Текст книги "Тень"

Влас Дорошевич
Тень

Нас двое в комнате: я и моя тень.

Свет брезжит где-то сзади. Я сижу верхом на стуле и смотрю на неё.

Она стелется по полу, всползает на стену и оттуда кивает мне своею огромною, безобразною головой.

Когда я поднимаю голову, она моментально всползает ещё выше, растёт и пухнет, – этот чёрный, отвратительный призрак.

Она следит за мной, повторяет каждое моё движение, издевается надо мной, и я в бессильной ярости сжимаю кулаки.

Мне никуда не уйти от неё!

Когда я, обезумев от бешенства, кидаюсь на неё, она моментально исчезает, свёртывается клубком у моих ног, ползает около них, словно хочет схватить меня за ноги и повалить.

Когда я начинаю метаться по комнате, она огромными шагами перескакивает через всю комнату, словно чудовище, которое сторожит каждый мой шаг и каждую минуту преграждает мне дорогу.

Она везде. Она появляется на двери, около окна на стенах, в углах, нагибается надо мной, перетягиваясь через потолок.

Я не могу сделать движения рукой. Её огромные, безобразные, цепкие лапы ползут по стенам, ежеминутно готовые схватить меня и задушить как щенка.

Окаменелый от ужаса, я стою перед нею, боясь пошевелить рукой и ногой, и смотрю, как она покачивает головой при каждом колебании пламени тусклой лампочки, горящей в фонаре.

Я не могу, не могу отвернуться от неё.

Мне страшно. Я чувствую, что она стоит за спиной у меня, и мне неудержимо хочется оглянуться!

Я помню, как увидал её в первый раз, – этого проклятого двойника, который знает всю мою жизнь, который не оставлял меня ни на минуту ни на секунду.

Даже тогда, когда я думал, что я один, он был здесь, – этот двойник, – всё видел, всё подсматривал и издевался надо мной, передразнивая каждое моё движение.

Тогда я тоже думал, что я один.

Жена лежала в забытье, прикрытая атласным стёганым одеялом. На его светлом фоне, около самой её головы, виднелось большое пятно от какого-то пролитого лекарства.

Мне были противны и это грязное пятно и это красное от жара лицо, с запёкшимися губами, закрытыми глазами, посиневшими, распухшими веками, косичками мокрых волос, приставших к потному лбу.

Изредка она тихо стонала, и я брезгливо подавал ей ложку какого-то питья, с отвращением приподнимая другою рукой потную, мокрую голову.

Когда она шевелилась под одеялом, её тело казалось мне каким-то огромным червяком, которого мне хотелось раздавить.

Она возбуждала во мне гадливость и ненависть, – эта женщина, допившаяся до горячки.

Если я не душил её, то только потому, что без отвращения не мог подумать, как я коснусь руками её жирной, влажной, горячей шеи с надувшимися жилами.

Взять подушку и задавить её.

Когда эта мысль пришла мне в голову, меня неудержимо потянуло к постели.

Схватить подушку, кинуть ей на голову, нажать коленкой раз, два, подержать так минут пять или десять, – и всё кончено, это большое, расплывшееся тело перестанет хрипеть, сопеть, дышать с каким-то отвратительным присвистом, каждым стоном, каждым вздохом заставляя меня передёргиваться с ног до головы.

Я то готов был кинуться на неё, чтоб кончить всё сразу, то тихо подбирался к кровати, осторожно протягивая руку к постели, боясь, чтоб жена не очнулась и не закричала.

Но что-то удерживало меня. Что именно – не знаю.

Что-то…

Напрасно я призывал на помощь весь свой ум, всю свою логику.

Ведь я же умный человек. Я понимаю, что всё равно, – теперь, через полгода, через год, через два. Ну, она выздоровеет. Снова начнётся беспробудное пьянство, дикие, безобразные, отвратительные сцены. Ведь она не может не пить. У неё алкоголизм. Зачем же я-то, я-то ещё полгода, год, быть может, целых два должен выносить всё это?

Два года…

В ужасе я даже закрыл глаза. Мне так и представилось это пьяное лицо, с бессмысленными оловянными глазами, перекосившимися бледными губами, бессильно отвисшими одутловатыми щеками.

О, как я ненавидел это лицо, эту женщину в эти минуты!

А что-то мешало мне сделать шаг и взять подушку.

Что-то крепко держало меня словно прикованным на месте, не давало поднять руки.

Да ведь не мальчик я на самом деле. Ведь не верю же я в эту «совесть», которую выдумали для того, чтоб пугать дураков и слабонервных людей.

Ведь сколько раз я думал задушить её, когда она, пьяная, безобразная, пахнувшая алкоголем, храпела около меня. И каждый раз я думал об этом спокойно, холодно, не чувствуя сожаления к этой женщине-полуживотному, отравившей, исковеркавшей, изломавшей всю мою жизнь.

Её следовало задушить прямо-таки из сожаления и к ней и к самому себе. Что это за жизнь? И за что должен мучиться я?

Если что меня останавливало тогда, так это боязнь ответственности, боязнь погубить себя из-за этого полутрупа, который и без того уже разлагается.

И вот сегодня… Сегодня случай прекратить эту мучительную, ужасную, безобразную агонию, которая может протянуться ещё года два.

Сегодня доктор, уезжая, сказал:

– Боюсь, чтоб с ней не случилось апоплексического удара.

Он может случиться.

Отчего же не заставить его случиться?

Сегодня или никогда. Здесь нет даже преступления. Здесь просто отвращение и жалость. Неужели какое-то неизвестное «что-то» может пересилить все доводы разума, логики, может помешать сделать мне то, что я передумал, перечувствовал, давно уже перестрадал? Неужели я не могу?

Не знаю, сколько времени я думал и боролся сам с собой, но я вздрогнул и очнулся под её пристальным взглядом.

В двух шагах она, очнувшись, смотрела на меня широко раскрытыми от ужаса глазами, словно читая на моём лице мои мысли. Она приподняла голову и шевелила губами, тщетно стараясь крикнуть.

В её глазах было столько мерзкого, животного ужаса, что у меня пробежали какие-то противные мурашки по всему телу и во мне проснулось бешеное желание задавить это противное, мерзкое животное, делавшее судорожные движения.

Я кинулся на неё и, придавив подушкой её лицо, навалился на подушку всею тяжестью своего тела.

Два-три конвульсивных движения её тела заставили меня ещё сильнее с отвращением нажать подушку.

Затем всё как-то кругом пошло у меня в голове, я вдруг почувствовал страшную усталость и впал в какое-то забытьё.

Не помню, сколько времени оно продолжалось, но я очнулся с мыслью:

– Не видал ли меня кто-нибудь?

Кругом было тихо. Я, на всякий случай, оглянулся. Никого.

Как вдруг я вскрикнул.

Напротив, на стене, навалившись на что-то всею своею массой, лежало чёрное чудовище, медленно поворачивая свою огромную голову.

Я закричал, кинулся с подушкой в руке к двери, но оно, тоже схватив что-то огромное чёрное, одним шагом перешагнуло через всю комнату и стало прямо предо мною, загородив дорогу.

Тогда я закричал от ужаса и упал без памяти.

Сбежавшаяся прислуга нашла меня около двери лежащим без чувств, с крепко зажатою подушкой в руке. Труп жены уже холодел. Доктора нашли, что она умерла от апоплексического удара, и утешали меня в моём «горе», говоря:

– Этого и следовало ждать.

Я, впрочем, не помню, что именно говорилось, что делалось вокруг в течение этих трёх дней.

Я был занят своими мыслями. Ночная сцена не вызывала во мне ни ужаса ни отвращения, – я просто старался не думать о ней, и это мне удавалось. В общем я чувствовал себя спокойным и как-то равнодушным ко всему.

Так шло до самых похорон.

Я стоял около могилы, где-то в толпе, когда все расступились, чтоб пропустить меня бросить первую горсть земли.

Что-то пели. Кто-то плакал.

Я спокойно сделал два шага к жёлтой куче песку, которая возвышалась на краю могилы, и вдруг передо мной скользнула по земле и потянулась в могилу она, моя тень.

Она, та самая, которая видела всё, она снова появилась передо мной, чтоб повторить мне всё, и тянула меня за собой в могилу.

Говорят, я страшно закричал.

Но я помню только, что услышал словно какой-то чужой, страшный, раздирающий душу вопль и кинулся вперёд, чтоб задушить «её»…

Не помню, что я потом говорил, кричал, делал, что со мной было, – когда я очнулся, я сидел на каком-то могильном памятнике, окружённый толпою провожатых, кто-то подавал мне воды, кто-то советовал прийти в себя.

Мне сразу бросились в глаза изумлённые лица, послышались разговоры, восклицания:

– Этого не может быть!

– Он просто помешался!

– Однако!

– Невозможно!.. Он так терпеливо сносил!..

– Бывает, что убийцы в такие минуты…

– Просто бред!

– Тс. Он очнулся!

Я понял, что, вероятно, что-нибудь сказал, тревожным взглядом оглянул всех, поднялся, чтобы что-то сказать, – и вдруг увидел, как какое-то тёмное пятно скользнуло по памятнику. У меня остановилось сердце: через памятник переползла моя тень, её голова виднелась на пальто моего знакомого, словно она добиралась, чтоб сказать ему на ухо мою тайну.

Я снова закричал от ужаса, кинулся на моего знакомого, увидел, как тень, вдруг спрыгнув с него, шаром подкатилась мне под ноги, и упал…

Когда я очнулся на этот раз, я лежал в своём кабинете. Пахло лекарствами. В окна бил ослепительный солнечный свет.

У стола моя дальняя тётка мастерила какое-то питьё. Около меня была сиделка.

Сначала я никак не мог сообразить, что произошло, но сиделка начала поправлять подушки, и мне сразу вспомнилось всё. И вдруг я лежу на той самой подушке…

– Тётя… тётя… – крикнул я, вскакивая на постели, – это не та самая подушка?.. Не та?..

А по стене выросла чёрная, безобразная тень и чутко прислушивалась, та ли это самая подушка, или нет.

С тех пор «она» не даёт мне покоя.

Я разговаривал со следователем и чувствовал, что она стоит у меня за спиной и внимательно слушает, всё ли и так ли я рассказываю.

Когда следователь покачивал головой, я приходил в бешенство. Разве я мог бы, разве я смел бы врать в её присутствии?

Я кричал:

– Спросите у неё! Она всё видела! Всё знает!

Я оглядывался на тень, она кривлялась, безобразно махала руками, передразнивая меня, издеваясь надо мной, над тем, что мне не верят.

Когда меня осматривали какие-то доктора, я умолял только, чтоб они осматривали меня в тёмной комнате.

Да нет! И в темноте мне нет от неё спасения.

Я чувствую её присутствие здесь, около, чувствую, что достаточно одного луча света, и она снова появится передо мной, начнёт издеваться, насмехаться надо мной.

Она знает всё, видела все минуты моей жизни, – минуты, которых я стыжусь, минуты, о которых боюсь вспомнить.

Она исчезнет только вместе со мной.

Вместе со мной…

Когда её положат вместе со мной в гроб, там уж никогда не будет света. Она умрёт.

Какая идея! Удариться со всего разбега головой об стену?..

Записки эти найдены в камере пациента лечебницы для душевнобольных. Несчастный покончил жизнь самоубийством, разбив себе голову о притолоку двери. Удар был так силён, что череп раскроился пополам.