Текст книги "Русские: кто мы?"

Но даже в этих условиях явно антибуржуазной настроенности населения, для победы революции необходимы были люди особого склада, которых психологи называют пассионариями. Такими пассионариями и стали Ленин и его ближайшее окружение. В той же книге «Выбирая свою историю» читаем: «В ноябре 1917 – январе 1918 г. большевики провозгласили реформы, на которые не решилось Временное правительство: приняли декреты о мире и о земле (последний содержал, как известно, эсеровскую программу конфискации казенных и помещичьих земель и их передачу местным земельным комитетам и Советам для уравнительного распределения), “Декларацию прав народов России”; отменили сословия, титулы и чины; уравняли в гражданских правах мужчин и женщин. Был принят декрет о постепенной демобилизации армии и подписан договор с немцами о перемирии. Появились декреты о 8-часовом рабочем дне, бесплатном медицинском обслуживании и обучении в школе, увеличении на 100% размера пенсий по инвалидности рабочим, отделении церкви от государства и школы от церкви… Новая власть в короткий срок изменила не только политический режим, но и социальную структуру, преобразовала хозяйственный уклад, отношения собственности, духовную атмосферу». И еще из этой же книги: «Определение типа этой революции можно встретить самые разные: социалистическая, якобинская, пролетарско-якобинская, крестьянская, маргинальная и т. д. Такое различие во многом вызвано сложностью самого процесса, в котором слились различные по своему происхождению и целям политические силы: выступление пролетариата, солдатские бунты, крестьянская “общинная революция”, национально-освободительное движение окраин. Катализатором этого процесса служила война, обострившая все противоречия в обществе и вызвавшая экономический кризис, с которым не смогли справиться ни монархия, ни демократия. События октября 1917 г. можно назвать “комплексом революций в эпоху мировых войн” (определение японского историка Харуки Вада). Результатом стало создание нового общественного строя, для которого до сих пор еще не нашли точных определений».

Неудивительно, что эта революция, позже названная Великой Октябрьской социалистической революцией, а сегодня все чаще именуемая «переворотом» (непонятно вот только, что именно она переворотила, – Февральскую революцию, прямой продолжательницей которой была?), так и не получила точного определения, – в самом стане революционеров произошел раскол. В качестве примера сошлюсь на ссору с Лениным такого преданного делу революции большевика, как Павел Ефимович Дыбенко. Именно этот матрос-балтиец во многом способствовал успеху проведения Октябрьской революции, став в 1917 году председателем Центробалта и членом Петроградского ВРК, и именно он вместе со своими товарищами-моряками и рабочими кронштадских верфей объявил себя «независимым» от правительства, подписавшего «позорный мир» с Германией, и продолжил ведение войны, пройдя со своей армией бóльшую часть Западной и Юго-Западной России и завершил свой поход в ноябре 1918 года в Крыму. Завершил, обратим внимание читателей, тогда, когда Первая мировая война закончилась и в Германии произошла революция, свергшая монархию и установившая парламентскую республику. Это дало основание советскому правительству аннулировать Брестский мир. Что уж тут говорить об обстановке на всем необозримом пространстве России! Об этой обстановке сохранилось множество документальных свидетельств, в их числе рассказ корреспондента английской газеты «Манчестер юнайтед» Филиппа Прайса, с фрагментами из которого я предлагаю читателям ознакомиться:

«Старая царская столица эвакуировалась. День за днем с вокзала в Петрограде уходили поезда, груженные музейными сокровищами, золотыми резервами банков, ценными запасами металлов с предприятий. Другие поезда были переполнены беженцами из районов, занятых Германией, демобилизованными солдатами старой армии, бродячими бандами красногвардейцев, голодными рабочими и безземельными крестьянами, которые надеялись получить новую землю на востоке. На каждой станции Советы местных железнодорожников или рабочих издавали свои приказы, назначали своих комиссаров и почти не обращали внимания на требовательные и молящие телеграммы от центральных Советов из Петрограда и Москвы…

Повсюду были видны следы, которые на этой земле оставил мятежный дух. Не было больше ни землевладельцев, ни кадетов-банкиров, которые могли бы протестовать, а были лишь захватчики-немцы, для которых их собственные договора были всего лишь “клочком бумаги”, и были комиссары от Советов в Москве и Петрограде. Последние представляли власть, а власти в те дни были достойны лишь проклятий. Пламя, которое столетиями тлело под поверхностью земли, вырвалось наружу. Дали знать о себе первобытные мощные инстинкты мести классовым угнетателям, которые позволяли грабить, убивать и насиловать беззащитную буржуазию. В памятных строках писатель, левый эсер (речь идет об Александре Блоке и его поэме «Двенадцать». – В. М.) описал дух тех дней. Двенадцать красногвардейцев куда-то бесцельно движутся. Они уже освободили бывшего директора банка от его меховой шубы и описывают один другому девушек, которых они встречали в разных городах, способах, которыми они обрекали их на смерть в пароксизмах ярости, где граничили любовь и ненависть. Эти люди были олицетворением духа, который в те дни вздымался из адских глубин.

Политическая революция завершилась, но Россия была только на пороге огромной экономической и социальной революции, которая идет еще и сегодня. Кто мог представить себе, что и во второй половине ХХ века России придется иметь дело с бесконечными проблемами разрухи, преступности, пьянства и отчаяния, которые в 1918 году пришли в большие города из сельской местности?»

К приведенным документальным свидетельствам той давней поры остается добавить, что к лету 1918 года на большей части России (¾ ее территории!) образовались многочисленные «свободные территории» и правительства, которые выступили против советской власти. Авторы книги «Выбирая свою историю» пишут: «Имея “ударные кулаки” в виде сконцентрированного в столице и крупных центрах пролетариат, солдат и матросов, большевики могли не обращать внимания на свой проигрыш в отдаленных губерниях».

Как видим, всё было совсем не так прямолинейно, как это явствует из слов В. В. Путина – «просто» надули народ России, а Ленину на Россию было наплевать, не дал он народу ни мира, ни земли, вот и началась Гражданская война. Всё было куда как сложней и запутанней, да и Гражданская война была начата не большевиками, а спровоцирована инострацами и белым движением, одинаково жестоко обходившимся с мирным населением (те же действия чехословаков и колчаковцев в Сибири; какая при этом разница, что первые, не желая вступать с партизанами в открытое боестолкновение, сжигали на опасных участках русские поселения, а вторые вешали этих поселенцев на колодезных журавлях и воротах деревенских подворий). Мудрено было в тех реально сложившихся в России условиях сделать вид, что главное сделано – в Питере Временное правительство низложено, и теперь дело осталось за «малым»: обеспечить всем народам, участвовавшим в войне, мир, заводы и фабрики передать рабочим, а землю раздать крестьянам. Нет, правы авторы книги «Выбирая свою историю», когда пишут, что и по сию пору не найдены точные определения ни такой революции, ни такому новому общественному строю, который возник после Октября 1917 года.

Глава 4
«Перековка»

Если уж говорить о том, чтó народ России ожидал, а что реально получил от большевиков, доведших до логического конца революцию, начатую правительством Николая II, передавшего ее как «эстафетную палочку» Временному правительству, свергшему царя, а уж Временное правительство передало эту «палочку» из рук в руки Ленину и его сторонникам, – то следует согласиться с Путиным: его надули. Надувательство это совсем не того свойства, какое имел в виду Путин, осуждая Ленина и коммунистов. Надувательство вообще фирменный бренд руководителей России как прошлого, так и настоящего (тот же лозунг Ельцина «нам не нужны собственники-миллионеры, нам нужны миллионы собственников» – что это, как не чистой воды надувательство?). Но обо всем по порядку.

Начнем с вождей Октябрьской революции и общественного строя, который они намеревались построить. Заодно разберемся, почему строительство нового общества пошло не по тому плану, который декларировался, а совершенно по другому, в результате чего сам этот общественный строй лишился точного определения. Коснемся и вопроса о том, почему русские из самого многочисленного народа страны превратились в неопределенную нацию.

Вся предшествовашая большевикам власть в России представляла собой, по определению Льва Гумилева, власть химер. Химеры держатся исключительно на силе, ломающей этническое своеобразие подвластных им народов, приводят к бессистемному сочетанию несовместимых норм поведения и разрушению сложившейся ментальности. Любимое занятие химер – поиск образцов для подражания не внутри подвластных народов, жизнь которых им непонятна и потому чужда, а вне них. Вторгаясь в чуждую этническую систему, химеры живут за счет коренного этноса. Лишенная отечества, она крайне агрессивна и невосприимчива к традициям, подменяя их бесконечной чередой «новаций» и «реформ». В конце концов системы, которыми управляют химеры, перерождаются в саморазрушающиеся антисистемы и погибают. Что и доказали нам коммунисты, руководившие страной с 1917 по 1991 годы.

В сравнении с химерами, Владимир Ильич Ленин и другие большевики, включая Льва Давыдовича Троцкого[41]41
  Настоящая фамилия Бронштейн; своим партийным псевдонимом – Троцкий – он избрал фамилию тюремщика, который надзирал за ним, когда Лев Давыдович сидел в одесской тюрьме.


[Закрыть], пришедшие к власти в России в октябре 1917 года, начинали как пассионарии. Европейски образованные, эти люди были исполнены решимости преобразовать не только Россию, но и создать новый этнос, свободный от всех язв прошлого.

Поначалу Ленин в полном соответствии с учением Маркса рассматривал самоуправление народа как главную основу и опору социализма, а государство как временный механизм, необходимый для подавления эксплуататоров и полного уничтожения классов. При социализме, по мысли Ленина, представительные учреждения сокращаются до минимума и «постепенно сводят на нет всякое чиновничество». Самое понятие «государственная власть» лишается даже тени «чего-либо привилегированного» и «начальственного» (использую термины Ленина), вводится «полная выборность», «сменяемость в любое время всех без изъятия должностных лиц… (в с е будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял)», жалованье выборных лиц приравнивается к обычной заработной плате рабочего. «Если действительно все участвуют в управлении государством, – писал Ленин, – тут уж капитализму не удержаться».

Следующий этап – уничтожение денег. Ленин намечает конкретные шаги и в этом направлении: «РКП будет стремиться к возможно более быстрому проведению самых радикальных мер, подготовляющих уничтожение денег, в первую голову замену их сберегательными книжками, чеками, краткосрочными билетами на право получения общественных продуктов…» Торговля рассматривалась как паразитическое занятие и декретом от 21 ноября 1918 года была заменена принудительным распределением.

18 – 23 марта 1919 года, в условиях продолжающейся иностранной военной интервенции и Гражданской войны, в Москве собирается VIII съезд РКП (б), который принимает вторую Программу партии. В этой Программе, формально действовавшей до октября 1961 года, когда была принята третья Программа партии, говорилось: «В области распределения задача Советской власти состоит в том, чтобы неуклонно продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов. Целью является организация всего населения в единую сеть потребительских коммун». Вторая Программа предусматривала и такую важную меру по уничтожению денег, как ликвидацию банков.

Запрет торговли в сочетании с организацией всего населения в единую сеть потребительских коммун, по мысли большевиков, должен был логически «привести к уничтожению банка и превращению его в центральную бухгалтерию коммунистического общества». В январе 1920 года Народный банк был ликвидирован, а вместо него в Наркомфине было образовано бюджетно-расчетное управление. 11 октября 1920 года правительство отменило плату не только за продукты, но и за жилье. Была введена единая карточная система снабжения населения из «общего котла» продуктами питания и товарами первой необходимости.

Все эти меры, в первые послереволюционные месяцы энергично проводимые большевиками в жизнь, отвечали духу марксистской концепции социализма как первой стадии коммунизма. За одним лишь «малым» уточнением: классический марксизм предполагал отмирание государства, а не его усиление, исходил из самого широкого развития самоуправления, а не укрепления центральной власти, требовал создания на переходный период от социализма к коммунизму дешевого правительства, во всех своих действиях подотчетного народу, а не возникновения правительства-химеры, паразитирующего на народе.

В том, что в нашей стране все произошло совсем не так, как это представлялось Марксу и как писали об этом сам Ленин и его ближайшие соратники (прежде всего Николай Иванович Бухарин, еще до Октябрьской революции проявивший себе как видный экономист, не случайно избранный в 1928 году академиком Академии наук СССР), отчасти повинны иностранная военная интервенция[42]42
  Еще в декабре 1917 г. между правительствами западных стран – союзниц России в Первой мировой войне – была достигнута договоренность о послевоенном разделе России на «сферы влияния»: к Франции должны были отойти Украина, Крым и Бессарабия, Англия брала себе Туркестан, Дон, Кубань и Кавказ, сферу интересов США составили Север России и Дальний Восток. Не дожидаясь окончания войны, страны Запада приступили к реализации своего плана. Американский десант, поддержанный английскими и французскими кораблями, высадился в Мурманске и повел наступление на Петрозаводск и далее, угрожая Петрограду; одновременно корабли интервентов вошли в Белое море и захватили Архангельск. Французские военные корабли действовали в акватории Черного моря. Англичане захватили часть Туркестана, а в Закавказье завладели богатым нефтью Баку и оказали всемерную поддержку буржуазным правительствам Азербайджана, Армении и Грузии, не признавшим советскую власть (англичане вывезли через Каспий в Туркмению и расстреляли 26 бакинских комиссаров). На Тихом океане развернули боевые действия американцы и японцы, захватившие Владивосток, а затем и весь Дальний Восток.


[Закрыть] и разразившаяся вслед за ней Гражданская война, о чем шла речь в предыдущей главе. Но только отчасти. Истина же состоит в том, что первое советское правительство с самого начала сделало ставку не на создание общества, в котором «свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех», а на грубую силу, сплошь и рядом переходящую в репрессии.

В этом отношении советское правительство не могло не превратиться в химеру, которая существует – и обогащается! – за счет управляемого им этноса. А чтобы этот этнос сделать действительно новым, ничем не напоминающий прежний, требовалось вытравить из него веками складывавшуюся и в конце концов укоренившуюся на подсознательном уровне ментальность и сформировать вместо нее новую, большевистскую, чуждую каких бы то ни было сомнений и сентиментальности, ментальность прямолинейную, механистическую, подчиненную не столько законам биосоциальным, сколько физическим. И новой власти это в значительной мере удалось. Поэт Николай Тихонов имел все основания сказать о большевиках: «Гвозди бы делать из этих людей – не было б в мире крепче гвоздей», а Владимир Маяковский, названный Сталиным «лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи», написать:

 
Если бы
выставить в музее
плачущего большевика,
весь день бы
в музее
торчали ротозеи.
Еще бы —
такое
не увидишь и в века!
 

Создать нового человека, а затем и новый этнос, чуждый любых человеческих эмоций, можно было только волевым путем, создать силой. Здесь произошел уже не просто отход, а полный разрыв большевиков с марксизмом. Напомню: Маркс представлял себе коммунизм как ассоциацию, в которой происходит «возвращение человека к самому себе как человеку о б щ е с т в е н н о м у, т. е. человечному» (именно такими общественными и, стало быть, человечными были наши пращуры, не знавшие частной собственности), а Энгельс уточнял: «Речь идет о создании для в с е х л ю д е й таких условий жизни, при которых каждый получит возможность свободно развивать свою человеческую природу, жить со своими ближними в человеческих отношениях и не бояться насильственного разрушения своего благосостояния». И добавлял: «Мы вовсе не хотим разрушать подлинно человеческую жизнь со всеми ее условиями и потребностями, наоборот, мы всячески стремимся создать ее».

Поначалу Ленин и его соратники действовали в соответствии со словами Энгельса и учением Маркса. Однако иностранная интервенция и продолжающаяся Гражданская война внесли в их планы существенные изменения. Какие именно? Прежде всего решить проблему централизации власти, без которой нельзя было покончить с иностранной интервенцией и одержать победу в Гражданской войне. Но послушаем Бердяева, который писал:

«По Ленину, демократия совсем не нужна для пролетариата и для осуществления коммунизма. Она не есть путь к пролетарской революции… Проблема сильной власти для него основная. Вопреки доктринерскому марксизму меньшевиков, Ленин видел в политической и экономической отсталости России преимущество для осуществления социальной революции. В стране самодержавной монархии, не привыкшей к правам и свободам гражданина, легче осуществить диктатуру пролетариата, чем в западных демократиях. Вековыми инстинктами покорности надо воспользоваться для пролетарского государства». И далее: «В стране индустриально отсталой, с мало развитым капитализмом, легче организовать экономическую жизнь согласно коммунистическому плану. Тут Ленин находится в традициях русского народнического социализма, он утверждает, что революция произойдет в России оригинально, т. е. в сущности не по Марксу. Но все должно произойти во имя Маркса… Как и почему прекратится то насилие и принуждение, то отсутствие всякой свободы, которые характеризуют переходный к коммунизму период, период пролетарской диктатуры? Ответ Ленина очень простой, слишком простой. Сначала нужно пройти через муштровку, через принуждение, через железную диктатуру сверху. Принуждение будет не только к остаткам старой буржуазии, но и по отношению к рабоче-крестьянским массам, к самому пролетариату, который объявляется диктатором. Потом, говорит Ленин, люди привыкнут соблюдать элементарные условия общественности, приспособятся к новым условиям, тогда уничтожится насилие над людьми, государство отомрет, диктатура кончится. Тут мы встречаемся с очень интересным явлением. Ленин не верил в человека, не признавал в нем никакого внутреннего начала, не верил в дух и свободу духа. Но он бесконечно верил в общественную муштровку человека, верил, что принудительная общественная организация может создать какого угодно нового человека, совершенного социального человека, не нуждающегося больше в насилии… В этом был утопизм Ленина, но утопизм реализуемый и реализованный. Одного он не предвидел. Он не предвидел, что классовое угнетение может принять совершенно новые формы, не похожие на капиталистические. Диктатура пролетариата, усилив государственную власть, развивает колоссальную бюрократию, охватывающую, как паутина, всю страну и все себе подчиняющую. Это новая советская бюрократия, более сильная, чем бюрократия царская, есть новый привилегированный класс, который может жестоко эксплуатировать народные массы. Это и происходит… Переходный период может затянуться до бесконечности. Те, которые в нем властвуют, войдут во вкус властвования и не захотят изменений, которые неизбежны для окончательного осуществления коммунизма. Воля к власти станет самодовлеющей, и за нее будут бороться как за цель, а не как за средство. Все это было вне кругозора Ленина. Тут он особенно утопичен, очень наивен. Советское государство стало таким же, как всякое деспотическое государство, оно действует теми же средствами, ложью и насилием. Это прежде всего государство военно-полицейское. Его международная политика как две капли воды напоминает дипломатию буржуазных государств. Коммунистическая революция была оригинально русской, но чуда рождения новой жизни не произошло, ветхий Адам остался и продолжает действовать, лишь трансформируя себя. Русская революция совершалась под символикой марксизма-ленинизма, а не народнического социализма, который имел за собой старые традиции. Но к моменту революции народнический социализм утерял в России свою целостность и революционную энергию, он выдохся, он был половинчат, он мог играть роль в февральской, интеллигентской, все еще буржуазной революции, он дорожил более принципами демократии, чем принципами социализма, и не может уже играть роли в революции октябрьской, т. е. вполне созревшей, народной, социалистической. Марксизм-ленинизм впитал в себя все необходимые элементы народнического социализма, но отбросил его бóльшую человечность, его моральную щепетильность, как помеху для завоевания власти. Он оказался ближе к морали старой деспотической власти».

Сходство новой и старой власти было столь очевидно, что в ЦК партии, лично на имя Ленина шли гневные письма тех, ради блага которых якобы и работали большевики, быстро вошедшие «во вкус властвования». Сегодня с этих писем снят гриф секретности и мы, читая их, можем составить достаточно полное представление об обстановке, сложившейся между властью и народом в годы становления нового советского государства. Вот фрагменты из одного такого письма, опубликованного на страницах журнала «Источник» – приложения к журналу «Родина». Автор этого письма, отправленного в сентябре 1920 года в Центральный комитет РКП, а в копиях Ленину, Московскому комитету партии, в редакцию газеты «Правда», а также «всем Райкомам, Петроградскому Губкому», – некто Антон Власов, коммунист, бывший рабочий-металлист, ко времени написания письма красный командир, участник Гражданской войны. Цитирую с небольшими сокращениями, сохраняя все особенности подлинника:

«Уважаемые товарищи!

Я, раненый красный командир, немного подлечился и на днях снова уезжаю на южный фронт. Прожив в Москве 3 месяца, я видел то, о чем никогда не догадывался.

Видел разврат среди наших ответственных работников-коммунистов и видел поощрения творимого ими произвола со стороны ЦЕКА.

Видел, как мещанство делается преобладающим элементом в жизни семейных коммунистов.

Находясь в Москве, я состоял в резерве Московского Окружного Штаба и жил на квартире у рабочего завода “Мотор”, своего старого товарища. Рабочие завода “Мотор” взяли себе для коллективной обработки одно имение с хорошим дворцом, в котором они думали устроить колонию для своих детей. Но на их беду это же имение понравилось Коменданту гор. Москвы “коммунисту” Ганшину, “коммунисту” же Бурдукову и “коммунисту” Люблину, и они стали отнимать у рабочих имение, которое те не отдавали – дело перешло в Совнарком… Рабоче-крестьянская власть, отняв имение у рабочих (которые по своей сознательности не протестовали с оружием в руках, что, по моему мнению, они должны были бы сделать), передала его нескольким “зубрам от революции”…

О партии и ее влиянии на массы приходится сказать следующее.

Наша Коммунистическая Рабочая Партия накануне банкротства; никакого авторитета у партии нет, а если и есть, то только страх перед ЧЕКА. А почему? Да потому, товарищи, что наши партийные Комитеты стали бюрократическими организациями. Они совершенно оторвались от масс, и член партии, идя по какому-нибудь делу в Районный, Московский или, даже, ЦК, должен нередко выслушать резкий, почти грубый тон секретаря Комитета…

Мне сказали, что Ильич ответил одному товарищу, рассказывавшему о положении, что “еще не слышно голоса организованного пролетариата”.

Дорогой Владимир Ильич, хоть ты и очень чуток, но смотри не ошибись, не будет ли слишком поздно, когда услышим голос организованного пролетариата. Ведь если раздастся этот голос, то это будет голос свинца и железа. Я всю старую войну и всю гражданскую был на фронте, командовал батальоном и полком, имею очень много товарищей как на фронте, так и в Москве, мне, как рабочему, масса верит и я, как кровно заинтересованный в сохранении завоеваний Революции, говорю: Да, будет поздно, ибо в сердце у каждого сознательного товарища фронтовика, привыкшего на фронте к почти полному равенству, отвыкшего от холопства, разврата и роскоши, чем окружают себя наши самые лучшие партийные товарищи, кипит ненависть и негодование, когда он, раненый, бредет с одного конца города в другой, в то время как жены Склянских, Бурдуковых, Каменевых, Стекловых, Аванесовых, Таратуты и прочей ниже и выше стоящей “коммунистической” публики едут на дачи в трехаршинных, с перьями райских птиц, шляпах, едут в разные “Архангельские”, “Тарасовки” и прочие, отнятые рабочим классом у буржуазии особняки и дворцы, и мимо которых этим же рабочим не дают пройти, уже не говоря о пользовании, как хотели сделать товарищи с завода “Мотор”…

А вы, сидящие в Кремле! Думаете, масса не знает ваших дел – все знает. Каждый день тысячами уст разносится, как ведут себя Стекловы, Крыленки, ездящие в автомобилях на охоту, и жены Склянских и Троцких, рядящиеся в шелка и бриллианты.

Вы думаете, масса этим не возмущается, разве нам все равно, кто занимается бонапартизмом – Керенский или Рыков с Троцким. Вы думаете, мы не знаем, что как какой-нибудь товарищ поднял голос, так его ссылают на окраину. Вы думаете, мы не знаем, что большинство ответственных должностей занимаются бездарностями, по знакомству. Смотрите в Глаполитпуть – ведь там Розенгольц, этот научившийся кричать и командовать торговец, разогнал всех лучших товарищей. А Склянский – ведь это ничтожество в квадрате! А жены Каменева, Троцкого, Луначарского – ведь это карикатуры на общественных работниц; они только мешают работе, а их держат, потому что их мужья имеют силу и власть…

Партия обанкротилась, влияние ее пало до минимума, грошовыми придирками отталкивают сознательных рабочих (в то время как преступления, совершаемые партийными “зубрами”, сходят им с рук безнаказанно), и в партии остаются самые отчаянные авантюристы, демагоги, умеющие вовремя улыбнуться чьей-нибудь жене. А рабочие? Вот их-то вы и оттолкнули от партии.

Я от имени фронтовиков, куда я сейчас еду и которым откровенно расскажу о вашей работе, обращаюсь в Центральный Комитет Р.К.П., как к руководящему органу, к тебе, дорогой товарищ Ленин, к тебе, единственно настоящему революционеру – спартанцу по жизни – подумай, помоги, одерни кого следует, не справишься сам – нам скажи – поможем. Скорей, пока не поздно, скоро зима, армия разута, раздета, побежит – восставать будет. Спеши, Ильич!..»

Из письма Антона Власова видно, как формировался «кремлевский образ жизни», ставший затем образом жизни всех обкомовских, райкомовских и иных партийно-советских «бонз» на всем пространстве страны, вылившийся в конце концов в административно-командную систему управления и нисколько не пострадавший после развала СССР. У новой власти-химеры довольно быстро выработались свои представления о том, что в жизни первостепенно важно, а что может потерпеть «до лучших времен», чем должен довольствоваться управляемый ею народ, а без чего сами химеры не могут прожить ни дня. Вот документ, достаточно полно иллюстрирующий поведенческие инстинкты власти-химеры в период, когда в стране вроде бы развернулась борьба по уничтожению государства, торговли и денег:

«Сов. секретно

СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП (б) тов. СТАЛИНУ

На инвентарных складах коменданта Московского Кремля хранился в запертом виде несгораемый шкаф покойного Якова Михайловича Свердлова.[43]43
  Свердлов умер в марте 1919 г.


[Закрыть]

Ключи от шкафа были утеряны. 26 июля с/г этот шкаф был нами вскрыт и в нем оказалось:

1. Золотых монет царской чеканки на сумму сто восемь тысяч пятьсот двадцать пять (108.525) рублей.

2. Золотых изделий, многие из которых с драгоценными камнями, – семьсот пять (705) предметов.

3. Семь чистых бланков паспортов царского образца.

4. Семь паспортов, заполненных на следующие имена:

а) Свердлова Якова Михайловича,

б) Гуревич Цецилии-Ольги,

в) Григорьевой Екатерины Сергеевны,

г) княгини Барятинской Елены Михайловны,

д) Ползикова Сергея Константиновича,

е) Романюк Анны Павловны,

ж) Кленочкина Ивана Григорьевича.

5. Годичный паспорт на имя Горена Адама Антоновича.

6. Немецкий паспорт на имя Сталь Елены.

Кроме того обнаружено кредитных царских билетов всего на семьсот пятьдесят тысяч (750.000) рублей.

Подробная опись золотым изделиям производится со специалистами.

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР Ягода.

27 июля 1935 г.№ 56568».

(Любопытно, что спустя два года после смерти Свердлова Ленин скажет на праздновании 4-й годовщины Октября: «В нашей пролетарской революции этого проклятого “уважения” к этой проклятой “священной частной собственности” не было».)

Нетрудно догадаться, что такое «разделение общественного пирога», объявленного «всенародной собственностью», не могло не вызвать протеста. В стране, как в давние времена, стали вспыхивать бунты. В 1920 – начале 1921 года вооруженные восстания охватили Западную Сибирь, Тамбовскую и Воронежскую губернии, Среднее Поволжье, Дон и Кубань; к весне 1921 года восстания полыхали практически по всей стране. Власть ответила на этот стихийный народный протест невиданными до той поры репрессиями. И при этом, как исстари повелось на Руси, каждая из сторон обвиняла другую во всех смертных грехах: власть – народ, который-де «разъела мелкобуржуазная стихия», народ – власть, в которой «окопались евреи».

Получило широкую известность Вешенское восстание, описанное Михаилом Александровичем Шолоховым в романе «Тихий Дон». Восстание это было прямо спровоцировано политикой расказачивания, которую руководство партии проводило на Дону, Кубани и на Ставропольщине. Вот что, например, говорилось в секретном циркулярном письме Оргбюро ЦК РКП (б) от 24 января 1919 года, направленном на места: «Последние события на различных фронтах в казачьих районах – наши продвижения вглубь казачьих поселений и разложение среди казачьих войск – заставляют нас дать указание партийным работникам о характере их работы при создании и укреплении Советской власти в указанных районах. Необходимо, учитывая опыт гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость пути недопустимы…»

Юг России с давних пор был беспокойным краем. Крестьяне, бежавшие сюда в поисках воли вольной, легче находили общий язык с соседями-горцами, чем со своими соплеменниками – давний порок всех русских. С веками здесь сформировалось три сословия: собственно казаки, считавшие себя самостоятельной нацией и ставшие со временем опорой самодержавия, так называемое коренное крестьянство, причислявшее себя к русским, и переселенцы из центральных и северных районов страны, которых здесь называли «иногородними», поскольку они были лишены права на постоянное местожительство.

Лучшими землями здесь, естественно, владели казаки, насчитывавшие 1,5 миллиона человек – на один казачий двор в среднем приходилось по 52 десятины. На долю коренного крестьянства, насчитывавшего 911 тысяч человек, в среднем приходилось 1,25 десятины на одного мужчину. На долю же иногородних, которых в 1917 году насчитывалось свыше 720 тысяч человек (по другим данным, их численность к октябрю 1917 года превысила один миллион человек), приходилось в среднем всего по 0,06 десятины земли, да и ту они получали, как правило, в аренду. Кроме этих трех основных слоев населения, на Дону, Кубани и на Ставропольщине насчитывалось около 4,5 тысяч помещичьих хозяйств, которые владели одним миллионом десятин земли. Неудивительно, что вопрос о земле (а стало быть, и хлебе) здесь издавна служил «яблоком раздора», который с годами не только не разрешался, но становился все острей.