Текст книги "Пустота"

Владимир Спектр
Пустота

Памяти ушедших близких посвящается

Где умирает надежда, там возникает пустота.

Леонардо да Винчи

* * *

Тем летом в нашем городе было особенно много собак. Они расплодились на многочисленных замороженных стройках жилья класса люкс, ютились в опустевших и готовых к сносу промзонах, сбивались в стаи и уныло слонялись по пыльным дворам недорогих окраинных спальных районов.

Я чувствовал по отношению к ним страх и омерзение, тревогу и недовольство, раздражение и даже откровенную ненависть.

Тем летом у меня начались серьезные проблемы со здоровьем: очень часто по утрам болело сердце, руки холодели, и я лежал, скованный страхом, в предрассветной тьме, смотрел в пустоту и думал, что надо срочно идти к врачу. У меня обострилась астма, возможно оттого, что я слишком много курил, некоторые зубы крошились, развивался кариес, мой стоматолог советовал как можно скорее протезироваться, говорил, что если этого не сделать сейчас, то потом будет поздно, но я все тянул и никак не решался.

Тем летом я впервые задумался о собственном душевном равновесии и пришел к неутешительным выводам: я все еще отождествлял себя с выдуманным героем, персонажем скорее комикса, нежели полноценной книги, странной мультяшкой из собственных снов.

В то лето я уже почти не был настоящим.

Ближе к осени зарядили сплошные дожди, целыми днями накрапывало. Ливней не было, только стылая морось, над городом висело тусклое марево из тумана и выхлопных газов, небо было всегда одинаковым – утром, днем и вечером оно давило на меня своей свинцовой тяжестью, заставляло все реже выходить из дому.

Я сидел перед жидкокристаллическим экраном своего телевизора, смотрел программы без звука, в стереосистеме крутилось какое-нибудь допотопное техно.

Впрочем, все мои знакомые тоже сидели по домам.

Лишь изредка, обычно в ночь с пятницы на субботу, мы встречались в прокуренных ресторанах и барах, пили виски, абсент или водку, реже вино, минеральную воду, зеленый чай, молочный улун или просто сенчу, говорили о кино и вновь открывшихся клубах, о детской преступности, моде на цвет фуксии и коралловый, обсуждали общих знакомых и жаловались на постоянно ухудшающееся качество московского кокаина.

Кажется, наша страна только ввязалась в войну или заключила мир, или и то и другое одновременно, мы готовились к очередным выборам, а может быть, и нет, боролись с инфляцией или, наоборот, дефляцией, сокращали или увеличивали численность внутренних войск. Все это было абсолютно не важно, никто из нас даже не думал об этом, всем казалось, что политика и экономика – удел менеджеров из толпы. Мы же предпочитали считать себя индивидуальностями, творческими единицами, хотя, возможно, были лишь изнанкой того общества, в котором жили, эрзацем, каемкой гнили на стылой воде, антисоциальной его составляющей…

И все так же частью толпы.

Дауншифтинг стал бесспорным трендом сезона.

Почти все мечтали уехать, каждый утверждал, что занят подбором страны, поиском подходящей виллы, дома, квартиры, просто ночлега; в разговорах проскальзывали Бали и Доминикана, Мальдивы, Сейшелы и Шри-Ланка, иногда упоминалась Куба.

Кое-кто говорил, что собирается на год в какой-то тибетский монастырь и со дня на день ожидает ответа лично от Далай-ламы. Другие рассказывали о новом центре медитации неподалеку от Мумбая, о модной реабилитационной клинике в Баден-Бадене, о рыбацких деревушках Португалии и секс-лагерях для свингеров в стиле нью-эйдж на юге Франции.

Никто, впрочем, никуда не уезжал. Вечные пустые разговоры – вот и все, на что мы были способны.

* * *

Тебя уже вычислили

Эта кривая размашистая надпись, сделанная кроваво-красным маркером на бежевом кафеле туалета в «Simple Pleasures», – первое, что я вижу, когда резко поднимаюсь, стряхиваю с крышки унитаза крошки кокаина и спускаю воду. Я судорожно втягиваю едкий воздух, в носу щиплет, а кровь, прилившая к голове, стучит в висках. Тебя уже вычислили, чувак. Мелкая предательская дрожь быстро распространяется по всему телу, я сажусь на измену и нервно кручу головой, шарю взглядом по кафельным стенам в поисках скрытой камеры.

«Спокойно, спокойно, – твержу я себе, – это просто провокация, шутка, чья-то дурацкая шутка, не нервничай».

Пытаюсь взять себя в руки, подхожу к раковине, смотрюсь в зеркало, плещу в лицо холодной водой. В неровном свете неоновых ламп, в холодной пустоте замкнутого пространства я кажусь себе бледным и изможденным. Солярийный загар не спасает. Я гляжу на себя, мертвенно-серого, в черной олимпийке с капюшоном, похожей в этот момент на одеяние монаха.

«Могу ли я ответить на простой вопрос: «Зачем?» – почему-то думается мне.

Возвращаюсь за столик, сажусь рядом с Кристиной, касаюсь дрожащей рукой ее голого плеча.

Она поворачивается вполоборота, всего на миг, смотрит на меня своими огромными карими глазами, тень пренебрежительной усмешки ложится на ее ухоженное лицо.

– Ну как?

– Порядок. – Я беру из пачки сигарету, хлопаю себя по карманам в поисках зажигалки, все еще не в силах унять эту предательскую дрожь.

– А так по тебе и не скажешь. – Она отворачивается, продолжает о чем-то увлеченно болтать с подружками.

В эти секунды полной отстраненности от происходящего рядом, в мгновения, когда беспросветная пустота рождается в моем сердце, я вдруг думаю: как это вышло, что все вдруг превратилось в обыденность? Я думаю о том, что живу какой-то ненастоящей жизнью – ни тени приключения, ни минуты удовольствия, и вот, даже наркотики стали рутиной, обычной историей, довольно стандартным и ожидаемым средством от скуки в выходные дни.

– Будешь? – тихонько спрашиваю Кристину.

Она не реагирует, она скрывает от подруг, что я торчу. Нет, ну надо же, а ведь когда-то нюхать кокаин было модно – мне кажется, еще совсем недавно порошок воспринимался не просто как наркотик, нет, это был символ тусовки, блестящий, словно диамант, и величественный, как фамильный герб.

Да, все так быстро меняется – векторы, приоритеты, тенденции.

Раньше мы смотрели «Trainspotting»[1]1
  «На игле» (англ.), фильм Дэнни Бойла по роману Ирвина Уэлша (1996).


[Закрыть], а теперь одни сериалы.

Вместо грязного секса в туалете ночного клуба – презервативы и постоянная партнерша.

Семейная машина, а не двухместный родстер.

И наконец, вместо кокаина – мода на здоровый образ жизни, утренние пробежки, витаминные коктейли, отсутствие синяков под глазами…

С другой стороны, сколько моих знакомых втихую нарезают по ночам полоски первого, а следующим днем отмокают в бассейне, торчат в спортклубах, занимаются йогой или микс-файтом.

Просто говорить о том, что употребляешь, стало вдруг стыдно.

Синяки под глазами теперь надо замазывать, а не просто скрывать под огромными зеркальными стеклами темных очков.

Все говорят: «Можно позволить себе пару шампанского в каком-нибудь posh place[2]2
  Шикарном месте (англ.).


[Закрыть] вечером в пятницу, но уж никаких afterparty[3]3
  Вечеринка, банкет после какого-либо мероприятия (англ.).


[Закрыть], это точно».

Жизнь стала безопаснее, здоровее, чище и, безусловно, намного скучнее.

А ведь скоро и курить в барах запретят, как в Европе, такие дела…

Хотя, возможно, это я просто слишком долго живу, возможно, я уже не в теме, последнее великовозрастное дитя рейва…

Между тем девчонки продолжают свой треп, до меня доносятся обрывки фраз, ничего не значащие, пустые слова:

– А знаете, Ирка, ну, та, что все шлялась с этим мрачным авторитетом, вы его должны помнить, здоровый такой боров на черном «гелендвагене», в обвесе Brabus…

– Полная лажа!

– В смысле?

– Если ты говоришь о том, о ком я думаю, то у него обвес не Brabus, а AMG…

– Да какая разница! Я же не про него, я про Ирку.

– А, ну да. И что она?

– Представляете, родила девочку, Настей назвали.

– Надо же, вот здорово, они что, поженились?

– Кто?

– Ну, Ирка и этот авторитет?

– Да нет, с чего бы это, ребенок ведь не от него.

– А от кого?

– Не знаю. Она говорила – я не запомнила.

– А, ну не важно.

– Вот дела, а вы слышали, Петя, тот самый Петя из какой-то там партии, да этот самый Петя, который никогда не снимал темные очки, все-таки умер от овердозы, жаль его стареньких родителей, у них еще этот гнусный ротвейлер…

– Да ну его, торчок, никак не мог остановиться…

– Точно. Как там – «Live fast, die young»[4]4
  «Живи быстро, умри молодым» (англ.).


[Закрыть]?

– Типа того. Впрочем, это давно уже не тренд.

– А все же, от кого же она родила?

– Да кто ее знает? С кем она только не спала.

– Да, и с этим Петей тоже…

– Очень жалко его родителей. Что они теперь будут делать с этим идиотским ротвейлером?

– А у Машки – очаровательный йоркширский терьер.

– Ну да, а Юлька вообще терпеть не может собак.

– И правильно, я лично тоже ненавижу собак, к тому же бездомных псов этим летом расплодилось великое множество, а все потому, что их теперь не отлавливают.

– Вот именно, ведь теперь городские власти должны их просто стерилизовать, а не отстреливать, иначе «зеленые» сходят с ума, вот-вот, но кто в натуре станет этим заниматься?

– Да как обычно, распилили бюджет на стерилизацию – и привет.

– Да, да, а Мишку из «Лукойла» уже покусали, набросилась целая свора прямо в Третьяковском проезде, стоило ему только выйти из бутика Prada с покупками и телкой – танцовщицей из «Оперы», и вот теперь ему колют уколы и пить нельзя еще целых полгода…

– И правильно, нечего в кризис по бутикам шататься!

– А что телка?

– Какая? Танцовщица? Да что ей будет, ее собаки не тронули.

– Ясное дело, она бы их сама покусала!

– Это еще почему, она что, злая, как собака?

– Ты слушаешь, нет? Я же сказала – она ТАНЦОВЩИЦА! Из «ОПЕРЫ»! Теперь ЯСНО?!

– Будешь? – еще раз повторяю я, наклонившись к Кристине, приблизив почти вплотную свои губы к маленькому ушку, к аккуратной аппетитной мочке.

– Послушай, – говорит она, не оборачиваясь, слегка отстраняясь, словно ей неприятны мои прикосновения, или запах, или тепло моего тела, или вообще…

Она цедит сквозь зубы, почти не разжимая своих полных, ярко накрашенных губ, цедит тихо, но четко, и мне кажется, что я вижу, как под столом она сжимает в кулаки свои тонкие пальцы:

– Ты можешь меня не доставать? Можешь?

* * *

Спустя пару часов мы едем в ее новой машине, той самой, что я подарил ей, купив в кредит незадолго до кризиса, по залитой неживым светом Сретенке, поворачиваем и выскакиваем на Садовое кольцо, снова сворачиваем и оказываемся на бульварах. CD-проигрыватель молчит, Кристина тоже, а я просто смотрю на грязь, налипшую на лобовое стекло ее мини-купера.

– Я не поеду сегодня к тебе, – говорит наконец Кристина. – Встретимся завтра вечером. – Она пожимает плечами. – Или послезавтра. – Она включает проигрыватель.

– Почему? – только и спрашиваю я.

Но Кристина уже не слышит моего вопроса, она нажимает кнопку «play» на спортивном рулевом колесе, обтянутом светлой кожей, и все заглушает скороговорка этих ребят из группы Narkotiki:

 
Тачка буксует, Марс атакует,
Это сейчас никого не волнует,
Не лишает покоя ни тебя, ни меня,
Потому что сейчас начинается тусня!
Заноси спиртное, запускай людей,
Поставь пластинку и всех убей!
Мелодии и ритмы зарубежной эстрады
Сделай погромче – пусть треснут фасады!
Это дискотека в стиле девяностых,
Энергия Андрея поднимает толстых,
Поднимет даже мертвого мой речитатив.
Меня зовут Андрей, вот мой презерватив!
Что ты можешь возразить?
У меня есть СегаМега, и моя судьба – тусить.
Тусить, жевать жевачку, пока не умер.
БумБумБумБумБумБумБумБУМЕР![5]5
  Фрагмент трека «Пума» (Е. Горбунов, А. Касай).


[Закрыть]
 

* * *

Дома на автоответчике – сообщения, оставленные этим вечером, два от мамы и еще одно, более позднее, от сестры.

«Странно, что они звонят мне на домашний номер, знают ведь, что я никогда не подхожу», – думаю, хлопая себя по карманам в поисках мобильного, но тщетно: похоже, я потерял его еще в ресторане, возможно, просто оставил в туалете. Я вспоминаю надпись красным маркером. «Тебя уже вычислили». С ума сойти! И кому это только в голову пришло?

Мне немного нервно. Я раздеваюсь, кидаю одежду прямо на пол в прихожей, а не складываю аккуратно, как обычно; меня слегка колотит – впрочем, все объяснимо с научной точки зрения. Просто слишком много кокаина. Просто нужно выровняться алкоголем. В этом мире вообще все просто.

Я наливаю себе виски, кладу в бокал пару кубиков льда; не дожидаясь, пока они растают, глотаю обжигающую жидкость почти залпом и сразу же наливаю еще, закуриваю сигарету. Меня начинает отпускать.

Включаю TV. По каналу «Культура» уже передают Euronews. Я убираю звук до минимума, втыкаю в музыкальный центр тот же самый диск, что играл в машине у Кристины, смотрю под него передачу о беспорядках в Маниле. Какие-то узкоглазые швыряют камни в полицию, машут яркими знаменами, основные цвета – зеленый, малиновый и черный; полиция стреляет в демонстрантов, кто-то падает, пыль, съемка не очень хорошая, камера дрожит в руках у оператора, маленькие белые хижины, тростниковые крыши, гарь, клубы черного дыма, некоторые из хижин горят. Я курю, глотаю дым вместе с виски, смотрю не отрываясь, как узкоглазые бегут от полиции, прочь, прочь, по вытоптанной босыми ногами земле, мимо горящих хибар, мимо перевернутых машин, мимо искореженного щита с рекламой кока-колы. Я начинаю успокаиваться.

Музыка немного напрягает. Я выключаю центр, перевожу дух, вытаскиваю из-под резинки трусов пакетик с остатками кокоса. Дороги на три, не больше. Нет даже смысла оставлять на потом. Поднимаюсь в поисках портмоне – теперь мне нужны карточка и купюра. В таком сумеречном состоянии порошок вряд ли сыграет особую роль, его мало, а значит, кокаиновый марафон мне не светит, и слава богу, под утро я по-любому засну, пусть и не сном младенца, зато кокос позволит не думать, не копаться в себе…

В такие вот волчьи ночные часы, когда кажется, что стрелки на циферблате просто приклеились к цифре «3», спать невозможно, но и бодрствовать не получается, в голову лезут все эти жалкие мысли типа «Кто я и зачем вообще живу?», и так далее в этом духе, и вот тогда мне очень помогает первый номер.

Так, и куда это я подевал свое портмоне?

В этот момент раздается звонок в дверь. Я замираю. Ну надо же, кто-то настойчиво трезвонит в мою квартиру, что как-то странно и даже пугает. Четвертый час ночи, я никого не жду; впрочем, я вообще никогда никого не жду и никогда не открываю дверь. Мне это ни к чему. В смысле, непрошеные гости и все такое. К слову, никто ко мне и не ходит, ни ночью, ни днем. Даже мои родители, и те были у меня только раз, когда я только заселялся, – оценили качество ремонта и, кажется, остались довольны. Маме только не понравились фотографии работы Нобуёси Араки, развешанные по стенам в гостиной, хотя она не особо заморочилась по поводу бондажированных японок. Все это было давно. Лет шесть назад. Или пять? Не помню; впрочем, это не важно. С того раза ко мне никто не приходил. Тревожат разве что из Мосэнерго или вот еще из Мосгаза, хотя плевать, я все равно никогда не открываю дверь.

Между тем звонят все настойчивее, я делаю еще один большой глоток виски, запиваю яблочным соком прямо из пакета, немного проливая при этом на пол, а на журнальном столе рассыпались фисташки, аппетита все равно нет, мне лень их собирать, кто-то остервенело жмет кнопку звонка, и я тихонько поднимаюсь, прячу в карман джинсов остатки кокоса, подхожу на цыпочках к двери.

Тебя уже вычислили, чувак.

Я включаю видеофон. На лестничной клетке возле лифтов – Кристина, светло-серое пальто-шинель расстегнуто, волосы растрепаны, она беспомощно смотрит на свой мобильный, снова и снова нажимая кнопку моего звонка у общей двери. Еще несколько секунд я стою без движения, лишь смотрю напряженно в монитор. Кристина кажется мертвенно-бледной, и я внутренне содрогаюсь, думаю о собственном истощении, ночных кошмарах и психозах, вызываемых слишком частым употреблением наркоты. Я думаю о почти полном отсутствии на улицах солнечного света, ночном образе жизни, чересчур большом количестве ежедневно выпиваемого алкоголя и кофе, выкуриваемых сигарет, размышляю об этом пустом существовании в гигантском мегаполисе вообще. Думаю: «Зачем?», а по телевизору – прогноз погоды, на Кипре – солнечно и +30 °C, зато в Москве – вечный дождь; я переключаю программы, смотреть нечего, останавливаюсь на Fashion TV, добавляю звук, но даже это чересчур для меня, Кристина все трезвонит как подорванная, я снова убираю звук, медлю еще секунду и наконец беру трубку видеофона.

– Привет, – говорю, – а я уже спал.

– Что с тобой, идиот несчастный?! – кричит Кристина нервно. – Ты не один, что ли?

Я не отвечаю, открываю дверь.

Стремительно Кристина врывается в квартиру, от нее исходит напряжение, мне кажется, она словно под током.

– Что случилось? – Всем своим видом я изображаю удивление и сонливость, и одному только Богу известно, чего мне это стоит, но в этот момент я слишком слаб для правды, во мне слишком много первого номера и алкоголя, чтобы попросту предложить ей убраться, сказать, что мне совсем не хочется заниматься разборками.

– Ты что это не открываешь? – Кристина швыряет на пол сумку, прямо на кучу моего барахла, резким движением скидывает пальто и, не разуваясь, проходит в гостиную, отбирает у меня по дороге пульт и увеличивает громкость TV, доводит до предела и принимается скакать по каналам.

Уши просто закладывает от эфирного рева. По «Первому» передают новости, или «Дежурную часть», или «Дорожный патруль», я не вникаю, слышу только, как на полной громкости диктор угрюмо вещает: «На двадцатитрехлетнего жителя московского района Северное Бутово безработного Сергея Кротова напала свора бродячих собак. Голодные псы насмерть загрызли неработающего москвича. По показаниям местных жителей, здесь, среди гаражей, давно жила стая бездомных псов, которые регулярно пытались напасть на прохожих. Эти оголодавшие псы набросились на молодого человека, повалили на землю и растерзали. По нашим данным, сегодня факты нападений бродячих собак регистрируются почти в каждом районе города. Ежедневно от пострадавших людей поступает по сорок обращений в службу регулирования численности животных». Я завороженно смотрю на экран, думаю о бродячих сворах, но пульт в руках у Кристины, и вот уже эта программа сменяется MTV, VH1 и Discovery, потом она переключается на телесериал про греческую деревню, потом на астрологический прогноз и рекламу дерьмового пива.

– Подожди, – прошу я, – давай еще посмотрим про собак.

Она не слушает, все давит на кнопки, чересчур нервно и яростно, и мы с ней узнаём, что в Японии, кажется, на Хоккайдо, ну или на Хонсю – не важно, совершенно не важно, на каком острове, – так или иначе, там выпал снег, целые завалы отвратительной белой пасты.

Я на секунду представляю, что было бы, если вместо снега с неба падал бы кокаин, пусть и не самого высшего качества, но Кристина слишком быстро скачет по каналам, это уже не channel surfing, а channel jumping какой-то, мои мысли прыгают вместе с программами: по MGM техасский рейнджер мочит мексиканскую банду, а на CNN Барак Обама пожимает руку Тони Блэру или, может, не ему, не важно – так же как и снегопад в Японии, к нам это не имеет никакого отношения, равно как и беспорядки в Маниле, и одно только это ощущение непричастности, невовлеченности и отстраненности дает мне спокойствие и надежду на светлое будущее.

– Почему у тебя мобильный отключен? – свирепо спрашивает Кристина, глаза устремлены на экран телевизора, рука лихорадочно скачет по кнопкам пульта.

За окном воют бездомные собаки.

Телевизор работает на предельной громкости.

– Ты так всех соседей перебудишь, – только и говорю я и ухожу в ванную, закрываю за собой дверь, пускаю воду, вытаскиваю остатки кокоса, рисую большую дорогу прямо на гладкой крышке стиральной машины.

– Ты чего там делаешь? – кричит Кристина. – Ты чего заперся?

«Финансовый кризис ведет к сокращению спроса на российскую продукцию и снижению иностранных инвестиций, но благодаря предоставляемым нашим правительством гарантиям кризис обойдет стороной простых граждан, а рубль останется стабильным», – диктор из телевизора орет на всю квартиру, но я все же слышу, как Кристина бросает пульт на стол, прямо на рассыпанные по нему фисташки, чуть не сшибает, судя по звону, бокал с остатками виски и растаявшим льдом, подбегает к ванной и дергает ручку двери.

– Понос! – кричу я ей и тут же втягиваю дорожку. Неслабую, надо сказать, линию. Химический, невесть каким амфетамином бодяженный порошок разъедает слизистую, на глазах появляются слезы, я глупо улыбаюсь, тру нос, смахиваю со стиральной машины белую пыль, прячу в карман пакетик, выключаю воду.

– А ну открывай! – все твердит из-за двери Кристина. – Ты чего там делаешь?

Я думаю, что мне совсем не хочется ее видеть, наоборот, я хотел бы, чтобы она исчезла, а если это невозможно, то тогда самому – исчезнуть, пропасть, убежать через какой-нибудь тайный ход или лаз, или туннель, не важно, главное – скрыться, оказаться неожиданно в другой части города и лучше всего уже не в Москве…

«Финансовый кризис способен спровоцировать рост числа суицидов и случаев психических заболеваний среди населения, утверждают специалисты Всемирной организации здравоохранения», – кричит из телевизора диктор.

Я беспомощно оглядываюсь по сторонам, уныло смотрю на раковину, джакузи, унитаз, биде. Да, скрыться некуда, и тайного хода тоже не существует. Все такое модное, ультрасовременное, чистое, скорее напоминает медицинский кабинет в дорогой клинике, нежели ванную в частной квартире. Если можно вообразить себе медицинский кабинет, отделанный черным кафелем.

Вообще мне так нравится. Представлять, что нахожусь в дорогом морге.

Я так готовлюсь к смерти.

Провожу рукой по лбу, вытираю испарину.

«В Соединенных Штатах уже отмечен ряд происшествий, напрямую связанных с влиянием кризиса. Так, в Детройте сорокапятилетний мужчина убил пятерых членов своей семьи и затем покончил с собой. В своей предсмертной записке он объяснил этот поступок безнадежной экономической ситуацией».

Интересно, у меня ситуация уже достаточно безнадежна, чтобы отправиться к праотцам, или еще стоит подождать, помучиться? Ну, наверное, стоит. Хотя непонятно зачем. Впрочем, во всей этой кутерьме, именуемой жизнью, если задуматься, есть только вопросы и никаких ответов.

Итак, я остаюсь в бездействии, в мыслях о том, как было бы круто исчезнуть, испариться, просто растаять на фоне всего этого черного кафеля.

«Неделей ранее девяностолетняя женщина из штата Огайо совершила попытку самоубийства, получив сообщение о выселении из дома, где она прожила почти сорок лет».

Я думаю о том, что раньше мои отношения с женщинами были другими, я чувствовал в них саму жизнь – секс, страсть, интриги…

Ну а потом, позднее, что-то пошло не так, что-то сломалось.

Куда-то подевались и секс, и страсть.

Раньше казалось – нельзя оставаться одному, необходим близкий человек, та, что разделит с тобой и радость, и горе, та, с которой вы будете едины во всем: в мыслях, определениях, проявлении эмоций…

И вдруг я понял, что это обманка.

Очередное великое самонадувательство человечества под красивым названием «любовь». Ведь нет никаких «вместе», есть только «поодиночке». Та, которую ты все эти годы считал своей, та, с которой делился своими самыми сокровенными мыслями, оказывается вдруг, в одночасье совершенно незнакомым тебе человеком. Какая уж там духовная близость, если даже твоих музыкальных, к примеру, пристрастий она разделить не в состоянии! А с другой стороны, надо признаться, и ты никогда не доходил в своем откровении с ней до дна, всегда оставлял какую-то часть себя темной, считал, что не поймет, не оценит… Вечная двойная или даже тройная жизнь. Как так вышло, что с определенных пор все мои взаимоотношения с женщинами – всего лишь сплошное взаимное выяснение отношений? Что произошло за годы?

Хотя, возможно, червоточина была заложена еще в детстве, не знаю. Еще совсем маленьким – да, да, уже тогда – я не мог открыться до конца никому, ни матери, ни отцу, и всегда носил в себе этот мрак, кусок темноты, странную, всепоглощающую пустоту.

– Ты откроешь?! – не унимается Кристина.

– Конечно. – Я поворачиваю защелку и выхожу.

– Какой-то ты бледный, – замечает Кристина.

Она пытается быть холодной, равнодушной, словно амеба, но у нее плохо получается, ведь амеба на самом деле – это я.

– Ты что там делал? Нюхал, что ли? – Она говорит медленно и нарочито спокойно, но пальцы нервно крутят прядь волос.

– Понос у меня, – отвечаю и шмыгаю носом.

– Да? – Ее губы кривятся; видно, что она раздражена до предела. – А что у тебя в карманах, придурок?

– Ничего. – Я улыбаюсь довольно глупо, а самому хочется разреветься.

Я думаю, что нам не надо было сегодня вообще встречаться.

– Ты нюхал опять, да? Никак остановиться не можешь?

Я думаю, что мне не надо было впускать ее в квартиру.

– Что у тебя в карманах?

Я думаю, мне не стоило выходить из ванной, я запросто мог бы оставаться там два или три часа, пока ее не срубит, пока она не заснет, ну или пока не свалит к себе домой, а теперь уже сам виноват.

– Что у тебя там? – Она подходит вплотную, сует руки в мои карманы и тут же вытаскивает пакетик и карточки. Она смотрит мне прямо в глаза, я вижу бешенство в ее зрачках, вижу, что эмоции зашкаливают, Кристина не контролирует их, ее слабость – моя фора, но от этого не легче, она бьет меня по щеке ладонью, наотмашь – наверное, сильно, – швыряет пакетик на пол.

– Урод! Я так и думала! – кричит она.

– Да он у меня еще с ресторана там лежит. – Я ощупываю щеку, но ничего не чувствую; думаю, что надо бы приложить к месту удара холодное полотенце или еще что.

– Придурок! – кричит Кристина. – Наркоман проклятый! Ты даже не представляешь, как надоел мне. Последние годы прямо на моих глазах ты превращаешься в полное ничтожество. Постепенно, но неукоснительно. Такое поступательное движение вниз, понимаешь? Ты ведь ничего не делаешь. Мало того, ты ничего и не хочешь делать. Тебя все устраивает, верно? Ты уже не стремишься достичь большего?

– Я работаю, – бормочу я.

– Работаешь? Приходишь к богатым лохам и рассказываешь, что надо делать, чтобы оставаться в теме? Да ты сам давно не в теме, понимаешь? Твое время кончилось – посмотри, что творится в мире! По-моему, ты просто не стремишься ничего достичь.

– Достичь чего? Что ты имеешь в виду?

– Да, да, да, достичь! Большего. Я не говорю про духовное развитие, тебе это не дано. Я имею в виду простые осязаемые вещи. Большей квартиры, например, новой машины, бытовой техники, загородного дома, денег, отложенных на старость. Вот я про это, так мелко, так буржуазно, так ущербно, да, но ты же меня понимаешь?

– Понимаю, вот только… зачем? – слабо интересуюсь я, потирая щеку.

– А, ты думаешь, что достиг уже всего, чего хотел, да? И поэтому прожигаешь свою жизнь? Пожалуйста, делай с ней что хочешь, только зачем ты жжешь и мою?

– В смысле? – Я сажусь на диван перед TV, беру пульт, убавляю громкость, вытаскиваю из пачки сигарету.

– Не тупи, я прошу тебя – не тупи! – Кристина всплескивает руками, нервно ходит по комнате, подбирает с пола какой-то потрепанный глянцевый журнал с моим фото на обложке. – Скажи, какая у тебя цель? Вот это?!

Все это время меня уверенно и безостановочно прет от последней дороги.

Кристина швыряет в меня журналом. Я пытаюсь его поймать, но тщетно – раненой яркой птицей журнал падает, так и не долетев, в метре от меня. Пара страниц выскальзывает из него. Я пытаюсь рассмотреть, что там на этих страницах. В приглушенном свете гостиной видна только реклама какого-то фильма.

Кристина вдруг останавливается, замирает в полуметре от меня, с ненавистью смотрит на мое лицо, на мое бледное лицо, прямо в мои пустые глаза цвета стали.

– Cкажи, почему я должна тратить на тебя свою жизнь? Мне двадцать восемь, я хочу детей, слышишь, и не от тебя, насквозь пропитанного наркотой. Нет! Я хочу семью, нормального человека, заботиться о ком-то, жить ради кого-то…

– Да я понимаю. Вот только зачем это тебе? – почему-то говорю я, зная наперед, что эти простые слова вызовут новый шквал, новую бурю эмоций, ругань и крик. Мне неприятно слушать все это, мне хочется исчезнуть, растаять, раствориться, но я все же спрашиваю: «Зачем?», просто не в силах совладать с собой, просто не в силах промолчать.

– Зачем?! – кричит в ответ Кристина и наклоняется, приближает свое лицо к моему, ее губы совсем рядом с моими, я сдерживаюсь, чтобы вдруг не поцеловать их или, наоборот, не укусить, не знаю.

– Ты меня спрашиваешь «зачем»? А кто мы без всего этого, без семьи, детей?.. Что мы здесь делаем? И что мы оставим после себя? – кричит Кристина.

– Ты знаешь, что согласно календарю майя конец света будет в 2012 году?

– Что за бред!

– Вот именно. Заканчивается Великий цикл. Или «Пятое Солнце» по терминологии майя. И последний день этого цикла – 21 декабря 2012 года. Говорят, тогда наша Солнечная система отклонится от своей оси и начнет хаотическое движение по космосу.

– Ага, а еще говорят, что землетрясения, извержения вулканов, ураганы и огромные приливные волны уничтожат половину нашей планеты. Ты можешь прекратить нести чушь?

Мне следует промолчать. Но я не в силах. Кокаин такой сильный, меня просто уносит.

– Скажи, даже если все это чушь, если конца света не предвидится, зачем нам надо обязательно что-то оставлять после себя? Ну что за необходимость? Ведь даже если мы что-то посеем, какой-то плод… Скажи только – зачем мы это сделаем? В чем высшая цель, кроме простого размножения? В чем?! Вот я, например, хочу просто исчезнуть, понимаешь, самостереться с лица земли, и чтобы ни крупинки, ни молекулы… – Я понимаю, что несу околесицу, бред, но не могу заставить себя замолчать.

– О господи! – Кристина выпрямляется, отходит в сторону, присаживается на кресло перед телевизором, берет со стола мой стакан, лед почти растаял, она делает глоток, ставит стакан обратно, прямо в рассыпанные фисташки. – Ты так говоришь, будто не хочешь жить.

– Не знаю. Возможно.

– Вот только не надо этого. – Она берет пульт, прыгает по каналам, снова прибавляет громкость.

Дорога была слишком мощной, только сейчас я возвращаюсь обратно. Смотрю TV. По какому-то каналу показывают, как готовить плов.

Настоящий жирный узбекский плов с немереным количеством бараньего мяса.

Меня сейчас стошнит.

– Ты не могла бы… – тяну я, – переключить на что-нибудь другое?

– Пять лет назад ты был другим, – она сжимает в руке пульт и начинает плакать, – во всяком случае, ты казался мне другим. Известная личность. Необычный и странный, не укладывающийся в каноны. Твоя слава была подкреплена неоспоримым талантом. Проекты, клубы, вечеринки, телепрограммы, успехи в бизнесе. Все это было так высоко, тонко и непостижимо для меня. Хотя отец уже тогда меня предупреждал…

– Твой отец? – Я на мгновение представляю себе ее старика, худого и желчного, закованного в броню классического костюма, сшитого на заказ дорогим итальянским портным, задраенного на все пуговицы, сверлящего меня насквозь своим презрительным взглядом с заднего сиденья правительственного лимузина. – Говорят, он теперь в правительстве? Что он думает про кризис? Сколько все это продлится?