа, и, во-вторых, отыскать в своей среде человека, который, публично отмежевавшись от малого (пресловутых привилегий[114]114
  Привилегии действительно были и они страшно раздражали простых людей. Впрочем, у привилегий этих, которыми пользовались практически все, кто находился во власти на всем пространстве Советского Союза («у кормушки», или, как говорил поэт Евгений Евтушенко, «сановного корыта», от которого их можно оторвать «только вместе с челюстью»), были не только критики, но и защитники. Вот что писал, например, о них первый заместитель главного редактора «Литературной газеты» Юрий Изюмов: «О привилегиях, которыми пользовались руководители, столько уже сказано и написано злого. Но я все-таки рискну высказать отличное от общего мнение по этому поводу. На мой взгляд, система была разумной и обоснованной. Смысл ее состоял в том, чтобы избавить крупных работников от всех бытовых забот, позволить им полностью отдаваться порученному делу. Что они имели? Хорошую квартиру в хорошем доме, служебные дачу и машину, бесплатное питание для себя и семьи, бесплатный отдых, хорошее медицинское обслуживание, охрану, прислугу дома. Но такими благами пользовались во всей стране только 10—15 человек (члены Политбюро и равные им по положению). Было еще примерно 2 тысячи работников центрального аппарата и руководителей прессы, которые за полцены получали продукты в т. н. “столовой лечебного питания” на сумму 140 рублей в месяц. Работников партаппарата в их числе было не более 3 процентов. Этой столовой пожизненно пользовались и примерно столько же пенсионеров союзного значения. Таким образом им обеспечивалась безбедная старость… Хорошо это или плохо? По-моему, плюсов у этой системы больше, чем минусов. В период ее действия в партийной среде считалось недопустимым приобретательство».


[Закрыть]), возьмет на себя риск переломить страну «через колено» – легализовать частную собственность.

Такой человек нашелся. Им оказался Борис Николаевич Ельцин. Недавнего первого секретаря Свердловского обкома партии с началом перестройки перевели в Москву, где сразу сделали кандидатом в члены политбюро ЦК КПСС и первым секретарем Московского городского комитета партии.

Фигура Ельцина оказалась во всех отношениях подходящей для успешного претворения в жизнь далеко идущего плана по слому страны: честолюбивый провинциал, не сведущий в кремлевских интригах, напористый, как бульдозер, не дурак выпить, легко управляемый и внушаемый, особенно когда дело касается его личных выгод. И Ельцин очертя голову ринулся выполнять заказ тех, кто сделал на него ставку.

Пробный шар был запущен в 1987 году на октябрьском пленуме ЦК КПСС (как всегда, закрытом, что впоследствии сыграло ему на руку), где он выступил с критическими замечаниями в адрес высшего партийного руководства страны. Высшее руководство в лице Горбачева, Лигачева и Шеварднадзе, поддержанное другими членами ЦК, взбеленилось, вывело Ельцина из состава политбюро, освободило от должности первого секретаря МГК и – тут же назначило первым заместителем министра государственного строительства.

На первых порах Ельцину показалось, что его предали те, ради кого он и полез на рожон, бросили одного. В книге «Записки президента» он рассказывает о своих первых ощущениях, когда его «сняли», а по сути дела предоставили синекуру, где можно жить припеваючи, решительно ничего при этом не делая:

«Я сижу в министерском кабинете Госстроя, на столе у меня телефон – белый с красно-золотым гербом, – и у меня ощущение мертвой тишины и пустоты вокруг.

Никогда не забуду этих минут ожидания…

Шел 1988 год. Расцвет перестройки… Горбачев не задвинул меня в медвежий угол, не услал в дальние страны, как это было принято при его предшественниках[115]115
  «Проштрафившихся» работников партноменклатуры в годы советской власти направляли, как правило, послами в различные страны; в среде власть имущих такие назначения воспринимались как самое тяжкое наказание, и очень часто назначение послом действительно означало наказание, поскольку долгое отсутствие в стране приводило к разрыву устоявшихся коррумпированных связей.


[Закрыть]. Вроде бы благородно – пощадил, пожалел. Но немногие знают, какая это пытка – сидеть в мертвой тишине кабинета, в полном вакууме, сидеть и подсознательно чего-то ждать… Например, того, что этот телефон с гербом зазвонит. Или не зазвонит».

Опасения Ельцина оказались напрасными: его не предали и не бросили. О нем помнили, работали на него, тщательно расчищая ему путь на самый верх власти.

В условиях набиравшей силу гласности (считалось, что Горбачев разговорил до той поры безмолвствующий народ, о чем, видимо, сам же первый и пожалел[116]116
  Кухонные посиделки за «рюмкой чая», возникшие при Хрущеве как способ «излить» душу и особенно ставшие популярными во времена «бровеносца в потемкам» Брежнева, – не в счет.


[Закрыть]), от генсека ЦК КПСС все настойчивей требовали ответа на вопрос: за какие такие провинности Ельцина освободили от занимаемых должностей? (Одновременно в народе всячески поддерживались слухи: от Ельцина избавились только потому, что он осмелился резануть правду-матку в глаза заевшихся бонз, а правда-матка для них была хуже кости в горле.) Горбачев ответил: хотите правды, хотите знать детали отстранения Ельцина от власти? Вот вам эта правда со всеми деталями! И распорядился опубликовать в центральном органе партии газете «Правда» невнятную стенограмму выступления на пленуме Ельцина.

Никто ничего из этой публикации не понял, и слухи о «невинно пострадавшем» Ельцине, видимо, так бы и сошли на нет, если бы «вдруг» по рукам не стало ходить нечто, что люди читали, переписывали и перепечатывали (ксероксы в то время были диковинкой), передавали из рук в руки друзьям и знакомым, вывозили в другие города, так что в самое короткое время с этим нечто не познакомилась вся страна.

Вот это нечто в том виде, в каком оно распространилось на всем пространстве Советского Союза:

«Стенограмма выступления

т. Ельцина Б. Н. на Пленуме ЦК КПСС

21 октября 87 г.

Товарищи! Как и на всех присутствующих, доклад М. С. Горбачева произвел на меня большое впечатление. Тот героический путь, который прошел наш народ за 70 лет построения социалистического общества, отражен в докладе во всей сложности. Да, мы первопроходцы и, наверное, этим обусловлены некоторые тяжелые и поучительные страницы нашей истории. И, конечно, т. Горбачев, если мы хотим уверенно идти вперед, надо знать и изучать наши ошибки на этом пути, чтобы никогда их не повторить. В докладе дан подробный и объективный анализ бурной, подчас противоречивой жизни на нашей планете. Показана ведущая и, я бы сказал, основополагающая роль нашего государства в этой жизни. И мы вправе гордиться тем благотворным влиянием, которое оказывает наша страна на международные события. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что в речи т. Горбачева показаны суть и перспективы совершающейся сейчас в нашей стране перестройки общественной жизни. Да, именно сейчас решается нами вопрос, быть или не быть социалистическому обществу на планете, и именно поэтому, товарищи, я бы хотел остановиться на некоторых болезненных явлениях, тормозящих, а в некоторых случаях и останавливающих ход перестройки. М. С. Горбачев предлагал мне отложить обсуждение этих вопросов до окончания юбилейных торжеств[117]117
  Через две недели после пленума, 7 ноября 1987 г., в СССР намечалось пышно отметить 70-летие Октябрьской революции.


[Закрыть]. Но я думаю, что торжественное, праздничное настроение не помешает, а поможет Вам (Горбачеву. – В. М.) со всей партийной совестью и честью рассмотреть эти вопросы и дать принципиальную ленинскую оценку. Как вы знаете, товарищи, в адрес МГК КПСС, да и на мое имя, приходит много писем трудящихся, в которых москвичи делятся своими мыслями, сомнениями, надеждами, связанными с ходом перестройки. Так вот, товарищи, когда читаешь эту пачку писем и ищешь ответы, праздничное настроение улетучивается. Да, товарищи, мне трудно объяснить рабочему завода, почему на 70-м году его политической власти он должен часами стоять в очереди за сосисками, в которых крахмала больше, чем мяса, а на ваших столах, товарищи, есть балык, икра и другие деликатесы, доставленные вам без хлопот оттуда, куда рабочего человека и близко не подпустят. Как я должен объяснять ветеранам и участникам гражданской и Отечественной войн, которых и осталось-то по пальцам перечесть? Вы видели список их праздничного заказа? А мне принесли, показали. И каково мне выслушивать их, когда они говорят, что это объедки с барского стола, и вы понимаете, чей стол они имеют в виду.

Как я должен смотреть им в глаза? Ведь это они, не щадя своей жизни, завоевали, вручили нам власть. Что же я могу теперь им ответить? Может, т. Лигачев[118]118
  Егор Кузьмич Лигачев, в то время член политбюро, в прошлом первый секретарь Томского обкома партии, по рекомендации которого Ельцин был назначен (тогда это называлось избран) кандидатом в члены политбюро и первым секретарем МГК КПСС. Фраза, оброненная Лигачевым на октябрьском пленуме: «Борис, ты не прав», – впоследствии была переиначена и стала широко применяться на уличных митингах по всей стране как «Борис, ты прав!».


[Закрыть] мне подскажет? Я думаю, товарищи, что все эти, как их называют в народе, “кормушки” являются наследием большого застойного периода нашей жизни.

И с этим явлением надо кончать! А те, для которых всевозможные привилегии являются главными в их партийной жизни и работе, я думаю, товарищи, – с теми нам с вами не по пути. Не надо, т. Лигачев, на меня кричать и поучать меня не надо. Я не мальчишка, и у меня такая принципиальная позиция. Я должен сказать вам, товарищи, со всей откровенностью, что трудно работать, когда вместо конкретной помощи получаешь в назидание грубые окрики. И в этой связи я вынужден просить Политбюро избавить меня от мелочной опеки Раисы Максимовны[119]119
  Жена М. С. Горбачева.


[Закрыть], от ее ежедневных звонков и нагоняев.

Товарищи, вот у меня подготовлены некоторые цифры по сокращению административно-управленческого аппарата. Вспомните, сколько разговоров, решений принималось; а между тем численность бюрократии в большинстве ведомств почти не снизилась, а в некоторых, например, в Агропроме даже возросла. Вот где тормоз! Вот где буксует перестройка, вот где вязнут в чиновничьем болоте все благие намерения и замыслы. Товарищи, нам надо помнить, что пока мы не разгромили армию бюрократов и волокитчиков, именно армию, товарищи, перестройке хода не будет и все наши постановления и указания будут искажены потоком инструкций и циркуляров. Не улучшаются дела и в торговле. Я вам докладывал, как обстоят дела. С тех пор мало что изменилось, и те же чиновники из Министерства торговли всеми силами прикрывают ворюг прилавка. Думаю, не из гуманных соображений. Нет, товарищ Чебриков[120]120
  Виктор Михайлович Чебриков в перестроечные времена занимал должность председателя КГБ СССР.


[Закрыть], такие факты есть. Очень много разговоров о перестройке, рядовому человеку пользы нет, а кот Васька слушает, да ест. Ему наплевать на всякие разговоры, пока у него не отняли “кормушку”. Пора, товарищи, от слов переходить к делу. Пора и власть употребить, а власть у нас есть. Она вручена нам народом, и если мы, утонув в болоте, не используем ее, защищая истинно народные интересы от прожорливых котов, не будет результатов перестройки. И еще один вопрос, товарищи, еще один, может быть – самый тяжелый вопрос, доставшийся нам в наследство, – это Афганистан[121]121
  Советский Союз ввел в Афганистан войска в декабре 1979 г. Эта авантюра обошлась нашему народу в 15 тыс. убитых и огромных материальных затрат. Из секретной записки председателя правительства Николая Ивановича Рыжкова, направленной 8 января 1988 г. на имя М. Горбачева, следует: среднесуточные затраты СССР в Афганистане составили (млн. руб./сутки): 1984 г. – 4,3, 1985 г. – 7,2, 1986 г. – 10,0, 1987 г. – 14,7 (чтобы представить себе эти цифры в масштабах современных цен, приведенные Н. Рыжковым ежесуточные расходы страны на ведение войны в Афганистане следует умножить на 100). Не менее тяжелые людские и финансовые потери понесла Россия в Чечне, война с которой целиком лежит на совести Ельцина (точные данные по числу убитых в этой республике и среднесуточные затраты до сих пор остаются засекреченными. Известно, однако, что расходы, которые несла Россия в Чечне, за одни сутки были сопоставимы с годовым бюджетом крупной специализированной клиники).


[Закрыть]. Примерно треть писем к нам так или иначе затрагивает этот вопрос. Вы все знаете результаты опросов москвичей по поводу Афганистана, проведенных французскими корреспондентами. Я думаю, товарищи, тут не может быть двух мнений. Этот вопрос надо решать. Решать как можно скорее. Надо выводить оттуда войска. И я думаю, именно этим должен заниматься т. Шеварднадзе[122]122
  Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе в 1985—1991 гг. занимал должность министра иностранных дел СССР.


[Закрыть], а пока он занимается другими, на мой взгляд, менее горящими делами, и его месяцами не бывает в стране.