Текст книги "Русские: кто мы?"

В государствах, управляемых дальновидными политиками, постоянно принимаются меры к тому, чтобы общенациональное богатство распределялось по справедливости и тем самым социальная напряженность между имущими и неимущими сводилась к минимуму. В государствах, построенных на принципе бендукидзевского хо-чу!, социальная напряженность всегда остается высокой и либо разрешается социальным взрывом, либо государство внутренне саморазрушается, как саморазрушилась некогда Римская империя.

Психологи утверждают: рабовладение, как форма собственности, возникает там и тогда, где и когда появляются люди, готовые стать рабами. Это универсальное правило, в равной степени относящееся как к собственникам, так и к несобственникам. Неверно думать, будто человек, присвоивший себе какую-либо вещь, становится ее собственником. «В действительности не человек владеет вещью, – писал Николай Федорович Федоров, – а вещь обладает человеком, связывает его, делает несвободным, вносит раздор в среду людей». Первыми, кто в условиях сложившейся цивилизации ступил на путь отрицания собственности как способа выживания немногих за счет превращения в рабов многих, кто решил начать с возвращения к себе, как существам общественным или, что одно и то же, человечным, стали ессеи – члены общественно-религиозного течения, возникшего в Иудее во второй половине II века до н. э. и просуществовавшего до конца I века н. э., то есть на протяжении 250 лет.

Реальное существование секты ессеев было доказано в 1947 году, когда в пещерах на северо-западном берегу Мертвого моря были обнаружены развалины поселений этих удивительных людей. В ходе раскопок, продолжавшихся до 1956 года, были найдены черепки посуды, которой пользовались ессеи, монеты, а главное – хозяйственные, юридические и религиозные тексты, написанные на древнееврейском, арамейском, набатейском, сирийско-палестинском и арабском языках, а также на греческом и латыни (обнаруженные в Кумране и других местах побережья Мертвого моря рукописи хранятся ныне в Иерусалиме). Самый набор языков, на которых были написаны древние тексты, свидетельствует в пользу интернационального состава ессеев, хотя преимущественное место в этой секте занимали евреи. Противники насилия, ессеи избрали мирные способы борьбы с иерусалимским жречеством, стяжательство и распущенность которого приняли чудовищные размеры, и удалились в пустынные места. О быте, нравах и обычаях ессеев нам поведал историк Иосиф Флавий – командующий армией евреев в ходе Иудейской войны 66—73 годов н. э., а затем переметнувшийся на сторону римских легионов во главе с Веспасианом из рода Флавиев, от которого и получил свое второе имя. Вот фрагменты из его книги «Иудейские древности», написанной в конце I века:

«…Эта секта, по-видимому, ведет наиболее праведную жизнь. Ессеи – родом иудеи, но они живут в еще более тесном любовном общении между собой. Они отвращаются от наслаждений, как от зла; воздержанность же и неподчинение страстям считают добродетелью. Они презирают брак[12]12
  Здесь явственно слышится негативная реакция ессеев на превращение женщины в собственность мужчины.


[Закрыть], но берут чужих детей, пока они еще в нежном возрасте и могут быть воспитаны, считают их родными и внушают им свои нравы… Они презирают богатства, и у них господствует удивительная общность имуществ; ни одного из них не найдешь, у кого было бы больше, чем у другого. У них существует закон, что вступающие в среду избранных должны отдать общине свое имущество; так что у них нет ни крайней бедности, ни излишка богатств, но, смешавши вместе имущество всех, они имеют одно имущество, как у братьев… Они избирают попечителей общего имущества, и каждый избранный должен посвятить себя служению всем. У них нет своего города, но в разных городах их живет много. Приезжающие из других мест (члены) секты могут пользоваться всем, что у них имеется, как своей собственностью; к тем, кого они никогда не видели, они входят, как к самым близким знакомым. Поэтому, отправляясь в дорогу, они ничего не берут с собою, кроме оружия против разбойников. В каждом городе назначается особый попечитель для иногородних, снабжающий их платьем и всеми необходимыми припасами. Одеждой и внешним обликом они подобны детям, находящимся под строгой дисциплиной учителя. Платье и обувь они меняет только тогда, когда прежние совершенно изорвались или от времени сделались непригодными к употреблению. Они ничего не покупают и не продают друг другу, но каждый дает из своего другому то, что ему нужно, равно как и получает у него то, в чем сам нуждается…»[13]13
  Нам ничего неизвестно о хозяйственной деятельности этих людей. Можно, однако, предположить, что и в хозяйственной деятельности они руководствовались теми же принципами, какими руководствуются кибуцники в современном Израиле. Кибуцы как одно из направлений развития сельского хозяйства возникли в Израиле в среде эмигрантов вскоре после окончания Первой мировой войны 1914—1918 гг. Фанатичные в своей приверженности социалистическим идеям, члены кибуцев сообща воспитывали детей, чтобы «очистить их от скверны буржуазных понятий о родстве». Всё их имущество и заработки складывались в общий котел с таким расчетом, чтобы общины, насчитывавшие от 60 до 300 членов, либо вместе выжили, либо вместе погибли. Движение кибуцников разрасталось и, достигнув 4 тысяч в 1927 г., выросло до 16 тысяч в 1930 г., почти 25 тысяч в 1939 г., а сегодня представляет собой одну из форм сельскохозяйственного производства Израиля. Российские туристы, отправляющиеся в Израиль, могут посетить любой из кибуцев, разбросанных по всей стране, пожить там (в кибуцах есть гостевые дома), а при желании и поработать вместе с кибуцниками (разумеется, на общественных началах).


[Закрыть]

Историки религии считают, что ессеи стали предтечами христиан. В этом предположении есть большая доля истины, если исходить из того, что ессеи ставили на первое место социальную составляющую человека, а не биологическую, включающую в себя и такую форму выживания, как отнятие и присвоение не принадлежащих им благ у более слабых в физическом отношении людей. И хотя христианство не сводится к религиозным и общественным взглядам ессеев[14]14
  Негативное отношение к собственности почти за 800 лет до ессеев высказал уже Соломон – один из богатейших людей своего времени: «Я предпринял большие дела: построил себе домы, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи, и насадил в них всякие плодовитые дерева; сделал себе водоемы для орошения из них рощей, произращающих деревья; приобрел себе слуг и служанок, и домочадцы были у меня; также крупного и мелкого скота было у меня больше, нежели у всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; собрал себе серебра и золота и драгоценностей от царей и областей; завел у себя певцов и певиц и услаждения сынов человеческих – разные музыкальные орудия. И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; и мудрость моя пребыла со мною. Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им; не возбранял сердцу моему никакого веселия, потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих; и это было моею долею от всех трудов моих. И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все – суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!» (см. Еккл. 2:4-11).


[Закрыть], оно позаимствовало у них многое, прежде всего – презрительное отношение к собственности. Центральная идея христианства, выраженная в стихах «Возлюби ближнего твоего как самого себя» (Лук. 10:27) и «Царствие Божие внутрь вас есть» (т. е. Царство Бога, как среда обитания праведников, находится не вовне, а внутри каждого человека, см. Лук. 17:21), – прямо направлена на утверждение в человеке социального, суть – человеческого начала, возвышающего его над началом биологическим.

Не случайно идеи эти провозглашает Богочеловек, каким Христос и явился миру в пору Своего земного существования. Как человек в Своей биологической ипостаси Он ничем не отличался от других людей – в Новом Завете говорится о том, что Христос «единородный Сын, сущий в недре Отчем» (Иоан. 1:18), «семя жены», принявшее плоть от Девы Марии, Ему, как и каждому еврейскому ребенку мужского пола, обрезали на восьмой день рождения крайнюю плоть и дали имя (Лук. 2:21), Он подвержен искушениям (Мф. 4:1-11), «алкал и жаждал» (Лук. 4:2), подвергался «утомлениям» (Иоан. 4:6), не знал, где приклонить голову (Мф. 8:20), плакал (Лук. 19:41), терпел преследования (Иоан. 10:31—39), скорбел (Марк. 14:33), находился в борении и молении до кровавого пота (Лук. 22:44), страдал (Мф. 16:21), возмущался (Иоан. 12:27), наконец, как любой другой смертный, умер (Лук. 23:46) и был погребен (Лук. 23:50—53). Вместе с тем пример Христа показывает, что социальное начало в человеке, преодолев в себе греховное как совокупность помыслов и действий, направленных на максимально полное удовлетворение животных начал, – способно возвысить каждого до божественных высот, достичь идеала Богочеловечности. В этой части Новый Завет прямо следует практике, сложившейся в среде ессеев. В этом легко убедиться, обратившись к текстам Нового Завета. Так, Христос, отправляя апостолов «к погибшим овцам дома Израилева», напутствует их: «Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте; даром получили, даром давайте. Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания» (Мф. 10:6, 8-10); «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело – одежды?.. Итак, не заботьтесь и не говорите: “что нам есть?” или: “что пить?” или “во что одеться?”…» (Мф. 6:25, 31); «У многих же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее… Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду…» (Деян. 4:32, 34—37). Такого рода примеры, устанавливающие новые отношения между людьми, основанные на принципах социальной справедливости, содержатся в Новом Завете во множестве.

У человека в его социальной сути один Бог; у человека в его биологической ипостаси – другой. Здесь уместно вспомнить слова апостола Павла: «В членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих» (Рим. 7:23). Апостол восклицал: «Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?» – и сам же нашел ответ на этот вопрос: любовь. Любовь в библейском значении означает не одну лишь плотскую любовь, или интимную близость (хотя и такую любовь тоже); любовь проявляется прежде всего в бескорыстии, душевном отклике, чувстве восторга и потому направлена не только на человека противоположного пола, но и на детей, природу, музыку, произведения живописи, скульптуры, литературу, идеалы и т. д. Лишь такая любовь становится, по определению основоположника неофрейдизма Эриха Фромма, «непрерывным процессом самообновления и самообогащения» человека. О таком «непрерывном процессе самообновления и самообогащения» человека апостол Павел сказал: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13:4-8). Важно заметить, что такую любовь апостол ставил даже выше веры в Бога: «…Теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше» (1 Кор. 13:13).

У человека в его биологической ипостаси иная любовь, которую и любовью-то язык не повернется назвать. Это скорее всепожирающая и всепоглащающая страсть, инстинкт вечно голодного хищника, у которого отсутствуют центры насыщения и который стремится сделать все, что ни оказывается в поле его зрения и представляет хоть малейшую стоимость, своим. Это, одним словом, хочу! – без малейшей попытки объяснить не другим, а прежде всего себе, почему хочу.

Глава 2
Необходимость выбора

Будучи биосоциальным существом, человек сам должен сделать выбор, какому из двух богов ему служить, – Богу ли, поднимающего его над всем суетным и преходящим, или богатству, опускающего его ниже животного состояния. Сказано: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24)[15]15
  Ср. в другом месте Нового Завета: «Никакой слуга не может служить двум господам: ибо или одного будете ненавидеть, а другого любить; или одному станете усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Лук. 16:13).


[Закрыть]. В этом противоборстве между социальным и биологическим началами в человеке, между Богом и маммоной в проигрыше чаще всего оказывается Бог. Человек, несмотря на все Его запреты, несмотря на тщательнейшим образом прописанные законы, относящиеся решительно ко всем сторонам жизни и быта, несмотря на страшные кары, которые Бог насылал на избранный Им народ, – так и остался своевольным, так и не подчинился Ему, а с возникновением товарно-денежных отношений вовсе отрекся от Него. Маммона, возникшая поначалу в виде права собственности мужчины на женщину, потребовала нового символа веры, который, не подменяя собственности, стал бы ее эквивалентом. И такой эквивалент возник в виде денег.

Первым, кто осознал всю меру опасности возведения денег в степень высшего божества, олицетворяющего собственность, а стало быть силу, противостоящую человеку и данной ему от природы свободы, стал 16-й президент США, противник рабства Авраам Линкольн. «Свобода выше собственности, человек выше доллара!» – заявил он. Но Линкольн, похоже, стал и последним, кто попытался низвести доллар до его исконного назначения как платежного средства и не более того.

Маммона опасна не только тем, что губит людей и целые цивилизации, но еще и тем, что претендует на роль единственно верной религии. Между тем религия – это прежде всего свобода, причем свобода в ее высшем проявлении – свобода совести. В изначальном виде религия предоставила человеку выбор: или он останется существом биосоциальным, или переродится в существо социобиологическое. Выбор невелик, но принципиально важный в сути понимания свободы. В первом случае человек остается биосоциальным существом – свобода сводится к возможности неограниченного потребления, и тогда, говоря языком философов, превращается в «отрицательную свободу». Во втором случае человек перерождается в социобиологическое существо, и тогда свобода открывает перед ним неограниченные возможности для самосовершенствования, а сама превращается в «положительную свободу». И в первом, и во втором случаях свобода остается свободой, т. е. правом человека поступать в соответствие со своими интересами и целями, – однако в первом случае развивается по горизонтальному вектору, а во втором – по вертикальному.

Свобода, понимаемая как ничем не стесняемая возможность неограниченного потребления, сводится к одному: к безудержной гонке за богатством. «Поэтому-то и погибло все то, что придавало жизни настоящую ценность и значение, – писал древнеримский историк, литератор и флотоводец Плиний Старший, – и унижение стало главным средством к повышению; все предаются унижению, каждый по-своему, но желания и стремление всех направлены на одну и ту же цель – на богатство».

Тиберий говорил, что всякая власть корыстолюбива и нет в ней никого, кто не стремился бы к личному обогащению (слова Тиберия актуальны и поныне). Того же мнения придерживался и Веспасиан. Не случайно на все должности, так или иначе связанные с возможностью быстрого обогащения, Веспасиан назначал, как свидетельствует Светоний, «самых хищных чиновников», используя их как губки: «сухим дает намокнуть, а мокрое выжимает». Когда Веспасиану доложили, что сенат решил поставить ему на общественный счет памятник неимоверной цены, он тут же протянул ладонь и сказал: «Ставьте немедленно, вот постамент». Той же тактики личного обогащения придерживался и его сын Тит, хотя в способах наживы он отличался большей щепетильностью, чем отец.[16]16
  У того же Светония читаем: «Тит упрекнул отца, что и нужники он обложил налогом; тот взял монету из первой прибыли, поднес к его носу и спросил, воняет ли она. “Нет”, – ответил Тит. “А ведь это деньги с мочи”, – сказал Веспасиан». Слова эти в вольном переводе с латыни вошли практически во все языки и звучат сегодня как «деньги не пахнут», хотя Светоний выразился куда как более определенно: воняют.


[Закрыть]

Тиберий был категорическим противником назначения в провинции наместников на короткий срок. В этом случае, говорил он, государственный деятель в мгновение ока ограбит подвластное ему население. Назначение же наместников на продолжительное время удлинит сроки грабежа и сделает этот грабеж менее обременительным для народа. В доказательство своей правоты Тиберий приводил в пример мух, облепивших умирающего от ран человека. Немилосердно, говорил он, отгонять насытившихся мух; на их место тотчас налетят другие и доставят умирающему новые страдания.

С жадностью сановников могло сравниться разве что только их чванство. В 16 году сенат, памятуя о том, что Тиберий выступает против сокращения сроков службы наместников, предложил назначать магистров не на один год, как это было установлено законом, а на пять лет. Тиберий отверг это предложение, заявив: «Если назначение на один год делает людей такими заносчивыми, то что станется с ними через пять лет?»

Стремление к наживе, поразившее Римскую империю, вытеснило из людей все остальные чувства вплоть до элементарного сострадания (на аренах римских цирков были убиты в поединках и растерзаны дикими зверями многие тысячи людей, – страстью к кровавым зрелищам был заражен буквально весь народ от мала до велика без различия полов, как сегодня неимоверно выросло – в том числе в России – число поклонников «боев без правил»). Каждый стремился к личному обогащению и использовал для этого все доступные ему средства. Показательна история, приключившаяся с неким всадником, имя которого история не сохранила. Долгое время этот всадник был дружен с фаворитом Тиберия Сеяном, что приносило ему дивиденды: к всаднику обращались за содействием те, кому необходимо было добиться аудиенции если не у самого императора, то у его фаворита, подносили ему дары, давали крупные взятки. Когда же Сеяна обвинили в государственной измене и казнили, всадника привлекли к суду как соучастника. В защитительной речи, обращенной к Тиберию, всадник сказал: «Нам не подобает судить о том, кого и по каким причинам ты возвеличиваешь над другими: тебе боги дали высшее право решать дела, нам же оставили только доблесть послушания. Мы видим только то, что открыто лежит перед нами, видим, кто получает от тебя богатство, почести и силу вредить или приносить пользу другим. Угадывание сокровенных мыслей властелина – вещь недопустимая, опасная, а кроме того и бесплодная».

Богатство, почести и силу вредить другим – вот конечная цель «отрицательной свободы», у которой есть еще одно определение: свобода вести паразитический образ жизни (не случайно Веблен называет людей, владеющих огромными состояниями, праздным классом). О силе же приносить другим пользу история сохранила ничтожно мало примеров. Общая атмосфера алчности, которая сопутствует обществам, члены которых сориентированы главным образом на потребление, вызывала протест уже на заре становления цивилизации. Приведу в этой связи фрагмент из пространного стихотворения, дошедшего до наших дней:

 
…Кому мне открыться сегодня? Кому мне открыться сегодня?
Братья бесчестны, Над жертвой глумится наглец,
Друзья охладели. А людям потеха – и только.
Кому мне открыться сегодня? Кому мне открыться сегодня?
Алчны сердца, У ближнего рады
На чужое зарится каждый. Последний кусок заграбастать.
Кому мне открыться сегодня? Кому мне открыться сегодня?
Раздолье насильнику, Злодею – доверие,
Вывелись добрые люди. Брата врагом почитают.
Кому мне открыться сегодня? Кому мне открыться сегодня?
Худу мирволят повсюду, Не помнит былого никто,
Благу везде поруганье. Добра за добро не дождешься…
 

Если на минуту забыть, что стихотворение это, вошедшее в сокровищницу мировой поэзии под названием «Спор разочарованного со своей душой», создано в Египте в конце Древнего царства (III тысячелетие до н. э.!), можно подумать, что написано оно сегодня каким-нибудь печальным русским.

Однако прервем наш затянувшийся экскурс в историю, чтобы сказать очевидное: марксизм, как учение, возник не на пустом месте, – корни его заглублены в толщу веков и тысячелетий и потому на интуитивном уровне были восприняты русскими людьми как свои корни, поскольку и предки русских не знали ни рабства, ни собственности, ни вплоть до XIV века денег в их современном значении.

В XIX веке, когда еще был жив Маркс и когда собственность и деньги превратились в монстра, пожирающего не только людей, но и целые государства, собственность и деньги стали предметом критики решительно всех мыслящих людей не только в экономически развитых странах Европы и США, но и в России. Так, Лев Николаевич Толстой, в принципе не приемлевший коммунизма, писал: «Там, где в обществе существует насилие одного человека над другим, значение денег, как мерила ценностей, тотчас же подчиняется произволу насильника, и значение их, как средства обмена произведений труда, заменяется другим значением – самого удобного средства пользования чужим трудом. Деньги нужны насильнику не для обмена, – он возьмет, что ему нужно, и без обмена, – и не для установления мер ценностей, – он сам устанавливает их, – а только для удобства насилия, состоящего в том, что деньги сберегаются и деньгами легче всего держать в порабощении наибольшее число людей». И продолжал: «Государства – правительства интригуют и воюют из-за собственности: берегов Рейна, земли в Африке, в Китае, земли на Балканском полуострове. Банкиры, торговцы, фабриканты… хитрят, мучаются и мучают из-за собственности; чиновники, ремесленники, землевладельцы бьются, обманывают, угнетают, страдают из-за собственности; суды, полиция охраняют собственность. Собственность есть корень всего зла; распределением, обеспечением собственности занят почти весь мир».

Исторической заслугой Маркса стало то, что он нанес удар по институту государства как главного насильника, как главного виновника существования и охранителя собственности, а в лице государства – удар по высшей власти, как основного выразителя интересов и собственности, и собственников.

В отличие от всех прежних учений о справедливом устройстве общества (включая сюда христианство), марксизм вовсе отказал государству в праве на существование. Энгельс называл современные ему государства «идеальным совокупным капиталистом», у которого свои корыстные интересы, в корне отличающиеся от интересов человечества. В полемике с философом Евгением Дюрингом он доказывал, что отказ от частной собственности в пользу государственной собственности на средства производства сам по себе не разрешает основных противоречий капитализма. Но отказ от частной собственности создает предпосылки для ликвидации социального неравенства в разделении труда, устраняет кризисы в развитии производительных сил, лишает господствующие классы основы для безумной роскоши и мотовства. Тем самым, утверждал Энгельс, производительные силы как бы «укрощаются», а государство делается излишним и отмирает.

В чем, по мысли Маркса, состоит опасность сохранения государства при переходе от капиталистического способа производства к социалистическому, а затем и коммунистическому? В том прежде всего, что в условиях, когда товарно-денежные отношения будут уже устранены, властные структуры в лице своих бюрократов тут же поспешат присвоить себе распределительные функции и не только выйдут из-под контроля трудящихся, но и станут навязывать им свою волю. В. Киселев, на которого мы уже ссылались, пишет: «Госаппарат имеет тенденцию к “самообладанию”, извращению своей сути, к отрыву от масс, к перераспределению общественного богатства в свою пользу. Государственная бюрократия становится своеобразной раковой опухолью на общественном организме в случае отсутствия легальных товарных отношений. Кроме того, отсутствие механизма компенсации просчетов государственного планирования в виде развитой системы социалистических товарно-денежных отношений неизбежно подрывает официально организованную экономику. Появляется нелегальная или параллельная экономика, приобретающая довольно большие масштабы и сводящая на нет попытки планирования. Поэтому отрицание Марксом и Энгельсом необходимости государства при социализме одновременно приводило их и к отрицанию нужды в законе стоимости».

Маркс и Энгельс, разрабатывая учение о коммунизме, ничего не выдумывали: они опирались на реальный опыт развития человечества и соотносили его с реалиями своего времени. Это не значит, что взгляды их не подвергались критике. Достоевский, например, знакомый со всеми социалистическими теориями второй половины XIX века, предостерегал: социализм политический не с того начинает и не там ставит точку. Начинать, утверждал он, надо не с перестройки условий жизни, не с насыщения голодных, не с организации труда и быта, а с переделки духовной природы человека. Не революция, не наука, не политические и иные реформы – только красота спасет мир, утверждал он. Изменяя человека, изменить мир, а не наоборот, – вот ход мыслей писателя, вот источник его веры в обязательное возвращение человечества в Золотой век. «Золотой век, – писал Достоевский, – мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть».

Маркс и Энгельс, говоря о коммунизме как об обществе, в котором происходит возвращение человека к самому себе, как человеку общественному, то есть человечному, – тоже, по сути дела, имели в виду Золотой век, в котором некогда пребывал человек, но Золотой век не в прежнем его виде, а на неизмеримо более высоком уровне. Зачатки возрождения этого нового Золотого века они увидели в опыте Парижской коммуны, которая для Маркса и Энгельса была уже не особой формой государства, а сочетанием дешевого, находящегося под постоянным контролем со стороны народа правительства, назначенного для выполнения центральных функций, с самым широким и повсеместным самоуправлением трудящихся. Никакое государство, писали они, никогда не способно раскрыть все сущностные силы человека, – оно их подавляет. Человек становится человеком лишь с уничтожением государства как органа насилия и подавления в человеке человеческих начал.

Сошлюсь еще раз на В. Киселева. Капитализм, пишет он, «имеет две порочные особенности. Первая – необходимость производства товаров, создающая торгашеский, проституированный характер общественных отношений, фетишизацию вещей. Вторая – определяющий мотив и цель производства – прибавочная стоимость, являющаяся источником эксплуатации человека человеком. Государство в условиях буржуазного строя служит господствующему классу и в свою очередь выступает оружием угнетения». И далее: «Суть Марксовой концепции социализма в том, что это должно быть посткапиталистическое общество, сменяющее капитализм с его законом стоимости и государственной организацией общества. По логике Маркса и Энгельса, капитализм постепенно исчерпывает возможности своего развития, создавая предпосылки для прекращения действия закона стоимости, товарно-денежных отношений. На место прибавочной стоимости как определяющей цели производства встанет цель всестороннего развития человека – тем самым “отпадает вся эта история с ее судорогами и страданиями”».

Социализм[17]17
  Термин социализм ввел в оборот не Маркс, а французский философ, один из основателей христианского социализма Пьер Леру (1797—1871 гг.), считавший основным условием социального преобразования общества его моральное изменение.


[Закрыть], по Марксу, сознательно регулируемое, бестоварное и самоуправляющееся общество. Для нормального функционирования такого общества на первых порах достаточно иметь, как это было при Парижской коммуне, дешевое правительство, находящееся под полным и безусловным контролем масс, а вот армия и полиция – главные опоры любого правительства в любом государстве – за ненадобностью упраздняются. Упраздняются и деньги. Маркс, исследуя тысячелетнюю власть денег над людьми, не ограничился экономическими выкладками и доказательствами их порочности, а вскрыл их безнравственную суть. Человечеству, по мысли Маркса, противопоказано неравенство, а власть золота не только ставит людей в неравное положение, но и извращает самую человеческую природу. И далее Маркс цитирует монолог Тимона Афинского – главного героя одноименной трагедии Шекспира, который, найдя в земле золото, тут же зарывает его, чтобы оно никому не досталось и тем самым не усилило нравственную порчу, и без того господствующую в мире:

 
…этот желтый раб начнет немедля
И связывать, и расторгать обеты;
Благословлять, что проклято; проказу
Заставит обожать, возвысит вора,
Ему даст титул и почет всеобщий
И на скамью сенаторов посадит.
Увядшим вдовам женихов отыщет!
Разъеденная язвами блудница,
Та, от которой даже сами стены
Больничные бы отшатнулись, – станет
Цветущей, свежей и благоуханной,
Как майский день. Металл проклятый, прочь!
Ты, шлюха человечества, причина
Вражды людской и войн кровопролитных,
Лежи в земле, в своем законном месте!
 

Маркс пишет: «Шекспир превосходно изображает сущность денег». Деньги производят «извращение и смешение всех человеческих и природных качеств»; «то, чего я как человек не в состоянии сделать, т. е. чего не могут обеспечить мои индивидуальные сущностные силы, то я могу сделать при помощи денег. Таким образом, деньги извращают каждую из этих сущностных сил в нечто такое, чем она сама по себе не является, т. е. в ее противоположность». И продолжает: «В качестве этой извращающей силы деньги выступают затем и по отношению к индивиду и по отношению к общественным и прочим связям, претендующим на роль и значение самостоятельных сущностей. Они превращают верность в измену, любовь в ненависть, ненависть в любовь, добродетель в порок, порок в добродетель, раба в господина, господина в раба, глупость в ум, ум в глупость».

Энгельс был убежден, что сохранение денег при коммунизме «взорвет» его изнутри, «разложит» новое общество. Потому-то место товарно-денежных отношений в обществе будущего, где частную собственность и государство заменят непосредственно-общественные отношения, в том числе в сфере труда, должно занять планирование, определяемое не законом стоимости, а «взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и с необходимыми для их производства количествами труда». В качестве единицы расчета для получения продуктов питания и потребления Энгельс предлагал принять один час затраченного на производство труда. Нелепо, писал Энгельс, пытаться сохранять закон стоимости в коммунах, не распространяя этот же закон и на рабочую силу. А так как рабочая сила в условиях нетоварного и безденежного производства и самоуправления приобретает новое качество, свободное от эксплуатации человека человеком, то закон стоимости теряет не только привлекательность, но и внутреннее содержание. Мерилом действительного общественного богатства в новых условиях становится не прибавочный продукт, а свободное время. Только свободное время, по Марксу, в состоянии переориентировать общество на всестороннее развитие сущностных сил и потенций каждого индивидуума, на «абсолютное выявление творческих дарований человека», поможет каждому разогнуть спину и поднять голову к «небу», выбрать себе занятие по душе.

Интерес к личности Маркса и теории коммунизма в современном мире (исключая Россию и русских, где стараниями новых правителей и их идеологов одно только упоминание имени Маркса и коммунизма вызывает рвотный рефлекс) не случаен, как не случайно и то, что интерес этот совпал с развалом СССР, который якобы олицетворял собой коммунизм. Окончание «холодной войны» ознаменовалось наступлением на планете более чем «прохладного мира». Сегодня очень многие люди на Западе поняли, что причина нестабильности на Земле таилась вовсе не в существовании Советского Союза – этой, как говорили о нашей стране, «империи зла». Зло коренится не в какой-то одной отдельно взятой стране и даже не в группе стран, придерживающихся определенной идеологии. Это доказали события 11 сентября 2001 года, произошедшие в США. Известный американский экономист и мульмиллионер Линдон Ларуш писал об этой американской трагедии: «То, что произошло с Соединенными Штатами 11 сентября, было вызвано атакой некой таинственной силы, которая действовала не снаружи, а из глубины рубежей безопасности США. Атака не исходила ни с Ближнего Востока, ни из Европы, ни из Южной Америки. Возможно, в ней и принимали участие люди – выходцы из этих частей света, однако саму операцию, столь тщательно продуманную и осуществленную, не мог провести никто за пределами Соединенных Штатов – на сегодня такой силы просто нет». Другими словами, трагедия 11 сентября вызрела в недрах самих США, а не в какой другой стране или в голове того же Бен Ладена, который был объявлен «врагом № 1» Америки (и которого, к слову уж замечу, сами американцы и выпестовали).